Текст книги "Поезд пишет пароходу"

Мага. «Вся эта электроника»

Ее удивило то, как чинно, как невозмутимо старики прохаживались среди корпусов, подошедших бы больше музею современного искусства, а не пансионату для пожилых. Мага пришла на целый час раньше назначенного времени. Она решила прогуляться и не заметила, как оказалась на задворках, где задние дворы переходили один в другой, подобно анфиладе комнат. В одном она увидела прислоненные к стене декорации, в другом – таком хитро выкроенном, словно это домашняя портниха разложила на столе клин пестрого ситца, – все было устлано упавшими листьями и расставлены кошачьи миски. Видимо, животные разгуливали здесь так же спокойно, как и люди. Когда она спустилась вниз, к свалке разбитых бетонных блоков, с торчащими пучками арматуры, то обнаружила там играющих даманов. На пологих стенах корпусов грелись на солнце ящерицы, а вдалеке две породистые собаки носились по газону, легкие, как клочья белого дыма.

…

Американка Дэби притащила на первый урок маленький кактус, чтобы поглощал радиацию, которую излучает «вся эта электроника». Ципора желала научиться отыскивать в «Ютьюбе» любимые песни. Стелла тоже хотела послушать клип и все прислоняла ухо к монитору, хотя Мага сто раз объясняла, что звук идет не оттуда, а из колонок.

Перед Магой была невозделанная целина. «Не требуйте от них многого, – посоветовала ей директриса перед уроком. – Это ведь не университет, а пансионат для пожилых, здесь все немного снижают планку». Но Мага не хотела начинать этот первый урок с азов: со скучных упражнений, развивающих умение двигать мышкой. Она решила показать старикам возможности компьютера. Мага предполагала, что им будет интересно составлять виртуальные коллажи из семейных фотографий. Но это позже, когда они немного освоятся. Пока же она будет сканировать их фотографии сама и распечатывать на принтере. Между делом, она все-таки решила рассказать им, как можно изменить фотографию при помощи фильтров.

– А там есть такой фильтр, который делает все объемным? – спросил ее высокий худой старик, на котором пиджак висел как на вешалке.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, когда к тебе подсоединяют провода и ты входишь в воспоминания.

Старик, похоже, видел фильм про виртуальную реальность.

– Для этого нужен не фильтр, а целая программа, и одним нажатием кнопки тут не отделаешься, – объяснила Мага. – Нужны специалисты: программисты, аниматоры, видеомонтажеры. Очень дорогой процесс.

– Значит, сколько бы я ни учился у вас, я не смогу сделать ничего объемным?

– Нет, к сожалению, но зато…

Старик аккуратно собрал свои фотографии в папочку, и, стараясь ступать негромко, вышел из класса, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда урок закончился, она в бессилии опустилась на стул. Нужно было собрать обрезки бумаги и выключить компьютеры, но Мага так устала, что не могла двинуться. Но что ее так утомило, ведь урок прошёл неплохо? Видимо дело в том, что весь урок она ожидала, что дверь откроется и на пороге появится Кит. А почему бы и нет? Мага слышала от кого-то из общих знакомых, что он купил компьютер. Небось разбирается своими силами, тыкает одним пальцем в клавиатуру, зависает над каждым меню. Ну и пусть. Мага заставила себя собрать обрезки, вышла из класса и направилась к выходу. На одной из стен в вестибюле ей бросилась в глаза большая доска: «Распределение по кружкам». Интересно, отец удостоил своим вниманием хоть один из них? Она принялась читать списки: Кружок кулинарии, кружок керамики, хор – ну уж нет, петь в хоре отец не пойдет. Клуб книги. Вот это уже ближе. Мага прочла все фамилии в списке – отца там не было. Да нет, конечно же, не пойдет он ни в какой кружок. Он и без этого найдет, кому травить байки и строить глазки: официантке, кассирше в супере, медсестре, пока она делает ему укол. И все-таки она продолжала читать. Клуб любителей природы, клуб любителей бега… Что?! – Мага не верила своим глазам. Фамилия отца была там, среди бегунов. Кит всю жизнь ненавидел спорт, что же случилось? Неужели последний сердечный приступ так его напугал? Да нет, это вряд ли. У нее возникла одна догадка. Она нашла фамилию тренера бегунов: Данон, а потом прошла еще несколько шагов вдоль стены к стенду «Наши преподаватели». Так и есть: тренер Хагит Данон оказалась веселой бабенкой лет сорока. Всего тридцать лет разницы – старовата, пожалуй, для папы. Ну что ж, это пансионат для пожилых, как сказала директриса, – здесь все потихоньку снижают планку.

Даниэль. Черный обелиск

Пакеты я нащупал сразу же, как только снял решетку потолочного кондиционера.

– Может, вам фонарик принести? – спрашивала симпатичная девчонка, которую не уродовала даже фирменная кепка с логотипом «Ложе».

– Нет, принесите только тряпку и немного воды, я сейчас решетку прочищу, – сказал я, стараясь подражать манере рабочих-ремонтников. Я надеялся, что выгляжу убедительно. На мне был синий комбинезон, который я откопал в подсобке «Чемпиона» – ценнейшая вещь, когда надо куда-нибудь пройти. За последние дни я уже несколько раз видел эту новую продавщицу издали, сквозь витрину, когда, накинув капюшон, проходил мимо, словно случайный прохожий. Я не сомневался в том, что Пчелку уволят после того, что мы учинили здесь в ту ночь.

Я был так благодарен судьбе за то, что пакеты на месте, что решил и в самом деле прочистить ей кондиционер. Я помнил, как душно здесь в жару, и знал, что прижимистый хозяин никогда не позовет настоящего мастера. Пока продавщица ходила за тряпкой, пакеты скользнули мне за пазуху. Я стоял на лесенке посреди освещенного магазина в обнимку с тюком марихуаны и не боялся ничего. Удивительно, сколько уверенности дает человеку дом, пусть это и жалкая каморка, неучтенный пузырек воздуха, забытый в недрах старого здания. Но в любом случае мне не стоило здесь задерживаться. Хозяин мог появиться в любой момент. Я все-таки прочистил несколько секций кондиционера: те, что над прилавком, и в углу, где выставленные на продажу кровати образуют уютный закуток. Я знал то, чего новая продавщица не знала. Ей не повысят зарплату, как обещали, и скоро ей надоест стараться. Она переберется в тот угол и полюбит валяться там, на новых матрацах, не снимая обуви, в ожидании редких покупателей. Вот тогда-то и вспомнит с благодарностью странного мастера, прочистившего решетки. Я оглядел магазин. Что-то здесь сильно изменилось. И как я только сразу не заметил: исчез Черный Обелиск – так мы с Пчелкой называли огромный раскладной диван, похожий на катафалк арабской принцессы. Это было пухлое чудище весом с тонну, на гнутых позолоченных ножках, с черным, расшитым золотом покрывалом. Обелиск никогда не продавался.

– Тут, кажется, был когда-то огромный такой черный диван, – сказал я небрежно, когда продавщица подошла ко мне опять.

– Был да сплыл. Я его вчера продала! – Она так и светилась от гордости.

Весь последний месяц мы с Пчелкой хранили траву в Обелиске. Когда в тот вечер он позвонил и сказал, что зайдет сюда с приятелем, я, по какому-то странному наитию, перепрятал пакеты в кондиционер, словно знал, что потом уже не смогу это сделать. А наутро очнулся в больнице. Я вспомнил тот вечер: как мы выпиваем, потом глотаем по невзрачной таблетке, потом еще по одной, и Пчелка орет, что его приятель принес нам ерунду, что это плацебо для торчков, а на нормальных людей оно не действует, и что таблетки наверняка из цветного мела, и что он мечтает уверовать в вещество, но не может. Потом я вижу, что он как-то нехорошо тихо спит, и выползаю на улицу, не потому что ищу помощи, а просто боюсь облевать матрацы.

Поначалу я начисто забыл о том, что перепрятал пакеты, и когда очнулся в больнице, был уверен, что их нашли, и сейчас за дверью палаты дежурит полицейский. Лишь отлежавшись пару дней в Пузырьке, я успокоился: каким бы бомжем я ни выглядел, пока трава в тайнике, а не на мне, с меня взятки гладки.

Пчелка просиживал в «Ложе» целыми днями, и бывало, что я, устав сидеть за компьютером, выходил развеяться и навещал его на посту. В такие дни мы валялись в дальнем углу магазина на упругих новых кроватях, травили байки и соревновались, кто из нас больше не продаст. Пчелка говорил, что хозяин никогда его не уволит, потому что ему плевать на продажи, и все, чего он хочет, – это просто болтать с приятелями-таксистами в ресторане под вывеской «Хая и Сима. Хумус и тхина» и показывать всем фотографии, на которых он стоит в обнимку с министрами и футболистами. Когда к нам заходил покупатель, мы со скуки и ради адреналина устраивали что-то вроде турнира. Пчелка убеждал клиента испытать Обелиск. Когда диван раскладывался, под чехлом можно было нащупать пакеты, поэтому я не должен был этого допустить и всеми силами отвлекал покупателя от опасного эксперимента. Потом мы менялись местами.

Я распрощался с продавщицей и вышел. Я шагал по улице, и теперь у меня были веские основания избегать встречи с полицией. Пакеты покалывали живот.

Это Пчелка когда-то посоветовал разложить траву по пакетам. Я рассказал ему про нее не сразу. Тогда я только-только переехал в Иерусалим, уйдя из рекламы, и снял комнату в квартире, где он жил. Я перевез туда траву вместе с другими вещами, сложил ее в две наволочки и держал у себя в шкафу. Узнав о ней, Пчелка сказал то, что я и сам знал: лучше бы мне побыстрей от нее избавиться. Например, найти приличного человека (приличного!), которому можно было бы все это сбыть. А потом вложить деньги в банк. Но у нас не было приличных криминальных знакомств, и Пчелка решил действовать. С тем типом, якобы толкавшим дурь, он познакомился в одной компании и позвонил мне прямо с вечеринки. Судя по голосу, он уже нехило поддал.

– Приезжай сюда. Есть покупатель.

– Ты хочешь, чтобы я приперся с травой в незнакомый дом? Может, я уж лучше сразу подъеду в ближайшее отделение? Сейчас, только наручники надену – и мигом.

– Да нет, конечно, дурья ты башка. Привези чуть-чуть, на пробу.

– Но я даже не знаю толком, сколько денег требовать!

– Он сказал, он должен сначала посмотреть. Может, там дрова.

– Постой, ты что, уже рассказал ему? Ты рассказал ему все?!

Пчелка смутился:

– Я думал, ты обрадуешься.

Пару секунд я колебался: а что, если люди так и богатеют: не пропускают случайно подвернувшиеся возможности? «Не-е-е-ет» – завопила внутри меня сотня голосов, – так люди не богатеют. Так они погибают или попадают в тюрьму.

– Никуда я не поеду, – сказал я. А тому типу скажи, что ты ошибся. Скажи, что я трепло, наговорил тебе всякого спьяну, и что ничего у меня нет.

Он вернулся протрезвевший и злой.

– Выкинь уже это все к чертям собачьим, – сказал он, кивая в сторону шкафа, где лежала «подушка», – или давай запремся здесь и будем курить, пока не сдохнем.

Ни я, ни Пчелка не любили курить.

Наутро, протрезвев окончательно, он признал, что сделал неимоверную глупость. «Чертовски паршиво, – сказал Пчелка, – что незнакомый хмырь теперь знает про траву». В тот же день мы перенесли все в магазин и спрятали в «Черном Обелиске».

Это я придумал щекочущую нервы игру с «продажей» дивана, когда случайный посетитель мог нащупать пакеты. Так я пытался скрыть от Пчелки свой страх. Потому что вскоре после той вечеринки я стал ощущать пристальный взгляд, направленный откуда-то, словно из воздуха, в нашу сторону. Я понимал, что это паранойя, но ничего не мог поделать. Вспоминались старые бандитские фильмы: носки черных ботинок, выглядывающие из-под шторы, черные фургоны с выключенными фарами. Я жалел, что так и не узнал, как выглядит тот тип, с которым Пчелка разговаривал на вечеринке. Может быть, увидев его пьяную физиономию, я сразу понял бы, на что он способен, а на что нет. Так что я даже обрадовался, когда Пчелка сообщил, что парень набивается к нему в друзья и собирается прийти в гости. Конечно же, этот тип не поверил в то, что никакой травы нет, и хотел взглянуть на меня. А я хотел взглянуть на него.

Мы договорились, что он придет к нам домой около восьми вечера. В тот день я закончил работу намного раньше обычного и бездумно блуждал по сети, как вдруг позвонил Пчелка.

– А что пить будем?

– Ты же вроде собирался купить.

– Они сегодня рано закрываются, я не успею.

– Тогда я куплю.

– Не-не-не, ты всякую гнусь покупаешь. (Это было правдой, я не разбирался в спиртном.) Давай так. Приходи в магазин, замени меня здесь на полчаса, а я сбегаю.

Покупателей в этот час в «Ложе» не намечалось. Пчелка убежал за выпивкой, а я улегся на самый удобный из матрацев с подвернувшимся под руку журналом. Минут через десять он неожиданно позвонил.

– Слушай, такое дело. Мы тут случайно встретились, придем вместе. Сейчас здесь, в магазине, бухло покупаем. Тебе пиво брать?

– Бери, если хочешь, – ответил я, а когда нажал на отбой, то вдруг задумался. Мне показалось, что Пчелка позвонил по надуманной причине только для того, чтобы их приход не выглядел странным. А что, если все наоборот, и он хочет меня предупредить? Я встал, запер магазин, и, отыскав в диване все спрятанные там пакеты, переложил их в одну из потолочных секций. Я не мог бы объяснить тогда, почему это сделал. Знал ли я, что мы не пойдем домой и останемся выпивать тут же, в «Ложе», что тот тип растает в воздухе, а мы, обдолбанные, этого даже не заметим? Что из магазина нас увезут на скорой, а Обелиск вскоре продадут? Нет, конечно, – откуда мне было знать.

…

С тех пор как я поселился в Пузырьке, я каждый день собирался позвонить Пчелке, да так и не решился. Я чувствовал себя виноватым, ведь он привел того типа для меня, и для меня выпивал с ним, закусывая таблетками. Так он, видимо, понимал построение доверительных отношений в криминальных кругах. Он чуть не умер ради моей удачной сделки, а я? Я перепрятал траву. Я вновь и вновь репетировал свои оправдания, ведь рано или поздно мне придется их произнести. В тот вечер, когда мы напились, я боялся, что Пчелка вполне может опять проговориться, а тот мутный тип вполне может сунуть пакеты за пазуху и уйти, пока мы, обдолбанные, сидим с глупыми улыбками. Случись такое, это было бы только полбеды. Сейчас меня пугало другое, и этого я уже не могу сказать ни Пчелке, ни кому-то еще: время от времени я задумывался бы, случайно ли нас ограбили. И нас ли ограбили, или только меня. Но стоило лишь этой мысли прийти мне в голову, как я вспоминал его лицо на больничной подушке. Он ведь почти светился, как какой-то старый буддист; разве у предателей бывают такие лица? И тогда выходило все наоборот: это я бросил его на произвол судьбы.

Я наконец добрался до «Чемпиона» и решил больше не терзать себя. Теперь надо только понадежней спрятать пакеты.

Стелла. Перенести Калифорнию

Здравствуй, дорогой Голди!

Мне кажется, я не совсем подхожу для миссии, которую на себя взяла. Наиболее ценную информацию обычно получаешь из разговоров с людьми, а я слишком уж люблю одиночество. Я занята разрешением тысячи маленьких и бесполезных тайн, которые «Чемпион» дарит каждому, кто готов остановиться и посмотреть вокруг. Кто оставил вон у того куста круглый аквариум, наполненный бумажными журавликами? Кто вырастил герань в старой ванне, стоящей на одной из старых террас? Где живет бездомный, которого я встречаю изредка в дальних уголках парка? Вчера я вновь видела его ужинающим там же, на бетонной свалке. Когда я подошла, он уже сворачивал газету – видимо, только что доел свои бутерброды. Я думала, что он встанет и уйдет, но он достал из-за пазухи синюю тетрадь и принялся что-то записывать. Вначале мне показалось, что он пишет на самой обложке синего цвета, но когда он перевернул страницу, она оказалась точно такой же. Ну и чудак! Вот с кем я могла бы обменяться гипотезами по поводу аквариума с журавликами и герани в ванне. В последнее время я редко вижу людей, которые что-то пишут. Как наивно, почти беспомощно мы выглядим за этим занятием, дорогой Голди. Сегодня, когда любой ребенок держит в руках телефон с хорошей камерой, кому нужны мы, летописцы – тихие свидетели, чьи слова не подтверждены ни единым кадром? Мне кажется, мы похожи на призраков: так же, как они, легки и любопытны, и так же невидимы.

– Доброе утро! Я не помешал? – Я захлопываю блокнот с недописанным письмом и поднимаю голову. Прямо передо мной стоит Гидон Кит собственной персоной. Он в модном спортивном костюме желтого цвета. Неужели занимался бегом? Невероятно.

– Пойдете сегодня на лекцию? – спрашивает он, протягивая мне буклет.

– На лекцию Зобака? Поэма о диабете или описание похождений раздраженного кишечника?

– «Жизнь желудка», – объявляет Кит.

– Ага, значит, на этот раз желудок!

– Напрасно иронизируете. Зобак, конечно, забавный, но дает дельные советы. Я взялся кое-что выполнять и похудел на четыре килограмма.

– Мне нечего возразить на столь серьезный довод.

– Мне кажется, или мы и в самом деле где-то встречались? – Кит явно хочет сесть и смотрит на мою палку так, словно она должна смутиться и уступить ему место. Я отодвигаю ее, помедлив лишь долю секунды, но чувствую, как эта самая доля падает на чашу весов, словно крохотная гиря, и раздутое Китовое самомнение становиться легче на целый грамм.

Я знала, что вот-вот встречу его в парке или в столовой, и все-таки мне тяжело говорить с ним беззаботно. Кит усаживается рядом и внезапно закатывает рукав спортивной куртки. Он показывает мне руку, белую и беззащитную, как очищенный банан.

– Вот, полюбуйтесь! – Над локтем у Кита сочный свежий синяк. – Стукнулся о косяк в ванной, – сообщает он доверительно. Я любезно и сочувственно улыбаюсь. Я тоже в первые недели набила себе немало синяков. О безумной архитектуре «Чемпиона» и ее вопиющем неудобстве я написала Голди в первом же отчете.

– Вроде обустроился, а к этому все не привыкну. Чертовы кривые косяки и шестиугольные комнаты, чертов модернизм, чертов Герц!

– Герц – это кто?

– Не кто, а что. Герц – это явление, ну и мой друг заодно. Герц все это спроектировал, вот этот модернистский… бред. Наклонные стены, дверные проемы под немыслимым углом… Когда набьете очередную шишку, будете знать, кому сказать спасибо. Впрочем, вы не сможете, парень давно умер.

Я смеюсь – все-таки в обаянии Киту не откажешь. Даже теперь, когда от него несет каким-то лекарством. Аромат дорогого одеколона лишь едва пробивается сквозь этот аптечный запах, словно крики запертого заложника.

– Мы думали, что никогда не постареем, Герц и я, – добавляет он вдруг тихо. – Герц твердо знал, что и дальше будет карабкаться по своим конструктивистским лестницам.

– А вы?

– А я… Хотите правду? Я думал так из-за музыки.

– Музыки? Какой?

– Вот «Отель Калифорния», например. Я помню, как впервые услышал эту песню в семьдесят шестом. Я тогда подумал: «Ну как такое может быть, старик, любящий «Калифорнию», я еще ни одного такого не видел».

Мы смеемся, и он продолжает:

– Ей-Богу, казалось, что только лишь разлюблю это, так старость на меня и накинется. Я не знал, что все работает наоборот.

– Наоборот? Это как?

– Да элементарно же! Вот мы с вами – первые люди на земном шаре, кто стареет вместе с «Калифорнией». То есть это не мы с ней, а она с нами: это мы продели ее в себя, как нитку в иголку, и тянем, тянем за собой, в старость, в нашу… в нашу смерть, в будущее. Теперь это уже не музыка хиппарей, а просто человеческая музыка. Помните анекдот про «передать соль»? Кто знает, может, для того я и жил, чтобы перетащить на себе «Калифорнию». Но что тогда делать вот с этим? – Кит кивает на корпуса за нашей спиной. – Чертов укурок Герц придумал такое, что не пролазит в игольное ушко. Знаете, как вначале назывался этот проект? «Конусы»! Конусы, а вовсе никакой не «Чемпион». Это потом Герц изменил идею: поменял конусы на комки, правда, как видите, не менее дикие, а заказчики поменяли название. Но все равно, главное осталось: весь этот белый абсурд. Не знаю, чего он ожидал от будущего, чего мы ожидали. Это было задумано как гостиница для всяких международных делегаций и шишек-дипломатов. Можете себе представить их здесь? Вот и я не могу. А теперь скажите, каких гостей собирался разместить здесь Герц, – инопланетян? Нет, я точно помню, он не верил в пришельцев, тогда чего он ожидал от нас? Видимо, он думал, что мы как-то так изменимся, что еще пара лет, и скошенные стены будут нам в самый раз. Но мы не изменились. И теперь каждый раз, когда я стукаюсь о потолок в своей треугольной ванной, думаю только об этом: «Получай, Кит, получай, дурья башка. Надо было быть смелее. Надо было либо перевернуть этот мир с ног на голову, либо умереть молодым».

…

Кит уже давно ушел, а я все продолжала там сидеть. Еще один золотой февральский день позади, зима заканчивается, а я так не хочу, чтобы наступало лето. Но тут я вспоминаю, как в конце лета боялась, что зима окажется слишком дождливой или бессмысленно сухой. Лишь недавно мне пришло в голову, как это глупо: я всегда настороже, словно туповатый рыцарь, который ищет своего врага, чтобы сразиться с ним, но вдруг неожиданно находит его умирающим. «Видишь, я умираю, я ухожу – тебе не с кем воевать», – говорят мне зима и лето, и я чувствую себя не то брошенной, не то одураченной: мир вновь оказался уязвимей и слабей меня.

«Видишь, я умираю, я ухожу», – мне показалось, что и Кит хотел сказать мне именно это. Да нет, конечно, – он не мог меня узнать. Сомневаюсь, что он вообще меня видит. А ведь правда: он говорил со мной, словно со зрителем своих фильмов. Зрителем безымянным и безликим. Я – скрип кресел и покашливание по ту сторону экрана, я – темнота партера. И дело тут не в его звездной болезни, а в моей старости. Да, пора уже это признать: чтобы стать призраком, стать невидимой, иногда достаточно всего лишь постареть.