Текст книги "Охота на Эльфа"

И с чего это я взял?

А Кулаков сообщил нам много интересного через ту дискету. В сущности, становилось очевидным, что Эльф объявил смертный приговор Навигатору. Ох, не хотел бы я оказаться на месте Навигатора!

Да я и на своем-то месте чувствовал себя не вполне уютно.

Первый раз в жизни мне поручали обеспечить персональную охрану, но прикрепляли ни к охраняемую лицу (за неимением такового), а к предполагаемому убийце.

Ничего себе задачка, правда?

Глава шестая
ЕДУТ, ЕДУТ ПО БЕРЛИНУ НАШИ КАЗАКИ!

1

– Сделай еще раз точно так же, – попросил Дитмар.

– Но я очень устала, – взмолилась Ника.

– Ну, а мне как же быть?

– Тогда уж и ротиком заодно.

– Ой, Дим-Дим, ну, ты же знаешь, я так не люблю этого после…

– Вот ты какая!

– А если в следующий раз выиграю я? – хитро прищуривается Ника.

– Я обещаю полностью тебе подчиниться.

– Обещаешь? Ну, держись, негодник! Я начинаю…

Он вспоминал минувшую ночь своей победы теперь, на корте. Потеряв очередной решающий мяч на ее подаче, Дитмар понуро возвращался на заднюю линию.

Они одинаково соперничали в сексе и в теннисе.

– Сделай еще раз точно так же, – попросил Дитмар.

Он только что не взял подачу на тайм-брейке и сет был проигран.

– Но мы же договорились, что на этом заканчиваем, – возразила Ника.

– Я помню, просто хочу еще раз попробовать, я же научился их принимать, а сейчас элементарно нервничал: матч-болл, он и есть матч-болл.

– Хорошо, – сказала она.

Они жили вместе уже почти двадцать лет, они любили друг друга, но за все это время так и не достигли полной гармонии в сексе. В классическом понимании. Когда-то по молодости лет (теперь уж и не вспомнить!), им удавалась пересекать финишную черту одновременно, но тогда это было не важно, за каждым финишем маячил новый старт, случалась, что и сама порванная ленточка служила стартом к новому сладострастному забегу. Теперь же годы брали свое, и после яркой вспышки финала каждому из них немедленно хотелось расслабиться: либо Дитмар умирал от усталости после двух бессонных ночей, либо Ника была в полном изнеможении, и единственным ее желанием оставалось съесть что-нибудь вкусненькое перед сном.

Все это не отменяло их интереса друг к другу, вовсе не отменяло, но секс превратился в спорт. Всякий раз решался вопрос: кто первый? И сошедший с дистанции считался проигравшим. А выигравший составлял меню заключительного этапа по индивидуальному рецепту. Так они и жили: отчаянная борьба, сладостная победа и еще более сладостная выплата контрибуций. Об одновременном, общем результате, поднимающем на принципиально иной уровень блаженства, они уже и не мечтали. Зачем? Это же абсурд, все равно, что ничья в теннисе. Сетов может быть сколько угодно, но победитель должен быть один.

Ника медленно отошла на исходную позицию, вытянула вперед руку с мячом, сосредоточилась, приподняла ракетку. Дитмар невольно залюбовался женой. На корте она всегда была необычайно хороша. А ее коронной крученой подаче завидовали даже многие мужчины среди их друзей по теннису.

Мяч отскочил от коротко стриженной травы со скоростью рикошетирующей пули, но Дитмар успел подставить ракетку и резким обводящим маневром сверху вниз точно изменил направление полета и вращения. Ярко-оранжевый флюоресцирующий шарик упал почти около сетки по ту сторону, так что Нике пришлось поднимать его почти в падении. Дитмар отбил, начался скучный обмен ударами, и по взаимному согласию они прекратили игру.

Линдеманн остался доволен собою. Вместо принятого у спортсменов рукопожатия, он приобнял жену за плечи и сказал:

– У нас сегодня гость. Ты помнишь? Передай Швиммеру, чтобы он со всякой ерундой меня не дергал.

– А Швиммера нет.

– Куда ж он девался?

– Уехал домой.

– Куда домой? – Дитмар окончательно запутался.

– В Штаты, куда же еще! В свой Иллинойс.

Похоже было, что Нику веселит этот разговор, и Линдеманн начал злиться всерьез.

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать, этот чудак оставил записку.

И, вынув из спортивной сумки, она протянула ему листок стандартной бумаги с текстом распечатанным на принтере.

«Шеф, надеюсь я ничего вам не должен…»

«Что это еще за „шеф“? – раздраженно подумал Линдеманн. – Какая-то полублатная манера изъясняться, честное слово. И это личный референт главы концерна „Ханзаринг“!

«…ничего вам не должен. От зарплаты последних двух недель готов отказаться в качестве компенсации за свой скоропалительный отъезд. Поверьте, обстоятельства, вынудившие меня поступить именно так, были достаточно серьезны. Здесь, в Гамбурге, я оказался замешан в некоторых делах, дальнейшее участие в которых не пошло бы на пользу ни мне, ни нашей фирме. Не беспокойтесь, никто не станет меня разыскивать, я, в принципе, все уладил – просто было крайне нежелательно задерживаться в Германии даже на лишние сутки…»

Дальше было еще несколько фраз в том же духе. Линдеманн пробежал их, практически не читая. Нелепые попытки оправдаться плохо камуфлировали явное вранье. А животный страх референта Швиммера просвечивал сквозь строчки, и даже подпись выглядела искаженной. Нет, она не была подделана чужою рукой, но складывалось впечатление, будто Франц ставил привычную загогулину, едва удерживая дрожь в пальцах, как если бы писал зимой на улице скрюченными от мороза пальцами.

Франц еще после того убийства около зоопарка начал вести себя странно. А через пару дней, когда Линдеманн посвятил его в суть «особого мнения Фарида», сделался и вовсе неадекватен. Дитмар специально устроил такую проверку: он заподозрил личного референта в предательстве, а по реакции на странное звуковое письмо из Средней Азии можно было судить о многом. Ведь информация на той кассете содержалась прелюбопытная и весьма не однозначная.

Аннамурадов был в своем репертуаре, он надиктовал и заставил посыльного выучить целую притчу о древнем шахе Ахмад-бее. Звучала она так:

Много-много лет назад жил-поживал то ли в Кордовском, то ли в Бухарском халифате богатейший шах Ахмад-бей. У него было много золота, много земель и много подданных, верных ему и ладивших между собой. И только настоящей власти не хватало шаху. Когда стал Ахмад-бей собирать людей на войну, оказалось, что воевать они не хотят и все дружно пытаются разубедить владыку в необходимости решительных действий. Но шаху была нужна именно военная победа, и он призвал к себе мудреца.

«Скажи, мудрец, как сделать, чтобы мои люди подчинились мне вопреки собственной воле и пошли на войну?» «Это очень просто, – отвечал мудрец. – Ты должен перессорить друг с другом всех своих подданных». «Но тогда они начнут воевать друг с другом!» – удивился шах Ахмад-бей. «Нет, – сказал мудрец, – они будут молча ненавидеть друг друга, а всю свою злобу выместят на твоих врагах. Они станут послушными, как слепые лошади. И власть твоя над ними сделается безграничной».

Шах Ахмад-бей так и поступил: у одних похищал жен, у других – коней, обвинял в этом третьих, у которых выкрадывал оружие, придумывал гадкие слова, какими подданные якобы награждали друг друга. Доходило и до стычек, двое или трое погибли в кровавых междуусобицах, но зато когда шах вновь приказал идти на войну, отправились все как один и войну завершили победоносно.

Шах Ахмад–бей стал еще богаче, а главное, почувствовал, что власть его теперь и впрямь безгранична. Только одно беспокоило владыку. В нем поселился страх. Простой человеческий страх смерти, о котором он и не подозревал раньше. И шах вновь призвал к себе мудреца.

«Я самый сильный?» – вопросил он. «Да, – ответил мудрец, – теперь ты самый сильный». «Но тогда почему мне страшно жить?» «Потому что все против тебя, – ответил мудрец. – Когда ты перессорил подданных, власть твоя сделалась тверда как дамасская сталь, но жизнь стала хрупкой, как глиняный кувшин. Так бывает всегда. Это закон, установленный Аллахом». «Почему же ты не сказал мне об этом раньше?!» – воскликнул шах Ахмад-бей. «Ты не спрашивал», – ответил мудрец.

А в конце этой сказочки Фарид добавил пару слов от себя:

«Ты тоже не спрашивал меня, Дитмар, но я предупреждаю: остерегайся, и если мечтаешь о спокойной жизни, лучше остановись сегодня».

Черт бы их побрал, этих турков!

Когда Дитмар сердился, он про себя не только туркменов и азербайджанцев, но и арабов, и таджиков, и даже индусов турками называл. Восточные люди, они и есть восточные люди. Слова в простоте не скажут! Все умничают, все советы дают, все у них иносказательно, а копни поглубже – думают только о себе. Предупреждает он! Как же! За шкуру свою трясется. Остановись, говорит. По-доброму так, а сам между строчек угрожает, сволочь. Почуял, почуял азиатским своим чутьем, кто теперь на очереди. Не случайно так быстро исчез из Москвы. Даже на похоронах Лазаря не был. Улизнул, затаился в проклятом «Бухарском халифате». Да от карающей десницы не скроешься, презренный! За отступничество во все века полагалась только смерть…

Обдумывая в тот день послание Фарида, Линдеманн обнаружил внезапно, что думает по-арабски и вот именно такими вычурными, архаичными фразами. И новая жгучая волна ненависти опалила мозг, захотелось тут же вызвать начальника группы особых акций и немедленно разработать вместе с ним схему еще одной специальной – среднеазиатской – операции. Но он понимал, что этого нельзя делать. Эмоции – одно, а строгий расчет – совсем другое. Должно пройти хотя бы несколько дней. Пусть аналитики просчитают последствия, дадут прогноз, быть может, тогда…

И вот эти несколько дней прошли. Но появился Эльф. И сбежал Швиммер. Жаль, что он так плохо прошел проверку. Действительно жаль. Не из худших был парень. Наверно, как и все, мечтал о долгой счастливой жизни. Мечтать не вредно…

Линдеманн усмехнулся про себя: надо же, он мысленно уже похоронил Швиммера! А ведь в ближайшие дни будет совсем не до него. Да и стоит ли вообще тратить время и деньги на устранение этого придурка?

Дитмар вытер внезапно вспотевшее лицо полотенцем и, положив ракетку на шезлонг, проговорил, наконец:

– Это очень скверно, Ника. Почему ты мне сразу не сказала?

– Было такое хорошее настроение. Не хотелось его портить. Я ждала тебя с самого утра, ты приехал, как обещал, мы сыграли шесть замечательных сетов. Три – три – достойный счет! Разве ты сумел бы принимать мои подачи после такого дурацкого письма?

Ника играла в теннис лучше Дитмара, и он всегда немножко комплексовал по этому поводу. Семь лет разницы в возрасте, спортивное прошлое, более нормальный образ жизни – все понятно в принципе. И тем не менее: мужчина проигрывает женщине – не порядок!

– Я смогу принимать твои подачи и теперь, – обиженно сказал Дитмар.– Даже лучше буду их принимать. Пойдем обратно на корт. Еще хотя бы один сет. Я не устал. Правда.

– Хорошо, – улыбнулась Ника. – Только ответь мне, почему это настолько скверно – бегство Франца? Неужели так трудно найти нового референта?

– Да его и искать не надо. Место Франца, разумеется, займет Габриэль. Но дело в другом. Сам факт неприятен. Он убежал, как… – Дитмар замялся, ища подобающее моменту слово. – …как крыса…

– С тонущего корабля, – автоматически продолжила Ника.

Дитмар вздрогнул.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сказала?

– Это ты сам сказал. Крысы. Они бегут с погибающего корабля. Просто такая идиома. Я правильно употребляю термин?

Дитмар не ответил, у него вдруг потемнело в глазах. От усталости? От злости? От страха? Что вообще происходит?! Сегодня вечером он спросит об этом у Юрки. Обязательно спросит, Но до вечера еще надо дожить… Господи, что за мысли такие?

Он только злобно прошипел после паузы:

– Я не собираюсь тонуть. И никаких кораблей топить не собираюсь. Понимаешь, никаких! Очевидно, нам просто пора отдохнуть. Ну, хотя бы три дня. Переключиться на что-то, выкинуть из головы все проблемы. Иначе – сойдем с ума. Давай слетаем, например, на Таити. Мы там не были ни разу. Или на остров Пасхи.

– Возражений нет, – кивнула Ника. – Полетели прямо сейчас.

– «Прямо сейчас!» Ты забыла: у нас сегодня гость.

Ничего она не забыла, не могла забыть о таком – просто предпочла бы не встречаться с этим гостем. Странная дружба мужа с ее давним любовником никогда не нравилась Нике. Слишком серьезно относились к ней и тот и другой, и чисто по-женски она всегда боялась этих встреч. Мало ли что придет вдруг одному из них в голову! Женщина, ставшая яблоком раздора – это пострашнее ритуальных оскорблений и невозвращенных долгов. Это – кровная вражда. Однажды она так и сказала Дитмару. Он попытался успокоить ее, объяснив, что идеально владеет собой, что не с гор спустился, что дуэли считает смешной архаикой, да и к вендетте какой-нибудь сицилийской относится весьма иронично. Мол, люди образованные и воспитанные должны быть выше этого. Да и представить только: какая бездна лет прошла!

А про себя подумал: «Эх, Ника, Ника, знала бы ты, сколько всего наворотило жестокое время между Димкой Линевичем и Юркой Семецким с того давнего восьмидесятого года!»

Эльф называл его Димычем, раскопав через старых знакомых кличку еще школьных времен, а Дитмар в ответ величал Юркой. Семецкий поначалу обижался: «Что я тебе, баба, что ли?» По-польски это звучало как уменьшительное женское имя. Мужское было – Юрек или, если уж совсем ласкательное – Юриушек с ударением на «у». Но Дитмар польского не знал и знать не хотел. Он вообще предпочитал говорить по-немецки. Однако Эльф, всякий раз появляясь, упрямо напоминал Линевичу о его русском происхождении. Вот зараза!

Но сегодня злиться не стоило. Сегодня Эльф был нужен, как никогда. Дитмар осознал это с удивительной ясностью и, задавив в глубине души накопившиеся давние обиды, сказал самому себе: «Че-пу-ха! Все быльем поросло. Надо быть проще. И вообще, дело – важнее».

– Может, все-таки пойдем в душ? – робко предложила жена.

– Ну, уж нет! – решительно заявил Дитмар. – Сегодня я должен у тебя выиграть.

Они сыграли не один, а еще два сета. Он проиграл оба. Даже на условную дружескую ничью выйти не удалось.

ШИФРТЕЛЕГРАММА

(особая, вне очереди)

Резидент –Кулакову

… июня 1999 г. Объект встречался с Линдеманном. Разговор продолжался несколько часов в недоступном для нашей аппаратуры месте. В тот же день Объект уехал в Берлин, а Линдеманн вместе с женой вылетел в Париж и оттуда – в Папеэте (остров Таити). Зафиксирован звонок в Анкару из резиденции Линдеманна в Гамбурге по защищенному правительственному каналу. Связь была установлена до отлета хозяина. А также Линдеманн звонил перед отъездом в охранную фирму «Вайс Адлер» (Бонн) с короткой просьбой перезвонить ему по ранее сообщенному номеру.

ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-061

Ясень – Тополю

Ну, Леня, мерзавец, втравил ты меня опять в какую-то гнусную историю. Ты же наверняка знал, что небезызвестный мне владелец концерна «Ханзаринг» Дитмар Линдеманн на самом деле простой русский парень Дима Линевич. Чего ж не сказал? Чтобы я, как дурак, сам тратил время на поиски этой дивной информации по всем друзьям и знакомым? То есть опять мы работаем согласно шизоидно-интуитивным и параноидно-мистическим методикам нашего друга Нанды? Ну, ладно, надеюсь, я все-таки чего-то интересного нарыл для тебя.

Встретиться с Димой удалось только третьего дня. Невзначай. Он приезжал в Берлин по делам и решил в гордом одиночестве поужинать в ресторане «Бамбергер Райтер». Если не знаешь, объясняю: отличная австрийская кухня и запредельный сервис, но каждое блюдо обходится раза в три дороже, чем оно того стоит. В общем, мечта для новых русских идиотов. Ну, я и подсел к Димычу, чтобы сразу так – по теме – начать легкий треп о московском прошлом – моем и его. Линевич откровенно вздрогнул, но благоразумно не стал выяснять, откуда у меня информация. Потом хлопнул стакашку виски, подобрел и мы попробовали нашарить общих знакомых тех давних лет. В детстве-то жили в одном и том же «тихом центре» между Пушкинской и Красной Пресней, и школы наши разделяло от силы минут десять неспешной ходьбы. А по возрасту он только на четыре года старше меня. Короче, кое-кого удалось вспомнить, но, разумеется, из людей известных – в политике, в бизнесе, в искусстве. Остальные все давно потеряны. Список знаменитых одноклассников Линевича к письму прилагаю. Но это все лирика, а суть в другом.

Внимание, Леня! Этот безумный миллионер вдруг непонятно с какой радости решил мне сообщить, что на днях встречается у себя в Гамбурге с еще одним бывшим русским – Юрой Семецким. Тут уже я чуть не поперхнулся, и он, конечно, спросил: «Вы знакомы?» Я сделал вид, что мучительно вспоминаю, а сам лихорадочно соображал: случайность это или Дитмар тоже совсем не прост и давно уже знает обо мне гораздо больше, чем хотелось. Признаюсь, я так и не понял этого до сих пор, хотя последующие дни посвятил изучению истории взаимоотношений Линевича и Семецкого. Подготовил для вас цветистую справку – это была почти поэма «с любовью и мерзопакостью», но тут и позвонила Верба, от которой я буквально в течение пяти минут узнал: все это вам давно известно, а моя нынешняя роль заключается лишь в том, чтобы помочь Эльфу в случае необходимости.

Леня, вы надо мной издеваетесь, что ли? Или это такой оригинальный способ обеспечить меня фактологией для будущих романов? Спасибо все было очень вкусно.

С капиталистическим приветом

Михаил Разгонов.

ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-062

Тополь – Ясеню

Миша, ты себе даже не представляешь, насколько ценной оказалась твоя информация о встрече Линевича и Эльфа, и насколько важно было то, что ты не сообщил об этом двумя днями раньше. Получили бы вовремя – и наверняка спугнули фигуранта. Ты подумай только: ведь ни одна спецслужба не располагала этими сведениями! Видишь, Миша, интуитивно-шизоидный метод таки действует!

А теперь краткая инструкция. Поскольку против Эльфа в России и Германии четко и недвусмысленно работает команда господина-товарища генерала Форманова, мы действительно вынуждены работать в одной упряжке именно с Эльфом. Посему, какие бы задачи не ставил пред собой Эльф, в твои обязанности, Миша, входит помогать ему. Например, если завтра Эльф надумает взорвать центральный офис компании «Даймлер Бенц» в Берлине, ты бросишь все и будешь доставать для него взрывчатку.

Успехов тебе!

Горбовский

ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-063

Ясень – Тополю

Приветик, Леня!

Мерседесовский небоскреб не настолько дорог мне, чтобы я стал из-за него нервничать, взорвется – и хрен бы с ним.J)) Но!

Если уж вы все так доверяете моей интуиции, прошу учесть: я категорически против того, чтобы лично встречаться с Эльфом. Я против – без объяснения причин. Согласен максимум на один телефонный разговор. А еще лучше – общение только через агентов.L

Удачи.

Малин

ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-064

Тополь – Ясеню

Возражений нет. Жди подробных инструкций. Готовься к внезапной поездке в Гамбург.

Счастье для всех, даром… А тебе – только за работу.J

Горбовский

2

И почему все говорят: «Чисто, как в Германии»? У них там мусора сегодня на улицах не меньше, чем в Москве. Даже больше, определенно больше. Ну да, дворники как таковые встречаются почаще, техника уборочная получше. Зато все стены изрисованы по-страшному. У нас только во время путча девяносто первого года было столько надписей. А там… Это какая-то чума! Начав с Берлинской стены, немцы так и не смогли остановиться. Я еще удивляюсь, что они не разрисовали Бранденбургские ворота. Впрочем, наверняка разрисовали лет десять назад на радостях от объединения Германии. Просто потом отдраили все. Школа социализма.

А вот в Западном Берлине никто ничего не чистит, особенно в районе Кройцберг. Мы же поселились именно там. Это район совершенно особенный. Здесь на каждого немца приходится по три турка и еще по одному человеку какой-нибудь другой национальности: грека, китайца, поляка, эфиопа. Русские тоже попадаются. Забавно так, идешь по скучной без единого дерева улице – унылые магазинчики, кафе, обшарпанные автоматы со жвачкой и конфетами за полмарки, пристегнутые к столбам велосипеды – и вдруг слышишь:

– Братан! Я тебе говорю в натуре, они нас кинули конкретно…

Или:

– Машунь, ну ты сама посуди, он мне, конечно, некислые бабки платит за все услуги известного рода, но стирать его сраные штаны…

Земляки. Россияне. Гордиться такими особо не приходится. Но услышать родную речь всегда приятно. Невольно вспоминаешь Высоцкого:

 
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке…
 

Надписи в Берлине преимущественно немецкие, хотя и русские тоже попадаются в исторически значимых местах. Но главное, соотечественников наших развелось там изрядно, и это необычайно кстати, когда ты по-немецки – ни бум-бум. Кулаков, правда, уверял, что для нас знание языка будет несущественным. А курды и вовсе о таких мелочах не задумывались. С нами собирались общаться только те, кто хорошо говорил по-русски.

В особых случаях переводчиком обещал выступать Эльф, но мы же не вместе жили. Семецкий, разумеется, поселился в престижном районе Шарлоттенбург, выбрал для себя самый роскошный «Бристоль отель Кемпинский» и в нем одноместный люкс. Впрочем, в этом пижонском заведении, говорят, все номера – люкс. Ну а мы – скромненько так – обосновались в криминально-трущобном Кройцберге, у девушки Моники в большой квартире на седьмом этаже углового дома. Входная дверь была с тихой зеленой Лёшнердамм, а окна выходили на широкую и красивую Ораниенштрассе. Обшарпанный снаружи, дом оказался чистеньким внутри, подъезд запирался на ключ, лифт отсутствовал, что было немножко дико для нашего времени, а вот в квартире царил бардак чисто российский: книги, тряпки, диски, залежи посуды, чистой и не очень, разобранная постель и наконец – последний штрих – новогодняя, то бишь рождественская елка на пианино. Посреди лета. Что ж, такая обстановка даже привычнее.

Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И еще примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице – такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!

А ребята, кстати, как услышали ее имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли ее фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая – Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали ее только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» – добавила она свое любимое русское словечко.

«Во проблемка-то!» – подумал я.

Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все – лица кавказской национальности. И это еще не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.

Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании – поддерживала басков, в Югославии – албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер ее мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.

На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать – тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после – идти чуть помедленнее.

– В чем дело? – спросил я прямо.

– Да у меня одна нога деревянная, – ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.

– На войне? – счел возможным уточнить я.

– Нет, – сказала она честно, вызывая еще большее уважение. – В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.

Потом улыбнулась и добавила:

– А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама – ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.

Вот такая логика: торговля наркотой с благородными целями. И все равно эта Моника скорее была мне симпатична. И Филу тоже, а Циркачу так особенно понравилась. Вспомнить бы еще хоть один случай, чтобы Борьке молодая женщина не понравилась! А тут такая эффектная подруга! Героини Синтии Ротрок или какая-нибудь там Никита из сериала – это же все кино. А в жизни по-настоящему боевые девчонки очень редко встречаются.

Собственно, в тот первый день Моника проводила нас к связному. Звонка и пароля этому мрачному типу оказалось недостаточно. Требовались личные гарантии. По-русски он говорил плохо, с отвратительным акцентом, принимал нас в каком-то занюханном вагончике с облупившейся краской и прибитом к двери старым ботинком. (Это еще что за символ?) А располагались эти роскошные апартаменты у края пустынной улицы, вдоль которой раньше проходила Берлинская стена. По восточную сторону белели дома новостроек, а здесь лепились к старым кирхам покосившиеся хибары, мусорные контейнеры, тянулись грязные заборы, парковались как попало вставшие на прикол или брошенные грузовики и бытовки на колесах. В этих вагончиках и фургонах обитали натуральные бомжи. Я и не знал, что в Германии тоже бывают такие. Неприятное открытие. Впрочем, было одно различие между российскими бродягами и этими: от них не исходило столь привычного нам запаха, отравляющего ныне многие московские дворы и подъезды. Что и говорить, немцы есть немцы. У них и бомжи в баню ходят.

И все-таки путешествие по этим помойкам как-то особенно угнетало.

А угрюмый бородач, не назвавший своего имени и так и оставшийся для нас Семнадцатым, плюс ко всему еще и заявил неожиданно:

– Ружей вам пока нэ надо. Тута Гэрманья. Нэ Россия. Это адрес. Будэш сказать там про пластид. Поньял, да?

Я конечно, «поньял», тем более, что адрес написан был на клочке бумаги. По-немецки, разумеется. Но так ведь и на углах домов надписи не русские были. Так что все нормально. Но как-то уж очень круто брали они быка за рога. Мы еще до представителя КРП добраться не успели, а этот Семнадцатый, которому подчиняться велено беспрекословно, уже за взрывчаткой посылает. С оружием, значит, по Германии ходить не хорошо. А с пластидом в кармане у них тут все, что ли, ходят? И вместо жевательной резинки детишкам раздают.

Не понравилась мне такая ситуация.

А тут еще Моника заявила, что по указанному адресу сама не пойдет. В целях конспирации. В общем, она пошла обратно домой вместе с Циркачом, а мы вдвоем с Филом отправились к этому химику, специалисту по адским машинкам.

Пиндрик со Шкипером, как всегда, и жили в другом месте, и на конспиративные встречи не являлись. Группа прикрытия– это святое. Связной наш то ли прекрасно понимал подобную тактику подстраховки, и глупых вопросов поэтому не задавал, то ли Ахман просто не ставил его в известность, сколько именно человек прилетит из России. По всем законам шпионской науки это было немыслимо, но от курдов мы теперь могли ожидать чего угодно.

Циркачу я велел отслеживать ситуацию на квартире Моники и вокруг нее. А также дозваниваться до официального представителя КРП в Берлине, ссылаться на Ахмана и договариваться о встрече. Нам задачка предстояла посложнее. После визита к хранителю взрывчатки, необходимо было оторваться от возможного хвоста и двигать на другой конец города – за оружием, амуницией и боеприпасами, которые обещал дядя Воша.

В метро мы вошли на уже знакомой нам станции «Коттбусер Тор», то есть Котбусские ворота (в переводе очень по-московски звучит, правда?), а в вагоне подземки Фил внимательно изучал схему железных дорог Берлина, а потом и карту города в целом. Немецкие названия он уже легко читал и запоминал, чего никак нельзя было сказать обо мне. Я и с буквосочетаниями путался и с топографией германской столицы тоже. По карте выходило, например, что искомый район Шляфтензее находится от нас – рукой подать. Хоть пешком туда иди. Однако мы трюхали почему-то на метро до станции Вест-Кройц, то есть до Западного Узла, оттуда по «эс-бан», то есть на городской электричке двинулись в сторону Потсдама. По-моему, едва не доехали до него, но снова пересели и, наконец, очутились в очень милом местечке на берегу одного из многих берлинских озер.

Улица, огибавшая склон холма, называлась Террасенштрассе и постройки над ней действительно поднимались террасами. Красивое место, и дома здесь, наверно, дорогие – это вам не Кройцберг.

У Петера, к которому мы шли, оказался солидный, невыносимо чистый, ухоженный особнячок. Трава вокруг была подстрижена так тщательно, что казалась пластмассовой, а посреди клумбы торчал дурацкий садовый гномик с начищенной блестящей мордой. (Это сколько же раз в неделю его протирать надо, чтоб он так блестел?) И внутри тоже все соответствовало бюргерским стандартам – и техника, и картинки на стенах, и современная мебель, и жена, и дети, и даже крошечный пудель, напоминающий живую игрушку. Странно было подумать, что в подвале этакого благообразного жилища хранятся мешки или коробки с пластидом.

А они там и не хранились.

Правда, уходя, я все равно подумал, что такие безмятежные домики тоже иногда взлетают на воздух. Так что Петеру при его бизнесе не позавидуешь

А вот разговор у нас с ним вышел совершенно идиотский. Сели на ослепительно белой, как операционная палата, кухне, жена его подала нам кофе и вежливо удалилась. А Петер, уже изучивший каракули связного на клочке бумаги с адресом, принялся рассказывать суть дела. На третьей фразе Фил уразумел, что не понимает по-немецки ни слова. А я и не пытался. Фил предложил английский, и дело вроде пошло, но у них катастрофически не совпадал запас слов. Петер хорошо знал просторечные, разговорные обороты, весь жаргон, связанный с оружием и наркотой, причем все это с сильным американским акцентом, а у Фила английский был книжным, оксфордским, и совпадения по терминам наметились лишь в области медицины и фармакологии. В какой-то момент Фил не выдержал и, впадая в отчаяние, грубо ругнулся по-испански: после Никарагуа с ним такое случалось. Петер округлил глаза.