Текст книги "Антология ярославской поэзии"

«Запах сокрушительный – крушины…»

 
Запах сокрушительный – крушины,
Всё вот-вот,
              а счастье на уме!
Солнцем позлащённые вершины,
Тонущие радостно во тьме.
Нет ни у кого сердец железных.
И никто не в силах отменить
Переход в таинственную бездну,
Равную Цусиме, может быть.
Если мы бессмертны, очень мило.
У меня два солнышка – с тобой.
– Солнышко!
– Встаёт!
Ты не шутила,
По земле ни разу не ходила.
И, как настоящее светило,
Оставляла отсвет золотой.
 

Ночь

Марине

 
Проснёшься – в темноте часы стоят.
Идёт твоё сердечко. Свят-свят-свят!
С каких-то пор всё стало страшно важным.
Часы миров – сердца – идут назад.
Безумные – вперёд. Спешат, врут, мчат
Не с теми,
        не туда.
              Но пусть стучат!
Смешное время,
        но покамест страшно,
когда проснёшься,
        а часы стоят.
О эта ночь с глазами Микеланджело!
 

«Этот праздник дарован не всем…»

 
Этот праздник дарован не всем
И восходит к небесным гирляндам.
Мы могли не родиться совсем.
Так позволь постоять с тобой рядом.
О единственном в мире, о милом
Жарким шёпотом вырвется речь,
Если сможем мы высшие силы
От случайных растрат уберечь.
 

«Напоминает в тишине…»

 
Напоминает в тишине
О просьбе первого свидания
Стук мотылька в ночном окне,
Крылатый звук из мирозданья.
 
 
Мир не бронёй – пыльцой облёк
Свои связующие звенья.
Не танк бессмертен – мотылёк
Смущённого прикосновенья.
 

«На фотографии – бабушка с дедушкой…»

 
На фотографии – бабушка с дедушкой.
В тридцать последнем
стоят у стены.
Будто и нет их уже.
Горюны.
Души, как храмы, уже снесены.
Что там, в газетке?
Наверное, хлебушко.
Пачка чего-то ещё. Папирос?
Сумочка бабушки удивительна.
Ведь ничего, кроме внутренних слёз…
Видеть тот свёрток,
что дедушка нёс,
Как в старину говорили, волнительно.
 

Ирина Баринова

День поэзии в Карабихе в 1976 году

 
Зябко кустам и деревьям до дрожи,
Дождь бесконечен – коварное лето.
Только ничем напугать невозможно
Тех, кто пришёл на свиданье с поэтом.
 
 
Хмурится небо, но жарко от красок
Зонтиков, вскинутых ввысь, на свободу.
Смотрит, прищурясь, с портрета Некрасов:
Сколько в Карабихе нынче народу!
 
 
Что из того, если дождик замочит!
В душу вбирая каждое слово,
Слушают Виктора Розова молча
И с обожаньем глядят на Суркова.
 
 
Может, всевластной была б непогода
Где-то, но только не в нашей России.
…Сколько в Карабихе нынче народа!
Видно, стихи посильнее стихии.
 

Ярославль – Владивосток

 
Середина жизни – а я всё сначала.
Середина жизни – а я всё с нуля.
Позади остались гул глухой вокзала,
Милые берёзы, липы, тополя.
 
 
А на новом месте – всё уже иное.
А на новом месте – новая земля.
Мне не раз приснятся брошенные мною
Милые берёзы, липы, тополя.
 
 
Не похож на Волгу океан бездонный,
Не похожи сопки на мои поля.
Я глотаю воздух, круто посоленный.
…Милые берёзы, липы, тополя.
 

«Мы торопимся жить…»

 
Мы торопимся жить.
Недосуг оглянуться
Нам на гнёзда родные,
Пустые без нас.
Верим: нам не дано
Ни упасть, ни споткнуться,
Высоко мы летим,
Ничего не боясь.
 
 
Всё-то нам по плечу,
Только рано иль поздно
В неизбежном прозренье
Замедлим полёт,
Чтоб вернуться в родные
Остывшие гнёзда —
Хорошо, если в них
Ещё кто-то нас ждёт.
 

«Благослови меня на разлуку…»

 
Благослови меня на разлуку,
На скорбь и слёзы благослови.
Я принимаю печаль и муку
От обещающей всё любви.
 
 
Я принимаю и боль, и беды,
Не воскрешая в памяти вкус
И аромат, и дурман победы,
Что пораженьем назвать боюсь.
 
 
Благослови на побег из плена,
Чтоб, всепрощенья отвергнув свет,
Я наконец-то узнала цену
Взрыву с коротким названьем «нет!»
 
 
И приняла и печаль, и муку
От обещающей всё любви.
Благослови меня на разлуку,
На скорбь и слезы благослови.
 

«Ты дан судьбой на что мне…»

 
Ты дан судьбой на что мне —
На радость иль беду?
Забудешь – не напомню,
А позовёшь – приду.
 
 
Замёрзнешь – отогрею
И поддержу в пути.
Прогонишь – я сумею
Без жалобы уйти.
 
 
Любить не приневолю,
Ни в чём не обвиню.
И на другую долю
Я эту не сменю.
 

«На виду у всей деревни…»

 
На виду у всей деревни
Повязала шаль с каймой,
Через бабью через ревность
Я пошла к тебе домой.
 
 
Шла в сапожках новых,
А мороз крепчал.
У ворот тесовых
Ты меня встречал.
 
 
Снег отряхивали ветки,
Под ногами снег скрипел…
Вслед глядели мне соседки,
Ты – в глаза мои глядел.
 
 
Протянул мне руку
И – невестой – в дом.
Не сказал ни звука,
Все слова – потом.
 
 
Оглянулась напоследок:
Вся деревня смотрит!.. Пусть!
Ни мороза, ни соседок
Я с тобою не боюсь.
 

«О, как похоже кричали…»

 
О, как похоже кричали —
Благословляя: «Живи» —
Чёрные птицы печали,
Белые птицы любви.
 
 
В вёдро летели, в ненастье,
Как предсказанье судьбы,
Нежные лебеди счастья,
Вóроны злые беды.
 
 
Падали в медленном круге,
Чтобы узорами лечь,
Чёрные перья разлуки
И белоснежные – встреч…
 

«Я – дерево, взращённое тобой…»

 
Я – дерево, взращённое тобой.
Спасу тебя от зноя и от града,
Огнём и пеплом стану, если надо.
Я – дерево, взращённое тобой.
 
 
Я – песня, сотворенная тобой.
Звучать готова я с утра до ночи,
Или замру, коль этого захочешь.
Я – песня, сотворенная тобой.
 
 
Я – птица, приручённая тобой.
В неволе быть мне тяжко и отрадно,
А улечу, так возвращусь обратно.
Я – птица, приручённая тобой.
 

«Сквозь слёзы и пургу…»

 
Сквозь слёзы и пургу
В твой горький час приду,
Утешу как смогу
И отведу беду.
Затихнет боль.
И крик
Не разорвёт груди…
Но в твой счастливый миг
Я не приду. Не жди.
 

«Не дари мне серёжек рубиновых…»

 
Не дари мне серёжек рубиновых,
Золотого кольца не дари,
Принеси лучше ягод рябиновых
И ромашек на поле нарви.
 
 
Ожерелье из ягод я сделаю
И венок из ромашек сплету.
В белом платье, от радости смелая,
Я к тебе в тихий вечер приду.
 
 
Принесу тебе лета цветение,
Росный запах травы полевой,
И улыбку, и грусть, и волнение,
И любовь принесу я с собой.
 
 
Дорогих мне подарков не надобно,
Мне б – звенели грибные дожди,
Да цвела бы над крышею радуга,
Да сказал бы ты мне: «Приходи!»
 

«Шли по озябшим пёстрым листьям…»

 
Шли по озябшим пёстрым листьям
С тобой вдвоём. С тобой вдвоём.
И осени повадка лисья
Уже нам виделась во всём.
 
 
И были все слова излишни.
Но вспоминала я потом
И этот путь, совсем не ближний,
И мой нахохлившийся дом.
 
 
Хоть счастье было и недолгим,
Но было! Было: ветер с Волги,
Швырявший под ноги листы,
Дождя холодного иголки,
И солнца редкого осколки,
И ты, и ты, и ты, и ты…
 

«Всё было вновь. Не так, как ране…»

 
Всё было вновь. Не так, как ране,
Когда по улице мы шли,
И белые дома в тумане —
Как сказочные корабли.
 
 
И фонари, как будто свечи,
В весеннем сумраке зажглись.
И необычный синий вечер,
И две звезды, глядящих вниз,
 
 
Ветвей бессонных колыханье,
Дождя неспешный разговор…
Всё было вновь. Не так, как ране.
Так не бывало до сих пор.
 
 
И я сама была, как птица,
Крылата, трепетна, легка.
Лишь не давала в небо взвиться
Твоя надёжная рука.
 

«Ты уйдёшь от меня навсегда…»

 
Ты уйдёшь от меня навсегда —
Что я значу?
Но в реке зарябится вода,
Как заплачет.
На деревьях пожухнет листва,
Затоскует.
Виновато прошепчешь слова
Про другую.
Про любовь, про напасть, про беду,
Про прощенье.
Не дождёшься! Сама я уйду
Во спасенье.
Ни упрёка не брошу, прозрев,
Ни угрозы.
…Тихо падают листья с дерев,
Словно слёзы.
 

«Мои губы шепчут: „Уйди!“…»

 
Мои губы шепчут: «Уйди!»
Моё сердце кричит: «Постой!
Без тебя лишь мрак впереди,
Без тебя и дом мой пустой».
 
 
Мои губы шепчут: «Забудь».
Моё сердце кричит: «Не смей!
Без тебя так тяжёл мой путь,
Без тебя мне больней, трудней».
 
 
И опять – одной горевать.
Потому что в ночной тиши
Легче шёпот мой услыхать,
Чем отчаянный крик души.
 

«А мне ничего не надо…»

 
А мне ничего не надо:
Ни слова его, ни взгляда,
Ни памяти, ни веселья,
Ни свадьбы, ни новоселья.
 
 
Лишь знать, что живёт на свете,
Что солнце одно нам светит,
Что видеть могу порою,
Что счастлив он с той, другою…
 

Аркадий Малашенко

Переславль

 
Ужели это повторится,
Как сон истории твоей:
Тевтон, ногай и польский рыцарь
Поили в Трубеже коней.
 
 
Крушили старые иконы,
Кресты седых монастырей.
И на вонючие попоны
Швыряли наших матерей.
 
 
Спит Переславль – великий город,
Брат старых русских городов.
И сон его, как прежде, горек,
Как горек сон забытых вдов.
 
 
Душою он под игом снова,
Но словоблудствуем, крестясь,
И нас на поле Куликово
Не кличет переславский князь.
 
 
Спят рыцари твои в бесславье,
Отдав врагу тебя в полон.
И плач горючий Ярославен
Вотще не трогает их сон.
 
 
И вытекает Трубеж в небыль,
Где тлен, беспамятство, зола.
И падает мой город в небо,
Раскинув крылья-купола.
 

Белое

 
Снова вижу белое зарево
В подмосковной стыни берёз,
Где гуляет хозяином-барином
По распадкам февральский мороз.
 
 
Беспечальные до отчаянья
Перелески прозрачней стекла.
И душа моя неприкаянная
К людям ластится, ищет тепла.
 
 
Звал её я по белым распадкам,
Поздно понял – не дозовусь.
Где-то бегает, где-то падает…
Бог с тобой, без души обойдусь.
 

Лошадь на лесной дороге

 
Ну, трогай, Саврасушка, трогай!
 

Н. А. Некрасов

 
Что же такое, ей-богу,
Может, глаза мои врут?
По тихой лесной дороге
Сани по снегу плывут.
 
 
Милый Савраска, откуда?
В век телекинопальбы
Видеть тебя – это чудо,
Это подарок судьбы.
 
 
Видеть внезапно, моментно:
Катится по лесу воз,
Лошадь скользит монументно
В белое пламя берёз.
 
 
Что ж ты спокойно так дышишь,
Наледь копытом долбя?
В Красную книгу запишут
Скоро, бедняга, тебя.
 
 
Стал, выгнул девичью спину.
Стать до чего хороша!
Сила одна – лошадиная —
И человечья душа.
 
 
Жаль, ты, Савраска, не вечен.
Знать бы в холодный наш век
Дружбу твою человечью
Заслужит ли вновь человек?
 
 
Скорбная времени веха.
Тронуло сердце до слёз
Чудо двадцатого века —
Лошадь средь белых берёз.
 

Пробуждение

 
Подниму через силу веки,
Пробужусь на лесной меже,
Чтоб увидеть, как тянет ветви
Май к моей обнажённой душе.
 
 
Гладят щёки ладони-листья,
Пробуждения миг сторожа.
И готовится к песне птица,
Над судьбою моей ворожа.
 
 
Внемли, внемли: я не растрачу
Твоего волховства, соловей.
И не знаю, что будет, но плачу
От предчувствия песни твоей.
 

Светлость

 
Как светлы, как светлы вы, берёзы, —
Голубиная стая впотьмах.
В глухоте этой, злой от мороза,
Вы как будто сама доброта.
 
 
Светлость ваша метели пронзает,
Светлость ваша, как слёзы, чиста.
Постою – и сползает, сползает
С сердца едкая темнота.
 
 
Обнажённы, прекрасны, ранимы
С чисто русской живою душой.
Я приду к вам, берёзы, с любимой —
С нею вы равны красотой.
 
 
Пусть замрёт она, жалобно ахнет
От бессилия что-то сказать,
А потом защебечет, как птаха, —
Я уйду, чтобы им не мешать.
 
 
До свиданья, берёзы, мне лучше,
Вы простите, но в этой глуши
Я возьму вашей светлости лучик,
Только лучик один – для души.
 

Константин Васильев

«Я в плену, я в неволе…»

 
Я в плену, я в неволе
у себя самого.
Перейду это поле,
не найду ничего.
И по краю, по краю,
где растёт краснотал, —
здесь я всё растеряю,
чем вчера обладал.
Тихо вскрикнет пичужка,
вылетая на свет,
и лесная опушка
встрепенётся в ответ.
Будет песнь разливаться
над землёю моей —
но душа отзываться
не осмелится ей…
 

«Зачем искать великолепий…»

 
Зачем искать великолепий
на небесах и на земле,
и в том числе – в Борисоглебе?
В Борисоглебе в том числе.
«Борисоглеб великолепен,
Борисоглеб неповторим»…
Зачем его возводят в степень?
Неповторимым был и Рим.
Так просто быть неповторимым…
Но на песке рисуют рыб —
и что тогда случилось с Римом?
Неповторимый Рим погиб!
Кто знает, несколько мгновений
или вся вечность на кресте?
Не требуется украшений
непреходящей красоте.
И наше время игровое
сошло с ума от мишуры.
Давай хотя бы мы с тобою
нарушим правила игры.
Игру огня в холодном небе
мы видим, стоя на земле, —
и в том числе в Борисоглебе.
В Борисоглебе в том числе.
 

«Я точно не умру от легкомыслия…»

 
Я точно не умру от легкомыслия:
земная жизнь груба и тяжела.
Пускай моя не выполнена миссия —
познать добро путём познанья зла —
пускай мои слова наилегчайшие
под тяжестью своей изнемогли —
суди меня, казни меня, но знай, что я
шёл к небу роковым путём земли.
 

«Говорить не хочу ни о чём…»

 
Говорить не хочу ни о чём —
говорить ни о чём и не стоит,
стену здесь подпираю плечом —
ту, которую не построят.
 
 
Подпираю плечом пустоту,
ту, которую не разрушат.
Задыхаюсь, зову немоту,
потому что слова меня душат.
 
 
И душите! Я чувствую сам,
что судьба не потерпит измены,
что свобода дана лишь словам,
в пустоте потрясающим стены!
 

«Опять вставало над моею родиной…»

 
Опять вставало над моею родиной
ночное небо золотого августа —
чернее чёрной ягоды-смородины,
чтобы не стушевалась ни одна звезда.
 
 
Паденье звёзд прослеживал я взорами,
и холодок предутренний я чувствовал,
и среди вас, расстался я с которыми, —
незримо, ненавязчиво присутствовал.
 
 
Я видел вас – под этой синей россыпью,
под этой чёрной бездной предрассветною —
светает. И склоняюсь я, и росы пью —
быть может, в мире самые последние.
 

«Голуби воркуют…»

 
Голуби воркуют.
Голубям —
не до песен.
Воробьи чирикают,
а думают – поют.
Каркают вороны —
чтобы не петь.
Соловей – не ведает о том,
что поёт песни.
 

«Крепчайшая нить паутины…»

 
Крепчайшая нить паутины
прогнулась под грузом небес.
Над красными комьями глины,
свой собственный чувствуя вес,
дрожит под раскатами грома,
раскачивается во мгле…
Я знаю – она невесома,
но тянется – жмётся к земле.
 

«Осень явилась сразу…»

 
Осень явилась сразу.
В парках – поверх оград —
клёны, берёзы, вязы
светятся и горят.
Синее небо чисто.
Надо ли ждать невзгод?
Волны птичьего свиста.
Массовый перелёт.
Я провожаю взглядом
осень и летних птиц…
Шаркая по оградам,
падают листья ниц.
И покрывают тучи
синюю неба гладь…
Песне моей летучей
некуда улетать.
 

«Бегут муравьи по тропинке…»

 
Бегут муравьи по тропинке,
гудит над бутонами шмель,
и жмётся былинка к былинке,
и птичья беспечная трель…
 
 
И вырежу я по старинке
для песен тростинку – свирель.
Что звуки мои? – не помеха
для иволги, славки, щегла…
И знай, не искал я успеха —
ты слышать меня не могла.
Да не было даже и эха! —
…но музыка всё же была.
 

«Под небом осенним простая трава…»

 
Под небом осенним простая трава
бледна и бедна и почти не жива.
А воздух-то влажен, и густ, и тяжёл,
богат ароматами хвои и смол,
богат ароматами солнечных дней,
которые в памяти тают моей.
Да, осень настала. Холодною мглой
она проплывает над самой землёй…
Трава умирает – я ниже травы.
Вода затихает – я тише, увы.
Но утро холодное сходит на нет,
и летний выходит из прошлого свет —
траву распрямляет; и в зеркале вод
небесная птица так звонко поёт!
В холодном и огненном зеркале вод
поющая птица над миром плывёт…
 

И листва облетела…

 
И листва облетела
и шуршит в тишине.
Никакого предела
не положено мне!
 
 
Только слово таится,
чтоб слететь с языка, —
и взлетевшая птица
так тиха и легка…
 
 
Ничего, кроме слова,
кроме слова в тиши…
И свершается снова
обновленье души.