Текст книги "Обезьяны в бизнесе. Как запускать проекты по лучшим стратегиям Кремниевой долины"

У нее были дикие зеленые глаза с неестественными красными точками на радужке – их было видно только с очень близкого расстояния. Они делали Трейдершу похожей на афганскую девочку с обложки National Geographic. По своему характеру она была жестка, непреклонна и толстокожа (впрочем, толстокожей она была и в прямом смысле). В перерывах между сменами мест работы она путешествовала по самым диким уголкам планеты. Внешность девушки была импозантной: широкие плечи, шесть футов росту босиком. На каблуках она заметно возвышалась надо мной.

Большинство женщин в заливе Сан-Франциско мягки и слабы, избалованны и наивны, невзирая на потуги на прагматизм – да и вообще полная ерунда они. Провозгласив себя феминистками, непрестанно бахвалятся независимостью. Но реальность такова, что в случае эпидемии чумы или нашествия инопланетян они станут как раз тем бесполезным багажом, который вы обменяете на коробку патронов для дробовика или канистру дизельного топлива.

Британская Трейдерша, наоборот, принадлежала к тому сорту женщин, которые в постапокалипсис станут вашим верным союзником. Если потребуется, она сможет выполнять любую работу, будь то плотничество, животноводство или выстрелы из дробовика кому-нибудь в спину. Короче говоря, вам бы захотелось запрячь в телегу своих генов брыкливую лошадь ее породы. Поэтому я нервничал не так сильно, как следовало бы в одно июльское воскресенье, когда пришел к ней на бранч и увидел ее в непривычно подавленном настроении. Она пожаловалась на тошноту и на то, что «слегка не в себе».

Возможно, слишком небрежно я предложил, пока поднимал местную газету с кушетки:

– Ну, сделай тест на беременность.

Как любой другой мужчина, безответственно относящийся к безопасному сексу, я прошел через немало страшилок. Я доходил до четвертого сезона шоу, когда дама с полными слез глазами является через две недели после того, как я с ней переспал, и объявляет, что у нее задержка месячных. Причем говорит это так, как бы я произнес: «У меня автобус задержался». В итоге ничего страшного не произошло, но после третьего такого визита хотелось просто сказать: «Смотри, женщина. Пока на твоих руках не будет вопящего младенца, похожего на меня, разговаривать не о чем».

Довольно скоро она мне предъявит выполнение обоих условий.

– Ну, я ходила к врачу, – тут же ответила она. Атмосфера субботнего бранча из непринужденной стала зловещей.

– А… И?

– Я беременна.

БАЦ!

Это ведь человеческая жизнь.

«Черт», – подумал я.

Я буквально слышал, как бог смеялся в своих небесных чертогах. Жизнь – это поистине то, что происходит, пока ты пытаешься строить планы.

Как сказала Британская Трейдерша, она разрыдалась, услышав новость от врача, – а пошла к нему просто так, на регулярный осмотр. Да-да-да, снова та самая история. Но одного взгляда в ее жесткие зеленые глаза хватило, чтобы понять: этот ребенок на свет появится.

Я сделал это скорее из-за остатков вечного ощущения католической вины и латиноамериканского рыцарства, чем из подлинной любви к Британской Трейдерше. Сдал свое богемное односпальное логово в Мишен на правах субаренды, так что оно стало частью домашнего хозяйства хиппи-телочки, и переехал в дом Трейдерши, превращенный в одну большую стройплощадку. Я преуспею в этой одомашненной жизни семьянина. Если собрался прыгать в пропасть, прыгай головой вниз.

Британская Трейдерша лежала на каталке и истекала кровью. Я с нарастающей тревогой смотрел, как красные ручейки вычерчивали кровавую паутину на ее бедрах. Медсестры бесцельно ошивались рядом, как утомленные бюрократы в иностранном почтовом отделении, обсуждая погоду и делопроизводство.

Процесс деторождения измеряется в сантиметрах. Расширение на семь сантиметров: слишком поздно и для анестезии, и для модных дыхательных упражнений. Шоу было еще то.

Всех склонных к философствованию приглашаю присутствовать при рождении человека. И понаблюдать, как непреодолимые силы сталкиваются с неподвижными объектами – причем ни одна сторона не уступает. Современная медицина мало что делает для разрешения этого воплотившегося в плоти парадокса. Между той драматической, полной крови и криков сцены, разыгравшейся передо мной, и, например, рождением моей бабушки при свечах век тому назад на аграрном севере Испании была только одна принципиальная разница. Заключалась она в том, что сестры регулярно открывали маленькие пластиковые пакетики с минеральным маслом (похожие на те, в которых продаются приправы в Denny’s) и лили их содержимое на вздувающуюся, распухающую массу по направлению к югу.

От этого зрелища прошибал пот и белели костяшки пальцев. Воздух сотрясали пронзительные вопли боли, резонировавшие по всему родильному отделению. Тяжелые стационарные двери, которые медсестры быстро захлопнули, едва приглушали эти крики. Я тихо боролся с приступами ностальгии в духе сериала «Безумцы», когда мужчины просто нервно расхаживали и курили в отдельном помещении, пока в палате вершилось грязное дело.

После двух часов сражения старая плоть с большой потерей крови уступила молодой, и на свет появилась Зоуи Айала.

В качестве некоего извращенного прощального подарка я был удостоен чести перерезать пуповину. Толщиной с мужской палец, с желтой пленкой вокруг пурпурного содержимого, она поддалась под моим надрезом маленькими ножницами. Я уничтожил последнюю связь плоти между матерью и ребенком, и пуповина лопнула с громким звуком удовлетворения.

Орала Зоуи могуче. Медсестра хлопнула ее на весы из нержавейки, над которыми нависали две инфракрасные лампы накаливания – совсем как на установке для жарки картошки в McDonald’s. Измерив рост и вес, она взяла толстое хлопковое одеяло и завернула в него Зоуи, как тортилью. А потом положила буррито из ребенка в мои руки.

Зоуи наконец успокоилась. Туго запеленутая, лежа на моих руках, она на несколько минут обманулась. Зоуи показалось, что она снова в уютном материнском чреве. Она была такой крошечной, хрупкой, неготовой к холодному, жесткому миру.

Вопреки всем вероятностям, YC пригласили нас на интервью. Нам выслали краткий мейл и ссылку на минималистичный инструмент для назначения времени встреч – приключение почти что началось. Я отхватил нам последний слот в последний день для интервью (29 марта), делая ставки на стратегию баллотирования на выборах: в любом списке надо быть или первым, или последним. Ближе к вечеру в воскресенье мы, нервничая, появились на пороге штаб-квартиры YC – в промышленном районе Маунтин-Вью.

Без каких-либо церемоний нам велели проследовать в комнату для собеседований, где четыре партнера YC устроились за столом, как военная комиссия по расследованию. Естественно, Пол Грэм тоже присутствовал – как и его жена, Джессика Ливингстон, тоже партнер. Джессика провела исчерпывающую серию интервью самых успешных предпринимателей мира для своей книги «Как работают основатели проектов» – поваренной книги стартаповского анархиста, полной советов и личных воспоминаний. Я проглотил ее запоем, что и вам советую, если хотите играть на том же поле.

Также там присутствовал Роберт Тэппэн Моррис, которого Пол сокращенно называл РТМ. Он попал в историю компьютерной науки, создав в 1988 году первый компьютерный вирус, который благополучно запустил и подвергся преследованию по тогда еще только зарождавшемуся законодательству о компьютерном мошенничестве. После судимости вместе с Полом основал ViaWeb – компанию, джекпот от продажи которой лег в основу венчурного фонда, где мы представляли свой проект. На тот момент он был профессором Массачусетского технологического института, но все еще имел голос в процессе принятия решений в YC. Однострочный панегирик Пола по отношению к РТМ был сколь категоричным, столь и кратким: «Он никогда не бывает не прав».

Последним, четвертым, партнером был Тревор Блэквелл, еще один сооснователь ViaWeb. Он также был сооснователем Anybots, робототехнической компании, которая арендовала здание, где мы находились – субарендованная там YC площадь будет все расширяться и расширяться. Лаборатории Anybots вокруг Y Combinator напоминали кадры из «Терминатора» и содержали груды робототехники в стиле «Скайнет», которая, как казалось, могла в любой момент ожить.

– Итак, вы хотите создать Goldman Sachs от рекламы, да? – с вызовом обратился к нам Пол, как только мы вошли.

С таким-то резким стартом я постарался последовать своему плану: говорить в течение первых тридцати секунд, чтобы обрисовать общую идею, а потом перейти к демонстрации «хакнутой» технологии, над которой мы провели несколько бессонных ночей.

Вопросы начались уже на пятнадцатой секунде.

– Как вы сделаете так, чтобы клик онлайн привел к появлению покупателя в офлайновом магазине? – спросил Пол.

Не успели мы ответить, как Тревор влез со своим вопросом:

– Что вы имеете в виду, говоря, что приобретение рекламы на территории США – дело слишком дорогое?

– Как вы вообще собираетесь сканировать продукты и узнавать, какие из них находятся в продаже? – сказал РТМ.

– Еще раз, как вы собираетесь получать платежи? – уточнил Пол.

Так и продолжалось. Один из нас пытается ответить на вопрос, но едва успевает начать – вдогонку уже следующий вопрос, и кому-то еще из нас приходится бросаться с головой в попытку ответить.

По мере развития этой затеи она становилась все более похожей на ожесточенную дискуссию об израильско-палестинском конфликте между пьяными приверженцами противоположных политических взглядов. Темп ее не сбавлялся. Три-четыре параллельных диалога разворачивались одновременно.

Бросаясь закрыть собой амбразуру незакрытого вопроса или поддерживая одного из ребят в выступлении, я регулярно посматривал на часы слева от себя. Они были огромны – как те, что висят на спортивных соревнованиях. И неустанно отсчитывали минуты, с десятой до нулевой – все, что у нас было. За все это время Джессика не сказала ни слова и просто равнодушно рассматривала нас.

Еще немного препирательств, и время вышло. Демо мы показать так и не успели.

– Мы обсудим и свяжемся с вами сегодня, – провозгласил в итоге Пол.

Вот и все.

В ретроспективе эти десять минут стали самыми важными в моей жизни. Выйдя наружу, мы почувствовали себя дурно от осознания совершенной коллективной ошибки. Мы случайно нарвались на одного из основателей Mixpanel – одного из многих успешных стартапов, которые вышли из YC прямиком в великое будущее. Выпускники часто приходят в YC успокоить нервы соискателей и обеспечить лучшее восприятие сигналов в процессе интервью. Создатель Mixpanel повел себя с точностью до наоборот, атакуя нашу идею, маркетинговый план и бизнес-модель.

По завершении двух этих раундов нападок пакт о суициде мы могли заключать безо всякого зазрения.

– Хрен с ним. Пойдем по пиву, – предложил я.

– Да, пойдем, – эхом отозвался Аргирис.

МРМ, когда расстраивался, обычно сворачивался в клубок – вот и сейчас он решил пойти домой, побыть с детьми.

Заведение было единственной на тот момент приличной пивной в Кремниевой долине – зловонная, но уютная шлакоблочная дыра, позиционировавшая себя как британская (то есть с футбольными флагами по стенам и Первой Лигой на экране). «Роза и корона» пользовалась популярностью среди немногочисленных претенциозных выпускников Стэнфорда, ошивавшихся в Пало-Альто, – и, к счастью, там не водились одетые в Abercrombie & Fitch личинки венчурного капитализма.

Как только в моей руке оказался бокал Weihenstephaner, я пошел искать скамейку в узком пивном саду. Тут зазвонил телефон: номер был мне незнаком.

– Это Пол Грэм из YC. Мы хотели бы профинансировать ваш проект.

В шоке. Не верю.

– А… Хорошо… Одного из сооснователей сейчас нет рядом. Мне бы сначала надо связаться с ним.

ОТВЕТ НЕВЕРНЫЙ!

Мы, идиоты, не договорились между собой насчет того, насколько мы заинтересованы в успехе. Ребята, особенно МРМ, были скептически настроены по отношению к YC.

– Вы должны сначала спросить его?

– Разрешите перезвонить вам через пять минут.

Один из главных неприятных моментов в написании мемуаров – это стоящая перед историком задача перечитать собственные архивы текстов, сообщений, мейлов. Наблюдая за более ранней версией себя, осознаешь, каким тот молодой блестящий «ты» был на самом деле конченым придурком. Будь у более поздней версии «тебя» возможность вернуться назад и прошептать что-нибудь в ухо молодой версии, это были бы не похвала и поощрение, а оскорбления и экстренные предупреждения.

Я сообщил новость Аргирису и прервал его, когда он попытался задать вопрос. Надо было позвонить МРМ.

– Да? – ответил он. На фоне раздавались звуки какого-то матча. Его дети играли в футбол.

– Чувак, YC готовы нас финансировать. Ты с нами?

Мне потребовалось поуговаривать его. Если память не изменяет, я даже расписал этот проект как временный, из которого мы сможем быстро выйти, если потребуется.

Перезванивая Полу, я с ужасом услышал автоответчик. Стараясь как можно лучше скрыть панику в голосе, оставил сообщение со словами о том, что мы принимаем предложение. И сразу же отправил мейл Харджиту Таггару – бывшему основателю YC, который помогал с организацией процесса интервью.

Нас взяли.

Апатичные посетители «Розы и короны» смотрели на меня совершенно индифферентно, пока я звонил Британской Трейдерше сообщить новость. Нам не просто удалось покинуть тонущий корабль Adchemy – мы смогли привлечь другое проходящее судно, пока плыли как сумасшедшие с места грядущего кораблекрушения.

Глава 4
Спасение с обломков корабля

Те, кто не имеет генов революции, в чьих жилах нет крови революции, те, у кого нет смелости, сердца или ума адаптироваться к героическим усилиям революции. Дайте им уйти! Они не нужны нам! Не нужны нам!

Фидель Кастро, речь в Мариэле, Куба, май 1980 года

23 АПРЕЛЯ 2010 ГОДА

ЕЩЕ ОДИН СОВЕТ ПО ПОВОДУ СТАРТАПОВ. ЕСЛИ ДРАМА ОТНОСИТЕЛЬНО ВАшего ухода с проекта сравнима с той, что разворачивается при попытке жителя Восточной Германии перелезть через Берлинскую стену или кубинцев – угнать самолеты до Майами, радуйтесь так же сильно по поводу своего отбытия, как эти немцы и кубинцы.

Мы все вместе пошли в офис Мурти, чтобы подать на увольнение по собственному желанию, надеясь выступить единым фронтом. Без особого предупреждения просто вошли в его офис под каким-то предлогом. Не помню, кто заговорил первым – кажется, я. Мы провозгласили наш план покинуть Adchemy и начать свое дело. Мурти начал орать, какими вопиющими никчемностями мы были.

– На какие пять моментов надо обращать внимание в соглашении об условии сделки? Вы даже этого не знаете, – бросил он с вызовом, глядя прямо на меня.

Я в свое время прочитал немало практических инструкций о заключении деловых соглашений, но сейчас было явно не время проверять мои поверхностные познания. Мурти, однако, только набирал обороты.

– Вы понимаете, когда пойдете к венчурному капиталисту, первое, что он сделает, – это позвонит мне. И я выскажу, что думаю о вас! – заявил Мурти, делая жест по направлению к телефону. – Вы не те люди, что могут построить компанию. Вы сами не понимаете, что делаете. У вас нет ни жесткости, ни сообразительности.

И так продолжалось добрые пять минут. Одна из наиболее жизнеутверждающих цитат Марка Твена гласит: маленькие люди всегда будут умалять ваши амбиции, а великие люди будут вести себя так, что вы почувствуете себя великими. Мурти был, несомненно, маленьким человеком. Под конец его муштры мы уже все сомневались насчет того, что окажется лучшим решением всей нашей жизни. Мы строем вышли из его офиса со стеклянными стенами – вышли с опущенными плечами и поникшими головами.

За этим последовала неделя безостановочного терроризирования со стороны Adchemy. Мэтт и Аргирис решили залечь тихо и не вставать под пули – и у них для этого были причины. По статистике нашего хранилища данных МакИчен написал примерно половину всего кода из базы Adchemy. Как тот «сотрудник номер одиннадцать», он был архетипическим персонажем каждой команды по разработке продукта: волосатая горилла-эксперт, владеющий тайнами всех скриптов, которые только могли бы быть запущены в принципе, и ключами от всех шкафов, где были спрятаны наши технологические скелеты. МакИчен был человеком, стоящим за почти каждым продуктом, который компания когда-либо производила, – всем тем плохо продуманным, разобщенным, слепленным наобум функционалом, который лежал невостребованным и немонетизированным в виде сотен тысяч строк кода.

Как и все искусные обидчики, Мурти & Cо. чуяли слабость так же легко, как акулы чуют кровь в воде. Из нас троих МакИчен был наиболее зависим экономически: неработающая жена, двое детей, ипотека. У него было лучшее во всей компании чутье на инвестиции. МакИчена начали прорабатывать с позиции «страх и неуверенность», убеждая, что он просто выбрасывает все, что выстроил в Adchemy. Чтобы подсластить уговор, они выразили готовность подбросить еще немного акционерного капитала. Ни один из доводов не звучал убедительно, и МакИчен остался непоколебим.

Попытки уговорить меня остаться были относительно недолги и состояли в основном из одного неприятного разговора с новым вице-президентом инженерного отдела, Чендером Сарна.

Чендер недавно перешел из компании Friendster, где, по его словам, сумел предотвратить техническую катастрофу, возникшую в результате масштабирования. С собой Чендер привел группу инженеров из умирающей социальной сети, ставшую ядром его персональной мафиозной группировки. Его стиль управления строился в первую очередь на запугивании. Он одевался в плохо подогнанные рубашки поло из полиэстера в цветовой гамме поздних семидесятых и был похож на усталых рикш перед Коннот-Плейс в Дели, которые обирают вас на лишние сто рупий, чтобы проехать по улице до Пахаргинджа.

Меня попросили явиться в офис, я уселся перед его столом. Этим безоблачным днем яркое солнце Южного залива щедро лило свои лучи в панорамное окно.

– Можем ли мы вам предложить что-то в плане компенсации, Антонио? – спросил Чендер со своим сильным индийским акцентом.

– Точно нет.

– Почему вы хотите уйти? – спросил он с озабоченным видом, симулировавшим почти отеческий интерес.

Мой главный грех, как обычно, состоял в том, чтобы выдавать правду без прикрас.

– Потому что у нас нет продуктов. Нет клиентов. Ни один клиент не платит за продукты, которые Adchemy произвела самостоятельно.

Чендер взлетел из-за стола.

– Естественно, у нас есть клиенты, которые платят, – сказал он, неистово тыча в слайд PowerPoint на мониторе, усыпанный логотипами. Эти слайды были частью ежеквартальной кампании Мурти по подъему бодрости духа. – Как вы можете такое говорить, – прошипел он, брызжа слюной. Я держал рот на замке и смотрел мимо Чендера в окно на Фостер Сити и мост Сан-Матео.

– Хотелось бы попробовать вести свое дело, – зашел я с другой, менее противоречивой стороны.

– Но смотрите, вы же ничего не понимаете в создании стартапов, – и дальше пошла болтовня о том, какие мы невежи и неофиты.

В финале он сделал шаг мне навстречу:

– Что касается МакИчена, то у него были кое-какие проблемы, но мы постарались поработать над тем, как их уладить…

МакИчен и Чендер совершенно не понимали друг друга. Добродушная искренность и тотальная преданность непредвзятой технической правде МакИчена серьезно конфликтовала с любовью Чендера к контролю и власти. МакИчен относился ко всем, от стажеров до главных инженеров, одинаково честно и открыто, превалировали у него только логика или конкретные данные. Чендер же требовал, чтобы мы относились к нему с тем же глубоким пиететом, что и прусские войска к своему генералу – а сам преданно приспешничал Мурти. Благодаря Чендеру компания уже потеряла очень способного главу отдела аналитики. Вскоре за ним последуют и другие.

Когда он перестал лаять на меня в попытке обескуражить, мы еще несколько неловких секунд таращились друг на друга. Он резко вскинул руку, указывая на то, что я могу идти. Этот трясущийся человечек даже не встал, когда я уходил.

Об этой сцене доложили Мурти. На протяжении следующих нескольких дней руководство тщательно старалось не допускать меня на встречи и держать подальше от команд, работающих над продуктами. Могу предположить, они испугались, что я буду пропагандировать теорию об отсутствии у компании продуктов. В кои-то веки я хранил молчание.

После напряженной недели все закончилось (кроме криков). Мурти и Чендер попробовали надавить на МакИчена и на меня, и это привело к нулевому результату. Через несколько дней нас здесь не будет.

Аргирис, к сожалению, так легко не отделался бы. Мурти, как часто случалось на многих разваливающихся стартапах, пытался вытащить проект за счет очередного большого продукта – и, делая крупные ставки одну за другой, обещал, что перед Adchemy откроются новые перспективы («На этот раз все будет по-другому»). Работа Аргириса имела абсолютно ключевое значение для этой стратегии по спасению компании, и его уход означал бы отмену крупной ставки или перенос ее на более поздний срок. В качестве последней мошеннической попытки удержать сотрудника в Adchemy решились использовать один критический нюанс: у Аргириса не было американского гражданства.

Визовая система для иммигрантов в Америке равносильна скрепленному договором рабству, разновидности принудительного отбывания трудовой повинности. История этого средневекового института в Соединенных Штатах довольно длинная. До Американской революции половина европейских иммигрантов в британские колонии прибывала в качестве кабальной прислуги. Бедные дети или молодежь, не имея перспектив в Европе, продавали годы своего труда в обмен на переезд в Америку. По ту сторону океана работодатели покупали этих индивидов у привезших их капитанов. Затем их отдавали в услужение или обучали ремеслам. Слуг можно было продавать и покупать, как рабов. Как и при рабстве, слуги подвергались физическому наказанию, в том числе порке, они не могли заключить брак без разрешения, их контракты предусматривали принудительное исполнение, беглых слуг ловили и возвращали. Если служанка была беременна, ее контракт продлевался, чтобы компенсировать потерянное от работы время. По окончании контракта слуги получали свои «увольнительные по случаю освобождения» (небольшую сумму наличных) и отправлялись пытать удачу на родину.

В Кремниевой долине немногое поменялось.

У высококвалифицированных сотрудников технологической индустрии есть, по сути, один способ въезда в США: знаменитая виза Н-1В. Этот билет в американскую мечту выдается в небольшом ограниченном количестве ежегодно нескольким десяткам тысяч иностранцев. Н-1В позволяет иностранцам оставаться в стране на срок от трех до шести лет, чтобы проявить себя и впоследствии подать заявку на постоянное проживание (в просторечии известное как «зеленая карта»).

Как и господам, покупавшим в старину слуг с корабля, технологическим компаниям приходится тратить круглые суммы на иностранных наемных работников. Многие компании, особенно маленькие стартапы, не хотят возиться с препятствиями и нанимают только американских граждан. Об этом навязанном шовинизме разговаривать не принято, и он, возможно, нелегален. От такой системы выигрывают только крупные компании, которые уверены, что останутся на плаву в течение многих лет и получат возврат своих инвестиций. Большие, но скучные технологические организации наподобие Oracle, Intel, Qualcomm и IBM, испытывая трудности с приглашением на работу лучших американских талантов, пачками набирают иностранных инженеров. Консалтинговые фирмы вроде Accenture или Deloitte, которые оплачивают раздутые стоимости проектов человеко-часами, захватывают своих сотрудников в плен: они не могут уволиться из-за угрозы депортации. Им выдают относительно ничтожные зарплаты, обусловленные их визой Н-1В, а самим компаниям достается неплохой куш от гонораров консультантов. Такие организации неплохо обогащаются на искусственной монополии работодателей, созданной благодаря визовому барьеру. Для обладателей иммигрантской визы это унизительные условия, но они смиряются с необходимостью перетерпеть примерно пять лет отупляющего эксплуататорского труда в обмен на доступ в Первую технологическую лигу. После этого они свободны. Все немедленно покидают свои места с лавок боевой галеры Intel, но на их место всегда найдутся другие желающие.

Строго говоря, визы Н-1В являются не иммиграционными и временными, так что этот унизительный ритуал иммигрантской инициации идет против закона. Но все с него что-то имеют – в том числе правительство, взимающее тысячи за регистрационные сборы. Вся система настолько разодрана узаконенной ложью, политическими интригами и нелегальными манипуляциями, на которые смотрят сквозь пальцы, что само существование американской технологической индустрии – это просто чудо.

Так мы и забрели по незнанию на этот бурлящий рынок рабов, наполненный звоном ножных кандалов и выкриками торгующихся. Если Аргирис собирается присоединиться к нашей еще не названной компании, ему нужна рабочая виза. И речь даже не о работе: он не сможет легально оставаться на территории США, как только Adchemy с ним распрощается. Согласно иммиграционному законодательству, бывший обладатель визы Н-1В обязан покинуть страну в течение нескольких дней. Спасибо тебе, грязный инострашка, что помог выстроить нашу технологическую индустрию, – теперь попробуй победить ее.

Есть ли выход из ситуации?

Аргирис, гордый грек с ярко выраженной южноевропейской предприимчивостью и большой мастер разнюхать дыру в законе, решение нашел. Его девушка-турчанка Симла, с которой он уже давно встречался, готовилась к соисканию кандидатской степени в Стэнфорде по студенческой визе F-1. Если бы они поженились, Аргирис подпал бы под тип виз F-2 – супруги студентов. Это не позволило бы ему официально работать в Штатах, но позволило бы остаться здесь.

Дело за малым – расписаться.

Симла оказалась очень сговорчивой и согласилась, хотя «свадьбу» в здании городского совета решили считать неофициальной с социальной точки зрения. На мое предложение о мальчишнике было наложено вето. Грек женился бы на турчанке, несмотря на тысячелетние конфликты, восходящие еще к временам Геродота, а мы бы сохранили своего третьего сооснователя. Если бы не одна глупая ошибка.

Под конец нашей последней недели в Adchemy Мурти и Чендер заперли Аргириса в офисе и попытались выжать из него все соки, наполняя его разум темными картинами будущего:

С этой сумасшедшей затеей ты выбрасываешь свое будущее на помойку, Аргирис.

Ты бросаешь Adchemy в тот момент, когда мы больше всего нуждаемся в тебе, Аргирис.

Когда ты покинешь Adchemy, твоя виза Н-1В будет аннулирована и тебе придется покинуть и США, и все, чего ты здесь добился, Аргирис.

Аргирис справился с испытанием так достойно, как только мог. Но уже на последней стадии не выдержал и брякнул:

– Виза не проблема, получу F-2 через свою жену. Так что мне все равно!

У Чендера и Мурти сразу ушки на макушке. Они проконсультировались у работавшего в фирме юриста, который, как и все его коллеги в технологических компаниях, разбирался в иммиграционном законодательстве США. Они сообщили Аргирису, что работать с визой F-2 – нарушение закона.

Строго говоря, это была не совсем правда. Обладатели F-2 могли оставаться в США и становиться инвесторами американских компаний (что Аргирису скоро и предстояло, так как основатели официально «инвестируют» в компанию, покупая ее акции по незначительной цене). А с учетом того, что у нас почти не было денег, мы себе не платили, так что Аргирис официально не «работал». Как и многие другие основатели стартапов, многие из которых оказали неизмеримый вклад в экономическое и технологическое развитие страны, Аргирис жил в «серой зоне» закона, пока мы не нашли способ сделать ему Н-1В.

Но это, однако, было выше понимания управленцев Adchemy.

Как добропорядочные корпоративные граждане они чувствовали себя обязанными – обязанными! – уведомить миграционную службу о том, что их бывший сотрудник намеревался нарушить закон об иммиграции (хоть с технической точки зрения не намеревался).

Аргирис же не хочет, чтобы о нем уведомили миграционную службу, не так ли?

Только подумайте: технологическая компания с венчурным капиталом и сотнями сотрудников, а также с большими амбициями стать открытым акционерным обществом обещала донести на Аргириса в великое и ужасное Бюро по контролю и соблюдению иммиграционного и таможенного законодательства США. Его аббревиатура, ICE, читается по-английски как «лед» – и от одного упоминания Бюро иммигранты действительно леденеют. Задача этого агентства в том, чтобы арестовывать нелегальных мигрантов и сажать их либо в тюрьму, либо в первый самолет, улетающий из США. Adchemy фактически запугивали Аргириса, так же как беспринципные бригадиры запугивают нелегальных сотрудников ферм, собирающих фрукты в Калифорнийской долине.

Что еще более иронично, Мурти Нукала и Чендер Сарна сами были экономическими иммигрантами, променяв свою родную Индию на США (только несколькими годами раньше). Обоим пришлось лавировать в рамках визовой системы США, испытать на себе долговую зависимость Н-1В и жить по воле некоей спонсирующей компании. И теперь эти бывшие рабы, ставшие рабовладельцами, замахивались визовым кнутом на Аргириса.

Аргирис (надо отдать ему бесконечное должное) не собирался больше терпеть такое унизительное обращение. Вместо того чтобы подчиниться, он велел представителям Adchemy засунуть визу себе в задницу и уведомлять Бюро, если хотят. На том и закончилось. Если Adchemy и донесли на него, мы об этом уже не узнаем. Как только мы урегулируем визовый статус Аргириса в нашей пока не существующей компании, проблема будет решена.

В последний час последней недели МакИчен, подлинный святой, пошел в офис Мурти попрощаться. Он вложил в эту компанию четыре года жизни, наблюдая, как она растет: сначала снимала маленькую часть скромного помещения, а потом заняла просторный этаж современнейшей офисной башни. Я с нетерпением ожидал возле запасного выхода, чтобы не столкнуться ни с кем из сотрудников.

МакИчен появился примерно через десять минут. Он выглядел удивленным, если не сказать ошеломленным.

– Он едва поднял голову от монитора.

Голос МакИчена надломился, когда он произносил это. Он смотрел на меня умоляюще. В какой-то момент мне показалось, что он может заплакать.

– Он ничего не сказал, не пожал мне руку.

Мэт МакИчен – лучший и самый продуктивный инженер Adchemy, до самого дня отбытия пробывший автором наибольшей части кодовой базы Adchemy. При прощании с ним обошлись хуже, чем с привратником на контракте. Я был восхищен миром, где щедрые на обещания предприниматели в порядке вещей манипулировали благожелательными, трудолюбивыми, но наивными инженерами, соблазняя их присоединиться к своим стартапам, а потом отказывались от них, как только они переставали быть нужными. У каждого Джобса есть свой Возняк. Не буду отрицать, что я в какой-то степени поступал так же по отношению к нему. Он просто променял Мурти на меня.