Текст книги "Церковное искусство как пространственно-изобразительный комплекс"

Связь богословия с формами христианского искусства и закономерностями их сложения требует к себе особого внимания.

Богословие в отношении к типологии, стилистике и технике – это достаточно широкая тема, но в ней есть некоторые ключевые моменты.

Характер литургического пространства выражен в его ритмической направленности к престолу [74]. Этот динамический ритм создает разные типы объемного решения церквей, но он же относится и к внешним формам храмов, к градостроительному и ландшафтному искусству, то есть ко всей жизни христиан, имеющей своим центром место совершения таинства Евхаристии.

Отдельные структурные элементы храма имеют свою семантику и принципы ее толкования (см. гл. V).

Связь, как было уже показано, священных образов с литургическим пространством определяет и внутренние особенности пространственного построения в монументальной живописи, моленных иконах, миниатюрах и т. д. Компенсаторный характер перспективных построений в мозаиках, позволяющий удаленное воспринимать не хуже близкого, использование криволинейных поверхностей, аксонометрические приемы и собственно обратная перспектива на всех уровнях искусства (впрочем, в моленной иконе, как говорилось, такие приемы появились позднее в силу здорового консерватизма этого вида искусства) – все это, как и более детальные пространственные особенности, помогает пространству священных образов быть по смыслу тождественным с пространством литургическим.

Чуждый чувственности, строгий характер православного изобразительного искусства есть его верность 100-му правилу Трулльского Собора. Следует помнить об аскетическом значении иконы, которая должна помогать, а не мешать молитве, при этом не будить воображение (то есть нетрезвое движение ума, а не только чувств), останавливая его на себе.

Определение VII Вселенского Собора предполагает возможность использования разных материалов для создания священных образов. Различие материалов рождает и разнообразие техник. Тем не менее складываются определенные предпочтения. Как в типологии церквей крестово-купольный храм чаще всего видится оптимальным типом, так в иконописи почетное место отдается темперной технике. А это предполагает не только конкретный связующий пигменты материал – куриное яйцо, но и последовательность действий иконописца, почти священнодействий: от прориси и золочения – через «горки», архитектуру и облачения – к личному письму, ассисту (золотой разделке) и надписанию. Особое значение остается за образами божественного присутствия – за золотом (в фоне, нимбах и ассисте), за различными приемами, выражающими присутствие Света. Среди более локальных технических способов отразить богословскую мысль в священном образе можно вспомнить, например, о разном характере наложения красочных слоев во Владимирской иконе Божией Матери [182], способствующих разному преломлению света в ликах Богомладенца и Богородицы, как если бы сопоставлять свет самоизлучающего источника и свет матовый, отраженный. Вообще, византийская икона знала разные технические приемы [182].

Подобно тому как темперная техника, хотя и не единственно возможная, но оптимально соответствующая вышеизложенным позициям, заняла свое положение в иконописи, в монументальном искусстве центральное место отводится мозаике, (хотя есть и мозаичные моленные иконы, и даже совсем миниатюрные образы), а второе место – фреске, в то же время в малых формах особое внимание уделяется технике эмали. В самих мозаичных приемах есть дифференциация. И по материалу: это может быть плавленое с пигментами, а затем дробленое стекло – смальта (для золотых частичек между двумя стеклами вплавляется лист сусального золота), а могут быть кусочки естественного камня разных пород. При этом существует римская мозаика – с мелким ровным набором и гладкой поверхностью, флорентийская – из крупных, живописно расположенных элементов разных форм, а также, конечно, византийская – с мерцающей неровной поверхностью, где частички лежат под разными углами, создавая особые световые и пространственные эффекты. Подобно темперной живописи и византийской мозаике, перегородчатая эмаль также находит соответствие традиции православного искусства. В этой технике по прориси, нанесенной на металлический лист, располагаются проволочки-границы цветовых пятен, между ними насыпаются пигменты, и затем все изделие помещается в печь. Выемчатая эмаль с более мягкими границами цветовых пятен (пигменты насыпаются в выемки на листе) скорее подходит к ренессансному и постренессансному искусству. Можно говорить и о других техниках – о золотой наводке (по меди), о лицевом и золотном шитье, о живописи по эмали (финифть) или о нюансах в самой иконописи – все эти приемы и особенности подчеркивают включенность произведений искусства и их мастеров в православную традицию, то есть в жизнь Церкви.

«Сравнительное богословие» в церковном искусстве – тема, естественно продолжающая предыдущую. Здесь хотелось бы отметить несколько положений, показывающих особенности закономерностей в архитектуре и изобразительном искусстве некоторых религиозных направлений, а затем – различных христианских исповеданий. Думается, что это достаточно наглядные явления, могущие человеку, даже при его позитивистском взгляде на мир, дать повод о многом задуматься.

Различны способы организации пространства, для примера – в античном языческом мире, в христианском храмостроительстве и в исламском зодчестве. Так, типичный античный храм – это прежде всего объем, воспринимаемый снаружи, своего рода «архитектурная скульптура», предназначенная для «божества» (внутрь непосвященные не входили). О христианских церквах уже говорилось, что ими организуется пространство как место, где община собрана вокруг святыни – места совершения Евхаристии, а значит, Присутствия Божия. Поэтому пространство имеет направленность и соответствующий архитектурный ритм. Мечеть как место мусульманской молитвы, а не священнодействия, изначально являлась частично крытым двором, причем в крытой части должен располагаться михраб (может быть и михрабная ниша) – место, в котором находится Коран. Пространство мечети – ритмически организовано, но это не направленный, а скользящий ритм, который как бы пробегает даже мимо михраба. Такой же характер имеют здесь орнаменты (геометрические, растительные и шрифтовые), порой иллюзорно бесконечные, заменяющие отсутствие фигуративных изображений. Все это дополняется комбинаторностью в организации архитектурных форм. Представления о Боге, о предопределении и отсутствие веры в факт Боговоплощения следует иметь в виду для объяснения названных особенностей.

Другим типами зданий у мусульман являются медресе, то есть училища, которые развивают архитектурную тему мечети, также вертикальные минареты, предназначенные для созыва на молитву, затем – купольные мавзолеи, иногда испытывающие влияние христианской архитектуры (например, в Нахичевани). О последнем уже на примере мечетей лучше всего свидетельствует турецкий опыт создания множества «подобий» Софии Константинопольской. Специфика выражается также в возможности использования в исламском зодчестве нетектоничных форм (то есть с несоответствием форм конструктивной логике), каковыми часто бывают так называемые «сталактиты», обычно украшающие порталы (высота обрамления порталов при этом, как правило, больше высоты самого здания). Заимствование «сталактитов» в христианском армянском зодчестве привело в большинстве случаев к их иному, конструктивно логичному использованию. Вообще, зрелой церковной архитектуре свойственна тектоничность. Перекос в сторону доминирования конструктивной и утилитарной составляющих, свойственный начальному этапу развития какого-либо архитектурного направления, и превалирование декоративного начала, свойственное периодам упадка, для церковного зодчества редки и вряд ли являются существенным движущим фактором развития христианской архитектуры.

Заимствованные Церковью из античного мира отдельные формы часто были совершенно переосмыслены. Так, капители уже в ранневизантийское время обрели компактный характер, покрылись суховатой орнаментальной резьбой, не споря, как и монументальная живопись, с литургическим пространством (см. гл. I).

Внутри христианского мира обращают на себя внимание следующие факты:

– неразвитость монументальной живописи и малое количество моленных икон в Армении как следствие богословских воззрений (см. гл. II);

– первые существенные трансформации в западноевропейском зодчестве и изобразительном искусстве через столетие после разделения с Православием в 1054 г., выше говорилось о связи перемен со спецификой латинского менталитета данного периода истории (см. гл. III);

– непринятие на Западе решений Трулльского Собора с его 73-м, 82-м, и особенно 100-м правилами, полуиконоборческое богословие Аахенской школы и развитие впоследствии чувственного начала в западном изобразительном искусстве (см. гл. III.);

– нетектоничность форм русских храмов краткое время в середине XVII столетия на фоне кризисных явлений в церковной жизни и преодоление данного факта (см. гл. IV);

– верность православной традиции в русской культуре и при этом безбоязненные контакты с западным миром в архитектурно-художественном отношении, в результате – сохранение своего наследия и лучшего из наследия Запада, развитие оригинальной русской религиозной живописи в XIX в. на фоне деградации этого вида искусства на Западе, западное искусство разложения формы в ХХ в. на фоне сохранения традиций реалистической живописи и возрождения иконописи даже в постсоветской России…

Но последнее – практический вопрос.

Глава III
Практические заметки

Проблемы изучения, реставрации и охраны памятников связаны с огромным комплексом практических вопросов.

Практическая археология ХХ в., вынужденно отошедшая после революции от полноты церковно-археологической науки, в то же время обогатилась серьезной методологической базой и, конечно, открытиями новых памятников и уточнением информации об известных. Археологическим путем обретаются предметы малых форм – при исследовании погребений, жилищ, городского культурного слоя и памятников архитектуры. В последнем случае обретаются и фрагменты стенописи, но все же не это главное в успехах архитектурной археологии, а закрытие «белых пятен» в истории древнерусского храмостроительства. Так, если в предреволюционное время было известно около 60-ти домонгольских храмов (половина из них в «археологическом» состоянии), то к концу ХХ столетия – около двух сотен. Из кажущегося почти полного небытия возникла картина развития галицкого зодчества.

Отработана методика ведения раскопок с предельно аккуратным послойным раскрытием изучаемой территории (инструменты: от лопаты до совка, ножа, щеток и кистей), при четкой фиксации плана раскопа с вертикальными отметками всех обнаруженных элементов, как архитектуры, так и других находок (с использованием необходимых измерительных приборов), а также с передачей на бумаге стратиграфических разрезов, то есть вертикальных срезов земли со всеми слоями по бровкам – границам раскопов. Сохранение, по возможности, обнаруженных объектов «in situ» (то есть на своем месте) и последующая фиксация их, как и общей картины раскопа, на чертежах дает часто более значимую информацию, чем находки в их вещественном выражении. Так, плановую структуру несохранившегося храма можно понять даже по фундаментным рвам, а при изучении погребений по всей совокупности деталей узнать, например, характер погребального обряда. По формату кирпича можно определить датировку храма¹⁴, а по направлению его основной оси (на восход солнца в день закладки) понять, в какой день могла быть заложена данная церковь.

В силу разделенности в советское время церковных и государственных структур, приобщение собственно церковной науки к практической стороне археологии было, конечно, затруднительным. Для ведения работ в конкретном месте и на конкретный сезон руководитель экспедиции, имеющий соответствующую научную квалификацию, должен получить так называемый «открытый лист» (документ, выдаваемый учреждениями в системе Академии наук) на право археологической деятельности в указанных пределах. Изменение отношений государства и Церкви могли бы привести и к возможности в будущем участия церковных исследователей в практической археологии. На деле такая связь фрагментарно существует. Так, С. А. Беляев, находясь в активном сотрудничестве с Московской Патриархией, неоднократно организовывал раскопки и освидетельствование мощей (преподобных Оптинских, святителя Тихона). С другой стороны, политическая ситуация в советское время позволяла проводить работы почти по всей бывшей древнерусской территории, а к концу века появились препятствия в виде сокращения государственного финансирования археологических работ и неожиданно возникших новых государственных границ. Не меньше проблем могло бы возникнуть и при желании российских ученых продолжить дореволюционные исследования на Святой Земле, как это делают там францисканцы или английский археолог Биддль [245, см. библиографию], а также в Константинополе или где-нибудь еще на Ближнем Востоке… Тем не менее результаты исследований археологов и их интерпретация – это то, что может быть поводом для взаимодействия церковной и светской науки.

Что касается практической стороны отношения к археологически исследуемым памятникам, то важным вопросом всегда остается их дальнейшая судьба. Если это памятники архитектуры, может быть даже вновь открытые, то как с ними поступить: «зарыть», законсервировать и музеефицировать, при значительной сохранности – реставрировать и передать для богослужения или опять-таки музеефицировать? Если работы ведутся на территории действующего храма, то в каком виде сохранить вскрытые древние фрагменты и где должны находиться находки предметов малых форм: на своем ли месте, или в церковном музее или ризнице, или в государственном хранилище? Каждый раз, конечно, эти вопросы должны решаться индивидуально. Принятие объективно оптимального решения предполагает внимание ко всем условиям будущего существования памятников и стремление ко взаимопониманию церковной и светской сторон. Особой темой во всех случаях является отношение к археологическому вмешательству в погребения. С церковной точки зрения такие случаи естественны при вскрытии мощей. При случайном обнаружении погребений во время архитектурно-археологических и ремонтно-реставрационных работ, как и при исследовании захоронений в научных целях, следует сделать все возможное для недопущения неблагоговейного отношения к останкам. Останки после исследования должны быть аккуратно захоронены, а если речь идет о христианском погребении, то это должно сопровождаться совершением заупокойных молитв (панихиды или литии), в случае вскрытия мощей – молебного пения святому.

Следует сказать также, что археологическая наука постоянно пользуется некоторыми видами находок не только как самоцелью, но как датирующим материалом. Это керамические изделия, монеты, печати и т. п. Пользуется она и достижениями в областях физики, химии, биологии, с применением методов дендрохронологии, анализа строительных растворов и т. п., что существенно расширяет горизонты в интерпретации археологического материала.

В связи с этим следовало бы вспомнить о грандиозном исследовании последнего столетия – об изучении Плащаницы Господней, хранящейся в Турине. Использование суммы всех научных методов (вплоть до анализа пыльцы растений на ткани) приводит к поразительным результатам, к свидетельству о ее подлинности. Но остается место для скептиков, и среди их аргументов наиболее весомым некоторым представляется «сбой» при использовании радиоуглеродного метода датировки (по процессу распада атомов углерода С14). Однако и здесь есть возможность оптимистично аргументировать это явление, что сделано в работе профессора протоиерея Глеба Каледы (доктора геолого-минералогических наук) «Плащаница Господа нашего Иисуса Христа», в ней есть и необходимая библиография [248].

Многие проблемы практической археологии пересекаются с реставрационной наукой.

Реставрация памятников всех видов церковного искусства является другой важной темой церковной археологии как широкой научно-исследовательской сферы. Сегодня мы знаем облик многих древнерусских храмов, воссозданных в первозданном виде руками замечательных реставраторов как предреволюционного, так и, большей частью, советского времени. Некоторые памятники изменились в корне (Петропавловский храм в Смоленске и Пятницкий в Чернигове – руками П. Д. Барановского, Пятницкий в Новгороде – руками Г. М. Штендера и т. д.).

В области архитектурной реставрации следует различать некоторые принципиальные понятия. Есть слово «консервация», которое в западной терминологии («conservation») стало синонимом реставрации в целом, но в точном смысле это понятие означает создание условий для сохранения данного памятника. Реставрация предполагает также полное или частичное освобождение памятника от перестроек и архитектурных напластований во времени. Есть разные виды реконструкции. Во-первых, графическая реконструкция, то есть только на бумаге или в макете, так как нет абсолютно точных данных, что данное сооружение (утраченное полностью или искаженное) выглядело именно так. Поэтому считается научно некорректным придавать данный облик самому памятнику. Во-вторых, реконструкция как воссоздание частей здания в натуре, утраченных или перестроенных в прошлом. В-третьих, реконструкция как «реновация» (также западный термин «renovation»), то есть приспособление памятника для новых условий в конструктивном и/или функциональном (частично или полностью) отношениях. Также применяется такой вид реставрации, как «анастилоз» – восстановление целостного облика руинированного памятника архитектуры из сохранившихся фрагментов (с частичными вставками новых элементов). Наконец, наиболее дискуссионный вид работ – полное воссоздание утраченного сооружения (в профессиональной среде так называемый «новодел»). В различных ситуациях приходится прибегать к разным методам и их комбинациям, и даже полное воссоздание в определенных единичных случаях является наиболее правильным решением (храм Христа Спасителя, Казанский собор на Красной площади, Иверская часовня).

«Открытие» в начале ХХ в. и последующее серьезное изучение русской иконы было бы немыслимым без успехов реставрации живописи, в которой сложились разнообразные методы. Здесь видится возможным, не вдаваясь в подробности, отослать читателя к весьма ценной работе Ю. Г. Боброва «История реставрации древнерусской живописи» [246]. В целом же следует различать простую промывку иконы, закрепление ее красочного слоя, раскрытие ее (от олифы и поздних записей), иногда перенос красочного слоя на другое основание. Все это сопровождается различными исследовательскими методами изучения иконы, в том числе физико-химическими, применением микроскопа и рентгеновских снимков. Затем следует принятие решения о придании иконе конкретного вида: или только тонировка иконы в утраченных местах, или сохранение лишь первоначального красочного слоя, даже фрагментами (метод фрагментаризации – икона Спаса из «Звенигородского чина»), или придание ей вида «археологического» памятника с показом разновременных составляющих, или дополнение утрат как тонировкой, так и использованием фрагментов поздних слоев, иногда с некоторой трансформацией их тона и цвета для воссоздания целостности композиции (комплексный метод – рублевская икона Пресвятой Троицы). Реконструкция образа непосредственным дописыванием в местах утрат допустима лишь для более рядовых икон, не являющихся выдающимися памятниками церковного искусства. Аналогичные методы, но со своей спецификой, а также принятие ответственных решений о судьбе памятника (как это происходит в практической археологии, архитектурной реставрации и реставрации иконы) осуществляются и в реставрационных работах на других памятниках – в монументальной живописи, в скульптуре, в малых формах церковного искусства. Сотрудничество представителей Церкви и светской науки в этих областях постоянно и неизбежно, но от обеих сторон и здесь требуется как компетентность, так и деликатность в достижении обоюдозначимого результата.

Музейное дело получило развитие уже в дореволюционное время, причем наряду с государственными музеями и частными коллекциями складывалась система церковных музеев [249] – епархиальных, монастырских ризниц и собраний при духовных школах. Особо интересны, наряду с собранием Троице-Сергиевой Лавры, Новгородский музей, созданный на основе Софийской ризницы Н. В. Покровским, и его же трудами организованный Церковно-археологический музей при С.-Петербургской Духовной Академии. Работая в Эрмитаже и сотрудничая с Русским Археологическим институтом в Константинополе, был связан с музейным делом и Н. П. Кондаков. Значение музеев для полновесной культурной жизни общества трудно переоценить. При этом следует помнить, что приобретение, реставрация, учет, хранение и изучение памятников искусства и обеспечение к ним доступа – важнейшие функции музеев. Следовательно, очевидна их прямая организационная связь с названными выше областями научно-практической деятельности. Современные достижения в отношении характера условий хранения (с температурно-влажностным, световым режимами и т. п.) и постоянного сотрудничества с реставраторами показывают, что музейным опытом можно пользоваться и церковным организациям (приходам, монастырям и духовным школам) для профессионально грамотного отношения к хранимым святыням. Ценен опыт паспортизации хранимых произведений и охраняемых зданий, необходимый и для реставрационного дела, и для органов охраны памятников, включающий конкретные данные, фотофиксацию, историческую справку и другие сведения.

Важно, что существуют не только грандиозные музеи мирового масштаба, такие как Лувр, Эрмитаж, Метрополитен, Прадо, Британский музей и музеи Ватикана, но и хранилища меньшего масштаба, в том числе – церковные, как по статусу, так и по характеру их коллекций. Для России особое значение, помимо Эрмитажа, имеют Музеи Московского Кремля, Третьяковская галерея, Музей древнерусского искусства им. Андрея Рублева и музей им. А. С. Пушкина в Москве, Русский музей и Музей Академии художеств (как его предшественник) в С.-Петербурге, а также музеи других городов, включающие в свои собрания и церковные памятники (так, Новгородский музей возник, как было сказано выше, из Софийской ризницы). Есть особого рода охраняемые архитектурно-художественные комплексы, именуемые государственными музеями-заповедниками. Как правило, они включают в себя церковные здания, как полностью невозвращенные Церкви, так и предоставляемые для совершения богослужения. Юридически и практически взаимоотношения церковных и государственных организаций в этом вопросе требуют еще весьма существенной проработки. Среди таких музеев есть и заповедники деревянного зодчества, причем искусственно созданные из свезенных из разных мест конкретного региона сооружений, в том числе – храмовых. Есть разные мнения об этих комплексах: с одной стороны, они обусловили сохранность памятников (многие, оставшиеся на своих местах, погибли) и обеспечили их доступность, но с другой – здания лишены градостроительно-ландшафтного окружения и, главное, использования по назначению. Практика показывает, что здание, сохраняющее свои функции (а для храма это богослужение), живет подобно организму и потому имеет, при корректном к нему отношении, благоприятные условия для своей лучшей сохранности. Здесь вновь возникает тема необходимости конструктивного сотрудничества представителей разных сфер.

Роль музеев в советское время весьма значительна, ибо в условиях уничтожения святынь безбожным режимом музеефикация некоторых закрытых, но неразрушенных храмов и сохранение в музеях памятников церковного искусства (икон, фрагментов монументальной живописи, малых форм), а также подвижническая деятельность многих музейных хранителей и реставраторов – это то, что способствовало сохранению, изучению, реставрации и популяризации памятников древнерусского искусства. И это – вопреки основной линии государственной идеологии (помимо уничтожения, есть в истории и другое – продажа за бесценок за рубеж части эрмитажных коллекций). Конечно, многое утрачено, но многое сохранено. Однако в постсоветских условиях возникают совершенно новые проблемы. Есть насущная потребность в возрождении сети церковных музеев.

Отношения церковных и государственных структур в сфере охраны архитектурно-художественных памятников и создания новых храмов имеют свои проблемы. Теоретически есть возможность возврата Церкви того, что ей принадлежало по праву и что было незаконно изъято. И вот здесь возникает сопротивление, оправдываемое опасением за судьбу этих святынь, связанное с возможным неумелым хранением, непрофессиональным отношением к ним как к памятникам искусства и даже зодчества и т. п. Думается, что эти рассуждения необъективны, ибо случаи непрофессионализма и безответственности могут быть с обеих сторон, но именно в государственных руках были уничтожены величайшие святыни Церкви сознательно. Дореволюционный опыт, возрождаемый сегодня, мог бы многое решить без ущерба для каждой стороны. Наличие и развитие сети церковных музеев и ризниц (со всеми современными требованиями, температурно-влажностным режимом и т. д.) и сотрудничество в них церковных и светских специалистов стало бы решением этой проблемы. Однако хранение в запасниках государственных музеев богослужебных сосудов, которые часто даже не экспонируются из-за их большого числа, но к которым, кроме священнослужителей, по каноническим нормам никто не должен прикасаться – это абсурдная ситуация, особенно в условиях грандиозного процесса возрождения храмов и монастырей в конце ХХ в. и, следовательно, при существующей огромной нужде в упомянутых священных предметах со стороны Церкви. Вообще, этот вопрос должен начать решаться в юридической плоскости. Должен быть назван подлинный собственник незаконно изъятого. Многое, принадлежащее Церкви, на условиях временного хранения могло бы пока находиться в музеях, но с их ответственностью за конкретные предметы перед Церковью. Когда же, наоборот, музей готов что-либо из икон или церковных предметов дать в пользование приходу с отчетностью перед музеем, называя передаваемое государственной собственностью, – в этом видится уже не только канонический, но и юридический абсурд.

Конечно, эра агрессивного отношения власти к Церкви – в прошлом; для тех, кто хочет действовать во славу Божию, открывается широкий простор возможностей. Но то, что выше сказано об отношениях к музейным собраниям, имеет более широкий охват. Это касается вообще возвращения Церкви присущих ей прав и социальных функций (в том числе в образовательной и благотворительной сферах). Это и вопрос о статусе возвращаемых церковных зданий (не только храмов). Ведь большинство переданных в 90-е годы в пользование Церкви зданий остаются государственной собственностью, что, конечно, юридически и канонически не вполне корректно, более того, некоторые весьма значимые храмы и к началу XXI в. не переданы (в части из них совершается богослужение – регулярно или эпизодически, в а других, увы, нет). Тем не менее, следует исходить из имеющейся реальности и, вне зависимости от формы собственности на храмы и церковные комплексы, решать вопросы их жизнедеятельности во всех аспектах, в том числе, технических и реставрационных. Возникают отношения с государственными органами охраны памятников, часто оформляемые в виде «охранных обязательств», то есть договоров с соответствующими церковными организациями об условиях использования ими конкретного церковного здания. Министерство культуры России разработало в 1997 г. типовые формы таких договоров¹⁵ трех видов:

1) для памятника, находящегося в собственности религиозных организаций,

2) в безвозмездном пользовании и 3) в совместном использовании (как правило, с учреждением культуры). К сожалению, эти формы на местах не приветствуются и заменяются договорными условиями, сформулированными для любых памятников и для любых пользователей, в том числе – коммерческих организаций.

Все это, конечно, требует преобразования в более цивилизованный вид. Наиболее развитая структура охраны памятников в виде городского Комитета существует в Петербурге, с серьезной научной составляющей, причем в советское время ее сотрудники (тогда – Государственной инспекции по охране памятников) внесли весьма конструктивный вклад в сохранение и послевоенную реставрацию петербургских исторических зданий. В настоящее время модели взаимодействия церковных и государственных структур следует, конечно, отрабатывать и в Москве, и в Петербурге, и в других регионах, и, в идеале желательно, в масштабах страны, и даже шире – везде, где есть православные храмы, как на канонической территории Русской Православной Церкви, так и на территории других православных поместных Церквей, причем, не только в сфере охраны, но и в строительстве новых храмов, в решении музейных вопросов.