Текст книги "Искупление"

Теперь дело пошло быстрее. Император, должно быть, еще не въехал осиянным славой победителем во врата столицы, когда перед остатками магов легла мертвая степь Ничейной Полосы. И Кар сказал – хватит. Аггарские земли очищены; прочее пусть гниет, мертвому краю не станет хуже от разбросанной мертвечины.

Тронулись в обратный путь – длинные вереницы усталых пеших и почти столь же усталых конных, позади немногие повозки с остатками жреческого обоза. Грифоны сопровождали их по воздуху. Редкая живность, уцелевшая после нашествия звероподобных, становилась теперь добычей грифоньих когтей, и даже жрецы встречали крылатые тени без опаски, как единственную надежду получить ужин.

Потом разоренные земли остались позади. В благодатном изобилии аггарских лесов повеселели и стражи, и пленные. Кар выбирал путь в обход селений, так что за все время они только раз встретили людей, зато позволял долгие стоянки в глухих уголках по берегам рек и озер, среди звенящей тишины ягодных полян. Спешить было некуда. Кар знал, что не станет возвращать свой народ в Империю – ту самую Империю, чья земля однажды уже напиталась кровью магов.

Аггары, не понаслышке знакомые с горьким уделом скитальцев, готовы принять побежденных – и быть по сему. Здесь обретут они новый дом, а что потом, сумеет ли древнее племя пережить свое последнее падение или же исчезнет навсегда, судить не Кару. Звание Сильнейшего не отменило его долга перед императором Эрианом. Пока жив, Кар останется его слугой и братом, даже если сам Эриан о том позабудет. Потому, доверив магов защите верного Чанрета, Кар собирался отправиться в Империю, для суда ли, для милости – безразлично.

Пока же победители и побежденные вместе возвращались к жизни. Боль множества смертей не исцелить в одночасье, быть может, ей вообще нет исцеления. Но все же отдых, солнце и черничный сок на губах понемногу становились мостами через тысячелетия ненависти. И он, Кар, принц истинных людей и Сильнейший народа Владеющих Силой, стал таким мостом, даже не прилагая к тому особых стараний. Вольные жрецы под хмурыми взглядами жрецов настоящих снимали и прятали подальше храмовые значки. Впервые прозвучавший смех был странен, как снегопад в середине лета, но дни проходили в шелесте листвы и ласковом журчанье рек, а ночи – под куполом звезд, огромных и ярких, и вскоре никто уже не вздрагивал удивленно при звуках смеха или неловких попытках выговорить слова чужого языка. Оставляя пленных под надзором вольных жрецов, Эриан едва ли мог ожидать такого исхода. Не ожидал его и Кар, позабывший за годы войны, что люди бывают человечнее собственных предубеждений.

Он с трудом нашел подобающие слова, когда в конце пути рыцарь из вольных жрецов попросил его, как военачальника, об отставке и сразу – как Сильнейшего о разрешении остаться с народом магов навсегда. Причина столь необычной просьбы стояла рядом со своим избранником, вызывающе расправив плечи, готовая к укорам и насмешкам.

– У тебя дома осталось имение, – сказал рыцарю Кар. – Здесь у нас пока нет ничего. Жизнь среди магов не будет легкой, Сабрил. Смотри, как бы тебе не пришлось пожалеть о своем решении.

– Мой отец еще нескоро выпустит имение из рук, – ответствовал тот. – Не могу я взять ее в Империю, ваше высочество, и ждать что ни день, когда придут забрать мою жену на костер! А потерять ее тоже не могу, никак не могу. Позвольте мне остаться, ваше высочество, а я уж постараюсь пригодиться вам, хоть где!

– Ты действительно этого хочешь? – спросил Кар женщину.

Та молча кивнула.

– Тогда мне остается только радоваться за вас и надеяться, что вы послужите добрым примером другим. Простите, друзья, что не могу преподнести свадебного подарка: нынче я так же нищ, как любой бродяга.

– Благодарю, ваше высочество, – поклонился Сабрил.

– Спасибо тебе, Сильнейший, – прошептала его подруга.

Как только влюбленные скрылись за деревьями, Кара дернул за рукав неотступный, как тень, Зарамик.

– Глядишь, и колдуном станет, – сказал он завистливо. Почесал в затылке и объявил: – Я, ваша милость, тоже остаюсь.

– А тебе я разрешения не давал.

– Что это, ему, значит, можно, потому как девку завел?! Так я это быстренько…

– Зарамик! И думать не смей! Что я скажу твоим родителям и Баргату, если ты не вернешься?

– А что? Я ж не оттого не вернусь, что мертвый. Скажете, так, мол, и так, не могу впредь обойтись без вашего сына. Дядька Баргат ворчать не станет, раз я с вами.

– А кто сказал, что я не могу без тебя обойтись?

– Ну как же! Напьетесь, кто ваше высочество домой потащит?

– На этот счет больше не тревожься, – усмехнулся Кар. – И тебе, если останешься, о выпивке придется забыть.

– Да запросто! Так что, можно?

– Что с тобой делать…

Так сообщество бездомных пополнилось двумя новыми членами – к вящему неудовольствию служителей храма и, возможно, к будущему гневу императора. Все еще оставалась возможность, что Эриан в угоду храмовым законам потребует смерти пленных. Кар не верил, не хотел верить в подобный исход. Но и исключить его полностью не мог. Холодная неприязнь в чувствах императора была слишком заметна в последнюю их встречу. А Жалин, новый Верховный жрец, славился прямотой и твердостью убеждений. И если так, если доверие и дружба в прошлом, тогда разве что договор с аггарами сможет удержать Империю от попытки силой вернуть для казни проклятых колдунов.

Окончательно стали лагерем на расстоянии трех полетов стрелы от крайних домов селения Круглого Озера. Чанрет от имени всех вождей аггаров подтвердил готовность дать магам убежище. Теперь, оставив свой народ на его попечении, Кар мог отправляться к императору. Но медлил, дожидаясь возвращения уехавших восстанавливать заслон жрецов.

Те появились наконец в сиянии божественной славы, счастливыми и гордыми победителями, чья вера восторжествовала через творимые их руками чудеса: как встарь, единая молитва была услышана и невидимая преграда отделила мир людей от мира нелюдей. Заслон был восстановлен. Аггары встречали новость дружным ликованием. Кар от восторгов удержался, но вздохнул с облегчением: одной великой заботой меньше. В глубине Злых Земель наверняка остались живые твари, рано или поздно они пришли бы опять. Теперь о звероподобных можно было забыть на несколько тысячелетий – как раз достаточно, чтобы разораться с прочими бедами.

Когда алые сутаны в последний раз полыхнули на солнце, и стройные отряды жрецов пропали из виду, чтобы через три дня быть уже в Тоссе, Кар собрался наконец в путь.

– Ты вернешься? – беспокоился Чанрет.

– Когда тебя ждать? – спрашивал Лэйн.

– Скоро, если буду жив, – отвечал Кар обоим.

В последний вечер, когда он пешком возвращался из селения, от шатров, что подарили магам аггары, вышел Моурет. Медленно пошел навстречу, пиная траву. В Империи близился праздник Благодарения, но ни в воздухе, ни в листве не ощущалось признаков осени. Кар задержал шаги. Ему так и не удалось подружиться со своим взрослым и незнакомым сыном. На все попытки завести разговор мальчик глядел исподлобья и отвечал коротко, враждебно.

– Моурет, – сказал Кар, когда расстояние уменьшилось до пары шагов. – Ты ищешь меня?

Тот остановился.

– Ты завтра улетаешь, да?

– Да. Я могу что-то для тебя сделать?

Мальчик молчал.

– Моурет, – начал Кар как можно мягче. – Ты избегаешь меня, не хочешь говорить. Я понимаю. Я не был тебе хорошим отцом, признаю, но…

– Ты никаким не был! – зло, почти со слезами перебил тот.

– Да! Да, это так. Я кругом виноват перед тобой. И знаешь, ты такой не один – труднее найти того, кому бы я не причинил зла. Это проклятие, наложенное когда-то моим отцом. Еще до моего рождения он предрек, что я буду нести горе и смерть всем вокруг, так и получилось. Поверишь ли, если я скажу, что не хотел этого?

Молчание.

– Моурет. Мой сын, скажи, могу ли я хоть как-то искупить свою вину перед тобой?

Сначала показалось – мальчик не ответит. Потом слезы хлынули из его глаз, и со слезами вырвались слова:

– Освободи маму!

– Моурет… – Кар осекся.

– Не хочешь?! Тогда ты… Тогда…

– Тише! Я не сказал – нет! Послушай, – Кар отчаянно искал и не находил слов. Как вышло, что ему не выбраться из тупика, в который он загнал себя сам? – Послушай меня. Ты уже взрослый, Моурет. Постарайся подумать, как взрослый…

Но Моурет не хотел думать, как взрослый. Он не хотел ничего, он требовал ответа, и Кар слишком хорошо его понимал:

– Ты. Ее. Освободишь?!

– Это не в моей власти! – стоило повысить голос, и мальчишка тоже приготовился закричать. Кар быстро поднял ладонь: – Помолчи. Дай мне сказать. Только император может дать ей свободу, не я.

– Попроси его!

– Моурет, я не тот человек, кто может теперь обращаться с просьбами. Император гневается на меня. Я причинил ему горе большее, нежели тебе, и оно, увы, непоправимо. Отправляясь в Империю, я не знаю, что меня там ждет. Клянусь, если император решит заточить меня, как твою мать, это будет с его стороны милосердно! Но ты, Моурет… ты все еще герцог Тосский.

Мальчик кивнул. Он слушал теперь молча, широко раскрыв глаза. По щеке скатывалась запоздалая слезинка.

– Ты примкнул к врагам Империи, – продолжил Кар, – это так, но пока что тебе не предъявили обвинения в измене. Если хочешь, можешь полететь со мной. Сомневаюсь, что император внемлет просьбе, но почему бы тебе не попытаться?

– А ты будешь тоже его просить?

Тело богини, душа змеи, руки убийцы. Лаита.

– Твоя мать осуждена за соучастие в убийстве императора Атуана. Это не клевета и не вымысел, к сожалению. Я был свидетелем заговора. И свидетелем ее лжи, когда она обвинила во всем меня.

Моурет закаменел. Он не желал ничего слышать, не желал верить. Кар продолжил со вздохом:

– В заговоре участвовали четверо. Один казнен; Лаита и баронесса Урнская, твоя двоюродная бабка, содержатся в заключении. Но четвертый, тот, кто отдавал приказы, кто виноват намного больше других, не понес наказания. И уже, наверное, не понесет. Поэтому… не будет чересчур несправедливым просить свободы для твоей матери. Если император станет меня слушать, я поддержу твою просьбу.

– Ладно. Я лечу с тобой.

– Ты должен понимать, что если все обернется худшим образом, я не смогу тебя защитить. Здесь ты в безопасности, Моурет, там же… Там ты можешь быть казнен по обвинению в измене и колдовстве, а я… Не знаю, что будет со мной. Из всех возможностей я предпочел бы смерть от руки императора.

– Но почему? – недоуменно переспросил мальчик. – Ведь ты же выиграл войну!

– Слишком дорогой ценой.

– Значит, ты теперь тоже боишься?

– Нет, сын. Не боюсь.

Он действительно не боялся – не мог. Тревоги и хлопоты магического племени до времени заставляли его крепиться, но когда Ветер описал прощальный круг над шатрами и полетел к западу, Кар понял, что уже наполовину мертв. Он, рожденный быть инструментом в руках Сильнейшего и погибелью для дикарей, восстал и поклялся обратить отцовскую магию вспять, служить дикарям и погубить Сильнейшего. Паче любых ожиданий он исполнил клятву: Амон мертв, Империя в безопасности. Больше никогда истинные люди не будут рабами Владеющим Силой. Когда на закате первого дня пути Кар вдруг понял, что пропустил, не заметив, тридцать четвертый свой день рождения, он с некоторым даже облегчением решил, что тридцать пятого не увидит. Дело его жизни свершилось, теперь была очередь за смертью. Кар намеревался встретить ее без сожалений. Но смерть еще медлила, и дела живых невольно вытесняли из сердца ее ледяное спокойствие.

Кар думал о магах, оставленных им на милость аггаров. Об Аррэтан, которую любил когда-то, которую предал, и которая осталась теперь вдовой из-за войны, им развязанной. Об Эриане, повелителе и брате. О своем сыне. Об упрямой, отчаянно преданной Тагрии. Проживи Кар, подобно своему отцу, тысячу лет, и тогда не смог бы исправить причиненное им зло. Его смерть ничего не искупит – но, может быть, даст им облегчение?

Ветер слышал его мысли и отзывался молчаливым несогласием. Глубже, на дне грифоньей души, куда Кар с трудом находил дорогу, таилась некая забота. Ветер не спешил ею делиться. Тень отчуждения коснулась и этих уз.

Моурет молча сидел на грифоньей спине перед Каром, закаменевший в своем нетерпении, упрямый. Чужой. Кар не мог переступить разделявшую их пропасть. Он вспоминал дни собственной юности, когда, впервые встретив своего незнакомого отца, он понял, что нужен тому лишь как средство к достижению цели. Но все же Кар испытывал тогда сыновние чувства и надеялся заслужить ответную любовь. В мыслях и чувствах Моурета, мрачных, как его собственные, он видел только горечь и неприязнь.

Если Кар обращался к сыну, мальчик отвечал коротко и вежливо. Сам же никогда не начинал разговора, потому большая часть пути прошла в молчании. Спускаясь вниз для отдыха, они делили между собой овечий сыр и ломтики вяленого мяса из заплечной сумки Кара, запивали родниковой водой и так же молча засыпали, Кар – в обнимку с Ветром, Моурет – завернувшись в шерстяное аггарское одеяло. Поутру завтракали и продолжали путь. Когда под крылом засияли умытой белизной древние башни столицы, оба не стали прятать облегчения.

Необычность встретила их еще во дворе, где спустившийся Ветер напугал сразу несколько десятков лошадей и еще большее количество нарядно одетых слуг. Дворец гудел сотней растревоженных ульев. Многочисленные слуги передвигались по лестницам чуть ли не бегом, с видом крайней озабоченности мелькали в коридорах и едва не натыкались на стены; залы и галереи были переполнены, как будто вся знать Империи съехалась принять участие в императорском ужине. Откуда-то раздавались усердные трели флейты. Возвращение брата-принца было встречено волной совсем уж непомерного возбуждения – для магических чувств хуже раскаленного железа. Напуганный Моурет старательно прятался Кару за спину.

Эриана во дворце не было. От совершенно замученного распорядителя двора Кар узнал причину императорского отсутствия, и одновременно стала ясной причина переполоха. Его величество император Эриан отправился с дружеским визитом в имение его милости графа Люция, властителя Дэнжура и Аэллы, преданного вассала и командира личных императорских отрядов, а также любящего отца девицы Ниделии, красавицы и единственной наследницы. Официальная помолвка с вышеозначенной девицей состоялась три недели назад, после чего счастливая чета отбыла в имение будущего тестя. Там, как предписывает этикет, были один за другим даны два бала и один благотворительный обед; сумма, равная пяти сотням в имперских золотых монетах была роздана бедным; кроме того, из императорской казны оплачено строительство двух домов милосердия в одном из принадлежащих Люцию городов – второй, к сожалению, пять лет назад пал жертвой колдовства. Прибытие молодых в столицу ожидалось назавтра, свадьба же – ровно через три месяца после помолвки, что было наименьшей из допустимых по этикету отсрочек.

– Что ж, Моурет, – сказал Кар, выслушав новости, – ты успел вовремя. По случаю императорской свадьбы принято выпускать преступников.

Моурет молча кивнул. Многолюдное великолепие двора ошарашивало новичков даже в тихое время, нынешнее же буйство красок и звуков могло отпугнуть и прожженного светского льва. Так что, когда Кар предложил мальчику расположиться в покоях наследника и чувствовать там себя, как дома, тот даже забыл на время обиды. Последнее, что видел Кар, покидая свои комнаты – торчащие над алым подлокотником кресла мальчишечьи ноги в коротких обтрепанных сапогах.

Тагрии нигде не было, и никто не мог ничего о ней сказать. Кар искал ее с возрастающей тревогой и чувством вины. Ветер восседал на дворцовой крыше молчаливо-золотым упреком. Тишина его мыслей была хуже любых криков и обвинений.

«Ну хватит, Ветер, – взмолился наконец Кар. – Ты же ее чувствуешь! Скажи, где она?»

«Ее здесь нет».

«Ты уверен?»

«Да… – и, наплывом глухой печали: – Я ее не слышу».

Выругавшись, Кар отправился в храм.

Он собирался найти и расспросить бывшего Верховного жреца – мало что ускользало от его пронзительных старческих глаз. Но еще во дворе, кивнув в ответ на почтительные поклоны нескольких молодых послушников, увидел другого. Невысокий щуплый парнишка в широкой не по размеру сутане, пока еще не препоясанной, поспешно отступил за спины товарищей.

– Бетаран, – окликнул его Кар, – подойди.

Приблизившись, тот отвесил довольно изящный поклон.

– Ты, выходит, решил стать жрецом? – спросил Кар.

– Да, ваше высочество.

Кар улыбнулся:

– Посвящения, вижу, еще не прошел. Наверное, уже выбрал стезю?

– Да, ваше высочество.

– Наука?

– Нет, ваше высочество. Война.

– Вот как?

– Да! – вызывающе, с надрывом.

Кар лишь покачал головой. Зубастые мальчишки начали уже его утомлять.

– Хорошо, поздравляю. Скажи мне, Бетаран, где Тагрия?

И будущий воин храма Бетаран вмиг позабыл, что жрецу пристало хранить невозмутимость. О том, что говорит с принцем – тоже.

– Моя сестра, – процедил он тихо и с яростью, – вернулась домой, к своему мужу. Если еще раз тронешь ее, колдун, я…

– Вместо посвящения в жрецы отправишься в тюрьму за оскорбление моей особы, – закончил вместо него Кар.

Бетаран со стуком захлопнул рот.

– Так-то лучше, – согласился Кар. – Можешь идти.

Тот отступил, пятясь, как будто страшился повернуться спиной. Кар не стал допытываться, чем заслужил откровенную ненависть им же воскрешенного парня. Пошел обратно. Голубиные стаи прогуливались вдоль каменных плит. Непуганые, они хлопали крыльями, перелетая с места на место, собирали в пыли невидимые крошки и казались подлинными хозяевами священного места, что никогда не будет уже называться Храмом Силы. Двор узорчатым венцом оплетала высокая ограда – для красоты, не для защиты. Кованое кружево радовало глаз изящностью плетения; повторявшийся узор из листьев и виноградных гроздьев казался живее настоящей лозы. На створках ворот, не закрывавшихся никогда, переговаривались голуби.

Центральная площадь по вечернему времени была пуста, лишь вдалеке сворачивали палатки последние торговцы, да маячила яркими нарядами группа дворян, обступивших кого-то, невидимого за их спинами. Судя по накалу дрожащих в воздухе чувств, там намечался поединок. Кар миновал тех и других, совершенно не представляя, куда идет и что намерен делать, когда услышал:

– Ваше высочество! Принц!

Подняв голову, увидел Атуана. Тот приближался почти бегом. Остановился рядом, запыхавшийся, взволнованный.

– Принц, я искал тебя. Увидел Ветра, думал, ты во дворце, а ты…

Кар молчал. На лице жреца отразилось отчаяние.

– Принц, я знаю, что ты сказал Некриту, что, если увидишь его еще, сделаешь с ним то же самое. Тебе и меня, наверно, хочется убить? Ну… ладно, я согласен, слышишь? Убивай. Только прости!

Голубиная стая с шумом опустилась рядом. Поединщики договорились о времени и месте. Свидетели начали расходиться.

– Знаешь, – сказал Кар, – не хочу возвращаться во дворец. Посидим где-нибудь?

Атуан быстро выдохнул:

– Давай.

Трактир «Дубовый лист», располагавшийся всего в десяти минутах пешего ходу от площади и частенько служивший местом отдыха знатных особ, считался заведением весьма благопристойным. Кар и прежде бывал здесь, Атуан, вероятно, тоже. Опрятного вида человек – лишь накрахмаленный фартук выдавал в нем трактирщика – встретил их у двери. Через набитый общий зал провел в боковую комнату, почти пустую, лишь два сдвинутых у стены стола были заняты компанией веселых рыцарей. Они разразились было приветственными возгласами, на которые Кар и Атуан лишь коротко кивнули. Выбрали стол у самого очага, поодаль от шумного веселья. То пошло своим чередом. Вскоре пирующие уже забыли о присутствии высоких особ, высокие же особы и не стремились о себе напоминать.

На столе возвышался кувшин доброго вина, но в кубках оно почти не убывало. Ни фаршированный фазан с гарниром из бобов, ни кабаний окорок, ни раки, цветом напоминавшие жреческие сутаны, не вызывали сегодня аппетита. Трактирщик наведывался время от времени узнать, не нужно ли чего почтенным гостям и удалялся с разочарованным вздохом. Кар и Атуан не обращали на него внимания.

– Ее положили в императорской усыпальнице, – говорил Атуан. – Церемония получилась странная. Нет обрядов для похорон колдунов – что читать? Проклятия? Император выразился совершенно ясно: похороны царственной особы. Высшие ступени все на востоке, решать некому. В конце концов мы похоронили ее, как императрицу. Его величество провел в усыпальнице всю ночь. А через день… не знаю уж, кто надоумил Люция притащить во дворец свою дочку. Расчет оказался верным. Император принял их милостиво, потом велел выйти всем и добрый час о чем-то с ней говорил. А затем приказал всем вернуться и объявил о помолвке. Лица у молодых были такими, что мы не знали, поздравлять или соболезновать.

– Люций – храбрый воин и преданный слуга, – сказал Кар. – Вряд ли он сам до этого додумался, тут нужен придворный ум. Мать девушки, если я верно помню, из незнатной семьи, да и сам Люций дворянин всего в третьем поколении, вспомни, та история с мятежом. Так что условие близости к народу, можно сказать, соблюдено. Знаешь, это поспешное, разумеется, решение. Но если бы Эриан долго размышлял, все равно не придумал бы ничего лучше.

– Ты так думаешь, после всего?

– Да. Он император, а не просто мужчина. Стране нужен наследник… И, клянусь Силой, мне уже надоело это звание! Пусть женится и плодит детей. Я полностью одобряю.

Атуан вздохнул и продолжил рассказ:

– Его величество больше не нуждается в моих услугах. Поскольку война закончена, я могу вернуться к своим обязанностям жреца. Он даже поблагодарил меня за службу! Слышал бы ты это, принц.

– Я представляю.

– Он считает, я его предал. И он прав. Но что мне оставалось, скажи?!

– У тебя не было выбора, как и у меня. Но в отношении к императору – да, мы оба его предали. И неважно, что иначе погибла бы Империя, это ничего не меняет. Что ты намерен теперь делать?

Атуан скривился:

– Вернется его новоявленная святость, определит меня куда-нибудь подальше. Стану опять деревенским священником. Надеюсь, ты будешь меня навещать иногда, принц.

– Обязательно – если буду жив.

– Еще и это. Да, тебя он винит больше, чем меня.

– Еще бы. Я и впрямь виноват куда больше твоего, Атуан.

– Почему? Ты даже не знал, до последнего…

– Потому это я должен был умереть, – сказал Кар. – Я, не она. Должен был настоять, переубедить ее. Не смог, хоть и очень старался. И Эриан это, конечно же, понимает.

– Думаешь, он хотел бы твоей смерти?

– Думаю, мою смерть он пережил бы легче.

– Не знаю, – покачал головой Атуан. – Всем известно, как он тебя любит.

– Хотел бы я в это верить, – пробормотал Кар, поворачивая кубок. Поверхность вина дрожала в нем, темная, словно кровь. – Хотел бы я знать…

– Принц… Карий! Не сомневайся. Не может быть, чтобы… Вы с ним как одно целое, всегда были! Разве можно такое разрушить?

– Раньше я сказал бы – нет.

– Скажи и сейчас. Может, не сразу, но он простит. Должен простить!

– Надеюсь, – прошептал Кар. Горло сдавило. – Кати сказала то же самое.

Оба вздрогнули, когда от дальних столов долетел взрыв смеха.

– Какие у тебя планы? – спросил Атуан.

– Предстать перед его лицо.

– А еще?

– Это все.

– Можно подумать, ты идешь на казнь!

– Именно так я и чувствую.

– Ну нет же! – Атуан отодвинул свой кубок, так что расплескал вино, наклонился вперед. – Что ты себе надумал там, среди трупов, принц?! Никто не говорит о казнях! Империя готовится к свадьбе! Его величество горюет, гневается, сходит с ума… Но при чем тут казнь?

– Не знаю, Атуан.

Жрец еще несколько мгновений пылающим взором смотрел через стол, затем откинулся на спинку скамьи. Сложил на груди руки.

– Я заметил, – изрек он светским тоном, – что ваше высочество почти не притронулись к вину. Осмелюсь признаться, это говорит мне о многом.

– Вот как? О чем же?

– К примеру – что вы, принц, чувствуете себя магом, а не, используя ваше собственное выражение, пьяным дикарем. И что-то мне подсказывает – не просто магом. Правителем магов. Сильнейшим, если я правильно помню титул?

– Ты правильно помнишь.

Атуан молчал, глядя с ожиданием, и Кар наконец не выдержал. Фыркнул и принялся отрезать остывший окорок.

– Устыдился? – спросил жрец.

– Возможно.

– Тогда я, будучи дикарем, выпью, с позволения вашего высочества. За ваше возвращение к жизни.

И Атуан с торжественным видом осушил свой кубок.

Кар усмехнулся, чувствуя, как чернота внутри дает трещину:

– Не знаю, что бы я без тебя делал, Атуан.

– Пропал бы совершенно, – сказал тот с уверенностью.

Но старания Атуана мало помогли Кару при встрече с императором. Эриан вернулся в царственном великолепии, об руку с юной невестой, и хор приветственных голосов вознес их на вовсе недосягаемые вершины славы. Высокий и статный, в осенних цветах пурпура и золота, император был воплощением мужской силы, красоты и счастья – таким желают видеть правителя верные подданные. Блеск драгоценностей в одеждах и венцах слепил глаза, сияние множества свечей было ярче дневного света, а невеста, раскрасневшаяся от комплиментов, без сомнения, прекраснее всех девиц великой Империи. Тем страшнее был мрак в глазах жениха. Мрак, заметный, впрочем, одному Кару. Остальным светила императорская улыбка, звучал смех, а взгляды, украдкой посылаемые спутнице, являли свидетельство неподдельной любви. Искусством притворства Эриан владел в совершенстве еще с юности.

На один короткий миг встретились их глаза. Эриан кивнул, Кар склонился в поклоне. Потом император отвернулся и заговорил с кем-то другим. Кар отступил назад. У него, прошедшего тьму, смерть и предательство, тряслись руки.

Только поздним вечером остались они вдвоем, в мирной тишине императорского кабинета. Кар вошел без предупреждения, отстранив раскрывшего было рот слугу. Запер двери. Эриан, отвернувшись, стоял у окна. Одинокая свеча на столе выхватывала из полутьмы его силуэт – напряженные плечи, рассыпавшиеся по кружевному воротнику локоны.

– Эри, – прошептал Кар, опускаясь на колени.

Эриан обернулся.

– Не нужно этого, встань. Прошу, Кар.

– Прости меня.

– Встань, – повторил император. – Сядь куда-нибудь и слушай.

Под его прямым взглядом Кару пришлось подчиниться. Он не глядя выдвинул стул, сел. Эриан остался на месте.

– Мы не сможем быть, как раньше, – сказал он. – Ты понимаешь это, Кар?

Кар промолчал, но император и не ждал ответа.

– Ты теперь правитель колдунов, – продолжил он. – Я поклялся моей любимой, что сохраню им жизнь и свободу. Я сдержу клятву, это все, чем я могу почтить ее память.

Сразу по возвращении я отправил гонцов на север, сейчас жрецы покидают Долину колдунов. Возвращайтесь туда. Долина получает статус независимой области Империи; ты – мой вассал и единственный представитель моей власти там. Колдуны приравнены в правах к остальным моим подданным и могут селиться, где пожелают. Но занятия колдовством в Империи караются смертью. У себя же в Долине можете колдовать, сколько угодно, жрецов там не будет. Вассальные повинности мы обсудим с тобой позже.

– Ты… отсылаешь меня, Эри? – спросил Кар, когда император замолчал.

Эриан резко отбросил волосы со лба. Руки у него тоже дрожали.

– Ты все еще мой наследник, Кар, пока будущая императрица не родит мне сына. Твои обязанности остаются за тобой. Тебе придется бывать здесь, и, разумеется, ты должен участвовать в свадебной церемонии как мой брат. Но я буду признателен, если ты не станешь появляться здесь слишком часто. Ты понимаешь меня?

– Да, повелитель.

– В таком случае не о чем больше говорить. Ступай.

Все внутри императора кричало «Уходи». Кар встал, повинуясь не словам, а этому неслышному крику. Вопрос настиг его в дверях, тихий, измученный, как будто Эриан обессилел в споре с самим собой:

– Кар?

– Да, государь?

– Если я позову… когда-нибудь. Ты придешь?

– Да.

– Оставишь все, своих колдунов… Все?

– По первому твоему слову.

– Хорошо, – прошептал император. – Иди.

Мягкие сапоги из кожи дракона ступали почти неслышно. Только иногда мелкий камушек или выпавший из чьей-нибудь подковы гвоздь попадались под ноги, чтобы выкатиться и звякнуть на брусчатке, на крохотный миг оживив ночное безмолвие. Потом опять смыкалась тишина. Кар не знал, куда идет. Спящие фасады домов провожали его слепыми глазницами окон, узкие провалы переулков зияли дырами в никуда. Неровные полосы лунного света расчерчивали мостовую искаженными, безумными тенями. Редко, словно из другого мира, долетали звуки: чья-то сонная ругань из-за плотно закрытых ставен, хриплые крики ночных пьяниц из бессонных трактиров, далекий стук подков. Одни раз, минуя переулок, Кар услышал возню, тонкий вскрик и звук входящего в плоть клинка. Магические чувства обожгла чужая боль и липкая радость насилия. Кар даже не повернул головы. Один раз мимо шагом проехали всадники, однажды повстречался ночной гуляка – он шел, вихляя от одной стороны улицы к другой и во весь голос распевал песню о некой красотке, так и не дождавшейся возвращения любимого с войны. Кар слушал его, не слыша. Дома и люди казались ему призраками, порождением больного разума. Настоящей была лишь темнота. В ней звучали голоса мертвых. Они замолчали навсегда – наверное, поэтому ничто не могло их заглушить. Они обвиняли, спорили. Звали. Кар напрягал слух, надеясь различить между ними Кати, но ее не было.

«Тьма, как и свет, всегда рядом, – сказал Дингхор. – Люди каждый день выбирают между ними, и никакого проклятия в том нет. Проклятие – сделать неверный выбор. Тьма не завладеет тобою без твоего желания, мальчик».

«Я сделал неверный выбор, – ответил ему Кар. – Я познал тьму и проклятие, я прошел их насквозь. Но я победил их, Дингхор. Почему же мне нет покоя?»

«Мы верили тебе, – сказал Гарион. – Разве ты не проклят?»

«Я хотел бы все вернуть, Гарион. Но не могу».

«Ты удивительный», – сказала Зита.

«Спасибо, милая. Ты тоже».

«Выполни волю своего отца, дикареныш, открой нам дорогу в нашу землю!»

«Прости меня, Оун. Прости».

«Я сделал из тебя мага, – сказал отец. – Знай, ты будешь чужим везде, и в конце концов все равно погубишь их. Так я предрек, зачиная тебя им на беду, и так будет».

«Ты ошибся, отец, – ответил Кар. – Я погубил тебя, не их. Ты мертв, мертв навсегда. Ты ошибся!»

«Не думай, что вечно будешь уходить от расплаты, Карий, – сказал Налмак. – Ты крадешь чужих невест, ты предаешь, колдуешь и убиваешь, и тебе все сходит с рук. Но однажды ты ответишь за все».

Смех Кара безумно прозвучал в темноте:

– О нет, мой премудрый враг! Ты был прав во всем, я ворую чужих невест, предаю и убиваю, но расплаты мне не видать. Здесь ты ошибся. Вместо смерти, которую заслужил, я получил Долину и кресло Сильнейшего. Покойся с миром, Налмак, я рад, что ты этого не увидишь!