Текст книги "Курятник. Вторая часть продолжения романа «Сын Президента»"

– А мы посмотрим. В конце концов есть множество фотографий… Его профайл в социальной сети…

– Тоже мне доказательство. Рассмешил по полной программе, – улыбнулась Ирина Иосифовна, – никто не воспримет твои обвинения всерьез. В точности до мелочей повторится ситуация, когда ты не поверил в болезнь моего сына. Это сейчас я могу ткнуть тебя носом в его историю болезни. И может быть он был бы жив.

– Господи боже! – воскликнул Андрей, – прекратите этот бесплатный цирк! Арсений жив, он называет себя Германом и мнит орудием господа и мщения! Только я его знаю слишком хорошо, так как спал с ним в одной постели пять лет! Я изучил его от и до. Лучше, чем кто-либо другой!

– И за это выбросил на помойку как надоевшую игрушку, ага.

– Но он жив!

Ирина Иосифовна сдержала в себе бранное слово и потому постаралась подобрать слова покорректнее:

– Прекрати себя обманывать. Самому то не противно?

– А вам? Приятно подыгрывать сыну и строить из себя безутешную мать, потерявшую единственного любимого сына?

– Кстати, а как там твоя мама? Виолетта же ей все рассказала? Инна Васильевна, наверное, тебя с распростертыми объятьями приняла в больнице и сказала что-то из разряда: «Сынуля, ты сделал так, как я тебя учила. Мой милый, настрогай мне внуков, а на этих ненормальных забей. Они не были твоей семьей…» В жизни в такое не поверю. Мое досье говорит о твоей мамочке совершенно обратное. Не примет такую жуть женщина, которая сама семь лет прожила с двумя детьми одна.

– Ваша правда…, – Андрей и не заметил, как вектор беседы сместился в сторону.

– Вот иди и подумай над этим. И поскольку ты отказался от отгула, разберись с бетоном на Гидростроителе…

Андрей вернулся на свое рабочее место и все там показалось ему чужим и неродным. Достигнутый уровень чиновничьего успеха стал казаться отвратительным, и заниматься этим идиотским бетоном не было никакого желания. Она меня все равно не уволит, – думал он, – и не буду я прыгать под их дудку. Тоже мне нашли идиота. Не хочу и не буду стелиться по заказу этих уродских блатных толстосумов.

И Андрей Ефремов не глядя подписал акт приемки марки бетона детского садика на двести мест в микрорайоне Гидростроитель…

* * *

Герман Соловьев вернулся в свою ультрасовременную квартиру ближе к восьми часам вечера. Дом, как и обычно, ждал его светом террариумов и приятной расслабляющей обстановкой. Быстро разбросав на блюде куриное филе с картошкой и луком, залив его сметаной с томатом и кленовым сиропом, он забросил это адское месиво в духовку. После чего расположился перед ноутбуком и углубился в свои записи. Долго эта идиллия не продлилась. В домофоне раздался сигнал и пришлось открыть. Это был Саша Волков, на удивление один:

– Что это сегодня было, черт возьми, – возмутился он, – я сижу на семинаре, примерный такой ученик, и тут мне звонит ЭТО и жалуется, что мы детям спать мешаем, а ее непосредственный руководитель не производит на нее впечатление адекватного и должен быть уволен!

– А что ты хотел от техперсонала бывшего детского центра творчества? Там же только такой хлам и оседает. Который приучен с рождения стучать налево и направо, по поводу и без оного! Она уже подписала заявление об увольнении, и скорее всего, я скоро получу еще несколько от тех, кто привык кормиться стукачеством, – ответил Герман рассмеявшись и предложил Сашке пройти в комнату.

Когда они устроились в удобных креслах, Герман предложил Волкову змею, но тот отказался:

– Нет, спасибо. Я их боюсь.

– И зря. Они тебя боятся не меньше. Если не больше!

– Все равно мой ответ нет.

– Не настаиваю, – ответил Герман и с улыбкой спросил, – что ты ей такого сказал, что она сидела там такая, словно ее накормили по самые уши отборными фекалиями?

– Я просто поговорил с ней жестко, с точки зрения действующего законодательства.

– Это как?

– Сначала я спросил ее, делала ли звонившая зафиксированный замер шума и превышал ли он допустимую норму? Потом, когда в трубке раздалось нечленораздельное мычание, напомнил, что согласно порядкам и законам, в Озерске до 23 часов допустимо шуметь, проводить массовые мероприятия, вечеринки и тому подобное. В ответ снова было мычание. Ну и тогда я пустился в допрос на тему того, что за женщина, каков ее социальный статус и так далее.

– И каков итог?

– Ну она сама по своей глупости ляпнула, что женщина одинокая, ей мешают спать. На это я заявил, что если она спит в двенадцать часов дня, то спрашивается, что же она, такая одинокая, делала ночью. А если у нее окна деревянные, через которые она за сто метров слышит музыку, то почему ей, болезной, некому их поставить. Ага. Значит ни детей, ни, соответственно внуков нет, – продолжал загадочно Сашка, – следовательно это пустое, никуда не проросшее семя. Налогов платит кот наплакал, работает сторожем на фабрике по производству противозачаточных средств, которыми никогда не знала, как пользоваться. Итак, внимание вопрос, а является ли подобный индивидуум нашей целевой аудиторией, чтобы мы волновались на тему того, что каким-то образом ее беспокоим?

– Разумеется нет! – ответил Герман.

– Вот я ей сказал примерно то же самое. В ответ последовало мычание с бульканьем. А потом, ты знаешь, я сказал, что она может считать себя уволенной и я сам позвоню тебе и сообщу это, так как мне совершенно не нужен работник не умеющий решить такую, в принципе, несложную проблемку.

– Вот никогда таких людей не понимал, – возмутился Соловьев, – что за манера? Зачем жаловаться, когда тебе одному плохо, и при этом десятерым хорошо? Почему в маршрутке должно быть окно закрыто, потому что одной тупорылой дуре холодно? Почему десять человек должны ходить и говорить шепотом, когда одной ненормальной в первом часу дня приспичило лечь спать! Что за обратный эффект? Ведь это не основное общественное мнение, а просто выжимки тех, кто умеет жаловаться и зудеть, словно порция красного перца в заднице. Откуда такой хлам берется в принципе?

– Ты меня спрашиваешь? Я не знаю, что это, как это лечить и как с ними бороться! Ну исключая моменты, когда ты находишься в моем статусе и канонизирован де-факто всей этой командой придурков.

– Им не вынешь мозг и не отформатируешь его. В конце концов – тишины ей нужно. Это как же нужно не ценить свою жизнь, чтобы так добиваться тишины, которой в достатке будет после того, как жизнь закончится!

– Мне не понять, – ответил Сашка, – судя по запаху, у тебя в духовке готовится нечто восхитительное.

– Именно!

Так разговор был перенесен за обеденный стол, где Герман и Сашка быстро расправились с курицей, и президентский сын высказался о кулинарных способностях Соловьева:

– Это весьма недурно. Когда Регина выйдет из больницы, ты ей дашь этот рецепт. Интересное блюдо.

Освещение моргнуло и за окном сверкнула молния, раздался гром. Его звук гулко отразился на комнате, стекла террариумов осторожно задрожали. По комнате пронесся романтический ветер, который слегка качнул люстру… Стало тихо.

– В нашем городе это природное явление становится нормальным явлением, – сказал Сашка, – так что я побегу, чтобы успеть домой к девяти.

– Верное решение, – заметил Герман, – а я вернусь к своим записям. Надо к завтрашнему дню все скорректировать. Завтра, кстати, заглядывай в штаб. На завтра новичков много записалось. Глядишь, присмотришь себе кого…

– Увольте, – ответил Сашка, – мне хватает однокурсниц в университете, которые носятся за моим статусом.

– Почему ты так в этом уверен?

– Я это знаю.

Волков-младший удалился, оставив Германа одного. Но вернуться к компьютеру надолго не получилось. Очередной звонок домофона отвлек от работы и пришлось открывать. Это была Таша, которая изменила своему принципу всегда вести себя спокойно и сдержанно. Наоборот, она всерьез нервничала и была на грани паники:

– Откуда ты узнала мой адрес? – изумился Герман.

– Ирина Иосифовна дала. Ситуация не самая приятная. Я очень беспокоюсь. Таисия Николаевна все еще не отвечает на звонки, – сказала она.

– Домой звонила? – спросил Герман.

– Да, разумеется. Муж сказал, что она не появлялась со вчерашнего дня.

– Что? А он то куда смотрел, когда она дома не появилась?

– Его самого, – пояснила Таша, – не было дома до сегодняшнего вечера. Он не стал уточнять причин.

– Восхитительно, – всплеснул руками Герман, – я, конечно, знал, что у нее дома все совсем плохо, но никак не думал, что настолько. Ты в полицию обращалась?

– Меня отфутболили! Сказали, что сорока восьми часов не истекло, потому извините.

– Идиоты, меня всегда добивала эта позиция полиции. Ну как так можно. Ведь тот, кто исчез, на двадцать третий час исчезновения может быть жив, в то время как на сорок восьмой уже будет мертв.

– Молчи! И даже думать такие вещи не смей!

И тут их не начавшуюся перепалку благополучно сорвал звонок в дверь

– Кто это? – испугался Герман, – да еще и без звонка в домофон!

– Не знаю, – ответила Таша.

– За тобой не следили? Ты на такси ехала?

– Нет… На метро…

– Прекрасно. Спрячься.

Таша последовала требованию Германа и ушла в спальню. Соловьев открыл дверь. На него смотрели мокрые от слез, красные глаза Андрея Ефремова:

– Арсюша, – он бросился к Герману и обнял его, – прости меня умоляю. Я хочу остаться с тобой. Прости мне все обиды и предательство, что я совершил.

И тут внутри Германа очнулся Арсений, который был готов выскочить и все испортить.

А в тот же момент кто-то нашел в газете очень интересный рецепт из курятины…

21. Хорошая ложь

Я вижу голубую гладь озера

И того ребенка, что был сыном, и остался на том берегу

Я просто закрою глаза и забуду

Это будет прекрасной ложью для нас обоих

И представляю себе мрачно голубое небо

Я приглашу тебя тогда

Когда пойдет дождь, что смоет все грехи

Current Music – Ultra bra – Poika vuoden takaa

Нежная бежевая жидкость искрилась в дорогом бокале богемского хрусталя. Эмма Крысулина смотрела на фужер и в одиночестве наслаждалась своей локальной победой. Взрыв на атомной электростанции (которая на самом деле была банальной атомной бомбой) отвлек журналистов от происходящего в парламенте и помимо вожделенного закона о гей-пропаганде, были приняты еще более вопиющие законы об ужесточении трудового законодательства, отмены льгот для Крайнего Севера и секвестра пенсионного фонда на 50%. История умалчивает о том, как сильно могли ударить по семейной политике эти веселые законы, поскольку для Крысулиной альфа-задачей являлось продвижение ее закона, который создавался как опора и защита семейных ценностей. Вероятней всего, Эмма просто не знала, что множество браков в этой стране разлетались не потому, что один из супругов открывал в себе нетрадиционную ориентацию, а потому что в доме становилось нечего есть. Но о том, как ударит по семьям отмена северных надбавок и ужесточение трудового законодательства, Крысулина думать не желала, для этого в парламенте были другие комиссии, отвечавшие за экономику. Вопрос денег эта старая некрасивая женщина, жившая в фешенебельной квартире, считала скучным и невыносимо неинтересным. Настолько, что на обсуждениях в парламенте она засыпала или даже уходила прогуляться по магазинам, чтобы не слушать всю эту финансовую дребедень.

– Лиза, – спросила заплетающимся языком Крысулина свою верную помощницу, – почему ты не хочешь со мной выпить? Сегодня великий день. Я чувствую, что наконец-то отмщена. Неужели не будешь? Дорогое, европейское…

– Я никогда не пила алкоголь, – немного надменно ответила Оладьина.

– Даже ради нашей победы?

– Без разницы. Я в Новый год пью сок. Не считаю необходимым отравлять мой организм этой гадостью.

– Ничего ты не понимаешь, – Крысулина фирменным жестом алкоголика подхватила бутылку и налила себе полный фужер, после чего одним залпом все выпила, – настоящий напиток аристократии. Хоть ненадолго к ним приблизиться, – если бы депутата не окружали красоты ее очень дорогой квартиры, то могло показаться, что Оладьину ненароком занесло в какую-то забытую Летающим макаронным монстром пивнуху, в которую случайно привезли бутылку напитка, которая стоит как вся обстановка этого заведения вместе взятая. Взгляд осоловевших глаз Крысулиной напоминал свиной образ конченного забулдыги, для которого, в силу достаточной дозы высокого градуса, разница между дорогим шампанским и домашней брагой была незначительной. Именно до такого состояния и боялась опуститься Лиза, по этой причине никогда не брала ни капли спиртного и даже опасалась пробовать. Да что там пробовать, дышать боялась.

В голове у Оладьиной формировалась чудесная по своему составу каша. Одновременно принимая этот закон как свою личную победу, Лиза задумывалась над тем, что бы сказал на этот счет покойный Арсений. Его смерть была для нее значительным ударом и потому не отпускала в течение длительного времени. Оладьина и не подозревала, что объект ее обожания в этот момент находился на пороге своей квартиры, а на нем, подобно огромной спелой груше, свисал плачущий Андрей Ефремов. Внутри творилось непонятное действо. Арсений был давно готов простить своего возлюбленного, забыть о мести, поговорить с мамой Андрея, и чтобы все были счастливы. С другой стороны, обида за горькое разочарование и предательство была не менее сильной и тоже постоянно всплывала в голове. Ведь если один раз он уже сбежал, не оставив следа и изуродовав душу, то почему это не может произойти снова, когда мнение окружающих снова пересилит его собственное, которого по сути и не было как отдельного вещества. Было только одно, ужасное нечто, слепленное из пустых страхов, надуманных иллюзий, серых будней, размышлений и, что самое страшное, чужого необъективного мнения, основанного на бесчисленном количестве разнообразных комплексов и глупости. Оно как огромная бурая раковая клетка поселяется в разуме и блокирует любое проявление уверенности и человеческой индивидуальности, поражает центр человеческих эмоций, превращает человека в манекен, управляемый его собственным окружением. При этом такое управляемое животное воспринимается обществом как успешный, отзывчивый и настоящий человек. Но платой за такое отношение является полное отсутствие своего собственного, отличного от других, идущего вразрез с общепринятым, мнения. Такое существо по определению не может именоваться человеком, так как это неполноценное создание, управляемое извне. И чем скорее ты примешь внутрь лекарство от этой опухоли мозга, тем скорее станешь по настоящему свободным от чужого мнения и предрассудков…

– Прости меня, я умоляю, – заливался слезами Андрей.

И тут все-таки произошла победа одной из половинок Арсения. Савельев мягко отстранился от Ефремова и сказал спокойно:

– Я ничем не могу Вам сейчас помочь. Вы принимаете меня за другого человека, которым я не являюсь. По этой причине я прошу Вас покинуть мое жилище.

– Как ты можешь со мной так поступать?

А как ты сам поступил со мной, пока меня не было в городе? – про себя подумал Арсений, – почему если ты сам не оказался способным к состраданию, сейчас требуешь того же. С чего я должен позволять себе такую роскошь?

– Извините, но то, что вы требуете невозможно. Бесполезно требовать сострадания, когда его не заслуживаешь. Я не завидую вашей участи и ничего с этим сделать не могу. На месте Арсения я бы не простил Вас. Прошу, уходите. Я сейчас занят. У меня кормление змей.

– Змей? И ты будешь продолжать меня убеждать в том, что это не ты?

– Буду, – ответил Герман, – Арсений именно у меня и заразился этим увлечением. Еще вопросы есть или будете продолжать это блаженное нытье? Вам самому то не противно? Вспомните, что вы говорили, когда сам Арсений вел себя так же? Сравнивали его с бабой…

– Тут-то ты и попался, откуда это известно?

– К счастью, свидетелей вашего бесстыдства было предостаточно. Много кто все это знает. Уходите…

Герман закрыл дверь и посмотрел в глазок. Андрей, потерянный, с влажными от слез глазами, снял очки и стал протирать стекла. Немного поразмыслив он все-таки удалился с площадки. Герман вздохнул с облегчением и пошел в комнату. Там он обнаружил, что Таша не сидела в спальне, а подслушивала их разговор:

– Никогда бы не поверила, если бы сама не услышала. Как ты удержался от того, чтобы принять его и воцарить здесь очередную пошло романтическую радость?

– Чтобы ты меня обозвала тряпкой?

– Ну, – задумчиво протянула Таша, – назвать бы назвала конечно, но тебе же всегда было плевать на то, что говорят и думают другие, а ставил в вершину угла свой интерес.

– А если я сейчас, в большей степени, хочу отплатить ему той же монетой?

– Просто это совершенно не в твоем стиле. Ты же всегда планировал кучу страшностей, а потом просто прощал и все было как прежде.

– Значит, – задумчиво ответил Герман, – я изменился. Я же другой человек, у меня совершенно иное имя.

– Не перекручивай, – отмахнулась Таша, – внутри ты остался тот же. Вот я и удивилась. На самом деле я тут подумала, ты не хочешь подключить все свои семейные связи, чтобы подтолкнуть нашу полицию к поискам Суворовой.

– Женщина, – возмутился Герман, – если ты узнала мой адрес у мамы, то почему не додумалась к ней пойти с этим вопросом. Она же и есть носитель всех этих связей, будь они неладны.

– Ну как тебе сказать, – замялась Таша, – к твоей мамочке просто так не подкатишь. Да еще и с таким великолепным поводом.

– На пустом месте сочиняешь проблему! Ладно, посмотрим, что можно придумать, – ответил Герман и набрал телефон Ирины Иосифовны…

Утром следующего дня, когда Герман появился в штабе его ожидало неожиданное сообщение о том, что Александр Волков с утра прибыл в здание.

– Он беседует с какой-то молодой девушкой, она вроде хотела подать заявку на вступление, – пояснили ему.

Ненадолго забыв об осторожности Герман отправился в кабинет, где Сашка беседовал с… Мариной. Молодые люди, казалось, нашли то, что искали и уже вовсю смотрели друг на друга с нескрываемой симпатией. Еще немного и милая беседа была готова перенестись за столик «Дроссельшмайсерза», салатик, мороженое, потом билеты в оперу и далее по стандартному сценарию. До алтаря, влево, четыре шага и там будет вокзал…

Герман вошел в кабинет и сразу встретился взглядами с Мариной, у которой на лице отразилось легкое непонимание, после чего ужас. Девушка рухнула на пол без чувств:

– Марина, что с вами? – бросился к ней Сашка.

Герман быстро сориентировался:

– Переложи ее на диван, – он быстро подбежал и вместе с Волковым-младшим они перенесли Марину, – подними голову на подлокотник, и сбегай на вахту, принеси нашатырный спирт. У них должен быть.

Разумеется, у них нет. Они будут искать его минут двадцать, – думал Герман, – и у меня будет время все ей объяснить.

Сашка выскочил из кабинета так, словно бежал за волшебным эликсиром для принцессы. С ним все было ясно.

– Марина, – Герман стал хлопать девушку по щекам, – приди в себя.

Вскоре его старания увенчались успехом и сознание вернулось к ней:

– Как, – залепетала она, не открывая глаз, – как это возможно? Ты же…

– Все хорошо, – так получилось. Только меня теперь зовут Герман Соловьев, и я тебя очень прошу не выдавать меня.

Марина открыла глаза:

– Зачем этот маскарад?

– Я начинаю новую жизнь.

– И ради этого ты не помешал гибели Пашки?

– Я бы его не смог спасти, так как он находился под юрисдикцией собственной матери. Единственный, кто мог остановить этот снежный ком, это Андрей.

– И ради мести ты решил…

– Неважно, – пояснил Герман, – главное, что не следует Сашке говорить, что мы знакомы…

В этот момент в дверях появился Сашка с марлей и бутылкой нашатыря. Оказывается, эту ворвань было несложно найти в бывшем учреждении образования…

– Она пришла в себя, – сказал Герман.

Сашка подлетел к дивану так, словно у него за спиной неожиданно воспарили два очаровательных пушистых белых крыла. В дополнение к картине не хватало только короны и дорогого черного фрака. Герман даже поморщился, словно ему на нос упала часть пера из крылышек.

– Извините, – проговорила Марина, – я вас напугала. С утра голова болит, вот меня и вырубило.

Герман про себя расслабился и сказал:

– Я вас оставлю. Мне нужно отыскать Светлану Степановну и посмотреть варианты новых администраторов, так как старых мы уволили.

– Всех? – изумился Сашка.

– Ну как тебе сказать, – пожал плечами Герман, – та что тебе вчера звонила написала заявление. Но когда другие поняли, что жить благодаря тому, что будешь на других докладывать не получится, написали заявления. Так мы потеряли примерно восемьдесят процентов персонала. Но это не особо страшно, разберемся. На такие вакансии всегда очередь кандидатов. Есть из кого выбирать.

Герман пошел к двери и в последний момент снова посмотрел на Сашку. Сказочная картина продолжалась. Соловьев решил, что вмешиваться нет резона, старый сценарий в режиме повтора слишком очевиден и удалился.

Вечером Марина, выяснив у Таши адрес Германа приехала для разговора. Соловьев встретил ее со змеей на шее. Та, как обычно трещала и шипела, но потом успокаивалась и продолжала дрыхнуть. Скорее всего она наблюдала сон о парочке десертных мышек, которых ужасно хотелось заточить…

Герман предложил своей бывшей почти невестке немного дорогого китайского чая и спросил:

– Как у нас обстоит с романтическими отношениями с президентским сыном?

– На первый день, – заметила Марина, – неплохо. В постель затащить сразу не пытался и то, слава богу. Не хочу сглазить…

– Ты бы видела вас со стороны. Очень занимательно смотритесь, – Герман улыбнулся.

– Главное, чтобы дальше все было нормально. Он мне очень нравится. Живьем он оказался намного приятнее, чем в телевизионном исполнении. Но я хотела бы послушать, что ты скажешь о своих дальнейших планах. Андрей тебя видел?

– Да. Не далее, как вчера приползал чуть ли не на коленях прощения просить.

– И ты, конечно…

– Нет. Я его не простил. Более того, я даже до сих пор не признался ему, что это я.

– Погоди, – не поняла Марина, – но это же очевидно.

– И что с того?

– Не боишься, что у него сдадут нервы, или здоровье пошатнется?

– А ты забыла, как он не поверил в то, что это произошло со мной? Почему в данной ситуации я должен об этом беспокоиться.

– Это неправильно, – ответила Марина, – я, наверное, выскажу непопулярное мнение, но ты так его любил. Только из-за этого тебе стоит задуматься и простить его. Зачем таить злобу? Пока есть возможность что-то исправить, это надо делать, а не копировать его действия детально. Да, он поступил плохо, но сейчас раскаялся…

– Когда собрал кладбище. Конечно. Таша права, когда говорит, что я поведу себя как тряпка, если прощу его.

– Ой, – не согласилась Марина, – не говори глупости. У Таши было такое количество неудач, что она с ними уже смирилась. Все люди разные. То, что плохо лично для нее может для тебя быть вполне себе благом. Разве нет?

Герман серьезно задумался над этими словами и даже сделал для себя пометку насчет того, что при следующей встрече с Ефремовым он снова проанализирует и, может быть, примет иное решение. Сам же Андрей на время впал в особое состояние занятости, по уши окунувшись в работу. Из-за этого времени на личные проблемы не оставалось. Он приходил, падал на кровать и засыпал. На следующий день все повторялось.

Инна Васильевна Ефремова провела в больнице около недели, после чего вернулась домой. Там ей предстояло провести еще несколько недель, чтобы окончательно оправиться от двух подряд инфарктов. В результате второго женщину парализовало по левой стороне туловища. Инна Васильевна передвигалась в дорогом инвалидном кресле, но усидеть дома в первое время не смогла. В один из дней она попросила мужа отвезти ее в Озерск, для важной встречи. Ирина Иосифовна, когда узнала о предстоящем визите подстраховала Ефремову от встречи с сыном, отправив его на объект в строящийся район Лужок.

Когда Инна Васильевна въехала в кабинет Савельевой, Ирина Иосифовна поняла весь масштаб трагедии, которая произошла с женщиной. Перекошенное лицо, вытянутый в судороге рот и бешеное выражение лица. И взгляд… Глаза, единственное что у нее осталось человеческое. Они были переполнены болью и страданием. Наблюдавшая все это Ирина Иосифовна не смогла сдержать эмоций и у нее невольно вырвалось:

– Тоже жертва… Причем неясно кому больше повезло.

Инна Васильевна поняла суть сказанного и ответила. Голос ее подрагивал, каждый звук давался с усилием и шевеление рта, искажавшее гримасу ее лица, пугало:

– Мне рано умирать. Я должна сполна искупить свою вину за то, что совершил мой сын с вашим…

Савельева была почти на грани того, чтобы сообщить Инне Васильевне о том, что ее сын жив, что она не жертва, что масштабы разрушений в ее случае значительно меньше. Но не сделала этого. Какая-то невидимая сила удержала ее от безрассудства. Она решила пойти немного иным путем и убедить женщину в том, что она зря собирает все земные грехи на себя.

– Не говорите так, – сказала Ирина Иосифовна, – почему вы считаете, что должны искупить его вину. Разве вы его заставили сбежать?

– Я даже не знала о его ситуации. Но ведь именно под моим влиянием он совершил свой страшный поступок. И я воспитала его таким.

– В том, что вы его любили, ничего преступного нет. Как и в том, что вы говорили ему. Это было по незнанию. Не надо себя терзать за вещи, произошедшие не по вашей вине. Глупо уничтожать себя за грехи детей. Они уже достаточно взрослые для того, чтобы нести ответственность за совершаемые проступки. Возможно, вы недостаточно привили ему понятие ответственности. Не исключаю. Но в то же самое время, просто задумайтесь над тем, что за действия совершеннолетних детей, отвечать до старости бессмысленно! Да, вы его программировали. Но он живой человек, а не компьютер. Поэтому развитие идет так, как он то выбирает. И то, что ваша программа дала сбой и не привила ему банальные ценности ответственности не есть ваше упущение. Ваша вина значительно меньше, чем вы думаете…

– Я просто хотела попросить у вас прощения, только и всего.

– Мне вам нечего прощать…

– Но ваш сын погиб и это вина…

– Это вина вашего сына, но никак не вас. Вы же не стояли у него над душой и не убеждали напрямую в том, что его образ жизни беспорядочен или позорен. Я уверена, что нет, так как я вижу и чувствую, что вы любите сына. Вы бы поняли и приняли его сущность, признайся он вам в этом. Он уже не маленький ребенок и обязан понимать, что у взрослых свои обязанности и должен нести ответственность. Если она ему не дана, или атрофирована, то мне жаль его, жаль вас. Но держать зло на вас я считаю последним абсурдом. Поверьте…

Инна Васильевна посмотрела на Савельеву и из ее глаз заструились слезы:

– Как я вам благодарна за эти слова…

И в этот момент Ирине Иосифовне стало намного легче. Потому что она увидела, что в несчастных глазах Ефремовой стало немного меньше боли. Появилась надежда на лучшее…

* * *

Новый детский садик в районе Гидростроитель работал только вторую неделю. По причине своего привилегированного положения (район очень долго ждал открытия, сроки сдачи несколько раз сдвигались, жители активно писали во всевозможные инстанции пасквили о том, что строительство затянуто) персонал учебного заведения для дошкольников набирался из самых сливок городской педагогики. Все сотрудники, включая охранников, проходили особый очень сложный конкурс. Неудивительно, что все они, в дальнейшем, держались за эту работу как за последний шанс, после которого уже ничего не будет.

Помимо толпы, требовавшей срочного открытия и строительства, само собой находились личности, активно протестовавшие против открытия детского объекта. Движение возглавляла бездетная, катастрофически некрасивая старая дева, депутат местного самоуправления, Милена Белена. В силу того, что женщина патологически ненавидела детей, а садик строили прямо под окнами ее квартиры, то всю свою неуправляемую агрессию она выместила на факте, что часть жизненно необходимого объекта неожиданно задевала территорию природного заказника «Петраковский лесопарк». Поскольку хрупкая экосистема огромного леса (в котором тронутая депутат ни разу не бывала) могла серьезно пострадать от появления там детей, Белена начала писать письма во все возможные инстанции – от городского правительства до управления по защите прав больных хроническими кишечными инфекциями. В оборот был даже принят известный государственный сумасшедший – главный санитарный врач Большой Страны Геннадий Суходрищенко, которого, за глаза называли Главным санитарным СРАЧЕМ Большой Страны. Эта специфическая особа занимал свой пост уже лет десять и за это время он успел прославиться широкой линейкой маразматических запретов на разнообразные продукты питания, поступавшие из стран бывших ближайшими соседями Большой Страны. Молва успела приписать Суходрищенко любовь к запретам продуктов, которые вызывали у него стойкое и быстрое опорожнение толстого кишечника, медиками именуемое диареей. На самом же деле, ларчик открывался очень просто, все зарубежные поставщики продуктов питания или в принципе товаров, которые главный санитарный срач мог запретить (а он действительно только этим и занимался, заработав себе репутацию чокнутого и больного психопата), были вынуждены удовлетворить амбиции Суходрищенко в финансовом или сексуальном плане. Ходили слухи, что, когда пару лет назад врач пропал с экранов телевизоров на полгода, это было связано с тем, что один из южных поставщиков вина и минеральной воды нанял для Суходрищенко герпесную проститутку, которая через акт орального секса подарила дедуле незабываемые месяцы зрелищного и незабываемого лечения от венерической заразы.

С подачи двух десятков писем психопатки Белены, другой псих рванул на юго-восток города, чтобы разобраться в антисанитарных условиях, где строят злополучный детский садик. Однако, бесноватая депутат не учла того факта, что начальник строительства, обворожительная блондинка блестяще владела техникой ублажения. А именно тем, что сама Белена не просто не умела, а даже себе представить не могла в кошмарном сне. Получив свою порцию сладкой любви и бутылку дорогого вискаря, главный санитарный срач удалился со стройки довольный, потирая свое возбужденное и ублаженное достоинство…

Дошкольное учреждение отстояли в битве с ненормальной бездетной сукой, которая, по правде говоря, продолжала писать письма, требуя сноса здания. В конце концов двое неизвестных подожгли дверь ее квартиры и Белена задохнулась в дыму. И по неожиданному стечению обстоятельств именно в тот день в доме не работала ни одна камера слежения… Следователь местной прокуратуры быстро сдал дело в архив, так как психопатка, за время своего депутатства успела испортить жизнь и ему, но не будем о грустном.