Текст книги "Охота на Эльфа"

Однако в семьдесят седьмом он все-таки начал потихонечку перебираться на север. Наводил мосты, создавал филиалы своей фирмы в разных городах Западной Германии. Хотя именно к этому моменту жизнь стала налаживаться и в Дубае, но Дмитрий был уже сыт по горло всей этой тропической экзотикой с темными рожами и белыми чалмами. Уж порывать – так решительно!

Россия дала ему фантастическую халяву. Но он теперь уже точно знал, что не собирается возвращать долги. Ни стране, ни конкретным людям. В стране партийно-бандитский режим, и за бесплатные школы и больницы, за все совковые блага давно заплачено кровью невинно расстрелянных. Возвращать долги такой родине – это все равно что благодарить нацистских бонз, сбежавших в Латинскую Америку, за высокий уровень жизни в предвоенной Германии. А если перейти к конкретным людям, так все еще проще. Костик Жилин был вором. Все свои миллионы он украл у других. Так кто же может запретить вору Линевичу забрать все у вора Жилина? Вот он и забрал. В народе о таком говорят: вор у вора дубинку украл. А на зоне называют крысятничеством. Но какая зона, помилуйте! Все это было страшно давно. Вора Линевича больше не существует. И в Эмиратах не знают советского воровского закона. Это точно такая же истина, как то, что ни один араб не говорит на фене. Ты отдал мне свои деньги – спасибо, Костик, они послужили доброму делу. Теперь попробуй вернуть их себе, попаши так, как я пахал в этих проклятых пустынях среди июньского самума, когда горячий песок залепляет глаза, нос и рот. А уж потом мы с тобой разберемся…

Эмираты дали Линевичу старт в большой бизнес. По-настоящему большой, но он и эту страну решил кинуть. Так было удобнее. Он тщательно подготовил себе документы на имя Дитмара Линдеманна, зарегистрировал под это новое имя десяток фирм в Германии и других странах центральной Европы, после чего в одну далеко не прекрасную для арабов ночь покинул Дубай со спецрейсом, увозя на борту сто пятьдесят миллионов наличных долларов, формально принадлежащих ему, Линевичу, или теперь уже Линдеманну, но вывоз этой валюты не был согласован, ни с партнерами из других банков, ни с руководством страны. Зачем? Главное – личный бизнес.

Удивительнее всего, что арабы не объявили Линдеманна персоной нон грата. Их спецслужбы довольно быстро разобрались, кто скрывается под именем новорожденного мюнхенского финансового магната. Но шейхи всех эмиратов дружно решили не устраивать травлю Линевича. Гораздо интереснее было держать его на крючке и время от времени просить о некоторых услугах. Проблема мести не слишком занимала таких людей, как шейхи и эмиры.

Может быть, поэтому ОАЭ и сумели в кратчайшие сроки стать одним из самых развитых государств мира? А по количеству валового продукта на душу населения – так они просто самые богатые (населения у них очень мало).

Когда спустя двадцать лет Дитмар Линдеманн вновь попал в Дубай, он задохнулся от восторга, увидев тамошние дороги, небоскребы и море зелени по всему городу, и на какую-то секундочку даже пожалел, что не остался жить на берегу Персидского залива. Потом вспомнил сияющий огнями ночной Монте-Карло, парижские кафе-шантаны, лондонский Сохо, розовый квартал Амстердама, шотландские иконостасы марочного виски в дорогих барах Эдинбурга и понял, что мусульманский рай все-таки не для него. Пусть живут лучше всех на свете, не жалко, но Линдеманн останется европейцем.

А вот чего ему теперь не хватало, так это остроты ощущений в бизнесе. Однажды он это понял со всей определенностью.

В любимой Германии все было слишком респектабельно, а между законным и незаконным бизнесом проходила предельно четкая граница: с одной стороны – наркодельцы, торговцы женщинами, детьми, человеческими органами, редкими животными, сбыт левого оружия; с другой – все остальное. Один бизнес не пересекался с другим. Впрочем, была одна пограничная область – казино. Но Дитмар не любил рулетку, карты и все прочие азартные игры, потому что не привык проигрывать. Выигрывали в этом деле только хозяева, но они слишком часто соскальзывали в откровенный криминал. А люди, уходившие в погоне за миллиардами по ту сторону закона, как правило, подолгу не жили. Во всяком случае, на свободе. Однако жить Дитмару хотелось и даже очень. Иначе к чему все эти деньги? Детям оставить? Разумеется, в теории. На практике детей он не любил.

Ну и они ответят ему тем же, каждый по-своему. Старшая дочь Лиза пятнадцатилетней девчонкой увлечется американским рок-певцом и сбежит с ним в Кливленд. Они так и станут жить вместе, и денег у папы не попросят, потому что разгильдяю и наркоману Бобби прилично платят за его концерты, и не будет у них никакого желания общаться с родителями. Мать попытается, конечно, восстановить отношения, но безрезультатно. «Вы меня не поняли, старики, нет вам прощения. Отдыхайте», – такие примерно тексты станут приходить в ответ по эмейлу. А младший сын родится инвалидом – с серьезными физическими недостатками и умственно неполноценным. Его поселят в очень специальный, элитный интернат, куда станет ездить только мать, а сам Дитмар – никогда. Ему легче будет считать, что сына просто нет. За что ему такое наказание Божье? Впрочем, есть за что. Может быть, поэтому и страшно не только видеться с ребенком, но и думать о нем. Они захотят родить третьего. Потом передумают. И все это еще только будет.

А пока дети совсем маленькие, и Линдеманн совсем молод, и думает он исключительно о себе и о богатстве. О богатстве для себя.

Дитмар упорно искал серьезный, большой, интересный и законный бизнес, да чтобы еще и с перчиком, чтобы нервы щекотало.

И он нашел его.

В Советском Союзе как раз началась перестройка. Торговля задышала свободнее на всем огромном пространстве от Кёнигсберга до Владивостока, от Кушки до Таймыра, и Дитмар вновь обратил свой взгляд на восток, только теперь уже не на ближний, а почти на дальний. Его теперь интересовала новая горбачевская Москва. Вот она – золотая жила!

Линдеманн создал специальный аналитический центр для исследования политико-экономических процессов в СССР. И не зря. Девятнадцатого августа 1991 когда на Франкфуртской валютной бирже чудовищно обвалилась немецкая марка, Дитмар рискнул и перевел в родную валюту все имевшиеся у него свободные доллары, а также фунты и даже швейцарские франки. Он скупал марку порционно, через подставных лиц, в течение трех дней, чтобы курс не дергался резко, а тем временем в Союзе все устаканилось, как и предсказывали его аналитики. Дитмар верил своим аналитикам, поэтому даже и не считал эту акцию серьезным риском. И он разбогател на быстро проведенной операции невероятно. Именно в девяносто первом Линдеманн стал миллиардером. Ну а дальше началось самое интересное. Он сделался крупнейшим инвестором новой России. Об этом знали очень немногие, так как деньги вкладывались через сотни мелких и не очень мелких фирм по всему миру от Австралии до Бразилии. И дела его на российском фронте шли более чем хорошо. Дело было поставлено таким образом, что любые изменения, даже самого негативного плана не отражались глубоко на бизнесе Линдеманна в целом. Гиперинфляция? Работаем с продуктами и тряпками. Политический кризис? Работаем только с финансами. Черный вторник? Работаем с золотом. Война в Чечне? Работаем с нефтью. Ну, и так далее…

Но в последние годы, Линдеманн начал ощущать, что кто-то очень серьезно мешает ему. Почуял где-то вдалеке равного конкурента. Конкурент рос и подкрадывался ближе, подло подкрадывался, со спины, казалось уже вот-вот будет дышать в затылок. А Дитмар до сих пор не мог понять, кто это. То ли арабский Восток и Средняя Азия, окрепнув, заявили о своих интересах; то ли американцы повели тонкую и незаметную финансовую игру с Москвой под шумок обоих импичментов; то ли внутри самой России забурлило, зашевелилось что-то неведомое и страшное. А корень зла, как всегда, находился в Турции.

Или это уже паранойя?

Ведь ему все, все удавалось! И на этот раз тоже. Он объехал там всех на кривой кобыле. Всесильный Бенжамен Харрис («Харрис банк», «Харрис Трастинвест» и «Харрис инкорпорейтед») переводит в Россию огромнейшие средства. И все международные банки надувают щеки и делают вид, что помогают лечить больную российскую экономику, произносят красивые умные слова: транши, взаимозачеты, погашение процентов по долгам, отсрочка платежей, даже реституцию культурных ценностей сюда приплели, не говоря уже о мышиной возне вокруг крошечного российского контингента на Балканах. А в действительности всё решают они вдвоем: Дитмар и старина Бен. Ну, если до конца честно, то не совсем вдвоем, но уж об этом-то совсем никому знать не надо, об этом даже самому лишний раз думать не стоит. У них солидный, честный, порядочный бизнес. Инвестиции, кредиты, непрерывный рост производства и товарооборота – все! Что может быть благороднее?

Линдеманн прогуливался вдоль края бассейна с морской водой в своей гамбургской резиденции. День выдался необычайно сухой и жаркий. Искупаться следовало непременно, но он все ходил вдоль бортика, пережевывал по пятому разу одни и те же мысли и почему-то всерьез раздумывал, в каком месте лучше нырнуть, как будто это могло иметь какое-то значение. Да нет! Никакого значения это не имело. Просто его не отпускало ощущение подвоха: «Что-то в российско-турецких делах идет не по плану!» Он, ну, никак не мог понять, что именно, и это отбивало любые желания, даже в прохладную морскую воду прыгать уже не хотелось.

Тихо подошла жена Ника. Сказала по-русски:

– Давай искупаемся.

Она и была русская. Медсестричка и кандидат в мастера по барьерному бегу на сто метров из Киева, Ника приехала в Москву по путевке от своего спортклуба – на чемпионов поглазеть, себя показать. Это было в глухом восьмидесятом году. Дитмар тоже прикатил в Союз в связи с Московской Олимпиадой (на ней неплохие деньги делались многими) и страшно гордился, что КГБ его не вычислил. А их любовь с Никой была стремительной и бурной, как забег на сто метров с теми самыми барьерами. Они не сбили ни одного. Они закончили с рекордным временем уже во Франкфурте-на-Майне. Он вывез девчонку в Западную Германию из брежневско-андроповской России. Это была настоящая сказка для нее – уж он-то хорошо понимал. И он был счастлив осчастливить ее, потому что увлекся всерьез и надолго, даже, казалось, навсегда. А уж она-то как полюбила его! Слепо, неистово, безрассудно. Ничего подобного не было в жизни Дитмара. И он чувствовал безошибочно: юная Ника любит его не за деньги, не за подаренную свободу. Она просто любит его. И это было фантастически прекрасно. Он даже страдал немного от невозможности соответствовать силе ее чувства. Бизнесмен Линдеманн так не умел, он был слишком расчетлив, рационален. Но он подарил ей настоящее счастье.

И еще одну бесценную вещь умел он дарить любимой – полную искренность. До поры умел. Целых десять лет он не скрывал от Ники ничего. Она была единственным человеком, знавшим все его тайны. А вот после девяносто первого тайн стало больше, они сделались страшнее – все прямо пропорционально деньгам, – и он начал кое-что от жены скрывать, поначалу вроде как щадя ее нервы… А на самом деле? Об этом тоже не хотелось думать.

Но теперь наступил момент, когда думать надлежало уже обо всем, если, конечно, он всерьез намерен понять причину своей смутной тревоги.

– Искупаемся? – спросила Ника.

Дитмар оглянулся на супругу. В свои тридцать семь она выглядела просто великолепно. Иные в двадцать семь так не выглядят. Наверно, он все еще любит ее… В каком-то смысле…

– Давай, – сказал Дитмар, и они нырнули одновременно в яркую голубую воду.

Это выглядело красиво, очень красиво. Если б еще кто-нибудь мог их видеть, кроме личной охраны!

А потом – у Дитмара даже руки не просохли, а вытирать не хотелось – он лежал расслабленный на шезлонге, отогревался под теплыми лучами, когда Франц Швиммер в изящном кремовом костюме от Сен-Лорана перегородил ему солнце и виноватым голосом сообщил, подавая телефон:

– Этот человек требует вас немедленно. Очень уверенным тоном. И представляется предельно коротко: Эльф.

Дитмар вздохнул и взял трубку:

– Вот только его мне сейчас и не хватало!

3

Черная волга генерал-майора Кулакова проехала в ворота, открытые даже не по гудку, а по узнанному охранником издалека номеру и, обогнув клумбу с облупившимся гипсовым Ильичом, остановилась перед главным входом в ЧГУ. Неуклюжий дешевенький памятник во внутреннем дворике Конторы остался с тех далеких времен, когда в старинном здании городской усадьбы еще располагался районный дворец пионеров. В ведение КГБ все это хозяйство перешло в самом конце восьмидесятых, и не то чтобы здравомыслящие руководители нового сверхсекретного управления так уважали вождя мирового пролетариата (хотя некоторые действительно уважали), а просто в обстановке всеобщих переименований, разоблачений и демонтажа хотелось поступить наоборот. Вот генерал Форманов и распорядился: Ильича не трогать. Впрочем, и реставрировать его никто не собирался. Если не считать завхоза Антипыча, который года три назад проявил инициативу и, на собственные деньги приобретя расходный материал, подновил памятник белой водоэмульсионкой. Но, кажется, только хуже сделал. Ильич, оставаясь живее всех живых, словно прокаженный, облезал теперь не двумя, как раньше, а сразу тремя слоями разномастной краски.

В Москве вот уже почти месяц стояла чудовищная жара: днем за тридцать, ночью – под тридцать. Грозы были редкими, короткими и ни от чего не спасали, резко возрастающая влажность на несколько часов превращала условный Ташкент в условный Батуми, но жара оставалась прежней. В такие дни растрескавшийся Ильич сильнее обычного напоминал произведения Сальвадора Дали и навевал тоскливые мысли о великой вселенской суши и бесконечно медленной, страшной смерти от жажды.

Глядя на пересохшего вождя, Кулаков ощутил жгучее желание как можно скорее выпрыгнуть из душного автомобиля на свежий воздух, хотя и знал наверняка, что никакой свежести в московском в воздухе уже давно нет.

Ах, какие машины ездили по Барселоне и маленькой курортной Коста-Браве! В любом такси – кондиционер, ну, может, и не в любом, мелькало иногда какое-то старье подешевле, но Кулакову все как-то попадались «ниссаны-максима», «шевроле-лумина» или гордость испанского народа – новехонькие «сеаты», то бишь «фольксвагены» местного розлива. С такими машинами и сорок пять в тени – не трагедия. Да что машины! Там в любом кафе, в любом магазине – про офисы и говорить не приходится – температура никак не зависела от того, что происходило на улице. А Москва – город северный, и здесь к жаре всегда не готовы. Впрочем, когда подступает настоящая холодина с лютыми морозами, выясняется, что город у нас вполне южный, и начинается лихорадочная подготовка к зиме. Так что дело тут не в климате, а как принято нынче говорить, в менталитете. Такая страна. Такие люди. Вспоминалась в подобных случаях фраза, написанная однажды Эдуардом Лимоновым. Кулаков этого экстравагантного писателя не особо жаловал, да и не читал никогда. Но одну фразу, выхваченную из какой-то газетной статьи, полюбил и часто цитировал: «И как это меня угораздило родиться в такой неудобной для жизни стране?!»

Сначала Владимир Геннадиевич зашел к себе в кабинет, поглядел оперативную переписку, хотел было даже компьютер включить, но передумал и отправился все-таки к Форманову, его новехонькую «Ауди–А8» перед центральным входом отметил сразу, да и назначенное время как раз подходило. Адъютант генерала был не только исполнителен, но и приветлив – добрый знак, – а за дверью Кулакова ждал сюрприз. Переступил он порог и ахнул: у начальника ЧГУ генерала-лейтенанта Алексея Михайловича Форманова в кабинете было прохладно.

– Кондишн?! – восхищенно выпалил Кулаков вместо «здрасте». – Когда установили?

– Да вот, сегодня ночью. Видишь, сижу, балдею, как говорит молодежь.

– Молодежь так уже не говорит, – поправил Кулаков. – Это наши с тобой дети так говорили. Но и они уже переходили на «торчу» и «тащусь». А нынешние, то есть следующее поколение говорят «отъезжаю» или «это меня прикалывает» или «я отвисаю по полной».

– Ба! Откуда такие познания, Геннадич?

– Внучка просвещает. Между прочим, молодежный сленг очень сильно пересекается с блатным, а вот на фене нам с тобой, Алексей Михайлович, скоро придется говорить все чаще и чаще. Чует мое сердце.

– Вот и мне тоже так кажется, – согласился Форманов и добавил не на фене, а на простом общенародном языке: – …твою мать! Бандиты, натуральные бандиты лезут в международную политику, МВД просит поддержки у Интерпола, чтобы как следует дать им по рукам, но влезают эти чудаки из контрразведки ФСБ со своими интересами, и даже внешняя разведка. Наконец, из Кремля раздается окрик: «Этих не трогать!» Ну, и как в подобной обстановке работать, как?!

– Да так же, как и раньше, Алексей Михалыч, – рассеянно почесал в затылке Кулаков. – Ты ведь мне про весеннюю историю рассказываешь?

– И про осеннюю, и про весеннюю, и про новую летнюю, я уже сам не знаю, про что я тебе рассказываю! – у Форманова внутри все бурлило. – Я вообще перестаю понимать, на кого, для кого, во имя каких целей мы работаем!

– Мне проще, – заметил Кулаков тихо и как бы в сторону. – Я этого с самого начала не понимал. Просто выполнял приказы. А про себя думал: «Служу России». Тут не надо вопросов задавать, тут как в церкви: «Верую, ибо абсурдно».

Форманов посмотрел на него с любопытством, как на незнакомого человека.

– А ты философ, оказывается, Геннадич! Ну, ладно, отставить трепотню, – традиционно подвел черту начальник, – переходим к делу.

Однако настрой у него явно переменился. И Кулаков подумал про себя: «Когда мы гаркали, щелкая каблуками и вытягиваясь в струнку, „Служу Советскому Союзу!“ – совершенно искренне, кстати, – это было красиво и звучало эффектнее. Каждый понимал, что действительно служит огромной непобедимой, пугающей многих державе. А сегодня „Служу России!“ хочется говорить тихо, и не потому, что стыдно служить такой России, как думают, к сожалению, некоторые, даже многие, а потому, что, произнося эти слова, надо вслушиваться в потаенную музыку почти интимных, во всяком случае, у каждого своих ассоциаций…»

Кулаков не сумел бы пересказать подобное словами, но он действительно всю свою жизнь служил России, не слишком хвастаясь этим. Вот и сейчас промолчал, воздержался от комментариев. К делу, значит, к делу. Что у нас там, на повестке дня?

А на повестке дня было сразу все. Мышкин и Павленко. Гамбургские ультраправые и стамбульские ультралевые. Старый знакомый Эльф, разбогатевший на еще одно имя – майор Платонов. А также Фарид, Ахман и Аджалан – в общем, полный интернационал. Фарид Аннамурадов, непонятно откуда взявшийся и непонятно куда пропавший был чистокровным туркменом, и, казалось бы, что ему было делать посреди вполне понятной, но абсолютно левой для этого дела проблемы курдов. И, наконец, мальчишка Глаголев с задатками гениального стрелка, исчезнувший в никуда с фээсбэшной, как выяснилось, дачи. Тренер его, Кручинин тоже, кстати, исчез. Искали ветерана спорта вполне серьезные дяди из Главного управления по борьбе с организованной преступностью – ГУБОПа. Но… безо всякой связи с Аникеевым и Павленко. В МВД сразу поняли, что никаких контактов со «Сферой» и «Фениксом» Кручинин не имел, потому его ученика и использовали для этого заказного убийства. Причем, Форманов знал, что Кручинин, мягко говоря, не первый год был внештатником Второго главного управления КГБ. Как оно теперь называлось, генерал никогда не мог запомнить, да и ни к чему. Все и так понимали: двойка – контрразведка, девятка – охрана, восьмерка – технические службы, тройка – армия… Внутренний жаргон полностью сохранился. И Форманов доподлинно знал, что Кручинин до сих пор работает на спецотдел «двойки», выполняет иногда деликатные поручения известного рода. Где уж нашей многострадальной милиции такого человека найти!

Ну а Павленко вообще по эмвэдэшной картотеке не проходил. У «Феникса», дескать, все тип-топ, во главе фирмы солидные люди и бизнес у них чистый. Вот только Форманову в этот чистый бизнес пришлось теперь совать нос, а пахло там не розами и не ландышами – скорее сортиром и бойней.

Ну, что еще у нас на повестке дня? Достаточно? Более чем. И так уже все в кучу, полнейший винегрет. Но главное, что винегрет этот успели подать к кремлевскому столу, и тамошняя хоть и изголодавшаяся по оригинальным рецептам публика вилочкой потыкала, поморщилась, а кушать отказалась. Нет, не то чтобы блюдо несвежим сочли – наоборот, вынесли вердикт: не готово еще, не хватает чего-то. И вызвали повара. То бишь, генерала Форманова.

И вот теперь часа не прошло, как он оттуда вернулся. Потому и матерился бесперечь. После Кремля Алексей Михайлович, как правило, матерился подолгу.

– Значит так. Иван Матвеевич (трам-тара-рам!) за этого (трам-тара-рам!) Павленко стоит горой. К Мышкину относится осторожнее, но и его велит защищать. Ахмана же наш куратор лично сдал бы туркам хоть завтра, да только внутренняя интеллигентность не позволяет, точнее понимание текущей политической ситуации. Нельзя, говорит, горячиться. Зато с Эльфом велел разобраться как можно скорее. Появление фигуры такого масштаба в России, да еще в новой русской инкарнации (Иван Матвеевич именно так и выразился), очень его тревожит.

– Что значит «разобраться»? – вздрогнул Кулаков, невольно перебивая Форманова.

– Разобраться – в данном случае означает поставить диагноз Эльфу: работать с ним, выдворить из страны или убрать физически.

– Ну, если наш куратор выберет последний вариант, пусть он сам этим лично и займется. Я ему даже свой табельный «ПСМ» подарю.

– Владимир Геннадиевич, – поморщился Форманов от этой шутки. – Ты же не в Чечне, и Иван Матвеевич – это тебе не командир части и не командарм. Даже не министр обороны!

– А какая у него должность? – решил на всякий случай уточнить Кулаков.

– Сегодня? – переспросил Форманов. – Помощник президента, заместитель руководителя его администрации, и, кажется, еще начальник группы имиджа. Достаточно?

– Вполне, – махнул рукой Кулаков. – Имидж он президенту славный создает. Включаешь телевизор и думаешь: то ли смеяться, то ли плакать.

– Да ладно тебе! Не в словах дело. Должностей у нашего куратора во все времена много было. Министерские портфели (не из последних, заметь, по значимости) проходили через его руки? Проходили. Был он председателем какого-то думского комитета? Был. А также советником при, ответственным за, уполномоченным по, и вообще всегда совмещал не меньше двух высоких назначений. Но знающие люди давно поняли, что там, наверху, не в званиях и не в должностях суть. Главный критерий – это, как они называют на своем жаргоне, «близость к телу», то есть возможность встречаться с президентом с глазу на глаз, право звонить ему в определенное или в любое время, степень доверительности отношений с первым лицом в государстве, степень влияния на принимаемые им решения. Вот по всем этим показателям, наш Иван Матвеевич и сохраняет за собою уверенно пятую-шестую позицию в неофициальной иерархии Кремля.

– Понятно, – кивнул Кулаков.

А про себя подумал, что для Форманова Иван Матвеевич, которого тот традиционно не называл по фамилии, – то ли из соображений конспирации, то ли из особого уважения – был человеком особенным, ведь именно он стоял у истоков создания ЧГУ, собственно, считал его почти своим детищем. Да, о единстве взглядов, тем более о взаимопонимании и доверительных отношениях с функционером такого уровня речи идти не могло (Форманов, кстати, считал, что у их кремлевского куратора вообще нет никаких взглядов), зато в одном генерал был уверен: пока на Старой площади есть Иван Матвеевич, ЧГУ будет существовать и пользоваться известными привилегиями, во всяком случае, информационно-оперативного характера. Вот почему к мнению куратора прислушиваться было совершенно необходимо.

– Поручи-ка ты Эльфа Большакову, – сказал вдруг Алексей Михайлович.

– Еще раз? – угрюмо спросил Кулаков.

– Да хоть еще сто раз! Что вы мне все как один тычете этой вроцлавской историей. Ошибки бывают у кого угодно. На ошибках учатся. Зато с электронным оружием и микрочипами теперь проблем нет, и мониторы повсюду новые, а ты, Владим Геннадич, по всему миру с ноутбуком ездишь и с портативной космической связью фирмы «Тесла»…

Потом он выдохся и тихо добавил:

– А кондишн, между прочим, на государственные средства поставили.

– Знаешь, что, Алексей Михалыч… – Кулаков задумался. – Не поручить ли нам команде Большакова не просто Эльфа, а всю эту банду чохом, они уже влезли по уши в наше новое дело, со всеми перезнакомились. Пускай и распутывают клубок. Пусть повылавливают курдов среди туркменов, хохлов и польских евреев.

– Курдов – пусть вылавливают, но ты должен расставить приоритеты. Главная персона – Эльф. Задача – понять, зачем он здесь сегодня. Поймем – будем ставить ему диагноз, как просит Иван Матвеевич. А без этого – никуда.

– Эльф – король рынков, – пробормотал Кулаков.

– Что?! – удивился Форманов. – Хотя вообще-то мысль интересная…

– Да нет, – сказал Кулаков, – это я так, просто представил себе название романа-фэнтези на цветастой обложке с голой девочкой в пасти дракона: «Эльф – король рынков». Можно целый сериал забацать. Глядишь, займемся издательским бизнесом.

Форманов странно посмотрел на Кулакова и выдал совершенно неожиданную вещь:

– Бизнесом не надо, а вот о фантастике подумай. Но не о драконах и голых девочках, а в конструктивном ключе. Вспомни, с чего наша контора начиналась. Думаешь, случайно они переподчинили мне в девяносто первом отдел, занимавшийся экстрасенсами и прочими шизами. А Сережу Малина помнишь? Его орлы гораздо лучше преуспели по части аномальных явлений, потому что с Америкой работали в одной упряжке. Весь Колорадский научный центр был в распоряжении российского филиала тогдашней службы ИКС.

– А нам-то что толку с этого? – не понял Кулаков. – Если мы всю дорогу против Малина работали.

– Твой вопрос понятен. Их секретные материалы не были нам доступны ни тогда, ни теперь, но поскольку в девяносто пятом у нас началось открытое противостояние…

– Прости, что перебиваю, – Кулаков решил уточнить, – Это когда Малина убили по заказу ФСБ, и потом все руководство службы РИСК покинуло страну?

– Да, август девяносто пятого. А уехали они в декабре. Только вовсе это не ФСБ заказывало. И не мы. Уж это я точно знаю. А вообще… – начал было Форманов, потом внезапно передумал и как-то потерянно замолчал.

– Мутная была история? – сочувственно поинтересовался Кулаков.

– Более чем, – кивнул Форманов, – но я сейчас не об этом, отвлекся просто. А хохма-то в чем? Когда враг сидит в одном здании с тобой, только этажом выше и докладывает об успехах твоему же президенту, свято веря, что работает, как и мы, на благо России – это дурдом полный. Сам понимаешь, шизофрения до бесконечности продолжаться не могла. После девяносто пятого все более или менее встало на свои места. И теперь, когда команда Сергея Малина базируется по ту сторону океана, как это ни странно, нам стало проще выведывать их секреты. То есть вместо дурдома нормальная разведывательная деятельность.

– Ну, и что же удалось выведать?

– А ты апрельский отчет Игната Никулина читал?

Кулаков вздрогнул и чуть не уронил сигарету.

– Не читал. И читать не буду. Это не моя епархия. У тебя же чудесами другой отдел занимается. Я человек прямой, сугубо военный и вывихнуть себе мозги на этой ерунде не желаю.

– Стоп! – осознал вдруг Форманов. – Откуда же ты знаешь про отчет Никулина, если не читал его?

– От самого Игната. Мы хорошо знакомы.

– Ах, ну да!.. Вы же вместе Афган прошли! Восемьдесят восьмой год, если не ошибаюсь?

– С восемьдесят шестого по восемьдесят девятый, – уточнил Кулаков.

– В общем, так. Считай, что это не приказ, а рекомендация. Но я бы тебе очень советовал прочесть апрельский отчет Никулина, а потом, быть может, и поговорить с ним самим об Эльфе.

«Нет, ну, разумеется, – подумал про себя Кулаков, – когда изысканный кремлевский винегрет вроде бы уже готов, а клиент считает иначе и явно не доволен, можно в фирменное блюдо для пущей оригинальности и гречневой каши подсыпать, можно даже пшенки, только вряд ли винегрет от этого вкуснее будет… Причем здесь Игнат Никулин, бляха-муха!?»

Но вслух он сказал другое:

– Ладно. Проработаем и такую версию.

Форманов глянул на него, пожевал губами и ничего не ответил, за годы совместной работы они научились понимать друг друга по интонации. И сейчас было ясно, что Кулаков не станет – во всяком случае, в ближайшие дни – ворошить архивы по РИСКу, читать пресловутый апрельский отчет и разыскивать Игната.

– Работай, – сказал Форманов.

– Это все?

– Вроде пока да… – в голосе Форманова не было уверенности.

И Кулаков поспешил с вопросом, который давно вертелся на языке:

– Чуть не забыл спросить: а кто на этот раз будет платить моим ребятам за работу?

– Значит, интересуешься, кто заплатит Большакову и его орлам? – свирепо осведомился Форманов, но тут же сбавил обороты: – Законный вопрос. Однако, я думаю так: им уже заплатили сумасшедшие деньги. Ты соображаешь вообще, что означает четверть миллиона – каждому?! Такие суммы очень нелегко удержать в руках, будь ты хоть самим Большаковым. Давай договоримся просто: мы берем их под крыло, гарантируя сохранность мышкинских гонораров, а они работают на нас до победного конца. Все равно из такой игры в два счета не выйдешь, если, конечно, не уехать куда-нибудь в Гренландию.

– Красиво говоришь, Алексей Михайлович, но порядочно ли это по отношению к исполнителям?

– А мне плевать на порядочность! –неожиданно резко рубанул Форманов. – ЧГУ сегодня платить им не может! На что я спишу, скажем, двести тысяч? Спецоперации не планируются, вербовки – тоже. Я что, на оперативно-розыскные мероприятия такую сумму брошу? Да меня уволят тут же, к чертовой матери!.. А кстати, о службе ИКС и прочих международных организациях. Попробуй по своим каналам осторожненько так выяснить: янки по-прежнему заинтересованы в поимке Эльфа? Может, они нам опять денежек и подбросят?

– Это несерьезно, – сказал Кулаков. – В нынешней политической ситуации рассчитывать на деньги наших людей в Штатах…

– Да, ты прав, – кивнул Форманов и чуть было не попросил у Кулакова сигарету – от расстройства.

Потом вспомнил, что у него есть свои, закопанные на крайний случай, достал пачку, повертел в руках, курить передумал, зато выдал идею: