Текст книги "Полигон"

Наваждение

Известно, что мотор потребляет чистый воздух и не менее чистый бензин, а выкинуть норовит всякую гадость. Неисправный мотор поступает примерно так же, только гадости выбрасывает, как правило, не в пример больше. Сильно неисправный производит так много гадости, что она мешает ему работать, и он начинает капризничать, сбоить, а то и вовсе глохнуть. Вот и у меня случилась такая неприятность. Виктор Пестов сказал, что у моего «Жигуля» направляющие втулки клапанов изношены. А Виктор знает что говорит, он у нас местечковый божок, спец божьей милостью. А это значит – надо чинить. Снимать головку блока цилиндров и перепрессовывать злополучные втулки. Не так страшно, что работа трудная, ответственная и кропотливая, не страшно, что запчасти надо где-то раздобыть. Это всё дело привычное, справлюсь. А беда в том, что втулки эти просто так, молотком, не запрессуешь, их надо устанавливать внатяг. А это в свою очередь значит – либо всю головку нагревать, либо втулки остужать. При нагреве головку может повести, то есть она пойдёт «винтом», и тогда её придётся выбросить. А она дорогая, да и найти её не так просто. Поэтому я решил охладить втулки – так надёжнее. И вот, когда головка уже была снята и почищена, а старые втулки вынуты, когда все запчасти дожидались своего часа, мне привезли жидкий азот. О жидком азоте я договаривался с ребятами из семнадцатого отдела. Азота у них было полно, трудно было лишь вывезти его с территории КБ, но и с этим разрешилось.

Итак, вечером трудного дня, в пятницу, я во всеоружии приступил к работе. Головку уложил на верстак, рядом положил оправку (её мне выточил знакомый слесарь), приготовил втулки. Потом поставил на пол отмытую консервную банку размером со сковороду – на верстаке места уже не было. В банку налил из сосуда Дьюара жидкий азот. Бросил в неё втулки впускных клапанов. Когда азот прокипел, и, значит, втулки остыли, я стал доставать их по одной пассатижами и оправкой осаживать в гнезда. Дело пошло споро – вскоре все четыре втулки сидели на месте. Однако мне пришлось побегать по боксу – то молоточек маленький найти, то шпильковёрт, то ещё что-нибудь. Перешагивая очередной раз через плошку с азотом, я понял, что в гаражной тесноте запросто могу наступить не неё, опрокинуть на себя и получить ожог ног. Тогда я надел рукавицу, подошёл к двери и попросту выплеснул азот в коридор. Экономить его не стоило – десятилитровый сосуд Дьюара был щедро заполнен под завязку, а мне и нужна-то была от силы пара литров.

Едва я подошёл к головке, как в дверном проёме появилась возмущённая физиономия Жэки.

– Ты что творишь, паразит этакий? – гневно выкрикнул он.

– А что я творю? – не понял я.

– Ты зачем гадишь в общем проходе?

– В каком проходе?

– Не прикидывайся. Ты зачем отработку выплеснул в коридор? Знаешь же, что тут не улица, боксы наши на четвёртом этаже стоят. А убирать кто будет? А если каждый начнет гадить – что с нашим гаражом станет? В помойку превратится?

– Успокойся, Жэка. Отработку я, как положено, отнёс вниз и вылил в бочку, ещё вчера. Ты видишь – мотор разобран. Какая отработка?

– Ну не отработку, так тормозуху, какая разница? Я сейчас жалобу на тебя напишу. Председателю кооператива.

Хотел я было ему объяснить что к чему, но своей запальчивостью и яростным напором он меня вывел из равновесия. И я решил немного поиздеваться над ним. Конечно же, беззлобно, по-дружески.

– Жека, да что с тобой? Я ничего никуда не выливал, я вообще к двери не подходил последние полчаса. Видишь же – с головкой ковыряюсь.

– Как же не выливал, если я видел своими собственными глазами?

– Да так вот! Показалось тебе.

– Ну как же показалось? В дверь высунулся и выплеснул какую-то ядовитую гадость.

– Почему ж ядовитую?

– Потому что облако от неё поднялось, я видел! А вот и плошка – из неё и выплёскивал.

– Жэка, – участливо произнёс я, – а ты вчера не пил? Или, может не спал сутки? А может, у тебя что дома случилось? Ты видишь то, чего не было, а это, знаешь ли, наводит на нехорошие мысли. Ты посмотри – банка девственно чиста. Ни отработки в ней, ни тормозухи, вообще ничего нет. Ни капли! Она не только чистая, она ещё и сухая!

Жэка посмотрел недоверчиво на банку – она лежала на табурете, прямо под лампой, олицетворяя собой стерильную чистоту. Неудивительно: остатки азота испарились без следа раньше, чем я её поставил на место. В глазах его мелькнула тень сомнения. Но он не сдавался:

– А может, у тебя две таких банки!

– Ну тогда покажи мне, куда я выплёскивал – там должно остаться пятно.

Жэка с готовностью развернулся и пальцем указал место, где должны были остаться следы моего преступления. К его сожалению (и изумлению) бетонный пол был чист, если не считать слоя пыли. Чист и сух. Причём не только в этом месте, а на несколько шагов вокруг. Жэка сник и как-то даже обмяк, ссутулился. Пробормотав «извини, видимо, и впрямь показалось», он развернулся и побрёл к своему боксу.

Я снова налил в банку жидкий азот, покидал в неё втулки теперь уже выпускных, коротких клапанов. Азот прокипел, и я стал доставать охлаждённые втулки осаживать в гнезда по уже освоенной технологии. И через каких-то четверть часа все восемь втулок были на месте. Предстояло разверткой довести их внутренний диаметр до прописанного в инструкции – дело недолгое. Прежде чем взяться за дело, я снова надел рукавицу и выплеснул азот из банки в коридор. И через минуту в двери появилась негодующая физиономия Жэки.

– Ага, – торжествующим голосом закричал он, – всё гадишь! Меня не обманешь просто так! Теперь-то я точно видел!

– Жэка, да что с тобой, – я, как смог, изобразил участие и тревогу, – я и к двери не подходил! Ты под радар не попадал случайно? Говорят, кого облучит, память теряет, и блазнится им всякое…

– Брось, брось чушь пороть! Я прекрасно себя чувствую, в твёрдом уме и ясной памяти. Или наоборот? В ясном уме и твёрдой памяти?

– Вот видишь, и простые поговорки тебе не даются. Ты сходил бы к врачу…

– Да не нужен мне врач! Я в порядке. Ты мне зубы не заговаривай! Признавайся: выливал отработку? Или тормозуху?

– Жэка, да ты покажи сперва место. То, КУДА я вылил.

Жэка поглядел вокруг. На полу, конечно же, не было ни пятнышка. Ровный, пыльный, сухой бетон. Со следами колёс получасовой давности. Жэка растерянно посмотрел на меня, повернулся и ушёл. Молча. Я взялся за развертку и в двадцать минут довёл втулки до кондиции. Осталось установить клапаны – и можно будет собирать двигатель. Но прежде я подлил масла в Жэкин огонь – в третий раз наполнил азотом плошку и выплеснул её за ворота.

Оказывается, Жэка всё то время, пока я орудовал разверткой, прятался за ближайшим углом, метрах в четырех от моих ворот. Присев на корточки, он наблюдал за мной, выставив на обозрение из-за угла только пол-лица. Жэка с криком выскочил из укрытия и в три прыжка оказался рядом со мной. Он схватил меня за руку, которой я держал плошку, и завопил:

– Попался, гад! Теперь не отвертишься!

Глаза его горели сладостью отмщения, голос звенел фанфарами. Я от неожиданности вздрогнул, он быстро взял себя в руки. И самым как только мог спокойно осведомился:

– Кто попался? Ты это о чём?

– Ладно тебе, не юли! Ты попался! На месте преступления. С орудием в руках!

– Ты с этим орудием меня сейчас поведёшь на разборки?! Жэка, одумайся! Тебя же на смех и поднимут. Ты посмотри – орудие-то чистёхонькое. И сухое. И пол чистый.

Жэка посмотрел на плошку, посмотрел на пол. Чисто. Глаза его потухли, хватка ослабла.

– А зачем ты с плошкой вышел?

– Я, Жэка, выбрасывать её пошёл, на первый этаж. В контейнер, как положено. Только собрался идти, а тут ты – как чёрт из коробочки. Напугал.

– Точно? Эх, – расстроился он, – видать, и правда у меня что-то с головой…

И поник. И ушёл ковырять свою зелёную «пятёрку». А я занялся клапанами – засухарил, проверил герметичность. Потом уложил на блок прокладку, приладил установочные втулки, надел аккуратненько головку – ага, села. Поставлял винты и начал их затягивать, по первому проходу не сильно, без динамометрического ключа. На четвёртом винте ко мне в бокс заглянул Жэка – попрощаться. Вид у него был понурый. Я отложил инструмент. Молча открыл заветный шкафчик и вынул бутылку «Столичной», два стакана и трёхлитровую банку, в которой плавали три солёных огурца. Жэка так же молча повесил свою сумку на крючок и взялся за стакан. Я разлил по сто грамм, подцепил вилкой огурец, передал его Жэке. Подцепил второй, взял в левую руку. Мы чокнулись. И выпили. И закусили. Прожевав, Жэка нарушил молчание:

– Да… Вот какие дела. Придётся к доктору идти – проверяться.

– Не, не ходи, плюнь. Все у тебя нормально с головой.

– Да ладно! Сам же говорил – вижу, чего нет!

– Да я тебя разыграл.

– Как же! не успокаивай. Я ж натурально видел, как ты выплёскивал какую-то едкую гадость. А следов нет! Такого не может быть. Надо мне крышу проверять.

– А я и не успокаиваю, – ответил я, разливая ещё по соточке, – ты сам виноват. Прибежал, разорался, чего, мол, гадишь! Ну, меня и взяла обида. Знать надо, на кого орать. Да я в жизни не гадил тут. Вот и разыграл тебя. Вздрогнули?

Мы вздрогнули и захрустели. Жэка начал потихоньку оттаивать.

– Ну и как ты умудрился разыграть меня?

– Да просто. Смотри!

Я налил из сосуда Дьюара азот в плошку. Вода водой, не отличишь. Прозрачная жидкость, без цвета, без запаха. Жэка смотрел во все глаза. Я прихватил плошку варежкой и выплеснул азот на пол. Охлаждённый до 196 градусов азот, попав на тёплый бетонный пол, мгновенно вскипел и испарился, только облачно поднялось вверх и тут же растаяло. Пятно на полу исчезло на глазах без следа.

– Видал?

– Ну. Вот опять! Кажется.

– Да не кажется, Жэка! Это жидкий азот. Он просто испаряется – и всё. Без следа.

– Да?

– Да.

– Так ты нас тут газом травишь? Азотом?

– Ты что, Жэка? Когда смешивают невесть что, воняет чёрт те чем. А азот – он ничем не пахнет. Ты понюхай.

– Ну и что? Мало ли газов не пахнет..

– Да ты что, не знаешь, что воздух, которым мы дышим, на восемьдесят процентов состоит из азота?

– Врёшь!

– Дурак! Стану я врать… Учебник школьный открой, грамотей. Говорю же – безвредный. И чистый. Стал бы я иначе им тут плескать налево и направо! И прямо перед своими воротами! А?

– И то правда… Так не врёшь?

Я сделал лицо.

– А ну. Покажи ещё раз!

И мы плеснули азот ещё раз. И ещё. Потом налили его в плошку и засунули в него последний огурец. А потом азот закончился, почти одновременно со «Столичной», и мы пошли по домам. И Жэка, конечно же, забыл свою сумку в моём гараже.

Дорога в Рим

Иосиф Агафонович – человек необыкновенно положительный, образцовый семьянин – с мужиками водку не хлещет, с работы всегда спешит домой. Не курит. Да что там! Он не матерится. Ни при каких обстоятельствах. Даже если молотком по пальцу угодит. И интересы у него необычные. На охоту не ходит, на гаражных посиделках его не увидишь, «козла» во дворе не забивает, пива с приятелями не пьёт. Зато, говорят, его можно встретить на театральных премьерах, в музкомедии и даже в Оперном. Странный человек. И везде у него порядок – и дома всё по полочкам разложено, постирано и выглажено, и в гараже у каждой гайки своё место, а его «горбатый» «Запорожец» всегда ухожен, всегда сияет. Хозяйственный, домовитый, но – странный. тем удивительней, что однажды он попросился с мужиками на рыбалку. те подивились, но взяли, пожав плечами.

Приготовился Иосиф Агафонович основательно: позаимствовал у знакомых болотные сапоги, накомарник, котелок, снасти, брезентовую палатку и даже надувную лодку. Прихватил из дому тёплый свитер и одеяло с подушкой, купил мормыша, запасся консервами, крупами, сухарями и хлебом. Всё барахло тщательно закрепил на крыше – известно, что у «Запорожца» багажник невелик.

Выехали в субботу, в шесть утра, на двух машинах – Иосиф Агафонович на своём «горбатом», и Андрюха Березкин – на «Москвиче». В «Запорожец» посадили Юру Степанова, в «четыреста восьмой» уселись Вовка Топорков и Паша Гречихин. Выскочили из города быстро, по шоссе мчались тоже недолго, со скоростью 70 км/ч. Наконец, часов в восемь добрались до заветного поворота. Началась щебёнка, ямы, рытвины. Впрочем, не глубокие. «Запорожец «старчески охая и поскрипывая, бежит себе вперед, следом катится «Москвич». уже половина грунтовки позади. лес отступил от дороги, на обочинах – целые заросли пыльного зверобоя. Дорога извилистая, с крутыми поворотами и горками. Но на удивление гладкая. Спокойно можно держать сорок.

Встречные машины попадаются редко. Вот, например, катит красный «Жигулёнок». Ох, и пылищи же за ним! И сбоку что-то болтается. Ба! Да это же резиновое ведро! Полнёхонькое. И держит его шофёр. Одной рукой рулит, а другую, левую, в окошко высунул, и ведро держит.

– Юрий, что с ним? – спросил своего пассажира Агафоныч, – ведь так ему ехать неудобно.

– А может, вода ему нужна? С собой Кроме ведра, ничего нет. А ведро-то резиновое не поставишь никуда, выльется всё. Вот он руку на улицу и высунул.

– А что? Вполне логично. Смотрите, Юрий, ещё один такой же!

Действительно, навстречу пронёсся ещё «Жигулёнок». Его водитель точно так же держал резиновое ведро за окошком. А вот и ещё машина. На сей раз «Москвич». И тоже с ведром. Что бы это значило?

В машине, следовавшей за «Запорожцем» инженеры-конструкторы Андрей, Володя и Павел тоже заметили мужиков с вёдрами и тоже ломали головы над их странным поведением, бурно выдвигая гипотезы.

– Гляди, гляди, Андрюха, ещё один козёл с ведром! Охренели что ли?

– И впрямь! не иначе, мужики, халяву впереди раздают. Сейчас доедем – увидим.

– Почему халяву-то?

– А что ещё, Пашка, ты повезёшь вот так вот – на вытянутой-то руке? Ради чего кожилиться будешь, Кроме халявы, а? Э-э-э-э-э…

Горка. Подъём, потом крутой спуск и резкий правый поворот. А за поворотом… На боку лежит МАЗ с цистерной. Беспомощно так лежит. Похож на жёлтого кита, выброшенного на берег. А вокруг него – тёмная лужа. И запах. Кабина пуста, водителя нигде не видно.

– Тормозите, Иосиф Агафонович! Тормозите!

«Запорожец», судорожно, дёрнувшись, остановился.

– Иосиф Агафонович, у Вас есть резиновое ведро? – тихо спрашивает Юра.

Через секунду пристроился на обочине и «Москвич». Разом хлопнули дверцы. Из раскрытого настежь багажника летит всякое барахло.

– Ну было же ведро, было! – горячится Андрюха, – Ага, вот оно!

Через несколько минут «Запорожец» и «Москвич» отчаливают от обочины. Дальше ехать веселее. Юра с довольным видом держит ведро, полное вина. На пылящем следом «Москвиче» такое же чёрное ведро держит Вовка. Естественно, оба ведра – за окошком. Недоуменные, а порой и встревоженные взгляды людей из встречных машин вызывают хохот, который наши рыбаки сдерживают лишь неимоверным усилием воли.

* * *

В десять утра Андрюха, Юра, Пашка и Вовка, кто в расстегнутой рубашке с коротким рукавом, а кто голый по пояс уселись возле разведённого вмиг костра и приступили. Халяву по пяти жестяным кружкам разлили неспешно, обстоятельно, со знанием дела. Закуску разложили тут же, покидав на газетку небрежно порубленную «любительскую» колбасу, хлеб и лук. Иосиф Агафонович разгружал барахло с крыши, распаковал вещи, раскладывал, рассортировывал их.

– Иосиф Агафонович, идите к нам, отдохните! – позвал его Юра, – потом разберёмся с вещами.

– Нет, я пока не хочу, – ответил тот, – Я попозже.

– Ну как знаете, – буркнул Юра, разглядывая большой палец, торчащий из шлепанца. Палец был синим, с потемневшим ногтём. Юра пошевелил пальцем – уже меньше болит.

– Красиво, – оценил Пашка, с неподдельным интересом рассматривая палец, – где ушиб?

– Да так… В футбол играл. Ну что, поехали? Иосиф игнорирует…

– Поехали! А за что?

– Первый тост – за хозяев.

– Тогда за лешего!

– За лешего – так за лешего.

Кружки дружно звякнули. Мужики выпили, занюхали зелёным лучком.

– Что за вино, интересно? Портвейн какой-то? Резиной воняет, – прокомментровал Пашка.

– Ага. И землей отдаёт, – согласился Юра.

– Хм… Здесь Русью пахнет, – резюмировал Вовка.

Первые дести грамм команду не впечатлили, мужики лишь чуть повеселели. Поэтому не мешкая махнули ещё по кружке и тут же прониклись друг к другу симпатией. Юра превратился в Юрика, Иосиф Агафонович – в Агафоныча, несмотря на то, что он занимал пост хоть и маленького, но начальника, а не был простым конструктором, как остальные. В речи чаще стали попадаться непечатные словечки.

После третьей порции мысли перестали прыгать и потекли.

Мужикам отчётливо похорошело, и захотелось потолковать за жизнь, поделиться наболевшим, решить самые животрепещущие вопросы. Начал беседу Юра.

– Агафоныч, – крикнул он, – тут змеи водятся. Не видел?

– Н-нет, – ответил Иосиф Агафонович тихо, – И много?

– Встречаются…, – лениво ответил Юра, рассматривая синий палец на ноге.

– А что, и правда тут змеи есть? – поинтересовался Пашка.

– А я знаю? Я тут вообще первый раз, – беспечно ответил Юра.

– А зачем Агафонычу крикнул?

– Чтоб бдительность не терял. Смотри, смотри – наряжается!

Ребята оглянулись. Иосиф Агафонович переодевался. Он надел плотную брезентовую куртку и болотные сапоги, нахлобучил накомарник.

– Догадливый…, – оценил Юрик.

– Это чтоб слепни не мешали, – сообщил Вовка.

Помолчали, глядя, как грузный Иосиф Агафонович натягивает сапог, прыгая на одной ноге. Сапог тянулся с трудом.

– Хоть бы на пенёк присел, что ли…

И тут в разговор встрял молчавший доселе Андрюха. Внимательно наблюдая за эволюциями Иосифа Агафоновича, он заявил:

– А вот я недавно вычитал в «Технике-молодёжи», что американцы на Луну вовсе и не высаживались.

– Это как?

– Да вот так. Нашли кучу несоответствий. Фотографии – поддельные, на некоторых сетку забивает пейзаж, а этого быть не может. Горизонт неправильный. Освещение не такое, какое должно быть. Тени неправильные. Флаг у них трепещется – на Луне-то, где воздуха нет! И прыгают астронавты неправильно, – и он оглянулся, чтобы посмотреть, как Иосиф Агафонович борется со вторым сапогом.

– Да ладно тебе, Андрюх, – ответил Юрик, – Павильонная съёмка заведомо лучше натурной, а у американцев есть куча плёнок, снятых при подготовке экипажей. Почти в натуральных условиях. А когда «Аполлон» вернулся домой, попробуй, не соблазнись, не вмонтируй эти кадры в хронику экспедиции. Кто знает, как и что они там наснимали? не операторы же, да в скафандрах.

– Ну не знаю, там убедительно было написано.

– Само собой. А ты думаешь, наши не отслеживали весь полёт, от начала до конца? Да наверняка все переговоры записали. Да ещё и запеленговали – откуда сигнал шёл.

– Думаешь?

– Знаю. У наших, между прочим, тоже рыльце в пушку. Ты видел хронику о первом полете Гагарина?

– Это где «поехали»?

– Ну. Так вот. Если присмотришься – увидишь, что на шлеме Гагарина на одних кадрах есть надпись «СССР», а на других – нету! Надпись эту дотумкали сделать только перед стартом, прямо за несколько минут. Потом, при монтаже, режиссёр, видать, перепутал, и снятые при старте кадры оказались раньше снятых в центрифуге, на испытаниях.

Проболтав с полчаса, мужики рассудили, час потехи истёк, и наступило время дела. И встали на ноги, чтоб разгрузить барахло из «Москвича». И даже тронулись к машине. И сели снова. Чтоб пропустить по стаканчику – не на пустой же желудок тюки кидать!

Иосиф Агафонович тем временем справился с сапогами и теперь возился с палаткой.

– Агафоныч, иди к нам! – позвал его Юра, – потом палатку поставим, вместе.

– Нет, не хочу, – ответил тот, забивая колышек в землю, – Я попозже.

– Да брось, отстань от него, – сказал Пашка, – лучше разливай.

Юра снял с сучка резиновое ведро и начал разливать вино по кружкам, не переставая говорить:

– Вот что забавно. Американские газеты не раз печатали, будто бы готовится полёт к Луне со смертником на борту. Дескать, чтобы перегнать русских, надо срочно отправить туда астронавта. И пусть он живёт на Луне один, пока не построят ракету, которая сможет вернуть его на землю. Время от времени ему бы отправляли посылки с земли с воздухом, с едой и с водой.

– Офигеть. Что только журналюги не придумают.

– А придумали не они, придумали инженеры, то ли из «Локхида, то ли из «Белл».

– Ну, давай за космонавтику!

– Ага. Поехали.

Приняв на грудь ещё по стакану, мужики закусили колбасой, посидели молча, глядя, как Иосиф Агафонович мается с палаткой, никак не может натянуть ровно крышу, всё время волнами у него получатся.

– Слышь, Юрик, а наши не планировали смертника на Луну? Я слышал, «Луноход» под космонавта проектировался, – спросил Пашка.

– Не знаю. Вполне возможно. Вот с Марсом было такое дело.

– Какое?

– Ракеты мощной не было, большой корабль на орбиту не поднимаешь, а на маленьком не долетишь – даже одного человека не напасёшься воздуха, еды и воды. Так я слышал, тут же объявился космонавт, готовый рискнуть. Он вызвался долететь до Марса на готовом уже лунном корабле. В одну сторону! После посадки и передачи сообщений на Землю он должен был застрелиться. Если по пути к Марсу случится авария, он тоже готов был застрелиться из пистолета.

– И что?

– И ничего. Кто ж его пошлёт на таких-то условиях! А знаете, кто это был?

– Кто?

– Бурдаев!

– Тот самый?

– Ага.

– Какой «тот самый»? – спросил Андрюха. – Я такую фамилию не знаю.

– Да профессор Академии космонавтики. Академик, между прочим.

– Да… Круто. А всё же жаль, мужики, что мы к Марсу так и не слетали, – задумчиво сказал Андрюха.

– А мне не жаль, – возразил Юра.

– Почему?

– Дорого это.

– Ну и что?

– Ты не представляешь. Это ОЧЕНЬ дорого. Товарищ Руднев, тот самый, председатель Госкомиссии по запускам, как-то раз после очередной катастрофы на старте сказал, мол, мы стреляем городами. Так оно и есть.

– Впечатляет. Давайте, мужики, за наши города!

Махнули ещё по кружке. И сразу, не сговариваясь, пошли к «Москвичу». Сосредоточенно, усилием воли сконцентрировав внимание на непослушных баулах, разгружали багажник. Долго искали топор, находили, но он самым таинственным образом каждый раз оказывался под водительским сиденьем.

Иосиф Агафонович занялся лодкой – стоя на берегу, накачивал её противно хрюкающим ножным насосом.

Первое ведро опустело, но никто и не думал останавливаться, наши инженеры потребовали продолжения. И дружно это предложение приняли. Увидев, что дело принимает такой оборот, Иосиф Агафонович попытался вмешаться, прекратить безобразие и сагитировать товарищей «удить рыбу», но был с позором выдворен. Иосиф Агафонович, уязвлённый в лучших чувствах, исчез. Надолго. Вместе с удочками. Мужики никак не прореагировали на его демарш, только Вовка Топорков пожал плечами и буркнул:

– Снокался Агафоныч.

– Чего? – переспросил Пашка.

– Да дочка у меня словечко новое придумала, «снокаться». Снокалось – значит дошло до кондиции, готово к употреблению.

– Как это?

– Ну, как-как… Чай если остыл и можно пить – значит снокался. Бельё на верёвке подсохло, пора снимать – снокалось. Или греют суп на плите. Если уже горячий, можно разливать, снокался.

– Выходит, Агафоныч тоже снокался?

– Выходит.

– А нам пора разливать?

– Пора.

– Юрик, а ты не знаешь кто написал заявление на имя Генерального «прошу увеличить продолжительность суток до 27 часов»?

– Нет. А кто?

– Я, – гордо объявил Вовка.

– А кто такой Святой Рихтер знаешь?

– Что, тоже ты?

– Не-а. Я домой мимо музыкальной школы хожу, так на ней написано «имени Св. Рихтера».

– Я знаю! – заявил Андрей.

– И кто же?

– А наверное тот Рихтер, что с Ломоносовым работал. Ну, которого молнией убило.

– Почему бы и нет? Канализировали учёного. Может, он верующий был.

– Не канализировали, а канонизировали. Давайте, мужики, за науку!

Со вторым ведром разделались только к вечеру. И сразу приступили к распаковке своих баулов. Перемещались они не без труда, то и дело роняя мешки, вещи, которые доставали из них, и друг друга. Однако через каких-то полчаса на белый свет всё же предстали четыре фляжки разного цвета и размера, но с одинаковым содержимым. Ох, и крепок наш народ! По сколько литров вина пришлось на брата? не меньше, чем по пять. Ну, не по пять – так по три точно. И ведь не хватило!

Спирт пили уже без былого энтузиазма, разводили его водой, закусывали салом и чесноком. Разговоры пошли всё больше философские, про баб. В конец концов собеседники пришли к единому мнению, что все бабы – стервы, а все мужики, совсем наоборот, сволочи. И затянули на три голоса «Ой да степь широкая». Четвёртый голос к тому времени уже снокался и сладко спал, положив под голову топор.

* * *

Когда Иосиф Агафонович вернулся в лагерь, уже начало смеркаться. У костра бодрствовал один только Андрюха Березкин, остальные мирно, но громко спали. Андрюха задумчиво ковырял пальцем в носу и смотрел прямо на Иосифа Агафоновича. Смотрел и, похоже, не видел.

Иосиф Агафонович ни грамма не смутился. Он, как ни в чем не бывало, аккуратно прислонил удочки к дереву, положил рядом пустой садок, снял накомарник, куртку и сапоги и залез в палатку. Он смертельно устал за день. Шутка ли, с пяти утра на ногах, да всё в заботах и беготне, ни на минутку не присел, до самого вечера. Сейчас уже… (он посмотрел на фосфорецирующий циферблат) пол-одиннадцатого. А он привык ложиться в пол-десятого, максимум в десять. Предвкушая скорый сон, Иосиф Агафонович разделся до трусов, улёгся на надувной матрац, застеленный простыней, поправил подушку, подбив её кулаком с боков, укрылся байковым одеялом и блаженно закрыл глаза. Спать. Наконец-то спать.

Но сон самым предательским образом убежал – мужики на улице храпели отчаянно, на разные голоса. И самое гадкое было в том, что громкость каждого отдельно взятого исполнителя постоянно менялась, поэтому солировали они по очереди. А иногда вдруг принимались храпеть квартетом, да так слаженно, будто специально, долго и тщательно репетировали, чтобы рулады не шли вразнобой.

Иосиф Агафонович выполз из палатки и как был, в трусах и майке, пошёл наводить порядок. Спали все четверо – квартет ему не послышался. Минуту назад бодрствовавший Андрюха лежал на спине, раскинув руки, и заливался соловьём. Иосиф Агафонович подходил к каждому спящему, долго тряс за плечо, а когда тот открывал глаза, говорил ему: «Юрий (Андрей, Владимир и т. д.), Вы бы не могли немного потише, Вы мешаете мне спать». Отвечали ему с разной степенью вежливости, но в глаз никто не дал, что само по себе уже хорошо. Они даже переставали храпеть. Правда, совсем ненадолго.

Едва Иосиф Агафонович начинал будить третьего из спящей четвёрки, как первый начинал аппетитно почмокивать, после чего – храПеть. Ну, а остальные с готовностью подхватывали. На четвёртом круге Иосифу Агафоновичу удалось-таки утихомирить всех, попросту разбудив основательней. Понимая, что долго тишина не простоит, он бегом смыкнул под одеяло в надежде успеть заснуть раньше них.

И только он закрыл глаза, только начал проваливаться в блаженный и долгожданный сон, уже и закрутились неясные картинки перед глазами и отступила тишина леса за тонкой стенкой палатки, как дружно звякнули кружки. Иосиф Агафонович в досаде открыл глаза и сел. Мужики грянули «Во поле берёза стояла». Знали они только первые четыре строчки, что нимало их не смущало – и четыре строчки можно Петь долго. Иосиф Агафонович в бешенстве включил фонарик, посветил на часы. Четверть двенадцатого! Он выглянул из палатки и крикнул: «Товарищи, прекратите песню, вы мне спать не даёте!». Товарищи, не поведя ухом, старательно выводили «люли-люли, стояла, люли-люли стояа-а-а-ла!». Тут Иосиф Агафонович натурально озверел. Он выскочил из палатки и…выматерился. Коротко, односложно, неумело, но – выматерился. Не исключено, что впервые в жизни. Эта его дикая выходка так поразила мужиков, что они разом осеклись и замолкли. Но тут же приняли ещё по одной и затянули «Там где клён шумит»

Иосиф Агафонович в ярости натянул штаны. А натянув, этот предельно педантичный и аккуратный человек начал без разбору, как попало, не сворачивая и не упаковывая, швырять барахло в распахнутую дверь «Запорожца». Котелки, термос, удочки, садок, подушка, лодка, вёсла, палатка, одеяло, сапоги – всё летело в одну большую мокрую кучу, на заднее сиденье. Загрузив машину, Иосиф Агафонович завёл мотор, и рванул с места он так резко, что из-под колёс полетели ошмётки земли.

* * *

Кто не ездил на горбатом «Запорожце» ночью по лесной дороге – тот сам не испытывал судьбу на прочность. Крошечные фары яркостью могут поспорить разве что с керосиновой лампой, приходится упираться лбом в ветровое стекло, чтобы разглядеть хотя бы направление – куда там дорога сворачивает. О том, что на дороге есть ямы и колдобины узнаешь лишь тогда, когда в них въезжаешь. А малюсенькие колёса норовят провалиться и в небольшую выбоину. Слабенький моторчик из последних силёнок затаскивает машину на подъёмы чуть выше кочки, а если завязнешь – остается только молиться, чтоб вытянул. Иосиф Агафоновичхлебнул прелестей такого вождения до самого дна. Он несколько раз пребольно ударился лбом о стекло, на кочках дважды на него падало весло, один раз он забуксовал, но, слава богу, выкарабкался, раз пять ударился днищем обо что-то твёрдое. А когда он выбрался с лесной дороги на грунтовку, и воспрял было духом, мотор заглох. Пришлось лезть под капот, искать неисправность. Словом, Иосиф Агафонович уже пожалел, что так опрометчиво покинул товарищей, дал волю нервам и уехал. Он даже хотел было вернуться, но с ужасом понял, что дорогу назад не найдёт – видимо, он где-то неправильно свернул и заблудился.

Через каких-то полчаса мотор удалось завести. Иосиф Агафонович уселся за руль. А в какую сторону ехать? Вперед? Назад? Всё время, пока он копался в моторе, по дороге не проехало ни одной машины. Стало быть, место тут дикое. И спросить не у кого. А, ладно, поеду вперед, куда-нибудь да выеду. Решив так, Иосиф Агафонович тронулся и потихоньку, на второй передаче, поехал, куда глаза глядят. Повезло! Километров через десять он выехал на дорогу, покрытую щебёнкой – здесь такие называли «тракт». Только в какую сторону ехать? Иосиф Агафонович посмотрел на звезды, чтобы сориентироваться, но Полярную звезду не нашёл. Поразмыслив, Иосиф Агафонович решил дождаться какой-нибудь машины и спросить дорогу.

Ему повезло снова – почти сразу попался встречный грузовик. Иосиф Агафонович остановил его, спросил, как добраться до города. Водитель, молодой весёлый парень махнул рукой, мол, правильно едешь. А как доберёшься до асфальта, так езжай за первой же машиной, сейчас ночь, народ домой возвращается. «А ведь и правда», – подумал Иосиф Агафонович, – «сейчас все дороги ведут в Рим, то есть в город». Горячо поблагодарив водителя, Иосиф Агафонович поехал дальше и довольно скоро добрался до асфальта. Направление он угадал сразу – действительно, все машины, которые ему попадались, ехали в одну сторону.