Текст книги "Полигон"

– Как нет, если сами видели?

– А вот сейчас мы сходим и узнаем, что мы такое видели.

– Вы как хотите, а я без батюшки не пойду! Мы все грешные, он один может освятить…

– Степан, а Степан, а может быть, попы и есть самые большие грешники? Ведь они взяли на себя смелость быть посредником между человеком и богом, не спросясь ни у того, ни у другого.

Но Степан не внял голосу разума, побежал в церковь. Наши же страхи развеялись вместе с темнотой. И, умывшись ледяной водой и почистив зубы, мы втроём решили при свете дня наведаться к жуткой могиле. Оделись, обулись – и пошли. А вместе с нами увязалось ещё человек шесть.

Могилу нашли быстро, ориентируясь по дороге. Подошли осторожно к краю. Заглянули. Так и есть! Спит мужик! В рабочих брезентовых штанах и в такой же легкой курточке, в стоптанных кирзовых сапогах. Куртка сзади задралась, являя миру угол вдрызг испачканной клетчатой рубашки и полоску белой незагорелой спины. Спит мужик на боку, свернувшись калачиком – видно, что холодно ему, болезному. Замерз… Крупный такой мужик, килограмм под сто двадцать. Богатырь. Лежит и обнимает чёрную лохматую однорогую козу. Коза не спала и нервно косила на нас карим глазом.

– Эй, дядя! Ты кто? – крикнул Мишка.

Мужик перестал сопеть и открыл глаза. Увидев прямо перед собой козу, скорчил рожу и отпихнул её. Коза обиженно заблеяла и поднялась на ноги. Мужик помотал лохматой головой и посмотрел на нас. Губы его сложились домиком и он жалобно заныл:

– Люди добрые, помо… Тьфу ты, леший, прах тебя побери! Ребята, помогите вылезти! Я сам не могу – руку подвернул, болит, мочи нет.

Мужик сел, лицо его перекосилось от боли. «Ммм…» – вырвалось у него. Здоровой правой рукой он бросил нам конец верёвки.

– Только сперва Машку надо вытащить. Тяни, она уже привязана.

Вытянули мы Машку, вытянули и Семёна. Посидели немного, отдохнули, да и пошли каждый своей дорогой. Мы – на работу, Семён – к фельдшеру, Машка – домой. Часа через два объявились на кладбище поп со Степаном – наш дежурный видел, как они шли по дороге и слышал пение. Освятили, значит, могилу от нечистой силы.

А вечером Степан напился. Пришёл взбудораженный, взъерошенный, злой и повёл меня, Борьку и Серёжу к себе – дрессировать Тазика. Довёл он нас до калитки и велел дальше не ходить. А сам вошёл во двор, перешагнул через мирно спящего пса и скрылся а сарайчике. Через минуту он вышел с топором в руке. В два шага Степан дошёл до Тазика и молодецким ударом, на выдохе («Хэх»! – вырвалось у него), отхватил собаке половину хвоста! Обезумевший от страшной боли Тазик взвыл, заскулил, взвился вверх, закрутился на месте, кинулся было на хозяина и тут же отпрянул от него.

– Что ж ты творишь, гад? – крикнул Борька, – Живодёр!

– А чего он дыхнет? – огрызнулся Степан. И тут же пожалел пса, и сник. И обнял его, и прижал к себе, и заплакал, обнимая, пьяными слезами.

Через пару дней хвост у Тазика зажил, он опять стал весёлым и добрым псом, опять безмерно любил своего хозяина. Всё вернулось на свои места. С той разницей, что спать он стал чутко, и никого к себе во сне не подпускал – сразу просыпался, вскакивал и заходился истошным лаем. Вот и пойми этих собак… А с цепи его Степан отпустил. Пусть бегает свободным – всё равно со двора не уходит.

Закусывать надо или чудеса лингвистики

Звали его Фёдор Петрович, а чаще просто Петрович. Передовик, комбайнёр, механизатор, слесарь, словом, на все руки мастер. И тебе калитку поправить, и крышу подлатать, и карбюратор наладить, всё может, всё умеет. Эх, да чего там! Если приспичит – и корову мог подоить, и грядки выполоть, и пол в избе помыть! Вот такой золотой мужик Петрович. Он даже матом не ругался. Ну не то чтоб совсем никогда, конечно. Если, скажем, попадёт себе молотком по пальцу или с лестницы свалится или, скажем, опять ведро в колодце утопит – тут конечно, тут помянет до седьмого колена. А с другой стороны, при таких-то обстоятельствах кто из нас не грешен? Простительно. Один был недостаток у Петровича – пить он не умел. А не пить – не мог. Вот и надирался до такой степени, что домой не приходил – приползал. И даже не на четвереньках, а на шестереньках. Но и тогда нецензурной брани себе не позволял, всех подряд не крыл и нападок на соседей не устраивал.

Я познакомился с ним в его родной деревне, Оглоблево. Деревня эта находится у чёрта на рогах – в Ивдельском районе Свердловской области, то есть на Северном Урале. На принудительные сельхозработы нас приехало человек пятьдесят наших и около сотни студентов с филфака. Мы поселились в актовом зале школы, студентов определили в холодный спортзал, а профессура же устроилась в одном из классов. Дня три мы жили отлично, днем дёргали корнеплоды в поле, вечерами травили друг другу байки, запекали в кострах картошку. А на четвёртый день разразилась гроза, и в актовом зале обнаружилась протечка ошеломляющих размеров. Добрая треть потолка намокла, потемнела, вода с неё бодро капала на наши постели. Даже не капала, а лилась частыми длинными струйками. Конечно, мы пожаловались начальству. И оно, конечно, прислало нам бригаду ремонтников кровли. В лице Петровича. Фёдор не ударил лицом в грязь, и починил всё за один вечер. А потом зашёл к нам в актовый зал – изучить размеры катастрофы и заодно поболтать о жизни. Ну как его было не угостить? Тем более, у нас было чем. Даже закуска была – отварная картошка в мундире и селёдка.

Да и выпили-то совсем немного, грамм по двести, а с Петровичем стало неладное твориться. Это мы потом уже узнали, что он пьяненький всегда такой странный, а тогда нас его поведение насторожило. Нет, не буянил он и не пытался допытаться, уважают ли его окружающие инженеры. Он тихо что-то объяснял. Причём увлечённо, с азартом. Но что он говорил – понять не смог никто из присутствующих. Он не глотал слов, говорил чётко и внятно. Только слова были незнакомые. Ну ладно, английский бы я ещё понял через пень-колоду. А немецкий, французский или итальянский – услышал бы. То есть, понял бы, что он говорит на одном из них. Смог бы я определить и башкирский или татарский… Но не тут-то было! Язык был мне неизвестен. Да и не только мне – никто из наших не смог его распознать. Ну нет – и нет. Подумаешь. Посидели мы ещё немного, да и разошлись. И забыли бы совсем про этот казус, если б не наши соседи, те самые, которые то ли филологи, то ли лингвисты. Дело в том, что дёрнуло кого-то из наших рассказать про неизвестный язык их профессору. А тот возьми да загорись, давай, говорит, этого мужика сюда, узнаем что за язык. Со скуки, что ли его так разобрало… Ну, хочешь – не жалко. Позвали мы Петровича в гости, на чай. Сидим за столом: Фёдор, я, Серёга и три профессора, беседуем о том – о сём. И тут посреди разговора один профессор начинает что-то Петровичу говорить на иностранном языке. А тот только глазами хлопает – не понимает. И весь напрягся, набычился, чего, дескать, хотите от меня? Профессор только переглянулся со своими и уже по-русски спросил:

– А вы, голубчик, из каких мест сюда переселились?

– Да не из каких, – сердито буркнул Петрович, – местный я. Тут и родился.

– А родители ваши из каких краёв родом?

– И родители, и деды, и бабки – все тутошние, оглоблинские.

– Хм… А за границей вы жили? Или хотя бы бывали?

– Нет. Тут родился, тут живу. Война началась – а мне четырнадцать годков в ту пору стукнуло – я и сел за трактор, пахать всё одно надо, война аль нет. Вот так всю жизнь на тракторе и роблю. Бывал только в райцентре два раза – и всё. А зачем интересуетесь?

– Да так, из любопытства. Люди говорят, ты языком иностранным владеешь.

– Да откуда? В школе три года немецкий учил, да и забыл уж.

– А вот товарищи утверждают, – профессор мягко указал на меня с Серёгой рукой, – что не далее как вчера вечером вы говорили не на русском языке.

– А на каком?

– Вот и мне интересно, на каком!

– А я говорил? – обратился ко мне Петрович.

– Говорил.

– Не знаю. Вчера-то я выпивши был. Может и смолол чего не то…

– Ты вы только выпивши язык вспоминаете?

– Да кто ж его знает, что я выпивши-то делаю, – вздохнул Петрович, – Я порой и не помню, что было.

– А что если провести эксперимент?

– Чего?

– Ну, повторить!

– Что повторить?

– Вчерашнее. Выпить то есть.

– А у вас ещё осталось?

* * *

Посидели мы в тот вечер славно. Выпили бутылку водки, вторую. Петрович сидит себе, улыбается. Спросишь чего – отвечает. По-русски. Да и что на шестерых две бутылки? Достали ещё одну. И ещё. Закончилась водка, иссякли запасы спирта, прихваченные на случай простуды, а ему хоть бы хны. Тут уже профессор подключился – принёс коньяк. И уже на второй бутылке Петрович плавно перешёл-таки на птичий язык. Говорил он длинно, с выражением, объяснял что-то важное, по всему видно. А профессора его слушают – рты пораскрывали, головами кивают. Потом принесли ещё коньяк…

На следующий день Игорь Игоревич, профессор-лингвист (или филолог?) признался, что и они, профессионалы, не смогли язык распознать.

– Понимаете, – жарко втолковывал он, – Фёдор Петрович явно говорил осмысленные фразы. И пользовался для этого языком. Неясно только, каким.

– Подумаешь! Мало ли языков на свете.

– Не скажите, молодой человек. Мы втроём могли узнать практически любой язык из тех, что пользуются люди. Исключая разве что язык бушменов. А распознать не смогли даже к какой группе он относится!

– Ну и что?

– А то, – торжественно объявил он, – что я с уверенностью могу заявить, что такого языка на планете Земля нет!

– Как это – нет?

– А так! Нет – и всё тут. Не используют земляне ни этот язык, никакой другой на него похожий.

– А может, он сам его придумал?

– Целый язык? не смешите меня, на это нужны годы.

– Ну, или просто издавал набор звуков?

– Нет и ещё раз нет! Фонемы языка нельзя спутать с набором звуков. Он – говорил.

– Выходит, он что же, инопланетянин?

– Не знаю… Мы записали нашу пьяную речь на магнитофон. Отправим плёнку в Москву, одному моему хорошему знакомому. Может, он разберётся…

Но и Москва ничего вразумительного ответить не смогла. Об этом мне рассказал Игорь Игоревич.

…В позапрошлом году, спустя двадцать лет после командировки в Оглоблево, я совершенно случайно столкнулся с Игорем Игоревичем на Казанском вокзале. Времени свободного у нас было предостаточно, и мы хорошо посидели в кафешке, под кофе с коньяком, повспоминали былые годы, былые цены и былой кипяток, повздыхали. В беседе всплыл и Петрович.

– А вы знаете, язык всё же удалось идентифицировать. Один книжный червь докопался.

– Вот как?

– Да. Он работал всю жизнь с глиняными табличками, и каким-то образом к нему попала наша магнитофонная плёнка. И зачем-то он её включил. И уж совершенно сказочным образом смог распознать язык. Именно тот, на котором написаны таблички.

– И что это за язык, интересно?

– Кельтиберский.

– Вот видите, как всё легко объясняется! Язык этот есть, Петрович просто подслушал его и ненароком выучил.

– Где подслушал?!

– Ну не знаю… По телевизору, пока спал!

– Да нет этого языка, поймите! Он – мёртвый. На нём люди не говорят уже более пятисот лет!

* * *

Так загадку появления языка и не разгадали. В Оглоблево не раз ездили экспедиции из Москвы – хотели с помощью знающих язык людей разобраться с глиняными пластинками. Ничего не вышло – Петровича уж давно нет, а другие мужики никакого языка, Кроме русского, не знают. Проверено абсолютно точно. Что касается женщин, тут дело сложнее. Выяснить, знает ли кто из них древнекельтский так и не удалось. Потому что они водку пить не хотят. А вина на них разве напасешься?

Дерсу Узала

Он заявился ко мне в конце февраля, без телеграммы, без звонка, вообще без предупреждения – как будто его тут ждут – не дождутся круглый год. Вломился в квартиру большой, шумный, весёлый, краснощёкий и круглолицый, пропахший хвоёй, воском и морозом, весь в снегу, бросил на пол огромный мягкий мешок и принялся меня обнимать, будто закадычного друга. «Он» – это племянник Данилыча, Виктор, весельчак и балагур, человек удивительно открытый, прямой и бесхитростный, из той же деревни Михайлово.

– Какими судьбами? – насилу вырвавшись, только и смог выговорить я.

– Дык в гости! – обрадовано заявил Виктор, – как и обещал. Или забыл, как приглашал, а?

Ах ты, чёрт, ведь и правда! Было дело в Михайлово, по пьяной лавочке, приглашал я его в гости. Из чистой вежливости, разумеется. Кто ж мог знать, что он возьмёт, да и приедет.

– Как же ты меня нашёл-то, Виктор? Я же адреса не оставлял…

– А проще простого! У Данилыча взял дяди Колин адрес, а у дяди Коли – твой.

– А, ну да! Об этом я и не подумал… И надолго ты? По делам, или так, в зоопарк сходить?

– Да, понимаешь, собрался я машину купить. А где, как выбрать – не знаю. Вот и решил с тобой посоветоваться.

Оказывается, он ещё у себя в Михайлово решил остановиться у меня, чтобы я и на рынок его свозил, и помог машину выбрать. Ну что с ним с таким делать? Дал слово – держи. Пришлось оставлять у себя, в гостях, до самой субботы, ведь именно по субботам на рынке торговали подержанными машинами. Прямо с утра в субботу и поехали.

Хотел он, конечно же, «Жигуля», не простого, а фургончик, или по научному, универсал, ВАЗ-2102. Его и стали выбирать, медленно прохаживаясь между бесконечных рядов машин. Виктор всё западал на красненькие машины, с виду блестящие, но внутри, как назло, изрядно ушатанные, и приходилось оттаскивать его силой от словоохотливого продавца с глазами, такими же невинно-честными, как у кошки, только что разбившей вазу. Шатались мы часа три, и Наконец я выбрал серенькую, немного поцарапанную «двойку» в очень даже неплохом состоянии. Стояла она ровно, твёрдо, не проседая на бок, как многие другие. Ну и что с того, что невзрачная? Зато завелась с ходу, и мотор не дымит, работает ровно, без стуков. И не битая. Видишь, краска родная, потертая. Значит, геометрия в порядке и гнить будет меньше. А главное – цена подходящая, как раз пять тысяч. Её и купили. В тот же день всё оформили, как положено. Дело осталось за малым: перегнать машину в деревню.

Вроде бы вопрос простой: сел – да и поехал. Но рулить Виктор ещё не умел, и потому роль водителя доставалась мне. А зимняя дорога – она коварна и опасна, особенно дальняя. Всякое может случиться. К тому же резина на машине летняя и не первой свежести. В городе ещё ничего, дороги солью посыпают, а за городом – ужас как скользко. Однако ехать всё же надо, не отвертеться.

Путь неблизкий, пустынный, потому тронулись пораньше, засветло. Виктор закинул свой неподъёмный геркулесовских размеров мешок в багажник, мы погрели немного мотор, и – в путь! Морозец с утра кусался зло, градусов 30, не меньше. Печка в машине работала отвратительно – инеем затянуло боковые стекла, а в ветровом оттаяли только два пятнышка размером с тетрадку. Ехать приходилось согнувшись, чтобы хоть как-то видеть дорогу через оттаявшее пятно.

Ночью выпал снег, и на шоссе его успели раскатать колею, скользкую, как лёд. Чтобы обогнать ползущий кое-как грузовик, приходилось выбираться из колеи и переться по глубокому снегу. Машину сразу начинало немилосердно швырять из стороны в сторону. Дважды развернуло поперек дороги – не справился-таки с управлением, и один раз – намеренно ушёл на обочину, в снег, чтобы там притормозить и остановиться. Иначе столкнулись бы с грузовиком, развесёлый (и навеселе) водитель которого неожиданно решил повернуть налево из правого ряда, забыв показать поворот. Впрочем, может и включал, не поймёшь: фонарей сзади у него всё равно не было. Местами ехали двумя колёсами по льду, двумя – по снегу, и тогда машину ощутимо тянуло вправо, в сугробы. Словом пока, всё шло нормально. Скорость приходилось держать маленькую – после восьмидесяти машина просто переставала слушаться руля и ехала куда ей заблагорассудится. Спина стала мокрой, да и руки заболели от напряжения уже на первой сотне километров. А глянешь в зеркало – за машиной тянется ослепительно-белый, сверкающий шлейф снега. Заднее стекло скоро затянуло толстым слоем, в палец толщиной.

Ближе к вечеру снова повалил снег. Мелкий, крупою, колкий и злой, с крепким ветерком. Завьюжила, закружилась позёмка. Машины стали попадаться всё реже и реже, две колеи постепенно превратились в одну, а когда стемнело совсем – исчезла и она. Ехать с тусклыми, с желта, фарами – сплошное мучение. Где дорога, где обочина, где поле – не поймёшь, порой приходилось ехать наугад, на авось. От усталости кидало в сон, и чтобы не задремать, я беспрестанно курил, выдыхая дым в едва приоткрытую форточку. А пока не курил – мусолил во рту жвачку. Виктор же сопел с похмелья, откинувшись в кресле – спал беззаботно и спокойно. ему-то что? ему хорошо, он в валенках. А у меня в ботиночках, хоть и зимних, ноги замерзли – всё тепло от печки пришлось направить на окно, чтобы не затянуло совсем.

Скорость всё падала и падала. Пришлось переключиться на третью передачу, а потом и на вторую – глубокий снег не пускал вперед. В конце концов, я остановил машину. Поперек дороги плавной широкой волной лежал роскошный свеженький сугроб. Перемёт. Вот где пригодилась лопата (кто же едет зимой в дальний путь без лопаты!). Я растолкал Виктора и целый час мы яростно кидали снег, сменяя друг друга, пока не прочистили проход. Машина кое-как, отчаянно буксуя и скользя боком, проскочила сугроб, и мы двинулись дальше. Километра через три история повторилась – перед нами опять лежал сугроб. С той незначительной разницей, что был он повыше (где-то по пояс) и существенно продолжительней – тянулся вперед насколько можно разглядеть в хиленьком желтоватом свете фар. Влипли…

Пробиваться дальше – дело просто бесполезное. Возвращаться – тоже. Вряд ли получится развернуться, да и дорогу позади наверняка тоже перемело – снег валил, не переставая. А от жилья отъехали уже далеко, вернуться не хватит бензина, стрелочка показывала четверть бака. Ближайшая деревня впереди, километрах в двадцати – тридцати, только нечего и думать до неё не добраться пешком: замерзнёшь. И тогда я сник. Заглушил машину, вышел на улицу и принялся крыть Виктора последними словами, чуть в драку не кинулся. Он слушал меня и улыбался. А в конце моей пламенной речи спокойно сказал, чтоб я не горячился, что тайга – не тундра, насмерть здесь не замёрзнешь. Особенно при наличии топора и спичек – дров вокруг предостаточно! А спички и топор имеются, припасены.

Виктор выудил из своего мешка и выдал мне ватные штаны, валенки и вачеги – тёплые меховые рукавицы (во запасливый какой!) и велел очистить от снега площадку – под чум. Или под ярангу. А сам приволок из тайги тоненьких ёлочек, срубил с них ветки – получились длинные жерди. Их он воткнул кругом, связал верёвкой вверху. Потом из того же мешка достал огромное полотнище брезента и накрыл им всё сооружение, оставив вверху отдушину, чтоб не задохнуться. И мы залезли внутрь. Через час в нашем жилище стало тепло – нас завалило снегом, как одеялом, даже свист ветра стал слышен, словно сквозь вату. И я заснул разом, словно меня выключили.

* * *

Проснулся я от назойливого монотонного шума и уже сквозь сон понял, что это молотит дизель. По дороге кто-то ехал! И этот кто-то наверняка трактор. Спаситель. Надо растолкать Виктора и срочно выбираться наружу. Но Виктор, оказывается, проснулся раньше меня – он уже свирепо орудовал лопатой, расчищая выход на свободу: в неровном свете я отчётливо различил его широкую спину. Наконец, он откинул полог, и по глазам больно ударило ослепительное солнце! Куда девалась метель, злой колкий снег, стылый ветер? На улице – тишь, приправленная бодрящим морозцем, свежий воздух прозрачен, чист и спокоен. Сосны в серебристом снегу – и те не шелохнутся. Торжественное безмолвие тайги нарушает только чумазый трактор. Тарахтит себе натужно, волоча за собой сооружение из брёвен и досок. Оно походило на букву «А», если посмотреть на него сверху. Этой штуковиной (а называется она «раздвига») трактор чистил дорогу, расталкивая снег на обочины. Он уже миновал поворот и бодро приближался к нам. Сейчас поравняется с огромным сугробом, смахнет его, как хлебную крошку со стола, и поедет себе дальше. А в сугробе том – наша машина!

– Эй, эй, стой! – Мы рванулись наперерез, размахивая руками. Бежать по глубокому снегу в валенках и огромном тулупе оказалось совсем неудобно, ноги застревали на каждом шагу, и валенки быстро набились снегом. Хорошо, что тракторист нас заметил и остановился. Из кабины высунулась весёлая физиономия, чего, мол, надо?

* * *

…У тракториста с собой были лопаты. Две. Настоящие, сколоченные из фанеры, с узкой металлической полоской по краю. Кидать таким инструментом снег – одно удовольствие. У нас с собой тоже была одна лопата, большая сапёрная. Так что машину мы откапывали втроём. Причём Виктор и тракторист перемежали работу короткими перекурами – опрокидывали по стаканчику припасённой «Столичной», вкусно закусывая солёными огурцами. Минут через сорок наш спаситель в телогрейке откланялся, ободрав нас как липку (за работу и за задержку стребовал целых двадцать пять рублей), закинул свои лопаты в раздвигу, и его трактор, отчаянно дымя, двинулся дальше. Дорога вперед была открыта! Ещё через час не без мук (пришлось мастерить факел и жечь его под двигателем, чтобы согреть масло в картере) удалось завести машину. И мы поехали.

Трактор очистил снег не до асфальта, оставил сантиметров пять, поэтому машина, прокладывая свежую колею, шла тяжело, на третьей передаче. Но всё равно – ехать оказалось намного веселей, чем стоять на месте. Через час с небольшим мы въехали в посёлок Талицу, где была самая настоящая заправка с тремя сортами бензина, с колонками, шлангами, пистолетами и впридачу с увесистой королевой бензоколонки лет пятидесяти. Мы залили полный бак самого дорогого бензина, АИ-93, и тронулись дальше. Ехать оставалось сущую малость – километров тридцать. Дорога после Талицы пошла лучше, накатанная, отлично вычищенная бульдозерами. Я ожил, жизнерадостно крутил баранку, предвкушая горячую баньку, парное молоко и обещанные пирожки с картошкой. Увы, надежды лопнули, как мыльный пузырь! Мечты о берёзовом венике и русской печи разлетелись в прах, едва из-за поворота показался подъём. Кривая дорога вела в невысокую, но достаточно крутую гору (Плешивую, как объяснил Виктор), а внизу, у подножья, скопилось несколько машин. Стояли там и пёстрые легковушки, и усталые грузовики, и один МАЗ с огромной фурой «Совтрансавто». Пробка! Откуда она здесь, на захудалой дороге, вдали от городов? Может, авария? Стоят, видно, мужики давно: из машин повылазили, сгрудились кучкой, что-то живо обсуждают, а один, в красной вязаной шапочке, нервно размахивает руками, очевидно, доказывая кому-то истину. Мы остановили машину в хвосте колонны и пошли к толпе – за новостями.

Новости были неутешительными. Нет, аварии не было, покалеченных и трупов, соответственно, тоже. Но подняться на Плешивую оказалось невозможно: дорога обледенела. Можно, конечно, попытаться пробиться в объезд, но это крюк без малого верст в сто, да по разбитой в хлам дороге, да ещё неясно, чищеной ли, или же заметённой. Однако отчаиваться не стоит: мужики уже отрядили гонца в ближайшую деревню (рукой подать, во-он за тем лесочком), и скоро придёт трактор. Он-то и затащит машины по одной в горку. Оказалось, дорога в этом месте льдом покрывается уже не в первый раз, что тракторист местный – мужик опытный, машины затягивает умело, ровнёхонько, без единой царапинки. Не впервой ему нас, нерадивых, из беды выручать. Даже твёрдая такса у него имеется, и берёт по-Божески: по рублю с легковушки и по трояку с грузовика. Все дешевле, чем вокруг ехать, там на бензине больше истратишь. Пока я выяснял всё обстоятельства дела, у мужиков, Виктор исчез. Я повертел головой, разыскивая его. Эх ты, вон куда залез! Он, оказывается, поднялся до самого верха по снежному брустверу и бродил на вершине, ковыряя дорогу прутиком. А потом свернул в лес и скрылся из глаз. Но едва я выяснил все обстоятельства дела, едва разузнал все подробности процедуры подъёма машин в горку, Виктор уже вернулся.

Народ обсуждал загадочные причины появления льда в одном отдельно взятом месте. Выдвигались самые разные гипотезы, от таинственного родника, который временами открывается и заливает всё вокруг, от особых погодные условий этого места до происков инопланетян и нечистой силы (слыхали, эта гора раньше не Плешивой называлась, а Шайтан-камнем. Говорят, тут черемиска, девица, невинно убиенная, похоронена). Виктор слушал с интересом, но с лица его не сползала змеиная улыбка. Он незаметно вплёлся в нить разговора и спокойно, со знанием дела, разбил в пух и прах все версии. Какой родник, мужики? Кто видел родники на вершине горы? Какие такие погодные условия? Была бы речка рядом, или пруд, или ещё какой источник влаги, а ведь тут летом – сушь. Ну и почему снег рядом с дорогой не тронутый, а? И Шайтан-камень – это не Плешивая, а Красная горка, в пяти километрах отсюда.

Обозлились на него мужики, чего, мол, умничаешь? Гляди, не посмотрим, что ты сосед! Если знаешь чего – выкладывай, нечего над нами тут измываться. Что в лесу углядел, что на горке приметил? Говори, гад! Поехидничал немного Виктор, но всё ж рассказал. Начал он с вопросов, загибая на каждом пальцы. Вечером выпал снег? Выпал. Почему его на дороге нет? На обочине есть, а на дороге – нет. Почему на этом склоне лёд, а на противоположном – нет? Почему лёд лежит поверх тонкого слоя снега, то есть после того, как дорогу почистил бульдозер? Почему в конце концов лёд появляется регулярно? И почему только по утрам? не знаете? Да потому что его СДЕЛАЛИ. Долго ли затащить наверх цистерну с водой? Почём, говорите, благодетель с машины берёт? А сколько их тут за день пройдёт, покуда он весь лёд гусеницами не искрошит? Вот и считайте, мужики! А там, наверху, я увидел то, что ожидал увидеть. Следы трактора, приметные, один трак в гусенице поломан, и следы саней, не иначе как из-под цистерны. На горке останавливался, стоял с полчаса, потом обратно в лес уехал, скорей всего, в соседнюю деревню, в егозиху. Мужики слушали молча, и с каждым загнутым Виктором пальцем, накалялись, всё плотнее сдвигались друг к другу и невольно напирая на Виктора. В наэлектризованном воздухе отчётливо запахло мордобоем. Я хотел было разрядить обстановку шуткой и заодно окоротить Виктора, чтобы не вёл себя настолько вызывающе (хитрая ухмылка не сползала с его физиономии), но не успел: из лесочка выкатил трактор. Старый, пошарпаный, некогда жёлтый, а ныне просто грязный. Марки Т-100.

* * *

…Егозиха оказалась действительно рядом – об этом я узнал, когда гнался с толпой разъярённых шоферов за трактористом: деревня открылась взору минут через двадцать бега. Уж не помню, кто первым крикнул «Бей его, мужики!», помню только, что первым нёсся по сугробам коротенький толстый дядька в красной вязаной шапочке, размахивая над головой увесистой монтировкой. Помню, как тракторист, увидев нас и сообразив, что близкая встреча вряд ли будет радушной, как-то боком, по-вороньи, выскочил из кабины и бросился наутёк, к деревне. Тракторист бежал бодро, поминутно оглядываясь и смешно подбрасывая колени, но мы всё же понемногу нагоняли его. Расстояние до беглеца, однако, уменьшалось медленнее, чем хотелось бы: такими темпами он окажется в деревне раньше нас, выскочит на чистую дорогу и успеет спрятаться. Наподдай, мужики! Уйдёт! Окружай его, с флангов заходи, с флангов!

В этот горячий момент из деревни выскочили четверо мужиков. Они показались из-за ближайшего дома и, увидев нас, бросились навстречу, причём один из них, тот, что слева, с совковой лопатой наперевес. «Что такое? Подмога?», – прокричал мужик слева от меня и прибавил ходу, – «Ах ты, блядь, Суворов, я те покажу переход через Альпы! Фуфырла!»

Но тракторист повёл себя странно: вместо того, чтобы примкнуть к своим, он резко свернул и чесанул прямиком к лесу. Деревенские – за ним. Они догнали его раньше нас. Сбили с ног и ну колотить! Особенно старался тот, что с лопатой – лупил плоским совком от всей души куда попадёт. Попадало больше по спине. Минуту спустя подоспели и наши. Били тракториста молча, зло, долго, но – аккуратно, чтоб не покалечить. Через полчаса пинков мужики устали и остановились – передохнуть. Тут и выяснили, что вчера давали аванс. И вчера же Коле (так звали тракториста) велели вычистить от снега школьный двор – завалило его за зиму напрочь, по пояс, только тропки – ниточки и остались. Ошибка руководства была в том, что чистить снег Колю отправили после получения аванса, а не до. И потому своим огромным бульдозером он вычистил не только снег. Всё, что было в школьном дворе под снегом, он собрал в один огромный сугроб и вытолкал его на задний двор. А были там металлические ажурные заборчики, кустарники элитных сортов, которые учитель ботаники выращивал лет пять, качели, лавочки и ещё не совсем старый «Жигуль» завуча (он-то и оказался мужиком с лопатой). Наутро же у Коли пересохло в горле, и он страстно захотел опохмелиться. И, поскольку аванс закончился ещё вчера, вместе с водкой, Коля поехал на своем Т-100 на МТС, где прицепил к трактору цистерну, наполнил её водой и покатил на Плешивую – зарабатывать на опохмелку.

Мужики, выслушав исповедь, решили дело полюбовно. Коле вменялось в обязанность затащить все машины наверх совершенно бесплатно, ликвидировать ножом бульдозера и гусеницами весь лёд и впредь следить на дорогой – чтоб была всегда чистой. Тоже бесплатно. А также: восстановить заборчики, кустарники, качели, лавочки и починить ещё не старый «Жигуль» завуча.

Прибыли домой мы с Виктором лишь вечером, часам к девяти, живые и весёлые. И было всё, что обещано: горячая банька с берёзовыми вениками, парное молоко и пирожки с картошкой. А Виктору я придумал прозвище Дерсу Узала, и оно, как ни странно, прижилось, вернее, первая его половина: и поныне его в родной деревне иначе как Дерсу не называют. И он совсем не обижается. Привык. Коля успешно починил «Жигули» завуча. А потом «Москвич» бригадира. А потом ещё несколько машин: у него оказалась легкая рука к легковушкам. Говорят, сейчас у него свой маленький сервис. А я с тех самых пор перестал доверять трактористам. Всем подряд, вне зависимости от возраста, национальности и образования. И зимой стараюсь за город на машине не выезжать.