Текст книги "Поезд пишет пароходу"

Синим на синем

Сила новизны поразительна. Новизна всегда вызывает радостное удивление, даже если это новорожденная смерть с нежной розовой кожицей на крохотных пятках. В первые недели после того, как умерла Ноа, все стремились мне сочувствовать и помогать. А мне казалось, что я могу и сам справиться, терпеть-то осталось всего ничего, ведь мир, допустивший такую несправедливость, долго не продержится и вот-вот разрушится. Я устроился на работу в «Красную корову», просто чтобы скоротать время. Но я увлекся, а ее смерть, эта смерть-младенец, тем временем подросла и уже никого не умиляла. Друзья и знакомые о ней подзабыли и оставили ее в покое, словно подростка, который добился самостоятельности. Я тем временем с головой погрузился в организацию фестиваля. Придумывал названия, искал идеи для оформления павильонов, составлял временную сетку, а ее смерть выжидала.

Мне приснилось, что мы обсуждаем, как оформить холл театра, где планируется церемония. Амос все-таки решается поставить там огромный аквариум. Я стою, прислонившись лбом к аквариумному стеклу, и вглядываюсь в воду, как вдруг чувствую страшный удар. Стекло сотрясается. Огромная слоновья пята ударила по нему в нескольких сантиметрах от моего лба и теперь отдаляется, но вот-вот ударит снова. Сквозь клубы песка, поднявшегося со дна, я вижу, как ко мне приближается жирная змея. Хобот! Опять удар, но этот слабее. Когда они успели пустить в аквариум слона? Только бы он снова не двинул по стеклу ногой! Выдержат ли стенки аквариума? Я проснулся от собственного крика.

…

Амос сидел за столом, нажимая на веки своими короткими пальцами.

– Садись, – сказал он, услышав, как я вхожу в его кабинет. Я сел.

– Утром был в Союзе Кинематографистов, – начал он, – в целом они довольны, как и раньше, но высветились две проблемы: одна небольшая, а другая – посерьезней. Я начну со второй. Церемония награждения получается немного куцая. Фильмов в этом году мало, мы-то в этом не виноваты, но твой балет делает слишком короткие номера.

Сценки, которые посылал нам на просмотр балет Полины Малевич, были безукоризненны. Они и в самом деле были короткими, но настолько удачно срежессированными, что нельзя было удлинить их, не изуродовав.

– Давайте что-нибудь добавим. Какие-нибудь танцы… Может, пусть сделают еще пару номеров подлиннее?

– Бюдже-е-е-ет, – проблеял Амос, – нам не выделят на балет ни копейкой больше, да это и не удлинило бы ничего существенно. Я вот думаю, может, пригласить комика? Кого-нибудь недорогого – это разнообразит церемонию.

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Все последние недели я постоянно прокручивал в голове последовательность номинаций, балетных и анимационных заставок, мысленно совмещая их с текстами ведущих и фрагментами видео. Я чертил временные разметки, часами просиживал у аниматоров, пока не добивался того, что церемония словно приобретала физическое тело. Я мог поручиться, что в нем нет ни одного дряблого мускула. И вот Амос готов кромсать это тело, не задумываясь!

– А в чем вторая проблема?

– Они считают, что в сценарии церемонии не хватает национального колорита. Говорят, что видят здесь шекспировский театр, русский балет, но где наш бело-голубой хумус?

– Но разве этого мало в самих фильмах? Они-то все израильские.

– Давай не будем тратить время на споры, а подумаем пока, куда мы можем вставить какие-нибудь аутентичные штуки. Может, так мы решим обе проблемы сразу.

…

Когда мы с Ури вышли на перерыв, я рассказал ему о разговоре с Амосом.

– Аутентичность? Да это проще простого. Я тебе сейчас десяток идей накидаю, записывай.

– При том, что среди этих идей не будет кактусов, фалафеля и жвачки «Базука»?

– Да не вопрос. Погоди… – Ури вдруг задумался и рассмеялся: – Черт, и в самом деле всякие банальности в голову лезут.

– Давай так, – я вспомнил методику поиска идей из книги одного французского копирайтера, он там советовал отталкиваться только от личных переживаний, – постарайся вспомнить, что тебя задело за живое, ну скажем… лет в десять. Только в тот год.

Ури задумался:

– В десять лет я сломал ногу, притом довольно неудачно. Пару месяцев провалялся на диване. Лежал, тупил в телевизор. Я тогда зато английский выучил: слушал, что там ковбои говорят, а перевод читал в титрах. Израильские фильмы тоже были прикольные. Потом уже пересмотрел их – ну и лажа, но до сих пор их люблю.

– Любишь плохие фильмы?

– Ага. Чем хуже, тем лучше. Что-то в них такое… мягкое… Это же как детство.

…

– Ты хочешь, чтобы мы предложили киношникам добавить парочку номинаций? – удивился Амос, когда на следующий день я изложил ему свои идеи.

– Да, это существенно удлинит церемонию. Сделаем раздел «Израильское кино в исторической перспективе». Мне кажется, старые фильмы сейчас будут очень кстати.

– И что, скажем им, что так мы решили проблему аутентичности? Что Израиль – это старые плохие фильмы?

– Скажем, что израильское кино достаточно повзрослело, чтобы посмотреть на свое детство с улыбкой.

Амос задумался, и это меня подбодрило. Я говорил теперь не останавливаясь, лишь бы он не начал опять развивать идею с приглашенными комиками.

– Те фильмы – это же целая вселенная! Можно сделать видео с нарезкой из старых комедий, что-то ностальгическое.

– Но ведь хорошие старые фильмы уже давно награждены премией «Киномона».

– А мы наградим самый плохой! Это будет шуточная номинация, ничего серьезного.

Через пару дней Амос засел с какими-то дамочками из Союза кинематографистов, а когда они ушли, подошел к моему столу.

– Ну что ж, вперед. Ищи свои плохие фильмы. Нужно успеть смонтировать заставку. И, кстати, вот. – Он положил передо мной список с именами. – Эти ребята будут объявлять имена награжденных. Вот ему, – Амос подчеркнул имя: Гидон Кит – напиши текст попроще. Он, скорее всего, обдолбается или напьется и лыка вязать не будет на церемонии.

Мы нашли эту картину, перешерстив архивы. Плохих фильмов было много, но этот впечатлял по-настоящему. Он был сделан в 93-м, когда начинающие сразу брались за видеокамеру, а не возились с широким форматом. Оператор там явно был профи, и актриса, игравшая героиню, уж точно не была любителем. Так что нарезка из сцен выглядела отлично – идеальный плохой фильм. Да и название у него было забавное: «Будни Агента Киви».

…

Я не жалела, что не попросила Шалома вновь включить компьютер. Теперь я вспомнила, что все наши файлы стирались автоматически при выключении, чтобы не забивать память, так что синих листов там в любом случае уже нет. Из того, что я успела прочесть, я уже знала очень много.

Я привыкла к мысли, что маму убил Фестиваль. Так я себе и говорила: «Ее убил Фестиваль». Но ведь была и та синеволосая женщина, которая бегала туда-сюда со списками, и та девушка, которая проводила нас на колосники. И Кит, который постоянно заседал в жюри разных конкурсов. Но сколько я ни пыталась вспомнить, я не видела ни малейшей неловкости в том, как разговаривала с нами Синеволосая и та девушка. Я чувствовала, что они не пытались нас обмануть. А Кит там, на церемонии, так близоруко щурился, вглядываясь в имена номинантов, что сразу было видно: имена, которые он произносил, ему почти не знакомы. «Кто же виноват?» – спрашивала я себя, но вспоминала лишь хохочущий зал и ряды красных кресел, которые, казалось, продолжали хохотать, когда зрители двинулись к выходу: маму убил Фестиваль.

Теперь же у меня кружилась голова; такое случается иногда во время спектакля, когда в конце первой части сцена неожиданно начинает медленно поворачиваться вместе с мебелью и декорациями. Сцена в моей голове медленно поворачивалась, и на ней теперь стоял всего один человек. Я знала, кто автор дневника, и где его можно найти.

«Старуха была похожа на пятнистую орхидею… я мог смять ее в ком, как старую газету». – Это я могу смять тебя в ком, Даниэль. Тогда, после того, как ты случайно заскочил в мою комнату, я описала тебя Сарит. Жаль, что я тогда несколько сгладила подробности – я ведь старалась сделать из тебя галлюцинацию. Но теперь, когда старуха Стелла неожиданно исчезнет, Сарит перечитает свои записи. В конце концов я тоже могу оставить что-то вроде дневника, а там, уж будь спокоен, опишу тебя подробно. Я в два счета наведу их на твою нору. Остается только подумать, как это сделать. Ты боялся, что тебя заметут за хранение наркотиков, но я не буду распыляться на мелочи. Тебе придется рассказывать, куда ты спрятал труп. Бедная Стелла, старая женщина, у которой совсем никого не было. Такие, как она – легкая мишень. Ты рылся в ее документах, а затем подстерег на вечерней прогулке, ограбил и убил. Я не затевала все это, не планировала, просто все сложилось само-собой. Возможно, это и есть возмездие?

…

Весь остаток дня я провела в своей комнате. То поспешно собирала вещи, то впадала в ступор. Сама судьба, словно слепого котенка, ткнула меня носом в синие листы, но значит ли это, что я должна мстить? Я поняла, что мне нравилось лишь думать о возможностях мести, но первый же шаг на этом пути будет слишком сложен. По мере того как я осознавала, сколько еще запутанных ходов мне пришлось бы предпринять, меня все больше охватывала тоска. Я не могла сосредоточиться даже для того, чтобы собрать вещи. Я должна снова стать собой. Что-то закончилось, и теперь Стелла должна исчезнуть. Но ведь ее тут же начнут искать, так что даже просто исчезнуть будет нелегко. Если я не хочу проблем, если хочу исчезнуть быстро, то придется поступить, как поступила бы пожилая законопослушная дама, а не призрак, случайно сделавший удачную карьеру гостиничного инспектора. Сперва придется как минимум поговорить с Мирьям. Прийти завтра и заявить, что уезжаю нянчить внуков. Потом нужно будет выписаться, утрясти дела в бухгалтерии. Я позвонила в администрацию пансионата с просьбой назначить мне встречу с директриссой на завтра.

– Завтра Мирьям никого не принимает! Разве вы не слышали, мы завтра весь день проводим на улице: у нас День здорового мозга.

Черт! Черт! Черт! Я с трудом могла представить, как проведу здесь ближайшую ночь, а получалось, придется задержаться еще на одну! Внезапно телефон зазвонил. Это была Ципора Бремингер.

– Стелла, мы же завтра увидимся на празднике? Помните о своем обещании?

Я вспомнила, что обещала Ципоре участвовать в дефиле шляп, которые она собиралась продать. Океан шоппинга, в который Ципора отважно погружалась каждый день, изредка швырял ее на неприступную скалу: продавца, который нипочем не соглашался вернуть деньги за товар, а обменять его было не на что. В такие дни она возвращалась к себе, неся злосчастный пакет с покупкой. Но вот кто-то посоветовал ей устроить распродажу этих вещей. Я была одной из четырех моделей, которым она доверила демонстрировать шляпы. Нет, что угодно, только не фланировать в ципориных шляпах! Не теперь. Мне необходимо побыть одной хотя бы сутки. Но она меня в покое не оставит. Если запрусь в номере – будет трезвонить, пока не открою, а если попытаюсь сбежать, то вполне могу напороться на нее в парке. Может, уйти сейчас? Но я не смогу выйти из корпуса, не привлекая внимания консьержа. А что если вылезти в окно без всякого маскарада, и переночевать в гостинице? Оставлю на двери записку, что пришлось срочно уехать. Идея мне понравилась. Я подошла к окну, раздвинула шторы и поняла, что сегодня мне не сбежать. На газоне, прямо перед моими окнами, строили странную конструкцию ко Дню мозга. Место было ярко освещено прожектором, повсюду сновали рабочие. Видимо, они собирались торчать здесь до утра. Я вновь задернула шторы. Хорошо, я сбегу утром, когда в корпусе будут суетиться персонал и студенты. Я буду в джинсах и куртке, без грима. Даже если кто-то увидит, как я выхожу из стеллиной комнаты, то это будет выглядеть так, словно одна из студенток проекта Доку зашла проведать старуху – привычная здесь картина. Можно поехать в Тель-Авив. Сходить на море, в музей, а потом устроиться на ночь в каком-нибудь отеле.

Успокоив себя этими мыслями, я уснула.

Мага. Кладбище Аквалангистов

Мага быстро устала читать с экрана и решила распечатать листы. Пришлось снова повозиться в фотошопе, но наконец она преобразовала файлы так, что синий фон стал белым, а буквы – серыми. Бледновато, но слова разобрать можно. Она взяла стопку листов и улеглась на диван. И тут только ей пришло в голову, что она читает чужой дневник. Почему она раньше об этом не думала? Поначалу потому, что считала Даниэля наркоманом, и потом, на мониторе записи смотрелись нейтрально, словно материалы следствия. Но ведь он не настоящий дилер, а она никакой не следователь. Неужели она так заигралась?

Проснувшись утром, она обнаружила, что заснула на диване. Она так и не дочитала дневник, а надо было собираться в «Чемпион». Сегодня там не намечалось никаких занятий, но всех студентов из программы рекрутировали участвовать в Дне здорового мозга.

…

Уже на входе в парк Мага увидела прилавки с сухофруктами и орехами. Две знакомые студентки в смешных шапках-мозгах возились с соковыжималкой. В соседнем павильоне благостный дядька в индийских штанах раскладывал коврики для медитации.

К двенадцати она успела начистить целую миску морковки, надуть с дюжину цветных шаров и выслушать вежливого старичка, который внедрял собственное изобретение: оправу для очков с магнитным покрытием (он демонстрировал, как к ней прилипает мелочь). К пяти она умудрилась раздать опросники и целый ящик брошюр с двусмысленным названием «МОЙ МОЗГ».

Теперь ей нечем было заняться. Она пошла к сцене, на которой как раз кого-то награждали за спортивные достижения. Мага узнала нескольких награжденных. Это были любители бега трусцой, среди которых она видела когда-то отца. Она тогда шла по аллее, возвращаясь с урока, как вдруг заметила группу людей в спортивных костюмах, бегущих ей навстречу. Отец бежал впереди, явно вдохновленный упругими формами тренерши в облегающих лосинах. Он не удивился, увидев Магу; к тому времени он уже знал, что она здесь работает. Отец махнул ей на бегу – раскрасневшийся, потный, похожий в своем желтом костюме на пластмассового игрушечного робота.

Теперь бегуны из той группы ожидали своей очереди выйти на сцену.

– А где Гидон? – спросила вдруг одна из старух другую.

– Не знаю. С утра его не видела.

Мага вдруг почувствовала, что отца нет. Его не было здесь, в парке, и не было в номере – она это откуда-то знала. Она пошла к корпусу, в котором он жил. Улучив момент, когда на аллее никого не было, прильнула к его окну. Полутемная гостиная выглядела строго и грустно, как часто выглядит комната, оставленная хозяином.

В конце концов, он ведь мог уехать в гости, мог встретить какую-то дамочку и зависнуть у нее со вчерашнего вечера. Но в желудке у Маги словно сквозило от неплотно прикрытой форточки – такое происходило с ней очень редко, и всегда оказывалось, что чувство не подвело. Позвонить Зиву? Но тогда придется рассказать ему про то, как отец дымит на задворках, и про его приятеля – бездомного фрика с мешком конопли. Она обошла парк два раза, заглянула в ближайшие магазинчики – отца нигде не было.

– Давай подождем до ночи, – сказал Зив, когда она все-таки решилась и позвонила. – В случае пропажи взрослого человека ждут двое суток, но мне ли тебе объяснять, что, когда речь идет о Ките, стоит выждать неделю. Да ты знаешь, сколько раз он вот так исчезал?

– Знаю, но это было раньше, а теперь он уже немолод и у него проблемы с сердцем.

– Хорошо, давай договоримся, что если к ночи он не объявится, я поговорю с ребятами из отделения и попрошу, чтобы дали добровольцев, прочесать парк и всю долину. А пока подождем. Поезжай домой, отдохни.

Обходить парк в третий раз, наверное, бессмысленно. Но что же делать? Просто сидеть и ждать? Что она знает о нынешних привычках отца, о его маршрутах? Она побывала на самых дальних аллеях парка, заглядывала во все закоулки на задних дворах и, конечно же, была у той свалки бетонных блоков, где недавно видела отца в компании Даниэля. В Пузырек она даже не заглядывала – откуда-то чувствовала, что отца там нет. Даниэль – вот кого хорошо бы сейчас как следует потрясти, только вот, если рассказать все Зиву, дело осложнится.

Корпус, в котором поселился Кит, был далеко от убежища Даниэля, на противоположном краю парка. Она решила подождать здесь и огляделась. Кое-что изменилось: исчезли заросли розмарина, окружавшие лужайку. Теперь по периметру стояло несколько прилавков с брошюрками, а у самого края, там, где нижняя из террас парка подходила вплотную к газону, возвышался огромный голубой мозг. Он слегка раскачивался из стороны в сторону. Из недр мозга доносилось гудение – это компрессор накачивал в него воздух. Эту штуку, кажется, соорудили сегодня ночью. Отец, наверное, заснуть не мог от шума. Видимо, разозлился, да и поехал с утра пораньше к кому-нибудь из друзей. Версия казалась убедительной, но все-таки Мага не могла заставить себя идти домой, как советовал Зив. Она уселась на траву и тут вспомнила, что в ее сумке лежат листы из синего дневника. Сегодня утром ей пришло в голову, что у нее найдется время их почитать.

Синим на синем

Я мало запомнил из того отпуска на море, но компания там была неплохая. По вечерам мы жарили мидии прямо на берегу и рассказывали страшилки. Лучше всех получалось у моего троюродного брата. Он рассказывал о похитителях тел. О том, как случайно нашел под водой их логово. Вначале он долго нырял в том месте и порезал ногу, потому что поскользнулся на водорослях. (Я до сих пор помню эти водоросли, что гладят тебя, как волосы утопленников. А если наступить на них, окажется, что они скользкие, словно намыленные.) А потом он увидел первый акваланг, врытый в песок вертикально, как могильный памятник, а вслед за ним и остальные – кладбище аквалангистов, расположенное на дне моря. «Под каждым, – утверждал брат, – лежит Черный Аквалангист. Но это днем он лежит. А ночью выплывает на охоту. Так они зарабатывают: хвать за ноги одинокого ночного купальщика, а потом – нате вам, родственнички, тело за денежное вознаграждение». Если бы я поверил ему тогда, то обязательно бы спросил, на кой мертвым аквалангистам деньги. Самое удивительное, что та история, та страшилка, стала для меня чем-то вроде колыбельной. Я закрывал глаза и видел аквалангиста, который выплывает на ровное светлое место – подводную полянку. Он, разумеется, не собирается хватать кого-то за ноги и тащить вниз. Наоборот, он давно хотел остаться один. Пловец останавливается и вдруг снимает акваланг. Снимает буднично, как снимают рюкзак, словно он не под водой, а в лесу, и можно наконец-то сделать привал. Но вот его внимание привлекает что-то в дальнем конце полянки. Иногда я гадаю, что это может быть. Гигантский скат или стая мелких красных рыбок, которые, ни на секунду не снижая скорости, все как одна поворачиваются боком, словно кто-то взмахнул красным с серебряной изнанкой платком? Нет, таких чудес он наверняка и раньше навидался. А значит, там, куда он всматривается, происходит что-то совсем волшебное. Он делает несколько робких первых шагов, затем идет быстрее. Я с удовольствием провожаю его взглядом, пока он не скрывается за подводными скалами. И вот уже другой аквалангист, точно такой же, облитый черным блестящим гидрокостюмом, выплывает, как на сцену. Один черный аквалангист, два черных аквалангиста, три черных аквалангиста… На полянке брошенные как попало акваланги. Никакое это не кладбище, просто сваленная в кучу поклажа.

Маге захотелось перечитать эту запись с самого начала. Где-то там, среди строчек, образовалась полость, в которую упало одно воспоминание. Наконец Мага нашла это место: «Пловец останавливается и вдруг снимает акваланг. Снимает буднично, как снимают рюкзак, словно он не под водой, а в лесу, и можно наконец-то сделать привал».

Почему в этот момент она вновь вспомнила отца? Как с ним связано все это: человек, который стоит на морском дне, озираясь, словно на полуосвещенной сцене, и потом, увлеченный чем-то невидимым, уходит куда-то за кадр. Ну да, точно, за кадр! Она видела это в кино. Фильм про подводных ныряльщиков, которые соревновались, кто продержится под водой дольше, – они смотрели его вместе с отцом. Кажется, тот фильм был последним из тех, что они смотрели. После него старый кинотеатр закрылся. Те двое друзей в фильме понимали друг друга лучше, чем близкие люди, которые их любили.

– Но ведь они помогают друг другу побыстрее умереть, разве так можно? – спросила тогда Мага отца. Это был один из тех «вредных для ребенка» диалогов, которые они никогда не вели при маме, но та чуяла их, словно они были написаны у Маги на лбу.

– Возможно, смерть в этом фильме – просто метафора, – ответил Кит. – Они дарят друг другу не смерть, а свободу и тишину.

– Тишину?

– Именно. Когда-нибудь и тебе это понадобится – убежище, где ты захочешь отсидеться.

– А у тебя такое есть?

– Да, – ответил он так просто и беззаботно, что непонятно было: серьезно он говорит или шутит. – У меня – есть. Друг подарил.

Вот о чем говорил Герц, когда бредил. Он не забыл в своем проекте комнату, он нарочно оставил ее там, чтобы подарить кому-нибудь. И Мага почти не сомневалась, речь вовсе не о той каморке, где ютится Даниэль. Где-то здесь, рядом, настоящий Пузырек, и отец сейчас там.

Она позвонила Зиву.

– А что, если это никакой не подземный ход? То пространство, о котором твердил Герц, – возможно ли, что это комната и что он оставил ее нарочно?

– Послушай, постарайся успокоиться. Скорее всего, твой отец сейчас где-нибудь в отеле на Мертвом Море, дрыхнет в шезлонге, а ты с ума сходишь. Я понимаю, я сам же тебя завел, нарассказывал про подземный ход. Брось, Мага. Нет никакого подземелья под «Чемпионом». Глупости это все.