Текст книги "Антология ярославской поэзии"

Николай Ушаков

Вино

Г. В. Шелейховскому

 
Я знаю,
трудная отрада,
не легкомысленный покой —
густые грозди винограда
давить упорною рукой.
 
 
Вино молчит.
А годы лягут
в угрюмом погребе, как дым,
пока сироп горячих ягод
не вспыхнет
жаром золотым.
 
 
Виноторговцы – те болтливы,
от них кружится голова.
Но я, писатель терпеливый,
храню, как музыку, слова.
 
 
Я научился их звучанье
копить в подвале и беречь.
 
 
Чем продолжительней молчанье,
тем удивительнее речь.
 

1926

Похищение Афродиты из Музея изящных искусств

1

 
Хмурый мрамор и прохлада.
Парфенон.
Спит музейная Эллада
у колонн.
 
 
И, в колонны,
Афродита,
заманя,
не глядите так
сердито
на меня.
 
 
Выставленная веками
               напоказ,
почему нельзя руками
               трогать вас?
 
 
Как пристало Афродите,
               в тишине —
дайте руку и сойдите
               вниз ко мне.
 

2

 
Лёгких мифов завершился цикл —
За углом трепещет мотоцикл.
 
 
Я трублю в рожок, в седле дрожа.
Задремали ваши сторожа.
Дремлют тоже
экспонаты.
У витрин
           ни прохожих,
           ни пернатых —
                       я один.
 

3

 
И едва в природе
          брезжит день,
Афродита сходит
          со ступень
мимо вешалок и стоек
          в вестибюль.
 
 
И Москва в густой
          одета тюль,
и замоскворецкий ветерок
тихо веет вдоль ступень и ног.
 
 
У пустого пьедестала
          ни души —
          брошенное покрывало
          и кувшин.
 

4

 
Розовеет мостовая,
               и уже
ласточки взлетают
               в гараже.
 
 
По деревьям и по стенам
               жар горит,
словно розовая пена
               там, где Крит.
 
 
Словно розовое море
               у олив,
светлой бронзы в зорях
               перелив.
 
 
Хорошо,
               увидя эту
               медь
ласточкой к рассвету
               улететь.
 

5

 
Афродита,
         Афродита,
                ранний час
лёгким облачком карбида
                встретил нас.
 
 
Покачнувшись сзади на седле,
не грустите о своей земле.
Руки мне на плечи положив,
посмотрите, чем наш город жив:
свежевымыт воздух голубой,
и совсем не прежняя любовь.
 

1927

Старый Киев

 
Мы ничего не забываем,
и хорошо знакомы нам —
в овраге
улица кривая
           и колокольни
           по холмам.
 
 
Чем был черней
в овраге вечер,
чем ночь в ярах
была страшней —
тем ярче разгорались свечи
нагорных
золотых церквей.
 
 
Их золочёные громады
пылали жаром
сквозь стекло.
Ведь даже и слепому надо,
чтоб было
где-нибудь
светло.
 

1936

«Я видел, как реки, катясь с хребта…»

 
Я видел, как реки, катясь с хребта,
встречались в русле одном,
но не сливали свои цвета
и разные шли вдвоём.
 
 
Я видел, как люди страны одной
и одного языка
вступали друг с другом в смертельный бой,
и смерть им была нелегка.
 
 
Я видел империй и царств предел
и, кажется, не ослеп.
Недаром я чёрный и чёрствый ел
военного времени хлеб.
 

1939

Накануне
(21 июня 1941 года)

 
Начинается день предвоенный
с громыханья приморских платформ.
Дождик в пальмах шумит
и мгновенно
затихает,
а на море шторм.
Мутно море,
в нём накипи вдоволь.
Налетает
каскад на каскад,
миноносец идёт в Севастополь.
Завтра
бомбы в него полетят.
Завтра, завтра,
на раннем рассвете
первый бой загремит,
и опять
первый врач
первых раненых встретит,
первый беженец
будет бежать.
Завтра
рощ испугаются птицы.
Завтра
птиц не признают леса.
Это всё
только завтра случится,
через двадцать четыре часа.
А сегодня —
рассвет предвоенный.
Громыханье приморских платформ,
громыханье волны неизменной.
Дождь над морем,
а на море шторм.
 

1942

Романс

 
Слышу издали голос твой слабый…
Марсиянка,
отдай его мне.
Может быть, мы в эфире хотя бы
на короткой споёмся волне.
 
 
Колокольчиков звон беспечальных
пусть звенит
меж тобою и мной,
словно сотни колец обручальных,
ставших струнами арфы одной.
 
 
Как естественна ты, как чудесно
не желаешь понять,
что одну
я повсюду ловлю,
повсеместно,
постоянно
твою тишину.
 

1946

«Расскажи народам всем и странам…»

 
Расскажи народам всем и странам,
как в сорок втором году зимой
ты сквозь ночь,
сквозь бурю
к партизанам
вёл свой самолёт
на голос мой,
как звало,
как плакало контральто,
радио налаживая связь,
как сквозь горы
чёрного базальта
в темноту
к тебе
душа рвалась.
– Милый, милый, —
я, радистка, пела,
снег и сосны,
тихо и темно.
А душа болит, и ноет тело,
стужей и войной опалено,
молит лишь о госпитальной койке,
всё в когтях мороза и огня.
Если выжил,
умоляю только —
вспоминай красавицей меня.
 

1949

Ширь и простор

 
Ширь и простор… Погляди ты —
воздуха сколько кругом.
Дождичком дали промыты,
свежим протёрты снежком.
 
 
Утро-то,
            утро какое!
День-то какой предстоит!
Что же тебя беспокоит,
снова тебе говорит:
 
 
приняло многие боли,
много узнало тревог
русское чистое поле —
сеялки
           возле дорог.
 

1950

Обратная сторона пластинки

 
Игле, как кляче молотящей,
ходить по кругу всё трудней,
но льётся голос,
уводящий
в мелодию минувших дней.
 
 
Старик не слушает,
а плачет,
на стол склонился головой —
в пустом стакане
тройка скачет
с актёркой
в шапочке глухой.
 
 
Дорога,
столбики расставя,
бежит,
никем не занята,
но муфточка из горностая
мешает целовать в уста.
 

1956

Лирика

 
Ты мне сказал, небрежен и суров,
Что у тебя – отрадное явленье! —
Есть о любви четыреста стихов,
А у меня два-три стихотворенья.
 

Ярослав Смеляков

 
А я писал всё время о любви —
к глухим разъездам,
к старым счетоводам,
к полузаросшим,
но проточным водам,
и все тропинки вдаль меня вели.
И малый куст на диком косогоре
вдруг чувствовал себя
как великан,
и все канавки пробирались к морю,
все лужицы стекались в океан.
Моя любовь
была веков разведка…
Пусть не всегда звенели соловьи,
пусть розы расцветали слишком редко,
но о любви писал я,
о любви!
 

1961

По лесенкам апреля

 
Апрельских полон впечатлений,
я повторяю тот мотив,
что наиграл мне лес весенний,
в дубы
и сосны
заманив,
когда бубенчик свой – гударик —
на сто звонков
настроил он,
когда подснежника фонарик
невидимой рукой зажжён,
когда,
весне во всём поверя,
среди былинок и лучей
по лёгким лесенкам апреля
переливается ручей,
когда звенит в нём дорогая,
нет,
драгоценная вода,
когда пешком дойдёшь до рая,
а в ад
не ходят поезда.
 

 
Пусть параллели в далях сходятся
и ошибается Эвклид —
душа,
как школьница-негодница,
о постороннем говорит.
Сады стоят
как будто в инее,
цветеньем и луной маня.
Меж двух сердец кривая линия —
кратчайшая не для меня.
Вновь очерки и очертания
весны небес и лепестков,
вновь непременные задания
неповторимых облаков.
И песенке весенней вторю я —
не математик,
не мудрец,
и мне всемирная история
движеньем кажется сердец.
 

1967

Старинная мелодия

 
Даль в снегу необозрима.
Ночь светла
и холодна.
От Ростова до Любима —
в небе звёзды
и луна.
«У меня в моей светёлке
на окошке снег лежит,
а за шторкою
сквозь щёлку
свечка-звёздочка горит.
Свечка-солнышко пылает.
Где ж ты, милый-дорогой?
Колокольчик не желает
заливаться под дугой.
Отчего же он подвязан,
что бубенчики молчат?
Может,
       путь тебе заказан
В край,
       где любят и грустят?
Может,
       помер?
Может,
       болен?
Может,
       нанял лошадей?
Может,
       скачешь в тёмном поле,
да не к любушке своей?
Может, к ней – к своей любимой?»
Ни звезды.
Зашла луна.
От Ростова
до Любима —
в небе свечечка одна.
 

1968

«Может, Вычегда…»

 
Может, Вычегда,
может, Онега,
но родная
моя сторона.
Из-под полога
белого снега
голубая
смеётся весна.
 
 
Опускается
тихий и нежный,
удивительно мягкий
снежок.
 
 
Будто с яблонь
в сиянье безбрежном
за цветком
улетает цветок.
Будто ласточка
между стволами
по фруктовым садам
пронеслась.
 
 
И опять обернулась
стихами
и надеждой
опять назвалась.
 

1971

«Женщина бежит, бежит по пирсу…»

 
Женщина бежит,
           бежит по пирсу,
машет правой,
           левою рукой.
Тот, кто с нею только что простился,
отвечает с палубы крутой.
 
 
До свиданья!
Будет ли свиданье?
Только пена, пена за рулём.
Увеличивается
           расстоянье
Между женщиной
           и кораблём.
 
 
Может быть, от бега сердце бьётся,
может быть, предчувствие беды…
Слишком мало пирса остаётся,
слишком много впереди воды.
 

1973

После больницы

 
Моя Вселенная – мой дом,
и то не весь – одна квартира.
Что же осталось мне от мира,
который за моим окном?
 
 
Остался юг,
остался север,
остались запад и восток,
остались искры в стратосфере
моих надежд,
моих тревог.
 
 
Все стороны,
все государства
глядят ко мне в моё стекло.
Не ограничено пространство,
но время,
время
истекло.
 

1973

Ольга Берггольц

Церковь «Дивная» в Угличе

 
А церковь всеми гранями своими
такой прекрасной вышла, что народ
ей дал своё – незыблемое – имя —
её доныне «Дивною» зовёт.
Возносятся все три её шатра
столь величаво, просто и могуче,
что отблеск дальних зорь
лежит на них с утра,
а в час грозы
их осеняют тучи.
 
 
Но время шло – все три столетья шло…
Менялось всё – любовь, измена, жалость.
И «Дивную» полынью занесло,
она тихонько, гордо разрушалась.
Там в трещине берёзка проросла,
там обвалилась балка, там другая…
О нет, мы «Дивной» не желали зла.
Её мы просто не оберегали.
 
 
…Я знаю, что ещё воздвигнут зданья,
где стоит кнопку малую нажать —
возникнут сонмы северных сияний,
миры друг друга станут понимать.
А «Дивную» – поди восстанови,
когда забыта древняя загадка,
на чём держалась каменная кладка:
на верности, на правде, на любви.
Узнала я об этом не вчера
и ложью подправлять её не смею.
Пусть рухнут на меня
все три её шатра
всей неподкупной красотой своею.
 

1953

Алексей Сурков

Поволжанка

 
Знойная ночь перепутала все
Стёжки-дорожки.
Задорно звенят
На зелёном овсе
Серебряные серёжки.
 
 
Синие сосны, синяя сонь —
Час расставанья.
Над Волгой-рекой
Расплескала гармонь
Саратовское «страданье».
 
 
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девичью разлуку
Поют голоса.
 
 
Девчонке-подружке
Семнадцатый год,
Дружок у подружки
Уходит на флот.
 
 
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девчонке грустить
Не велят голоса.
 
 
Подружка подружке
Частушку поёт,
Подружка подружке
Надежду даёт:
 
 
«Сирень цветёт,
Не плачь,
Придёт…»
 
 
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Сливаются
Девичьи голоса.
 

1935

Грибной дождь

 
Не торопись, не спеши, подождём.
Забудем на миг неотложное дело.
Смотри: ожила трава под дождём
И старое дерево помолодело.
 
 
Шуршит под ногами влажный песок
Чиста синева над взорванной тучей.
Горбатая радуга наискосок
Перепоясала дождик летучий.
 
 
Сдвигаются огненные столбы,
Горят облака… В такие мгновенья
Из прели лесной прорастают грибы
И песенный дар обретают растенья.
 
 
И камни и травы поют под дождём,
Блестят серебром озёрные воды.
Не торопись, не беги, подождём,
Послушаем ласковый голос природы.
 

1935–1936

Песня смелых

 
Стелются чёрные тучи,
Молнии в небе снуют.
В облаке пыли летучей
Трубы тревогу поют.
С бандой фашистов сразиться
Смелых Отчизна зовёт.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берёт.
 
 
Ринулись ввысь самолёты,
Двинулся танковый строй.
С песней пехотные роты
Вышли за Родину в бой.
Песня – крылатая птица —
Смелых скликает в поход.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берёт.
 
 
Славой бессмертной покроем
В битвах свои имена.
Только отважным героям
Радость победы дана.
Смелый к победе стремится,
Смелым дорога вперёд.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берёт.
 

22 июня 1941

В землянке

 
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
 
 
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
 
 
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага.
 
 
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
 

1942

Флоренция

 
Каррарского мрамора белые блоки.
И мышцы в намёке, и лица в намёке.
 
 
Мятежная сила невольников Рима
Рождается в камне, могуча и зрима.
 
 
По воле резца непонятной, чудесной
Молчанье гремит торжествующей песней.
 
 
Гимн варварской мощи, дерзанью, работе
Поёт Микельанджело Буонаротти.
 
 
У белого камня, у мраморной груды
Стоим, созерцая великое чудо.
 
 
И видим, как, времени власть побеждая,
Ликуя в экстазе, любя и страдая,
 
 
Сквозь годы исканий, сквозь путы сомнений
Из холода глыб прорывается гений.
 

1959

Марк Лисянский

Моя Москва

 
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
 
 
Но всегда я привык гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
 
 
У комбайнов, станков и орудий,
В нескончаемой лютой борьбе
О тебе беспокоятся люди,
Пишут письма друзьям о тебе.
 
 
Никогда врагу не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
 

Ноябрь 1941

Западная Двина

 
…До деревни одна верста.
Мы идём к деревне давно.
За речной полосой высота
Под названием – Ильино.
Мы идём. Мы бежим. Мы ползём.
А верста – словно сорок вёрст.
Чернозём – уже краснозём,
И горит перед нами мост.
А команда одна:
«Вперёд!»
И огонь нас в клещи берёт,
И дивизия – вплавь и в брод,
И двинская вода как лёд.
На войне это значит – ад.
А команда одна:
«Вперёд!»
А приказ: «Ни шага назад!»
Это трудно даже во сне,
Это страшно даже в кино,
На войне как на войне —
Мы дошли до тебя, Ильино.
 

Родина

 
Долгожданный берег вырастает,
Отгремели дальние моря.
Здравствуй,
Справедливая, святая,
Родина прекрасная моя!
Ты была безбрежным океаном,
Тихой, с детства памятной рекой,
Лермонтовским парусом в тумане,
Пушкинскою избранной строкой.
Ты была простором и раздольем,
Дымкою прозрачной поутру,
Тёплым запахом ржаного поля,
Ветряком крылатым на юру.
Ты была мечтою неустанной,
Явью самых светлых наших снов,
Золотым покоем Левитана,
Песнею Чайковского без слов.
Девушкой, единственной на свете,
С золотистой русою косой,
В тонком платье солнечного цвета
На лугу, обрызганном росой.
Материнским домом за оградой
(Пусть туда заглянешь раз в году!),
Старым чеховским вишнёвым садом,
Горьковскою бурею в саду.
Украинской песней,
Русской сказкой,
Волгой – легендарною рекой,
Белоснежной шапкою кавказской,
Вековой сибирскою тайгой.
Ты была для нас насущным хлебом,
Воздухом,
Лучом в кромешной мгле,
Незакатной зорею на небе
И небесным светом на земле.
Ты была берёзкой белоствольной,
Негасимым дальним огоньком,
Неоглядной степью,
Птицей вольной,
Знаменем гвардейским над полком.
Ты была заводом многотрубным,
Стройкой на пустынном берегу,
Ты была окопом неприступным,
Высотой, не отданной врагу.
Вечною, нетленною красою,
Мужеством бессмертным и живым —
Тоненькою девочкою Зоей,
Юношей Олегом Кошевым.
В трудный час для мира и свободы
Ты была источником тепла,
Матерью была для всех народов,
Родиною Ленина была!
Родина!
Не узкою полоской —
Ты встаёшь державой мировой,
Паспортом, который Маяковский
Поднял высоко над головой.
Все твои богатства и просторы,
Всех живых и мёртвых имена,
Все леса, равнины, реки, горы
Уместились в сердце у меня.
…Мальчиком я в сказку шёл из сказки,
В скороходах – из страны в страну.
Юношей я в сапогах солдатских
Исходил весь мир
В одну войну.
Я видал все царства-государства,
Я прошёл все земли и моря,
Чтоб сказать тебе сегодня:
– Здравствуй,
Родина прекрасная моя!
 

«Уже пора писать мне о любви…»

 
Уже пора писать мне о любви:
Я знал её девчонкой сероглазой,
И девушкой, вошедшей в душу сразу,
И женщиной, с кем дни делю свои.
Девчонку не сумел я отстоять,
И девушка не стала мне родною,
А женщину, которая со мною,
В конце концов боюсь я потерять.
И пусть простят мне женщины мои —
И та, что тут сейчас со мной смеётся, —
Но жизнь моя на всех парах несётся,
Как продолжение одной любви.
Пусть боль и грусть врывались в жизнь мою
И разрывали жизнь мою на части,
Я без любви не представляю счастья,
Я счастья без любви не признаю.
Пусть кто-то встретит доводы мои
Улыбкой кислой или миной постной…
Уже не рано и ещё не поздно —
Пора, пора писать мне о любви.
 

Ярославская сторонка

 
Берег за лёгкой волною…
Здесь мой причал и приют.
Липы шумят надо мною,
Липы над Волгой цветут.
Улица эта знакома,
С этой – совсем незнаком.
Возле старинного дома
Новый красуется дом.
 
 
Ярославская сторонка,
Ярославская земля —
Я иду дорогой звонкой,
Там, где юность шла моя,
Здесь ждала меня девчонка,
Здесь живёт любовь моя.
Ярославская сторонка,
Ярославская земля.
 
 
С грузом уходят машины
В первый свой рейс по стране.
Друг мой работал на шинном.
Друг мой погиб на войне.
Неумолимые годы
Свой продолжают полёт,
Улицей ранней к заводу
Юная смена идёт.
 
 
Светится город над Волгой,
К морю уходят суда.
Пусть я уеду надолго,
Снова вернусь я сюда.
Пахнет прохладою вечер,
Липами тёмных аллей.
Здесь непременно я встречу
Старых и новых друзей.
 
 
Ярославская сторонка,
Ярославская земля —
Я иду дорогой звонкой,
Там, где юность шла моя,
Здесь ждала меня девчонка,
Здесь живёт любовь моя.
Ярославская сторонка,
Ярославская земля.
 

«Солнце красит за крышею крышу…»

 
Солнце красит за крышею крышу,
Люд рабочий встречает зарю.
– С добрым утром! – внезапно слышу.
– С добрым утром! – в ответ говорю.
Не любитель условных приличий,
Почитаю превыше всего
Этот очень хороший обычай
И придерживаюсь его.
Я, вернувший зарю небосводу,
На войне отстоявший зарю,
Даже в пасмурную погоду
– С добрым утром! – друзьям говорю.
Дорогое приветствие это
Лично связано у меня
С лучезарною кромкой рассвета
И началом рабочего дня.
С ощущением правды горячей,
Наполняющей сердце моё,
С пожеланием редкой удачи
Всем, кто в жизни достоин её.
 

Август

 
По птичьей грусти,
По заре,
По редкостным приметам —
Ещё не осень на дворе
И всё-таки не лето.
Неслышно ветер подошёл,
Улёгся возле окон.
Химическим карандашом
Очерчен лес далёкий.
И, прибавляя дни к годам,
Закаты и рассветы,
Проходит август по садам —
Последний месяц лета.
День, два —
И осень тут как тут.
Густеет тень ночная.
Один окончил институт,
Другой лишь начинает.
И мы теперь не верим снам,
Яснее время слышим.
Не дети мы, и нам…
И нам
Давно уж тридцать с лишним.
А сквозь прозрачное стекло
Струится луч весёлый,
И так легко,
И так светло,
Как будто завтра в школу.
 

Осенние листья

 
Осенние листья шумят и шумят в саду,
Знакомой тропою я рядом с тобой иду.
И счастлив лишь тот, в ком сердце поёт,
С кем рядом любимый идёт.
 
 
Пусть годы проходят – живёт на земле любовь,
И там, где расстались, мы встретились нынче вновь.
Сильнее разлук тепло твоих рук,
Мой верный, единственный друг.
 
 
В саду опустевшем тропа далеко видна,
И осень прекрасна, когда на душе весна.
Пусть годы летят, но светится взгляд,
И листья над нами шумят.
 

Настроение

 
С чего – не знаю, тем не менее
Светло в глуши моей души.
С утра такое настроение,
Что хоть роман в стихах пиши.
Дождь льёт по всем небесным правилам,
Душистый, щедрый, озорной.
Ему земля бока подставила
И не считается со мной.
А я иду, дышу, и радуюсь,
И гром и дождь благодарю,
И верю, что жар-птицу – радугу
Поймаю, людям подарю,
Она строптивая и шустрая,
Не надо ей земных сетей…
Я счастлив даже от предчувствия
Большого счастья для людей.
В душе такое настроение,
Что нипочём ни гром, ни дождь,
Как будто улицей весеннею
К любимой женщине идёшь.
 

На рынке

 
На рынке вроде как на ринге —
Здесь наступают на тебя
Бидоны, бочки, банки, кринки,
Корзинки,
В тыщу труб трубя.
Подстерегают слева, справа,
Идут упрямо за тобой
Арбузы пёстрою оравой
И дыни жёлтою толпой.
И персики с улыбкой сладкой,
И с поволокой виноград,
Глядящий на тебя украдкой, —
Мол, я ни в чём не виноват.
На рынке – как на ринге,
Кроме
Того, что здесь без правил бьют
И запрещённые приёмы
За правильные выдают.
В тебя направлены крутые
Антоновские кулаки,
И за тобой следят седые
Упрямолобые бычки.
И брынза нагло и открыто
В тебя нацеливает взор,
И подступает пирамида
Из краснощёких помидор.
На рынке вроде как на ринге —
Здесь каждый листик неспроста,
С тобой в жестоком поединке
Вся вкуснота,
Вся красота.
Идут в атаку ароматы,
Дары земли,
Дары небес,
Неисчислимые армады
Идут поштучно и на вес.
И делается вдруг обидно,
Что люди здесь безбожно врут,
И ухмыляются бесстыдно,
И всё на свете продают.
 

Тебе

 
Не дорожное происшествие,
Не случайный в пути разговор…
Наше свадебное путешествие
Продолжается до сих пор.
Если б жил я на Южном полюсе,
Ты – на Северном – всё равно
Мы бы встретились в рыбинском поезде
И в одно загляделись окно.
Я, влюблённый в огни причальные,
В черноморские города,
Полюбил перроны печальные
И весёлые поезда.
С той поры в любом направлении
Поезд рыбинский нас везёт.
Что нам станция назначения,
Лишь бы только вперёд, вперёд!
Вот и нынче, лучом таранящим,
Сквозь осеннюю темноту
Рвётся поезд к друзьям-товарищам
Из Ташкента в Алма-Ату.
Поезда, из разлук пришедшие,
Снова мчатся во весь опор.
Наше свадебное путешествие
Продолжается до сих пор.
 

Лев Ошанин

Если любишь – найди

 
В этот вечер в танце карнавала
Я руки твоей коснулся вдруг.
И внезапно искра пробежала
В пальцах наших встретившихся рук
Где потом мы были, я не знаю,
Только губы помню в тишине,
Только те слова, что, убегая,
На прощанье ты шепнула мне:
 
 
Если любишь – найди,
Если хочешь – приди,
Этот день не пройдёт без следа.
Если ж нету любви,
Ты меня не зови,
Всё равно не найдёшь никогда.
 
 
И ночами снятся мне недаром
Холодок оставленной скамьи,
Тронутые ласковым загаром
Руки обнажённые твои.
Неужели не вернётся снова
Этой летней ночи забытьё,
Тихий шёпот голоса родного,
Лёгкое дыхание твоё:
 
 
Если любишь – найди,
Если хочешь – приди,
Этот день не пройдёт без следа.
Если ж нету любви,
Ты меня не зови,
Всё равно не найдёшь никогда.
 

1940