Текст книги "Белая власть, казаки и крестьяне на Юге России. Противостояние и сотрудничество. 1918—1919"

В Красной армии Северного Кавказа, при выборном комсоставе, верх могли брать демагоги, при этом снятие их с должности грозило бунтом командуемой такой персоной части. Даже отстранение не решало проблемы: опытный демагог-манипулятор мог избраться на командную должность в другой части. Таких командованию приходилось держать в поле зрения, независимо от пребывания их на командной должности⁴³. Некто Золотарев весной 1918 г. был начальником гарнизона красного Екатеринодара. Разбойник, счастливо избегший поимки в прошлом, затем храбрый солдат Великой войны,  – он стал значительной фигурой в военном руководстве Юго-Восточной революционной армии и активно развивал криминальные практики в недисциплинированных войсках⁴⁴. Такие проблемы были не только на Северном Кавказе, разумеется. Подобного рода примеров немало, как и примеров ранних смертей представителей данного крыла военно-революционного актива.

Яркий офицер Ю. Бессонов, известный головокружительным побегом с Соловков, знал Северный белый фронт и размышлял постфактум, вспоминая свои ощущения 1919 г.: «Большевики держали Россию голодной. Зато на ГПУ и пропаганду бросали колоссальные суммы. В Северной области начальник контрразведки хвастался, что он на свое дело не израсходовал всех сумм, которые ему ассигнованы по смете». Отсутствие подхода к людям, управленческую неадекватность он видел отчетливо и писал об этом. Далее:

«Поразило меня и отношение к пленным красным. Я знал, что это лучший элемент. Нужно только вовремя погладить его по головке, накормить, напоить, и он, уже изверившись в красных, полезет куда угодно.

Правда, известный процент, по моим тогдашним взглядам, нужно было стрелять на месте.

Здесь же все время были полумеры.

Сперва вымотают, держат под конвоем, голодом, люди не видят ничего хорошего – воспитываются большевики. Их вызывают на фронт, они идут и переходят к красным. […] Отношение к пленным – был очень важный вопрос, и будь на него обращено должное внимание, то снежный ком, начатый в Архангельске, мог налепить на себя всего мужика вплоть до Петрограда». Интересно, что «катить снежный ком на Москву», основываясь на губернском патриотизме, планировал в 1920–1921 гг. и Б.В. Савинков, однако же не преуспев в этом, несмотря на антибольшевистское настроение деревни.

Бессонов продолжал:

«Я видел коммунистическую партию, сплоченную, дисциплинированную, ворочащую всем в России, и мне казалось, что для того, чтобы бороться с ней, нужно противопоставить ей в стане белых такую же плотную, крепкую организацию. Взять сколок с коммунистической партии, объединить самый лучший, честный, стойкий, порядочный элемент России – рядовое строевое офицерство, положить его в основу и начать лепить противокоммунистическую организацию. К этой основе нужно приблизить солдат, часть из них принимая в организацию. От нее поставить комиссаров к Генер. штабу, да и вообще к штабам.

Привлечь всю организацию к участию в контрразведке. Одним словом, создать организацию по типу коммунистической партии, но с иной идеологией.

Я рассматривал тогда рядовое офицерство как нечто целое. Война кончится, и весь этот лучший элемент не уклонившихся от войны, наиболее порядочных, стойких, честных людей, своей жизнью защищавших Россию, будет выброшен на улицу без средств, без образования, без заработка, образуя собой класс интеллигентного пролетария, до которого никому никакого нет дела».

Он очень хвалит начальника разведывательного отделения Генерального штаба полковника Л.В. Костанди, с характерной деталью: «Это был один из тех немногих офицеров Ген. штаба, которые, пройдя Академию, не отошли от офицерской среды»⁴⁵. В очень близкой тональности рассуждал и полковник В.К Манакин, стараясь реализовать проект народной армии.

Белый генерал-возвращенец Е.И. Достовалов довольно саркастично описывал казус с Генерального штаба полковником Александровичем, который может оказаться и офицером Саратовского корпуса: полковник с такой фамилией в корпусе известен, но для идентификации нужны дополнительные данные. Итак: при отступлении, южнее Ростова «в вагоне столовой штаба Добровольческого корпуса по какому-то случаю был товарищеский ужин чинов штаба. Полковник генерального штаба Александрович громко заявил, что „Единая Неделимая Россия“ умерла. Будущее принадлежит Федеративной России – и предложил тост за будущую Федеративную Россию. Тост был встречен молчанием и недоумением. Слово „федеративная“ у нас почти запрещалось к произношению. Это слово имелось в официальном названии государства у большевиков.

Дня через два телеграммой начальника штаба Главнокомандующего полковник Александрович был объявлен неблагонадежным, взят под надзор и откомандирован в резерв. А еще через два месяца, в Крыму, в том же штабе Главнокомандующего уже имелся генерал Кирей, специально ведавший вопросами сношений с Украиной (слово, которое тоже не произносилось при Деникине), с которой мы добивались союза и налаживали добрые союзнические отношения с самостийным Петлюрой, казачьими государствами, всевозможными разбойничьими атаманами, кишевшими в Днепровских плавнях и на Украине, ставившими главным условием союза с нами „деньги и автономию“.

Полковник Александрович снова был призван к деятельности и разыскал в плавнях и на Украине много старинных друзей Врангеля, а слова „федеративная“ и „Украина“ получили гражданство. […] А умиравшие два месяца тому назад офицеры и солдаты за „Единую, Неделимую“ теперь умирали за „Федеративную“ и за „Хозяина“»⁴⁶. Достовалов демонстрирует этим примером легкость любых политических разворотов при непривычке и неспособности массы офицеров мыслить политическими категориями.

В дальнейшем поиски нового типа руководящего лица стали одной из важных задач политической мысли. Об этом писал в своем эссе, подготовленном в заключении, и такой выдающийся мыслитель, как о. П. Флоренский: «Никакие парламенты, учредительные собрания, совещания и прочая многоголосица не смогут вывезти человечество из тупиков и болот, потому что тут речь идет не о выяснении того, что уже есть, а о прозрении в то, чего еще нет. Требуется лицо, обладающее интуицией будущей культуры, лицо пророческого [склада]. Это лицо, на основании своей интуиции, пусть и смутной, должно ковать общество. Ему нет необходимости быть ни гениально умным, ни нравственно возвышаться над всеми, но необходима […] гениальная воля,  – воля, которая стихийно, может быть даже не понимая всего, что она делает, стремится к цели, еще не обозначившейся в истории. Как суррогат такого лица, как переходная ступень истории появляются деятели вроде Муссолини, Гитлера и др. Исторически появление их целесообразно, поскольку отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и подобных предрассудков, поскольку дает намек, как много может сделать воля. Но подлинного творчества в этих лицах все же нет, и надо думать, они – лишь первые попытки человечества породить героя. Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели. Все права на власть […], избирательные, (по назначению)  – старая ветошь, которой место в крематории. На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему новую культуру, есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает название божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества»⁴⁷. В очень близких выражениях писала и передовая статья газеты Русского зарубежья «Русский стяг», которую издавал один из командиров полков в Саратовском корпусе генерал-майор П.В. Черский[1]1
  Черский Петр Васильевич (1877–1939)  – из семьи священника Смоленской губернии. Окончил духовную семинарию и Одесское пехотное юнкерское училище. Участник Великой войны. На 1916 г. полковник 403-го пехотного Вольского полка, затем командир 414-го пехотного полка. Кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени (1917). Командовал бригадой Сводной пограничной дивизии. В Саратовском корпусе командовал полком. Во ВСЮР командир бригады 34-й пехотной дивизии, генерал-майор. В эмиграции в Югославии.


[Закрыть]. Газета провозглашала лозунг «Вера Православная, Царь Самодержавный, Россия русская» и предлагала в редакционной статье следующую декларацию: «Придет час, и мы выдвинем из рядов наших русского Муссолини, еще более великого силой духа и твердостью убеждений, чем его итальянский предтеча. Эпоха вероломного разрушения и головокружительных падений требует для воссоздания всего нами утраченного уже не людей, а легендарных титанов седой древности. На глазах наших происходит современная переоценка ценностей, крушение еще недавно модных политических доктрин и возвращение к старым испытанным идеалам человечества. Выродившаяся аристократия крови уступает свое место нарождающейся аристократии духа, а безбожного и преступного „героя дна“ медленно сменяет средневековый „рыцарь без страха и упрека“». Нет места соглашательству, нужно в принципиальных вопросах быть монархистом больше, чем сам король,  – так продолжал свою мысль автор редакционной статьи. В редакции газеты состоял известный поэт-монархист С.С. Бехтеев⁴⁸. О Черском вспоминал соратник генерала Я.А. Слащова полковник М.В. Мезерницкий: командир Таганрогского полка «выгнал вон г.г. помещиков», явившихся к нему предлагать деньги за помощь в возвращении разобранного крестьянами скота⁴⁹. Н.А. Раевский описывал подобную сцену с участием А.В. Туркула. Офицеры, выдвинувшиеся в боевом отношении в Гражданскую войну, отнюдь не были реставраторами и старались искать новые пути национально-государственной консолидации. Большевики годами боялись «красного Бонапарта», члены НТО строили надежды на условном «комкоре Сидорчуке», который выдвинется в нужный момент.

Один из новых типов командиров – КФ. фон Шальбург, принадлежащий как к датской, так и русской национальной традиции. Недавно вышел русский перевод монографии об этой интересной фигуре⁵⁰. Он с воодушевлением принял идею «крестового похода против коммунизма» и погиб в рядах датской части войск СС. Оставляя в стороне его политические пристрастия, отметим парадоксальные сочетания личных качеств: худший в военном училище, по отзывам училищных офицеров,  – не имел данных, чтобы стать офицером, и в то же время хороший товарищ, со вкусом к военной педагогике, умением завоевывать симпатии и влиять на сослуживцев. По всей Европе после Великой войны появлялись лидеры, которых трудно было представить в респектабельном мире XIX столетия. Напротив, даже временами имевшие мощный политический вес в 1920–1930 гг. фигуры старшего поколения, как французский аристократ полковник Ф. де ля Рок, фактически оказывались в стороне и – не могли, не решались, не считали возможным – реализовать свой политический и военно-политический потенциал.

Революция и гражданская война в России раньше и острее всего поставили вопрос о завоевании «масс».

На протяжении Гражданской войны сформировалась военно-политическая культура вожаков, «полевых командиров». Немногие из них, как А.С. Антонов, выросли в политические фигуры. Для большинства остальных судьбой была гибель в бою или расстрел. Изучение корпуса вожаков, просопографический анализ этого массива представляют собой важную научную задачу.

В годы Гражданской войны даже крестьянский голос в крестьянской России часто звучал фальшиво, так как представлен был не крестьянами. Показательно, что анархисты-«набатовцы» – адепты строительства свободного района – легко бросили в феврале 1920 г. разбитого Махно в пользу советской власти и так же легко вновь засобирались к нему весной, когда появилась надежда на территорию, которая позволила бы продолжить эксперименты с бесклассовым обществом⁵¹.

В Симферополе в 1920-м выходила газета «Крестьянский путь», орган врангелевского Крестьянского союза. 15 августа вышло 1-е приложение к 3-му номеру, посвященное волостному земству. В этом приложении опубликована «Декларация учредителей Крестьянского союза России». Союз возник в июне 1920 г. в Крыму как символ переориентации с защиты «собственников» на обслуживание трудового крестьянства. Соответственно, структуры Всероссийского союза земельных собственников сошли на нет. Эта тема подробно рассмотрена В.Ж Цветковым. Среди активистов Союза – А.Ф. Аладьин, «атаман Искра», очевидно, заочным порядком, профессор П.Р. Слезкин. В любом случае это не крестьянская и даже не очень «околокрестьянская» публика, в отличие от активистов Крестьянского союза 1905 г. Создать крестьянский союз было несложно, посильно даже не без успеха начать аграрную реформу, но действительно опереться на заинтересованное крестьянское участие в этом было трудно. В эмиграции же иногда рождались просто политические фантомы на «народную» тему. Группа С.С. Маслова издевательски писала про фантазии по поводу мифических подпольных «крестьянских союзов» в России, о которых периодически сообщала правая зарубежная пресса⁵².

В русской революции и гражданской войне многие деятельные фигуры на разных сторонах противостояния искали и находили новые пути к сердцу массового человека. Возникали новые способы коммуникации, новая эстетика командования и руководства, мотивирования и контроля. Подобные проблемы после окончания Великой войны были общеевропейскими и порождали новые политические практики.

Германский фактор в Поволжье

Фотография блестящего византиниста Федора Успенского рядом с черепом императора Алексея Комнина в Трапезунде из журнала «Нива»⁵³ может презентировать собой победный, цивилизационно оправданный, но несостоявшийся исход Великой войны для России. Напротив, крушение Российской империи, а затем и революционный выход РСФСР из войны создали для Германии много точек приложения усилий в собственных интересах в рамках продолжавшегося мирового противостояния.

На протяжении войны сюжет с российскими немцами находился в фокусе общественного внимания. Отнести соображения о наличии «внутреннего врага» целиком на счет «черной легенды» вряд ли возможно. После десятилетий интриг и загадок вскрылся «немецкий след» в гибели «Императрицы Марии» в 1916 г. Обоснованно предполагается участие немецкой агентуры в избиении офицерских кадров Балтийского флота в Гельсингфорсе, Свеаборге и Кронштадте в первые дни после отречения императора Николая II. Пожары на Малой Охте в августе 1917 г. с гибелью огромных артиллерийских запасов были не первыми событиями такого рода, и в прессе высказывались соображения о том, что горят исключительно заводы, работающие на оборону и принадлежащие иностранным подданным. Оставляем за скобками историю поддержки большевиков и других разрушительных сил.

Соответственно, инициативы по борьбе с «немецким засильем» также в 1915–1916 гг. обрели организационные очертания. Состоялись массовое выселение сотен тысяч немецких колонистов Привисленского края и Волыни, экспроприация немецкой собственности, встал вопрос о выселении поволжских колонистов и т. п.⁵⁴ С развитием оппозиционного и революционного движения германская ориентация – реальная или мнимая – начала ассоциироваться с «темными силами» вокруг престола, изменой и попытками сепаратного мира.

Революция в своем стремительном развитии выводила на поверхность многие русско-немецкие сюжеты и создавала новые. Ситуация менялась очень быстро.

Генерал А.Е. Эверт рассуждал в дневнике 2 (15) апреля 1918 г.: «За последнее время немцы все одерживают успехи. Англичане вытесняются и, по слухам, уже вместе с бельгийцами садятся на суда, обсуждается вопрос возможности высадки немцев на территорию Англии. Это, конечно, более чем трудно выполнимо, если только английская армия окончательно не разложится. Во всяком случае, если англичане вытеснены, французы не в состоянии вести войну самостоятельно, и, следовательно, мир приближается, вероятно, за счет России, и немцы властители мира»⁵⁵.

Крушение русского фронта, смена политической власти, а затем и Брестский мир открыли новые возможности использования политических, инфраструктурных, людских ресурсов разного происхождения. Достаточно вспомнить чехословацкие, югославянские, польские формирования под разными государственными флагами. Сравнительно немногочисленных германских военнопленных, всего в пределах 200 000 человек, русские власти отправляли в тыловые округа, в Сибирь и Туркестан. Пленные также становились значимым ресурсом. Продвижение германских войск на территорию украинских губерний, Дон, в Крым и т. д. формировали для Германии пространство новых возможностей на Востоке. В условиях последней большой кампании на Западе данный сюжет оказывался критически важным.

Объективно существовали две логики развития событий и, соответственно, поведения политических акторов – мировой войны и разворачивавшейся в России Гражданской. В историографии это явление вызывало как заблуждения, так и сознательные манипуляции фактами. Наиболее известная из последних – идея «похода 14 держав» против Советской России.

Весной – летом 1918 г. для советской власти действительно важным оказался Е(арицын, державший связь между многочисленными северокавказскими красными формированиями и центральными районами. Пафос удержания Царицына стал одним из основных сюжетов русской гражданской войны. В тени «героической обороны Царицына» оказался губернский Саратов. Он также летом 1918-го оказался важной точкой на карте, но не столько русской Гражданской войны, сколько Первой мировой в ее послебрестском виде.

Донцы брали Царицын в интересах защиты Донской области и выхода к Волге. Казачье руководство смотрело на эту задачу с позиций молодой донской государственности. К.К. Мамантов самочинно сформировал Царицынский округ ВВД из саратовских и астраханских территорий. В логике совместной с добровольцами борьбы город становился крепкой базой со 100-тысячным населением и мощными военными заводами. К тому же появлялся выход на одно из весомых, сплоченных и зажиточных меньшинств обширного края – немецких колонистов. В логике же Германии куда более важным оказывался Саратов, бывший одним из пунктов на пути в Туркестан, помимо возможности опоры на многочисленных волжских колонистов.

Саратов имел несравнимо более развитую сеть коммуникаций, чем Царицын, в том числе с заволжским Уральском. Саратов – это значительная перевалочная база, внушительные мукомольные и элеваторные мощности. Связь с самарским берегом давала дополнительные возможности эксплуатации хлебного края. Так, пристань Балакова по оборотам была сопоставима с самарской.

Важным ресурсом выступал волжский водный путь. Летом 1918-го появились Вольская и Волжская красные флотилии, Речная флотилия у Комуча. Царицын оставался красным, но владение Камышином и Саратовом могло создать новые возможности для боевого и иного взаимодействия антибольшевистских сил, которые бы двигались с юга и севера по волжскому направлению.

Кратчайшее расстояние между Вольском и Камышином, ставшими крайними точками продвижения на саратовском направлении антибольшевистских сил (Народной армии в сентябре 1918 г. и войск Донской армии в октябре 1918 г.),  – 258 километров, при характерном для Гражданской войны в России пространственном размахе совсем не много. Именно это подталкивало современников к вопросу: отчего антибольшевистские силы не объединили свои действия летом 1918 г.? Так или иначе, в отличие от громадных пространств Урала и Сибири, на которых советская власть пала летом 1918-го в считаные недели, в Поволжье так не случилось. Можно предполагать, что одним из решающих факторов оказались две сотни немецких колоний Самарской и Саратовской губерний, предусмотрительно организованные большевиками в первую «советскую» автономию. Колонии объективно являли собой национально солидарный хлебный край, который довольно аккуратно осуществил у себя революционные изменения и был склонен замкнуться в условиях развала и неопределенности в стране. В 1919 г. единственный раз был опубликован очерк Б. Пильняка «Не русский дух – не Русью пахнет», навеянный агитационной поездкой в Немкоммуну. Автору бросились в глаза совершенно не соответствовавшие окружающему революционному ритму основательность и обособленность немецкой волжской жизни: «Кругом революция, вокруг нас контрреволюция,  – о чем я пишу, когда через контрреволюцию никуда, ни в какую Европу не попадешь?! Где это можно найти такой в России пароход, который отходил бы вовремя, такой народ, который бы не обалдел, спал бы после обеда и не то чтобы матершинил, а вообще не разговаривал?! А я вот нашел. Я – в трудовой коммуне немцев-колонистов Поволжья…» Показательно, что удивлялся литератор – сам русский немец по происхождению.

Российские немцы в последние десятилетия привлекали пристальный интерес исследователей. Между тем до известной степени в тени остается вопрос: насколько они в начале XX столетия «российские» и насколько «немцы»? Германские колонисты поколениями жили закрыто, чему способствовала и сословная обособленность. Отметим, что в период существования империй государи выполняли свои функции не только как правители, но и как носители цивилизационных векторов. Для мусульман, не только российских, была понятна фигура «белого царя». В домах австрийских славян бывали портреты российских императоров. Так же и российские немцы-колонисты понимали Германию как свою первую (или возможную) родину. Возглавлявший Саратовское охранное отделение А.П. Мартынов в гостях у чиновника по фамилии Шульце увидел привычный альбом с фотографиями и на первой странице, как полагается, портрет императора – однако же императора Вильгельма. Между тем этот чиновник занимал ответственную должность правителя дел губернаторской канцелярии⁵⁶.

Подробности этого мироощущения могут стать предметом самостоятельного изучения. Долгое время сохранялось тяготение к сохранению двойного подданства. Колонисты, особенно из сравнительно недавних переселенцев, могли отправлять сыновей отбывать воинскую повинность именно в германскую армию, выводя их из-под присяги русскому императору и на будущее.

В условиях же государственного распада имперское пространство неизбежно создавало субъектов военно-политического участия как из чужих игроков, так и из своих, актуализирующих сословные, культурные, этнические и иные характеристики. Местничество и сепаратизм стали ведущей характеристикой революционной эпохи. Они стали оборотной стороной имперского и сословного устройства России.

Крушение Российской империи и общеевропейский революционный кризис давали простор для самых смелых империалистических или реваншистских проектов. Любые правительства, возникавшие на территории Российской империи, эвентуально или актуально могли становиться точками приложения сил Германии. Равно и сами молодые государственные образования пытались нащупать линии союзничества и поддержки. Период от Общедонского восстания мая 1918 г. до октября 1918 г. являет собой время возможностей выстраивания прогерманского военно-политического контура, в котором роль Саратова и волжских колонистов видится неизбежно значительной. В свою очередь, Советская Россия с начала марта 1918 г. до ноябрьского крушения Германии жила в логике Брестского договора, с одной стороны, и ожидания мировой революции, прежде всего в той же Германии – с другой.

В наиболее немецком Камышинском уезде были следующие округа колоний: Норкский, Сосновский, Каменский, Усть-Кулалинский, Иловлинский. Иловлинский – позднейший, он отчасти и будет захвачен интересующими нас событиями. В начале XX столетия до половины населения Камышинского уезда состояло из колонистов. Поволжские немцы почти исключительно оставались в орбите советского владычества. Это отличает их судьбу от судеб многочисленных колонистов Новороссии и Крыма.

Дон в атаманство П.Н. Краснова стал быстро и успешно строить сословную государственность в сфере германского влияния. С первой декады июня 1918 г. на средней Волге возникла «демократическая» государственность Ко муча, союзная Чехословацкму корпусу, признанному частью французской армии, и выраженно антантовской ориентации. Во Втором Кубанском походе росла Добровольческая армия, которая по итогам ожесточенных боев середины августа получила наконец свою столицу – Екатеринодар. А.И. Деникин проявил крайнюю нетерпимость к германцам. Негодовал, например, что И.А. Поляков в приказе Задонскому отряду на овладение Батайском указал, что правее будут действовать германцы, а левее – отряд полковника П.В. Глазенапа, и требовал уничтожить это распоряжение, хотя бой, и успешный, уже состоялся за три дня перед тем⁵⁷.

Возникавшая на руинах общей имперской жизни и в условиях продолжавшейся Великой войны реальность новых государственных образований разрывала даже партийное единство. Появились не только левые и правые, но также красновские и деникинские кадеты⁵⁸. Насколько смешивались понятия в данной обстановке, демонстрирует удивительная фраза о чехословацких войсках в России из бюллетеня отдела информации Ставки главного командования союзными войсками в России от 15 августа 1918 г.: «Опираясь на поддержку сначала донских, а затем волжских казаков, они численностью несколько десятков тысяч направились в Сибирь»⁵⁹.

Эскалация Гражданской войны с неизбежностью повышала значение Поволжья, которое быстро оказалось одним из наиболее активно оспариваемых враждующими сторонами регионов. В условиях чехословацкого мятежа и первых союзных высадок на Севере и в Приморье Волга становилась гипотетической линией нового антигерманского фронта, с одной стороны, и очевидным операционным направлением с юга на ставшую большевистской столицей Москву – с другой. Борьба на линии Волги естественным образом ставила в повестку дня координацию или объединение сил на очевидной транспортной артерии. Таким образом и возник сюжет о выборе приоритетных направлений Добровольческой и Донской армий весной – осенью 1918 г.

Идея прихода Добровольческой армии на Волгу, под Царицын, наталкивалась на узел противоречивых ориентаций. Данная проблема стала одной из ключевых для определения позиций русского офицерства, а значит, и исхода Гражданской войны⁶⁰. Делая упоминавшийся ранее разбор перспектив волжского операционного направления, полковник А.А. Зайцов отметил благоприятные для белых настроения Саратовской губернии «с ее немецкими колонистами»⁶¹. Вопрос о роли Царицына в кампании 1918 г. был недавно вновь рассмотрен А.С. Кручининым. По его мнению, атаман П.Н. Краснов пытался использовать силы Добровольческой армии для решения своих региональных задач, что неизбежно вело к германской ориентации⁶². Думается, смещение фокуса внимания с Царицына на Саратов открывает новый масштаб рассмотрения и проблемы ориентаций, и вопроса об операционных направлениях.

На IX Совете ПСР (июнь 1919 г.) говорилось, что инициатива взятия Казани вопреки приказам Главного штаба и решению Комитета взять Саратов принадлежала Лебедеву вместе с Каппелем, Степановым и Фортунатовым. В свою очередь, падение Казани через месяц имело «огромное губительное значение для демократии» на сентябрьском совещании в Уфе. «Направление на Саратов было решено и из стратегических, и из политических соображений… Только взяв Саратов, можно было устранить вечную угрозу Уральску и висящую над линией Самара – Сызрань – Николаев. Настроение Саратовской крестьянской губ., самостоятельно переходившее в восстание во имя Уч. собрания, было таково, что взятие Саратова, несомненно, повлекло бы за собой и всеобщее крестьянское восстание, создало бы мощные кадры демократической Народной армии и т. д. Саратовское направление было решено… и отменено указанными лицами, надеявшимися быстрее добраться до Москвы… и сорвавшими в конечном счете великое дело Комитета»⁶³. Н.Н. Щепкин же в Москве размышлял в письме Н.П. Астрову 13 декабря 1918 г. о том, что Директория и «Учредилка» отнюдь не представляли собой единства (видимо, еще не зная о колчаковском перевороте), и первая «была бы рада освободиться от У. без шума и истории»⁶⁴. Южное направление для Комуча оказывалось главным. Интересно, что В.М. Чернов, лидер ПСР, отправился в Самару через Саратов и провел в красном Саратове, бывшем городом его детства, немало времени, ожидая, очевидно, его падения, и лишь затем «прорвался» на пароходе в Самару.

В.О. Каппель собирался бить далее вверх по Волге на Нижний Новгород⁶⁵. Однако сил не хватало не только на следующий результативный бросок, но и для устойчивой обороны в окрестностях Казани. Заложенный на скорую руку Казанский корпус сформировать не удалось, несмотря на громадный исход из Казани сочувствующего населения. В то же время взятие Саратова силами Народной армии трудно представить иначе как с участием бригады В.О. Каппеля. Рассмотренный нами пример⁶⁶ демонстрирует, что даже в самом благожелательно настроенном к белым районе (Павловка Хвалынского уезда) организовать местными силами новые боеспособные части Народной армии не представлялось возможным. Сосредоточение же на одном направлении обоих сильных отрядов – Махина и Каппеля – позволяло бы надеяться на оперативный успех при условии поддержки местными жителями.

Другим вариантом решения поволжской проблемы для белых становилась опора на Дон и его армию.

Саратов находился в окружении казачьих войск. В непосредственном соседстве – верховые округа Донской области, вдоль Волги – немногочисленные астраханские станицы и хутора на территории самой губернии, за Волгой – сплоченное Уральское войско и в небольшом отдалении – куда более многолюдное Оренбургское. Все казачьи войска, кроме астраханцев, рано заявили о своей государственной позиции и не признали власть Совнаркома. В первые месяцы установления советской власти именно это соседство питало внутреннюю войну. Первые красные формирования возникали в борьбе с казаками Хоперского округа, в двух походах импровизированной Красной армии на Астрахань и на Уральск, в разоружении возвращавшихся с фронта эшелонов оренбургских и уральских казаков.

Обратимся к судьбе колонистов на раннем этапе Гражданской войны.

Сравнительная замкнутость немецкой жизни отразилась и в источниках, включая мемуарные. Общая картина, например, по Камышинскому уезду Саратовской губернии распадается на «русскую» и «немецкую» составляющие. При этом события весны – лета 1918 г. вообще плохо отражены в источниках из-за смены властных структур и крушения делопроизводства. Таким образом, возникают серьезные информационные лакуны как раз по тому периоду, когда Германская империя была еще полноправным и мощным международным игроком. Эти лакуны отчасти заполняются воспоминаниями немецкого населения. История немцев Поволжья в раннесоветский период нередко видится авторам как история Трудовой коммуны, а затем Республики немцев Поволжья, что отнюдь не одно и то же. Такой подход демонстрирует ведущий специалист по теме А.А. Герман. При этом богатая историография истории российских немцев склонна видеть трагическую участь колонистов в пореволюционные годы, но не акцентировать внимание на политической субъектности колонистов в тот или иной момент времени.