Текст книги "Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем"

Культ Бабеля

Все, что связано с Бабелем, всегда было дорого для меня. В доме все годы после ареста царил его культ. Я собирала вокруг себя людей, которые были близки Бабелю, встречалась с его одесскими приятельницами – Лидией Моисеевной Варковицкой и Ольгой Ильиничной Бродской. Ближайшими моими друзьями стали Исаак Леопольдович Лившиц, друг Бабеля со школьных лет, его жена Людмила Николаевна и их дочь Таня.

Встречались нечасто, но переписывались постоянно с Татьяной Осиповной Стах, жившей в Киеве; она и ее муж Борис были друзьями Бабеля с давних, еще одесских времен. Их дочь Софья знала Бабеля с детства.

После ареста Бабеля мы постоянно общались с семьей родной сестры его матери, тети Кати. Она была замужем за Иосифом Моисеевичем Ляхецким, и они жили вместе с братом и сестрой Ляхецкими в одной квартире в Овчинниковом переулке. После войны в этой квартире поселился и приехавший с фронта племянник тети Кати по мужу, Михаил Львович Порецкий с женой Асей. И я, и Лида всегда считали эту семью родными нам людьми и испытывали постоянное с их стороны дружеское расположение.

Я уже писала о том, что неизменными моими друзьями были Юрий Карлович Олеша, Николай Робертович Эрдман, Вениамин Наумович Рыскинд и Семен Григорьевич Гехт. Из писательской среды эти четверо были единственными, приходившими в мой «зачумленный дом» задолго до реабилитации Бабеля. Со многими людьми я никогда не встречалась при его жизни, а после со всеми познакомилась: мне захотелось их видеть, чтобы о нем говорить. С сыном Бабеля Мишей увиделась сначала Лида. Поэт Евтушенко встретился с Мишей на юге и сказал ему, что знаком с его сестрой Лидией Бабель. Миша взял у Евтушенко наш телефон, позвонил Лиде и условился с ней о встрече. Лида мне рассказала, что Миша – художник-пейзажист, известный в Москве, и главной темой его картин является город. Ему удалось зарисовать множество уголков Москвы, часть из которых уже не существует. Однажды зимой я увидела из окна нашей квартиры, выходившей на Яузский бульвар, какого-то художника с мольбертом и попросила Лиду посмотреть в окно – не Миша ли рисует напротив нашего дома? Оказалось, это был он. Тогда Лида вышла к нему и сказала, что он может у нас погреться, пообедать с нами и оставлять свои мольберт и краски. Так я познакомилась с Мишей. Он принес мне показать свое свидетельство о рождении, принес напечатанный впервые в «Литературной газете» рассказ Бабеля «Закат» и несколько его фотографий, хранившихся в их доме. Миша мне очень понравился, и хотя у него нет прямого сходства с отцом, но я вижу много черточек и во внешности, и в манере держаться, напоминающих мне Бабеля. Мы редко встречаемся, но нежность к нему всегда со мной.

С дочерью Бабеля Наташей я познакомилась в 1960 году. Тогда в Москве проходила французская выставка картин, и Наташа со своей подругой Таней Парен приехали из Парижа как гиды этой выставки. Обе знали русский язык и специально учились на курсах гидов по живописи. Наташе было около тридцати лет, она училась в Сорбонне и преподавала курс французской литературы. Я нашла ее очаровательной, веселой, остроумной и назвала в душе своей дочерью. Сестры же подружились так, что готовы были все сделать друг для друга.

Сестра Бабеля Мери, приехавшая в это же время в Москву, чтобы повидаться с нами, очень удивилась такой дружбе Лиды и Наташи и говорила, что сказалось кровное родство.

Поездка в Сибирь

Уйдя на пенсию, я решила съездить в Сибирь посмотреть, как там живут мои братья Игорь и Борис, а также семья погибшего на войне брата Олега. Игорь был директором сельской школы, где его жена Вера преподавала русский язык и литературу; их дети – Николай и Татьяна тогда еще учились в школе. Борис работал в газете в поселке полугородского типа, его семья состояла из жены Марии, их дочери Нины, принятой в первый класс школы; его приемная дочь Лена училась в Томске в университете. Вдова Олега Валерия с дочерью Ларисой и сыном Олегом жила в Томске, где дети учились и работали.

Ехала я до Томска на поезде, поездка была очень приятной, во-первых, потому, что я вообще очень люблю ездить, а во-вторых, вагон был полупустой, и в купе я оказалась одна. В дорогу я взяла с собой молотый кофе, сгущенное молоко, коробку хороших конфет и всякую еду. По утрам могла угостить проводницу, с которой договорилась, что она не будет сажать новых пассажиров в мое купе.

Поездка продолжалась почти трое суток, я читала интересную книгу на немецком языке, раскладывала пасьянс и была как-то удивительно спокойна за Лиду. Она осталась в Москве не одна, а со своим мужем.

На вокзале в Томске меня встречал Борис, которого я не видела с 1946 года, то есть двадцать лет.

С поезда мы с Борисом пересели в легковую машину и поехали к Игорю. Был разгар лета, воздух насыщен ароматами цветов, трав и деревьев, и я с наслаждением вдыхала этот знакомый с детства запах. Игорь, как оказалось, был в больнице после инфаркта, но уже должен был вернуться домой.

Он жил в деревянном доме из трех комнат; из кладовой Игорь устроил себе мастерскую-кабинет, где любил работать и что-нибудь мастерить. Двор и огород были невероятно запущены; все, что было посажено, заросло травой. Рядом с двором находилось картофельное поле, и оно было в порядке; его недавно кто-то окучивал, многие кусты картофеля уже цвели. По двору неприкаянно бродили куры и несли яйца где попало, я находила их просто среди травы.

Я принялась полоть грядки в огороде, и воскресли редиска, зеленый лук, огурцы, свекла, репа, морковь, укроп и петрушка. Земля замечательная, черноземная, рыхлая и совершенно такая же, как у нас была в Боготоле, где мне приходилось полоть грядки.

Заставить помогать дочь Игоря Таню мне не удалось; выпив с утра молока, она убегала из дому и пропадала до обеда. В это время в селе работали студенты из Томска, отбывая рабочую практику, что-то строили для колхоза. И Татьяна наша проводила время с ними. Сына Игоря Николая дома не было, он уехал к кому-то в Томск. Семейная жизнь Игоря сложилась неудачно из-за того, что ему с Верой пришлось пережить смерть двоих сыновей. Аркашу я не видела, а Алешу Игорь с Верой привозили в Москву в один из своих летних приездов. Мальчик был очаровательный и очень умненький. Диагноз его болезни так и не был установлен, он слабел с каждым днем, а перед смертью сказал: «Мама, я ухожу от вас». Так рассказывала мне Вера, и я и теперь не могу вспоминать это без слез. В живых остались только Николай и Татьяна.

Через три дня после моего приезда вернулся из больницы Игорь, но был так слаб, что должен был лежать, вставая только к столу. Я готовила для него, да и для всех, еду из того, что было в наличии. Было молоко, творог и сметана, масло, овощи, яйца. В сенях стоял мешок с мукой. Простой хлеб надо было брать в колхозной пекарне, но до семи утра. Мы часто оставались без хлеба, так как Вера то проспит, то забудет его купить. Иногда варился борщ без мяса, которого в селе достать было нельзя: летом никто не убивал животных. Игорь очень любил творожники с зеленым луком, и я часто их делала. Позже появилась молодая картошка и огурцы; при желании можно было зарезать курицу, но никто из нас не мог этого сделать, а просить было некого.

Игорь любил пить чай, поэтому я привезла из Москвы хорошего чая и лимоны. Он собирал косточки от лимонов и высаживал их в горшочки с подготовленной землей с песком и мелким гравием для дренажа. Когда в горшочках появлялись ростки лимонного дерева, Игорь раздаривал их своим ученикам. При хорошем уходе лимоны вырастали в комнатных условиях и даже давали плоды – по одному, а часто и по два лимона на деревце.

Когда Игорь немножко окреп и стал выходить на улицу, он прежде всего повел меня в свою школу. Она была расположена на окраине села в березовом лесу. Дом деревянный, одноэтажный, был построен еще в царское время. Помещение для мастерских было выстроено позже, уже в советское время, в виде небольшого отдельного здания. В нем проходили уроки труда и всякого мастерства. Эти уроки преподавал сам Игорь, он же и директор школы. Осмотрев классы, Игорь повел меня в сад, где он выращивал низкорослые яблони, не боящиеся морозов, так как снег полностью их покрывал и таким образом спасал.

Второй нашей прогулкой был поход в осиновую рощу, где росли подосиновики. Там было такое их множество, что, не уходя далеко, я набрала полную корзину. Игорь грибов не собирал, он развел небольшой, но очень дымный костер и сидел возле него. Комаров было множество, и я время от времени прибегала к костру, чтобы избавиться от комаров и передохнуть. Это было самое комариное время, позже они исчезли, как всегда бывало в Сибири.

Третьей нашей с Игорем прогулкой была поездка на кордон, так называлось место, где рос сосновый лес, оберегаемый от порубок. Этот лес состоял из стройных, высоких сосен, считавшихся драгоценными для различных важных построек. Подножие леса покрыто зарослями брусники, к тому времени уже поспевшей. Игорь взял с собой самодельный деревянный гребень, при помощи которого можно было быстро набрать ведро брусники, но с листочками. Я собирала ягоды без гребня, но зато и без брусничных листьев.

Ехали мы на кордон на телеге с запряженной в нее лошадью, и так как Игорь был еще не совсем здоров, запрягать и распрягать лошадь должна была я. Игорь подсказывал мне, что и как надо делать, и я в первый раз в жизни справилась с этой работой. До этого, еще в юности, я могла надеть на лошадь только уздечку для верховой езды.

Накосить траву для нас и лошади тоже должна была я сама, и не без труда справилась и с этой задачей. Полянка, на которой надо было косить траву, была окружена редким лесом, в котором в изобилии росли дикие сибирские пионы – темно-красные и душистые. Мы подъехали к домику лесника, у него отдохнули, выпили чаю, перекусили. Игорь был знаком с лесником с давних пор и любил с ним разговаривать. Воздух в этом сосновом лесу был удивительно целебным, казалось, что здоровье вливается вам в легкие; комаров уже не было.

Вечером, когда мы собрались уезжать, я пошла за нашей лошадью. Она паслась у речки, довольно далеко от домика лесника. Привела лошадь, запрягла ее, и мы уехали домой. Проезжая через какую-то деревню, мы встретили директора местной школы, женщину, которую трудно было отличить от рядовой колхозницы, такой у нее был затрапезный вид. Она спросила Игоря, отработали ли его учителя свою норму по сбору льна, и похвасталась, что у нее все учителя уже отработали. Игорь сказал ей, что был болен, а учителя разъехались.

Я была возмущена тем, что учителей в их отпускное время заставляют работать в колхозе. Всю зиму они преподают, а колхозники в это время отдыхают.

На другое утро я, научившись немного обращаться с косой, скосила весь бурьян во дворе, а потом Игорь позвал меня, чтобы посмотреть, как освобождают бруснику от брусничных листочков. Он, подложив под две ножки стола газеты, сделал плоскость стола наклонной, обложил края стола скрученными полотенцами, подставил таз на стул возле нижнего края стола и стал сыпать бруснику с листочками на другой, высокий край стола. Ягоды скатывались вниз и попадали в таз, а листочки оставались на столе. Затем брусника промывалась и из нее варилось варенье, готовилась начинка для пирога и моченая брусника как гарнир к мясным блюдам.

По вечерам я много гуляла по окрестностям села. Иногда заходила в ближайший лес, собирала грибы сыроежки, из которых получается удивительно вкусный суп. А иногда с Таней ходила в местный клуб посмотреть какой-нибудь фильм. Дома у Игоря телевизора не было.

Один раз в неделю Вера, жена Игоря, топила баню, в другие дни недели там можно было утром облиться прохладной водой. Настало время поехать к Борису. Он жил в поселке городского типа поблизости от Оби. На редакторской машине Борис приехал за нами – Игорь и Вера поехали тоже.

У Бориса с Марией была очень маленькая квартира – половина небольшого одноэтажного дома, состоявшая из двух комнат: одна была скорее кухней, с плитой, другая комната была спальней. В ней стояли две кровати и большой стол со стульями. Обстановка комнат очень бедная, стены украшал только портрет моей Лиды, нарисованный Борисом по фотографии, которую я ему прислала. Была между ними взаимная симпатия.

Жизнь Бориса с Марией выглядела какой-то временной, без всякой перспективы когда-нибудь улучшиться. Так жила вся интеллигенция в нашей провинции.

После застолья с водкой по случаю моего приезда стали укладываться на ночь. Я должна была спать с семилетней дочерью Бориса Ниной, Мария и Вера вместе на другой кровати, а мужчины (Игорь, Борис и шофер редакторской машины) на полу. Заснуть я не могла.

Промучившись полночи, я встала, открыла дверь в сени и на табуретке просидела возле открытой двери остаток ночи. Утром пошла в местную гостиницу и сняла номер люкс, предназначенный для приездов партийного начальства. Стоил он совсем недорого для меня, но для местного населения считался очень дорогим. Я объяснила Борису, что не могла заснуть всю ночь, и он меня понял и не обиделся. Маленькая Нина любила приходить ко мне в гостиницу и шлепать по мягкой мебели, сняв башмаки. По утрам я приходила в дом Бориса завтракать, потом уходила одна или с Ниной гулять по поселку. Самым примечательным местом была кедровая роща. Не очень большая по площади, она отличалась красотой деревьев и воздухом, особенным воздухом с запахом кедровой хвои. Роща была излюбленным местом для отдыха – никакого другого парка или сада в поселке не было.

Один раз, гуляя по поселку, я забрела на местное кладбище и бродила там среди могил. Было очень грустно от мысли, что когда-нибудь и мой любимый брат Борис будет похоронен на этом кладбище, но я отогнала эту мысль…

Как-то под вечер Борис повел меня на реку Обь. Берег ее зарос кустами черемухи, которая уже поспела. Я захотела попробовать ягод, и Борис, не жалея дерева, вдруг отломил огромный сук, чтобы я могла собирать ягоды с удобством. Я сердилась на Бориса за такое безжалостное отношение к природе, но он только смеялся надо мной. Ягоды черемухи были сладкими, в России – редкость.

Чтобы посмотреть на Обь, мы уселись на берегу, выбрав удобное место, и Борис попросил меня рассказать подробно о смерти мамы, а потом спросил о Наташе, той девушке, с которой он переписывался во время войны, а потом и встречался, когда жил у нас в Москве. В то время Наташа часто приходила к нам, а когда Борис уехал из Москвы в Сибирь, приходить перестала, и мы ничего не знали о ее беременности и о рождении мальчика Юрия. Она пришла к нам, когда мальчику было уже полтора года. Моя мама сразу же узнала в нем сына Бориса – «по затылочку», как она говорила. С тех пор Наташа с Юрой стала часто приходить к нам и даже оставлять его у нас.

Наташа просила и меня, и маму не говорить Борису о рождении мальчика, и мы выполнили ее просьбу. В первый раз на берегу Оби я рассказала Борису о рождении мальчика, о смерти Наташи, когда Юре было десять лет, о том, что жил он все это время у ближайшей подруги Наташи Любови Ивановны. Наташа не хотела, чтоб он жил у нас, боялась, как бы мальчик не попал в семью Бориса к мачехе.

Болезнь и смерть Наташи, а также полное сиротство Юры я переживала очень тяжело и похудела тогда так, что юбку пришлось ушивать на семь сантиметров.

Любовь Ивановна была одинокой женщиной, и когда я сказала Юре, что он мог бы жить у нас, он ответил: «Но Любовь Ивановна совсем одна, у нее только кошка Клеопатра». Она была директором школы, членом партии коммунистов, очень преданной. С ней мне было трудно найти общий язык. К нам Юру она не отпускала. А когда я приходила повидать Юру, она могла сказать: «Что, визит инспекции?» И я перестала к ней приходить и почти не знала, как Юре у нее живется. Так прошло несколько лет. Когда Юра уже заканчивал школу, он вдруг пришел к нам и сказал, что уходит от Любови Ивановны и будет жить один в своей комнате, в которой жил с мамой. Я спросила: «Почему?» И он ответил: «Когда я ее даже не уважаю…» – и больше не захотел ничего рассказывать.

Вечером Любовь Ивановна пришла ко мне и говорила со мной до двух часов ночи. Она считала, что если он уйдет от нее, то не сдаст экзаменов в школе, не поступит в институт, и что я должна отговорить его от этого поступка. Но Юра сдал экзамены в школе, получил диплом об ее окончании и поступил в педагогический институт.

Дня через два я уехала в Томск, где думала пробыть еще два дня и навестить семью моего погибшего на войне брата Олега. Борис провожал меня до Томска. Я остановилась у наших бывших соседей в нашей бывшей комнате. Хозяин этой квартиры из двух комнат, друживший с моими братьями, когда приезжал в Москву по делам, останавливался у нас.

Я плохо спала у них первую ночь, грустные впечатления от встречи с братьями меня не оставляли. Игорь был тяжело болен, сказались война, ранение и смерть двух сыновей. Борис пил, бывали и запои, это была уже болезнь, от которой трудно было вылечиться. Жена Бориса тоже любила выпить, так что надежды вылечиться у брата не было никакой.

На следующий день я пошла искать, где живут жена Олега Валерия (Лера) с дочерью Ларисой и сыном Олегом. Нашла их в маленьком домике, состоявшим из одной комнаты и застекленной террасы. Он стоял во дворе большого дома, у хозяйки которого они и снимали домик. Как он отапливался зимой, я не запомнила, но еда готовилась на электрической плитке.

У них дома я застала Леру, Ларису и ее маленькую дочку Ирину, спящую в кроватке. Девочка росла без отца, обманувшего молоденькую Ларису обещанием жениться, как это часто бывает в жизни. Лариса, не закончив высшего образования, работала воспитательницей в детском саду.

Олега дома не было, он уехал на лето в пионерский лагерь, где работал пионервожатым. Так что в этой семье дети работали, а Лера ухаживала за маленькой Ириной. Я провела с ними два дня, оставила им немного денег, платья, кофточки и попрощалась.

Переезд на новую квартиру

Еще до моей поездки в Сибирь мы переехали на новую квартиру. Наш дом по Большому Николоворобинскому, так же, как и другой такой же по Малому Николоворобинскому переулку, должны были сломать и вместо них построить четырнадцатиэтажный дом для студентов-иностранцев, обучавшихся в Военном инженерном институте имени Куйбышева на улице Обуха.

Военное начальство облюбовало место, где стояли эти дома, потому что жильцов, которым надо было давать новое жилье, было не так много и сломать эти дома, состоящие из деревянных каркасов с фибролитовым заполнением, было очень просто. Нам была предложена трехкомнатная квартира на четвертом этаже пятиэтажного дома так называемой хрущевской застройки.

Но, боже мой, как далеко от центра Москвы был расположен этот дом! Мы же привыкли жить почти в самом центре Москвы. Метро, чтобы доехать туда, не было; прямых автобусов тоже не было – ходили только трамваи. Мы всячески сопротивлялись этому переезду, но все другие варианты квартир в старых домах были гораздо хуже, а здесь была отдельная трехкомнатная квартира. Этому переезду особенно сопротивлялся муж Лиды Шурик, он к этому времени уже работал в Глазном институте имени Гельмгольца, который был сравнительно недалеко от нашей старой квартиры.

Все наши соседи тоже переехали в разные квартиры этого нового дома по адресу: Азовская улица, дом 15. Те жильцы, которые переехали в наш дом раньше, успели посадить вокруг дома деревья, кусты и даже цветы, и все зеленело. Правда рядом громоздились останки бывшей на этом месте деревни Волхонки, полуразрушенная церковь, в которой помещался какой-то склад.

Постепенно все приводилось в порядок: деревенские постройки и церковь сломали и вывезли, поверхность выровняли, засадили деревьями, поставили скамейки, для детей сделали площадку с песочницей. Школа была напротив нашего дома с одной стороны, с другой стороны строился детский сад. На противоположной стороне Азовской улицы засыпалась бывшая городская свалка и сажались деревья будущего парка.

А в это время в маленьком, наспех сколоченном деревянном домике, где сидели молодые солдаты, очевидно, отвечающие за стройматериалы и оборудование для детского сада, шла бойкая торговля. Продавались листы фанеры, цемент, доски, унитазы, раковины и многое другое. Купить всё это было невозможно, не было таких магазинов. Солдатики не стеснялись даже приходить в наши квартиры и предлагать свой товар, то есть не свой, а государственный. Как они умудрялись отчитываться перед своим начальством, мы не понимали. Думаю, что в сговоре с ним составляли фиктивные акты о кражах, и недостающие материалы и оборудование снова выдавались стройке.

Я часто смотрела на все это из окна своей кухни и думала: до чего же дошла наша страна, что воруют все.

Возвратившись из Сибири в Москву, я застала квартиру нашу в полном порядке, все было прибрано и чисто; очень светлый паркет наших комнат покрыт светлым лаком. Комнаты были изолированы друг от друга, и в двух из них были балконы на разные стороны дома; кухня была маловата, но и нас было всего трое, а раздельный санузел считался большим преимуществом.

В те времена трехкомнатные квартиры давались только семьям с большим числом жильцов – пять и больше человек. Нам же дали такую квартиру на троих, считаясь с тем, что дома хранился архив Бабеля.

Все было бы хорошо, только отношения между Лидой и Шуриком не были такими идеальными, как раньше. Он никак не мог смириться с тем, что мы согласились жить так далеко от центра. Лида была беременна, и предстоящее рождение ребенка тоже беспокоило Шурика; он боялся, что не сможет сделать карьеру, то есть защитить диссертацию и получить более высокие должности.