Текст книги "Полигон"

– О! Рулевая сошка! Где взял? Я давно её ищу.

Николай вышел из тени, подошел ко мне и взял у меня кривую железяку. А я и забыл про нее – ею и размахивал, требуя внимания. То-то, гляжу, народ от меня попятился, косится.

– Ну да, она самая и есть, – продолжал Николай, – моя. Вот и царапина знакомая. Я её на той неделе у завгара выбил, поменять хотел. Да вот – пропала. Где нашёл-то?

– В тракторе, из-под педали вытащил.

– В котором тракторе-то? Их тут не один.

– В том самом.

– А, в Петькином, значит. Выходит, он, паразит, у меня стырил сошку-то. Ну ладно…

– А ты откуда знаешь, что трактор – Петькин?

– А чей ещё-то? Петькин и есть.

– Постой – постой, ты ж его не видел даже, ты же с нами не ходил.

– А чего его видеть? На пригорке трактора не видать.

– Выходит, это он ребят по дороге гонял?

– Не-а. Петька дома, с женой ругается, вон, отсюда даже слыхать. Часа уж два как они лаются. Стало быть, не он.

– А кто?

– А никто.

– Как это?

– Да так вот. Я смотрю, вы вот полешком лавочку подправили, а кто это полешко приволок?

– Я, – сказал кто-то из толпы.

– А где взял-то? Приметное полешко.

– Из-под колёса вытащил.

– Из-под трактора, что на пригорке?

– Да. Ну а что? Брошено полено-то, вон и трактор не него наехал. Все равно пропадает…

– Ну вот вам и виновник, – торжествующе объявил Николай, – А то – ономальные зоны, плотергест, понимаешь. Трактор у них полиглот! Разе так бывает?

– Чего? Какой полиглот?

– Ну, который мысли читает. Или троглодит?

– Телепат.

– Ну, телепат … Какая разница?

– Но почему? Объясни!

Николай приосанился, чувствуя себя центром внимания. Поторговался немного, покапризничал, но всё ж свою версию изложил.

– Мякина – это что, скажите? Правильно, это то, на чем проводят! Так вот нас на ней так просто не провёдешь. Ладно, расскажу как дело было. Хоть и не видел, а всё мне ясно. Зачем, скажите, трактор ставят вечером на пригорок? А чтобы утром завести! Аккумулятор всё равно пропит давно. Петька утром приходит, сцепление жмет, трактор вниз и покатился. Как разгонится – педаль бросил – и готово дело, завёлся! На горке-то трактор может и на передаче стоять, не должен покатиться, да только для страховки Петька под колесо полешко-то и подложил. А вы – вытащили! Ну, трактор без полешка вниз сразу не покатился – понятное дело, на скорости стоит. Но всё ж, видать, по миллиметрику двигаться стал. Мотор-то сопротивляется. Так он мог и минуту, и пять незаметно сползать. А как клапан впускной открываться начал, так он шустрей и покатился. Ну, и завёлся. И поехал.

– А как же он за ребятами гонялся? Как жертву выбирал? – спросил кто-то из наших.

– Да не гонялся он ни за кем. И не выбирал. Это всё от страха, а у страха глаза велики. Да по нашей-то дороге, по кочкам, колдобинам да выбоинам руль едва удерживаешь. А тут – без шофёра – да куда бог пошлёт, туда и поворачивал, вот и мотало его по всей дороге, и в лес скатался, и в болото врюхался. В таком разе, если без водителя, путь его становится неисповедим.

– А чего он фарами моргал?

– А что моргал – так у него с электрикой с нова проблемы были, коротило что-то. Вся проводка делана-переделана, на соплях держится, контакт вечно пропадает, вот фары горят когда хотят. И моргают. Точно – Петькин трактор!

– А трещало-щёлкало что? спросил оживший Мишка.

– Когда?

– Ну, когда он уже заглох.

– Дак это, знать, коллектор остывал. Железо остывает – щёлкает. А с расширительного бачка, бывает, вздохи слыхать. Когда тосол остывает. Ладно, пойду я, дела у меня. Да еще к Петьке надо зайти, сказать, чтоб трактор отогнал, а то потеряет.

– Там сидения нет – как он отгонит?

– Да знаю… На спинке обивка разошлась, вот и снял. Дак, наерное, уж перетянул. Ладно, пока, мужики.

* * *

…Наутро, в семь часов меня снова разбудили вчерашние голоса, те, что говорили про Инночку. Я натянул на голову одеяло, заранее зная, что это не поможет.

– Глянь что на этикетке пишут: улучшенная герметичность. Как будто герметичность бывает плохая и хорошая.

– Всякое герметичное соединение по закону Мерфи что-нибудь да пропускает.

– Вот падла. Значит оно ни хрена не герметичное?

– Абсолютно герметичного не бывает.

– Значит, не бывает герметичного вообще.

– Строго говоря – не бывает.

– Да всё бывает. Кроме того, чего не бывает.

– А герметичность – это как раз такой случай. Когда не бывает.

– Брешешь как Троцкий. Я ж сам видел на упаковке написано: герметичное.

– Мало ли что пишут. Бывает, «член» написано. Только покороче…

– Ишь, размечталась… Что, на упаковке написано?!!!

– Ну на ней – не видела. А на заборе.

– Ну вот. А говоришь… Забор – дело другое. На заборе и я могу накарябать. А тот – печатным способом. Типография – не хухры-мухры.

– Подумаешь, типография… А слыхал, что про массу в «Знании – сила» написали?

– А то! Кто ж не слыхал. Только не в «Знании – силой», а в «За рулём».

– Да не «Знания – силой», а «Знание – сила». Это такое выражение.

– А я говорю – в «За рулём»!

– Ну причём тут «За рулём»? Я точно знаю, в «Знание – сила!»[7]7
  Статья была напечатана в журнале «За рулём» 1984, № 7, с 16–17, название – «Сектреты торможения». Опровержение – № 10 за тот же год. Ссылка: http://www.zr.ru/archive/zr/1984/07/stranichka_mototsiklista#17


[Закрыть]

– «За рулём»!

– «Знание– сила»!

Голоса удалились. Вот, уже до всех слух дошел… А ведь, похоже, они будут будить меня каждое утро всю смену, все две недели. Я вздохнул, перевернулся на живот и посмотрел в окно. Трактор стоял на месте. И каждое его колесо было подпёрто поленом.

С бревном наперевес

Всякий знает, что громоотвод неплохо бы заземлять. Чтобы он мог работать громоотводом, а не торчать на дачном участке украшением сомнительной ценности. Беда в том, что не всякий знает, как положено заземлять. Вот Иван Сергеевич не знал и потому ошибся: вбил в землю на метр с небольшим полуторадюймовую водопроводную трубу (разумеется, с предусмотрительно приваренным к ней болтом – чтоб было, к чему заземляющий провод крепить). Это неправильность вышла Иван Сергеичу боком в первую же грозу, которая случилась примерно через неделю после установки громоотвода.

Когда ударила молния, Иван Сергеич сидел дома и пил чай. В окошко он увидел ярчайшую вспышку и одновременно с ней услышал резкий звук, похожий на звук рвущейся бумаги. Сила его была такой, что Иван Сергеич подпрыгнул на месте и пролил чай на новую кремовую рубашку. Посуда дружно звякнула вместе с этим звуком, и две чашки хлопнулись на пол, причём одна из них разбилась. Иван Сергеич зажмурился на миг от неожиданности, а когда раскрыл глаза, увидел летящую трубу. Ту самую, с приваренным болтом, которую он на днях старательно вбивал в землю. Труба летела отвесно сверху, медленно переворачиваясь в воздухе. Секунду спустя она звонко ударилась о багажник новенькой «шестёрки» Ивана Сергеича и отскочила от него, аккурат в заднее стекло. Брызнули осколки. Иван Сергеич уронил чашку и так и остался сидеть с открытым ртом.

Это потом, спустя год, ему растолковали, что трубу вкапывать было бесполезно – огромный ток, который прошёл по ней, мгновенно превратил воду, которой была насыщена влажная земля (и которая попала ещё и внутрь трубы), в пар. И труба превратилась в ракету.

Это всё нам с Пашкой Иван Сергеич рассказал лично, когда мы торчали в тайге, на ликвидации пожара. Смотрел на Пашку, который вколачивал топором обрезок трубы в землю, и рассказывал. Уж зачем был нужен тот обрезок, я и не помню, помню только, что был он ядовито-зелёного цвета, и что Пашка его вколачивал.

В том году был сильный лесной пожар, и сотрудников нашего КБ, как, впрочем, и многих других предприятий, отправили в тайгу на борьбу со стихией. Героической борьбы с огнём, конечно, не было: в обязанности нашей группы входил в основном ежедневный (и круглосуточный) обход территории, которая проходила вдоль свежепроложенной противопожарной просеки. В случае приближении огня мы должны были сообщить об этом по рации. Огня мы так не увидели на всю командировку, видели только ночное зарево, где-то на западе. Смотреть в ту сторону было жутко.

Тот вечер был у нас последним – командировка заканчивалась, нас должны были сменить на посту другие работники КБ. Мы с Иван Сергеичем сидели на бревне и курили папиросы – сигареты у нас отобрали ещё по дороге сюда, и вместо них выдали «Беломорканал» (как оказалось, курить в пожароопасном лесу сигареты запрещено категорически, потому, видимо, что их окурки имеют обыкновение тлеть, в отличие от папиросных). Вещи уже были собраны, рюкзаки застёгнуты. Ребята, которые ушли на очередной обход территории, вот-вот должны были вернуться. Их рюкзаки, тоже застёгнутые, лежали рядком возле палатки. А рядом с ними лежали мешки с кедровыми орехами. Восемь наших, по количеству человек в смене, и три – для пилотов. Причём тут пилоты, спросите? А при том, что без них нам бы столько кедровых шишек не собрать. Вы знаете, как собирают эти шишки? Берут большую дубину (лучше всего – берёзовую), она называется колот, и методически колотят по стволу кедра. Шишки потихоньку падают. Колот нужен сантиметров этак 10 в диаметре и длиной метра два. Так с размаху и лупишь. Колот тяжеленный, махать им трудно. Ствол же у кедра – ого-го, какой толстый, его такой хворостиной не особо и потревожишь. Потому бьёшь не то чтобы сильно, но как-то… весомо, что ли. Если колотить по старом кедру полдня, можно собрать целый мешок шишек. Местные за шишками ходят целыми семьями, мужики лупят по стволу по очереди, бабы – собирают, так выходит быстрее. Мы тоже поколотили по стволам первые два дня, и это дело нам быстренько надоело. А насобирали-то всего-навсего один мешок на всех! Так бы и уехали восвояси без шишек, если б не хитрый Ромка. Он мигом сообразил, как можно раздобыть шишек, не напрягаясь, и так же быстро с кем надо договорился. В результате его переговоров по рации, шишки мы собирали вертолётом. Дело происходило так: в оговоренное время к нам прилетел дежурный Ми-6 и зависал на минимальной высоте над кедром повыше минут на пять. Ветки кедра начинали бешено трепыхаться, и на землю летел целый дождь шишек. Потом вертолёт перемещался к следующему кедру и зависал над ним. Так за пару дней мы набили шишками 11 мешков, восемь себе и три – пилотам. Мешки, между прочим, нам они же и сбросили с вертолёта, своих у нас не было.

…Машина, ГАЗ-66, подошла к нашему лагерю поздним вечером, когда уже начало темнеть. Мы закинули в кузов барахло, попрощались с ребятами, которые приехали в этом же грузовичке сменить нас, и поехали. До райцентра пилить километров этак 50. По ухабистой дороге – путь не близкий, часа на три-четыре. уже через час я начал клевать носом – надсадный вой мотора и стон коробки передач, бесконечные ямы и колдобины, на которых машина то качалась, как крейсер, то подпрыгивала, укачивали со страшной силой. И вдруг в неверном, в прыгающем свете фар я увидел невероятную картину: слева по ходу, из тайги, оттуда, где угадывалась в темноте невысокая горка, выскочили на полном ходу шестеро мужиков со здоровенным бревном, перебежали дорогу и скрылись справа, в овраге. Бревно каждый из них держал на правом плече. Пробежали мужики быстро, раз – и нету их на дороге. Я было даже подумал, что мне, сонному, вся эта картина привиделась, но громкий мат из оврага вперемешку с треском ломающихся сучьев сомнений не оставлял: мужики были настоящие.

Водитель ударил по тормозам, и я пребольно треснулся в темноте плечом. Как это? Что это? Откуда в глухой тайге, да ещё ночью, шестеро мужиков? Да ещё бегущих бегом? Да с бревном на плече?

– Эй, мужики, вы там живые? – крикнул водитель, спрыгнув на землю.

– Живые… – послышалось из оврага.

– Уже хорошо… А все хоть целые?

– Да вроде все…

На дорогу из оврага по одному, помогая друг другу, начали выползать мужики. И только я тут я заметил, что они, все шестеро, пьяные. Причём не просто пьяные, а в стельку. Потому что на ногах они держались с видимым усилием. Непонятно, как им удалась пробежка с бревном, да ещё с хорошей скоростью… Разве что оно упасть не давало?

– И чего вы по тайге с бревном носитесь, мужики? Да ещё ночью? – спросил водитель.

– А это не бревно, – ответил один из мужиков, отряхивая коленки.

– Как не бревно? А что же?

– Колот это…

Тут наш водитель захохотал, да так, что согнулся пополам. Через миг засмеялся Пашка, а потом Иван Сергеич, и Серёга, и Митька, и Колька, и я, когда сообразил, что к чему, и все остальные ребята. А дело было вот в чём: мужики эти приехали шишковать. Наготовили себе дубин, которые колоты, постучали по кедрам, насобирали немного шишек. Ближе к вечеру – развели костёр, перекусили, выпили. И по пьяной лавочке решили, что куда лучше ударить по стволу кедра бревном, чем колотить лёгкими палочками. Шишек-то от бревна больше нападать должно!

Сказано – сделано. Брёвна поблизости имелись – потому как связисты по всей дороге столбы недавно меняли. Взяли они брёвнышко, забросили на крепкие плечи, и с разгону в кедр и ударили! Только в темноте да по пьяни в дерево не попали. Промахнулись. А поскольку бежали они под горку, остановиться не удалось. Так и неслись через бурелом с бревном наперевес, пока не рухнули в овраг. Хорошо, бревном никого не пришибло.

Вот я и думаю: соврал Иван Сергеич насчёт того, что труба от молнии летает, как ракета, или нет?

Последний визит

В тот жаркий день, как дежурный по общежитию, я отправился за продуктами – надо было купить соль, сахар, рис, крупу и другие полезности. Но продавщица, как назло, куда-то убежала, о чем красноречиво говорил увесистый амбарный замок на двери сельпо. Выхода не было – пришлось ждать, пока вернётся. Я присел на старую деревянную лавочку, где уже примостились три местные старушки, Данилыч и ещё какой-то мужчина, мне незнакомый. Старушки перемывали косточки некого Семёна, который ушёл в армию и Ольки, что его ждала. Мужики глубокомысленно говорили о перспективах рыбалки на ближайшую неделю и со знанием дела рассуждали о преимуществах приманок. А я смотрел на дом напротив. Вернее, не на сам дом, а на кошек, что облюбовали его ворота. И посмотреть было на что.

Кошки работали на пару, ведя свою игру слаженно и изощрённо. Одна из них, серая, сидела на воротах, спрятавшись под козырьком, вторая, трёхцветная, важно прохаживалась по улице. Десять метров туда, десять метров обратно. Хвост трубой, голова откинута назад – словом вызывающе-гордый вид. Может быть, даже надменный. Ну какая уважающая себя собака стерпит подобное издевательство? Едва попадёт какая шавка, бегущая по своим собачьим делам, на эту улицу, едва увидит высокомерно прогуливающуюся кошку, так сразу в негодовании кидается на неё. Дальше события разворачиваются с чудовищной быстротой. Трёхцветная выгибает спину дугой, встаёт боком, шипит, огрызается, доводя собаку до неистовства, потом разворачивается и даёт дёру! Бежит во всю прыть к воротам. Собака, истошно лая, за ней. И в тот момент, когда дворняжка уже сходит от ярости с ума, когда её челюсти уже готовы вцепиться в кошачий бок, трёхцветная с ходу, в великолепном прыжке, сигает в отверстие в воротах. Увлечённая погоней собака, растерявшись, останавливается у ворот, звонко гавкает и норовит засунуть морду в отверстие. И в этот самый миг сверху, из-под козырька ворот прямо на неё падает серая кошка! С диким мяуканьем, вся взъерошенная, шерсть дыбом, хвост распушен, всеми десятью когтями она вцепляется в собачью спину. Дворняжка жалобно взвизгивает, вертится на месте, поворачивая голову, пытается цапнуть кошку, но достать никак не может. тем временем трёхцветная пулей вылетает из отверстия и с ходу вцепляется собаке в морду! Бедная псина с воем бросается наутёк. Серая кошка, как наездник, мчится верхом! Проскакав так мимо трёх дворов, она спрыгивает на землю и с победным видом возвращается к своим воротам. И всё начинается сначала! Серая забирается наверх, прячется под козырёк, а трёхцветная начинает важно прохаживаться по улице. Десять метров туда, десять метров обратно.

Я увлёкся, наблюдая за кошками. Настолько, что не сразу заметил, что нашего полку прибыло – компания ожидающих продавщицу пополнилась Семёном, тем, что упал однажды в могилу. Оказывается, Семён здесь давно, и, оказывается, перебил рыбацкие споры и завёл новые разговоры. Тема плавно переплыла на возможность жизни во Вселенной, и в частности, на Марсе, потом перескочила почему-то в глубины филологии.

– Вот ты, Макар, ходишь а тужурке. А знаешь ли ты, что это слово французское? От «тужур» – всегда? Выходит, по-нашему, тужурка – это всегдайка, – увлечённо объяснял Семён.

– А ты откуда знаешь? – недоверчиво осведомился Макар.

– А вот знаю! Не веришь – спроси вот у городского, он человек грамотный.

Макар покосился на меня, но спрашивать не стал. Постеснялся, что ли. Или поверил на слово.

– Или вот, бутылка, – с азартом продолжал Семён, – тоже не наше слово, а латинское: «бутылия» означает бочка. Правильно?

Вопрос был обращён ко мне, а я не знал, правильно ли. Я, было, собрался ответить нечто обтекаемо-нейтральное, но не успел. Семён, выждав из приличия полторы секунды, снова обрушился на Макара:

– А вот слово «баул» произошло от турецкого, у турков «баул» значит сумка для одежды. И слово «диван» турецкое, означает верховный совет!

– Это ж почему верховный совет-то?

– А я знаю? Верховный – и всё тут!

Макар повернулся ко мне, очевидно, чтобы спросить, так ли это, но Семён в пылу спора схватил его за колено и выпалил:

– Да и это ерунда! По-американски «вытащи меня отсюда» знаешь, как будет?

– Ну и как? – с самым недоверчивым видом спросил Макар, убирая с колена цепкую ладонь Семёна.

– Негр! – торжествующе объявил тот.

– Как – негр? – удивился Макар, – Откуда негр? С чего ты взял?

– А видел! В городе, в видеосалоне. Там возле вокзала в старом автобусе устроили кинотеатр. И крутят американские фильмы по телевизору. И переводят, гнусавым таким голосом. Так там один мужик попал в западню, и никак не мог выбраться. Кричал через стекло, чтоб его вытащили, и никто него не слышал, все мимо идут. Тогда он написал на бумажке слово «негр» и приложил его к стеклу! А переводчик перевёл!

Макар аж крякнул от неудовольствия – крыть ему было нечем. А мне стало очень уж любопытно, что за «негр» такой. И я осторожно включился в разговор:

– Семён, а скажи мне, как именно было написано слово «негр»?

– Как-как… Обыкновенно. Заглавными буквами. А буква «г» перевернутая вверх ногами. Ну, понятное дело, мужик-то неграмотный был.

– Что же, неграмотный американский мужик – и пишет по-русски? В смысле – русскими буквами?

– А какими же? – удивился Семён и вдруг задумался. – А ведь и правда. Чего это он по-нашему писал?

– Ну-ка, нарисуй, как именно было написано, – попросил я.

Семён глянул под ноги, нашёл сухую веточку и вывел на песке: «НЕГР». Потом подумал, стёр букву «Г» и написал её вверх ногами.

– А может, так? – спросил я, стёр перевернутую букву и написал вместо неё «L». Получилось «HELP»

– Точно! Так и было!

– Ну, так это слово читается «хелп», и переводится «помогите». А негры тут ни при чём, Степан.

– Да?

– Да.

– Ну и ладно. Но я ж не за этим пришёл. А сказать, что завтра едем по малину. Председатель даёт два автобуса до малинника, что возле Кадочниково. Все желающие могут ехать, городские в том числе. Поехали? Там малинник километров на пять тянется, прямо вдоль дороги.

– Чей?

– Кто чей?

– Малинник чей?

– А ничей он, таёжный. Сам вырос. Малина ведь не огурец, ухода не требует. Поедем?

– Ага. Скажу своим сегодня.

– Вёдер побольше берите, там малины ужас сколько! – И добавил без перехода, тем же тоном: – А вот и Клава пожаловала. Айда в магазин!

* * *

Очередь в магазинчике маленькая, но идёт очень медленно, покупатели не торопятся, выбирают товар придирчиво, советуясь с продавщицей Клавой и друг с другом. И совсем неважно, что они покупают – калоши, расческу или пакет рафинада, важен сам процесс выбора и обмена мнениями. мне торопиться тоже некуда, и я с удовольствием принимаю участие в разговоре. Размеренная жизнь и неспешные разговоры мне по нраву, от них на душе уютно и тепло. Вот Семён примерился к титановой штыковой лопате, взвесил её в руке, потрогал пальцем лезвие – острое ли, поскрёб ногтём краску, даже понюхал. И только собрался было поделиться соображениями с Макаром, как в магазинчик ввалилась странная компания.

Пятеро крепких плечистых мужиков, всё как один в затасканных телогрейках, в линялых штанах и в пыльных кирзовых сапогах. телогрейки по случаю лета у всех были расстёгнуты, являя миру изрядно выцветшие майки. У каждого из-за пояса торчал – красовался топор. От мужиков остро пахло смолой, хвоёй, табаком и давно не стиранной одеждой. И ещё – застарелым потом. Казалось, что и причесались они сегодня впервые за последние месяцы – волосы, у кого их было много, непокорно торчали в разные стороны. Возраст определить я не смог, отметил для себя, что-то от тридцати до пятидесяти, и только.

Семён отложил лопату, суетливо рассчитался с Клавой и поспешил на улицу. Макар засеменил следом, так ничего и не купив. Испугались, что ли? Я решил держать марку. Намеренно медленно перечислил нужные продукты, медленно сложил их в авоську и так же медленно, считая копейки, рассчитался. И, хотя постоянно чувствовал давление пяти пар недобрых глаз, слышал сопение и скрип половиц, не позволил себе ни оглянуться, ни заторопиться. И вышел на воздух победителем, крепко держа авоську в правой руке и ещё крепче – кошелёк в левой. Мужики посторонились, давая проход. Никто из них так и не произнёс ни слова.

Семён с Макаром, вопреки моим ожиданиям, не разбежались по домам. Они сидели всё на той же лавочке, вполне жизнерадостные и совсем не напуганные. Семён помахал мне рукой, подзывая, и жестом показал место на лавке рядом с собой. Я подошёл, уселся, закинув ногу на ногу, повесил свою авоську на сучок, закурил.

– Смоляры прибыли, – объяснил Семён. – Сейчас концерт будет.

Макар хихикнул, соглашаясь.

– Что за смоляры такие?

– Да эти вот мужики, они и есть смоляры.

– Это что, фамилия? Или профессия?

– Профессия. В тайге они живут, в глухомани, медведь да лось их товарищи. Цельный год смолу с сосны, с кедра собирают, в бочки. Ну, собирают не весь год, конечно, но живут в своей избушке безвылазно. Говорят, раз в месяц к ним машина ходит, бочки со смолой забирает, продукты привозит. А сами они из тайги выбираются редко – далеко потому как. Мы у них самая ближняя деревня, так и то два дня пешком идти. Так что приходят, напиваются и начинают буянить. И иной раз ничего – тихо сидят. Денежки-то у них водятся. И то правда: тратить-то в тайге некуда!

– Так они ваши, деревенские?

– Нет же, говорю тебе! Разный народец. Говорят, кто ссыльный, кто бомж городской, а кто и вовсе – тюремщик беглый. Тёмные людишки. И без документов. Оттого в тайге и живут. Я из всей ватаги одного Федьку с Узловой и знаю, того, что скоммуниздил целую цистерну спирту. Он уж лет десять как от властей в тайге прячется со смолярами.

– Понятно. А чего ж тогда говоришь, концерт будет? Может, убраться нам пока не поздно?

– Дык ты не понял что ли? Вина-то в сельпе нету! Ни белого, ни красного. Зря, стало быть, пришли они! Талоны на вино-то ввели, вот и разобрали впрок всё что было.

Макар хихикнул снова, шмыгнул носом и задумчиво объявил:

– Вот если промочить ноги – на другой день болит горло. А если промочить горло – ноги не болят, а болит голова. Почему, интересно?

Мы помолчали немного, обдумывая полёт его мысли. А потом я решил уточнить у Семёна насчёт спиртного:

– Что, и водки нет в магазине?

– Говорю ж тебе: нету белого. Непонятливый…

Мы посидели ещё, глядя на магазин. Семён, пожевав губами, мечтательно произнёс:

– А ведь были времена, когда вина в сельпе было хоть залейся. Любого и недорого. И куда оно пропало?

Мы согласно вздохнули. Семён, воодушевившись, продолжил развивать мысль:

– А вот в Америке, к примеру, нет дефицита! Говорят, товару любого завались…

На что Макар резонно заметил:

– Зато там законы какие? Звериные! Не то что у нас. Это только при капитализме человек человеку волк. А у нас, при социализме, дело обстоит совсем наоборот: у нас человек человеку – товарищ волк!

* * *

Философские размышления по поводу социального строя и справедливости прервались внезапно – дверь сельпо с треском распахнулись, и свету явилась вся пятёрка смоляров. Двое из них с победным видом несли картонные коробки. В коробках отчётливо звякало стекло. Макар и Степан побледнели. Что ж, выходит, Клавка для них припрятала вина? Степан аж привстал, всматриваясь. И, похоже, не знал, что делать – то ли бежать скандалить с Клавкой, то ли сматываться от греха подальше. Смоляры меж тем обстоятельно устроились на лужайке, возле крыльца сельпо. Ящики поставили на траву, а сами уселись по-турецки вокруг. И спустя секунду первая бутылка тускло блеснула зелёным боком на солнце. Семён разочарованно потянул «А-а-а-а, шампанское…» и с облегчением уселся на скамью.

– А что шампанское – оно плохое? – спросил я.

– Да что толку от него? Забава одна, сгодится разве что бабам, на Новый год. Только шипит, и ничуть не пробирает.

Я промолчал. Смоляры меж тем приступили к священнодействию. Того из них, что держался поуверенней, я мысленно назвал «вожаком» (я не ошибся: члены команды звали его не иначе как старшой. Но это не имеет отношения к делу). Именно он открыл первую бутылку. Артистическим движением он выпростал её из коробки за горлышко и, подкинув в воздух, поймал левой рукой.

– Горячая, – пояснил Семён, – они ж возле холодильника стояли, аккурат у радиатора. Нагрелись…

Старшой правой рукой выхватил из-за пояса топор и одним отточенным ударом, одним лихим кавалерийским движением снёс ей пробку! Удар был точен – лезвие топора, казалось, прошло в полумиллиметре от стекла горлышка. Шляпка капроновой пробки с оглушительным хлопком взмыла в небеса. Встревоженное кувырканием и подбрасыванием бутылки горячее шампанское – следом за ней. Признаться, подобный по силе и красоте фонтан мне доводилось видеть разве что в Петергофе. Правда, там он был несколько продолжительней по времени.

Спустя секунду игристый напиток мелким дождём осел на головы смоляров (я подумал, что шампанское они видят впервые в жизни, хоть уже давно и не мальчики). Слегка обалдевший старшой поднял с травы выпавшую из рук бутылку, повертел её, заглянул через горлышко внутрь, понюхал… Мужики, бутылка-то пустая! Мужики тут же предложили обменять её у Клавки на новую, но вожак волнения в команде пресёк, резонно заметив, что раньше надо было смотреть, и что осталось ещё много, на всех хватит.

Вторую бутылку он изучил с пристрастием – перевернул вверх дном, потряс для верности, чтоб все убедились, что в ней, в отличие от первой, вино имеется. Вновь сверкнуло лезвие топора, вновь гусарский удар закончился хлопком улетевшей срезанной пробки, вновь я лицезрел фонтан, так живо напоминающий Самсона, разрывающего пасть льву и растерянные лица смоляров: вторая бутылка тоже оказалась пустой! В доказательство чего старшой перевернул её вверх дном. Мужики возмущённо загомонили, кто-то с надрывом помянул нечистую силу, в толпе возникло неясное шевеление. уже начали было засучиваться рукава, уже одна шапка, в сердцах брошенная на землю, была затоптана, как свету явилась третья бутылка. её вскрывали без топора, самый плечистый из смоляров крепкой мозолистой рукой просто вынул пробку из бутылки. Вместе с фольгой и проволочной обвязкой. И тут же попытался заткнуть горлышко большим пальцем. И если первые две бутылки походили на фонтаны, то третья живо напоминала кислотный огнетушитель – струя из-под пальца била тугая и широкая. Смоляры промокли всерьёз. Старшой крякнул, выругался и отчаянным жестом достал следующую бутылку, сдернул пробку и в тот же миг засунул горлышко в рот. Опыт почти удался – ни тебе фонтана, ни огнетушителя, вообще никакой струи не было. Но зато бурным потоком хлынула пена. Изо рта и из носа (а ещё мне показалось, из глаз и из ушей, но это, конечно, лишь показалось). Пенная процедура по непонятной причине успокоила старшого. Смоляры схватили было пятую бутылку, но он остановил их, мол, надо покумекать, как тут быть, мол, горячиться не будем, а то вовсе без выпивки останемся. Мужики сразу согласились и, не мешкая, открыли военный совет.

А мне как ни хотелось узнать, чем кончится дело, пришлось уходить – наши уж заждались, ужин давно пора готовить. Я попрощался с Семёном и с Макаром (а они смотрели на смоляров во все глаза, затаив дыхание, и, похоже, не услышали меня) и пошел к общежитию.

Наши дамы меня, и правда, заждались – уже собирались посылать гонца, ужин без соли и без перловки у них не получался.

Пока женщины готовили еду на всю нашу ораву, а это без малого тридцать человек, я наколол дров, натаскал воды из колодца, а потом стал носить посуду из кухни на стол.

Стол был длинный, мест на сорок, из струганных досок, на вырытых в землю деревянных столбиках. С двух сторон от него стояли лавки крашеного дерева. И надо же случиться такой неприятности – как раз в моё дежурство повадились летать вокруг мисок пчёлы. То ли на печенье они соблазнились, то ли просто из любопытства – не знаю. Сперва появилась одна, потом ещё одна, потом, пожалуй, с десяток. А ведь пчела – не муха, от неё не отмахнёшься. И я начал от них избавляться.

Ползёт себе пчела по столу в сторону миски с сахаром, а я её стаканом – раз, и накрыл! Пусть внутри по стенкам поползает. Стаканы быстро закончились, в ход пошли кружки, чашки, тарелки, всё, что было под рукой. Так понемногу я от них и избавился. А тут и народ с работ прибывать начал, зажурчала вода в умывальнике. И только когда люди уселись за стол, я понял свою ошибку. Стаканы, кружки, миски почти разом оказались перевернутыми в нормальное положение, и шесть десятков озлобленных пчёл вырвались на волю! Бить меня не стали – все ж люди воспитанные, с образованием. Но в тот вечер я узнал о себе много нового.

Утром возле Правления стояло не два, как было обещано, а целых три автобуса. Возле них уже скучали, дымя папиросами, несколько деревенских мужиков, чуть поодаль от них пёстро маячила стайка женщин, вполголоса перемывая чьи-то косточки. Народ с ленцой подходил по одному, по двое, здоровались за руку, звенели вёдрами. Потянулись жидким ручейком и наши, инженерно-технические работники. Кто решил малиной запастись, кто ради экзотики в тайгу собрался, а кто просто время убить, от работы отлынить. Двое из них были с заплывшим глазом, у двоих распухла щека, у одного шея, а ещё у одного опухоль была не видна. Но сидеть ему было больно.

Подошёл Дерсу – как всегда улыбчивый, пружинистый, несёт сразу четыре ведра, два мне и два себе. И через минуту мы поехали. Ехали мы по пыльной, трясучей дороге час с небольшим. И весь этот час Дерсу не давал мне покоя: кричал в ухо, брызгая слюной, хватал в запале за колено, хлопал по плечу, и время от времени заразительно смеялся. Автобус отчаянно громыхал железными листами, дребезжал стеклами, скрипел ржавыми рессорами, натужно ныл изношенной коробкой передач и жутко выл выбивающимся из сил мотором. Сквозь всю эту какофонию отдельных слов разобрать было невозможно. Но суть истории я всё же уловил. Дерсу азартно делился новостями из сельпо, а именно – эпопеей со смолярами. Слабо отбиваясь от его цепких рук и пытаясь вовремя отдёрнуть колено, я не без интереса узнал, чем же кончилось дело. Оказывается, скандала не получилось. Смоляры, вопреки моим прогнозам, не вошли в магазин выяснять отношения. И потому Клава не вышла руки в боки, не обвела гордо всю компанию снисходительным взором и не сказала «Неси бутылки взад». Потому что смоляры, хоть и грозны с виду, а люди робкие, они просто не осмелились искать правды. Они поступили иначе – блеснули выдумкой, как и положено русским людям. Покумекав немного, они купили в магазине тазик и попросту вылили в него шипящее вино. И пили его, почёрпывая кружками из таза и понемногу подливая. Воистину, голь на выдумки хитра! Я б ни за что не догадался…