Текст книги "Запоздавшее возмездие или Русская сага"

– После завтрака поеду к мамане, – объявила она из кухню.

Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.

– В избе – срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха – сам женюсь или найду парня.

– Зря обижаете, – Настькя выжала пару слезинок. – Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь – напеку пирогов.

В конце концов, Федька согласился. А что делать – не крепостное право, свобода, равенство, братство.

В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.

Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.

По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…

Бывший старшина не знал – убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.

А вот сейчас – другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность – глупо. Приз задуманного – безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.

В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.

В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и – все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.

Последний аргумент подействовал – возница испугался и подчинился.

В пяти верстах от большака – небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.

Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик – нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.

Пригляделся Прохор. Так и есть – Заяц.

Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.

Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.

– Как успехи? – тихо спросил Федька. – Привез?

– Конечное дело, – тихо отрапортовал старший надсмотрщик. – И еще, – опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. – Подарочек от Желтка.

Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.

– Сидякина не бойся, он – в деле.

Значит, в свертке – очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?

Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке – провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.

Остается – нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.

Где заколоть Семенчука – тоже ясно. Только не в своей избе – лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет – по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.

Лучше всего – в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится. Выждать, когда Фекла пошлепает в сени к помойному ведру опрастываться и – ножиком по горлу. Или – под ребро.

Нет, не получится, порушил готовый уже план убийства старшина, баба поднимет такой крик и вой – полдеревни сбежится. Убивать и ее – не хочется, слишком много кровушки. Куда лучше подставить Феклу в качестве убийцы…

– … не штормуй, Заяц, не гони волну – фрайернешься. Продумай все до мелочевки, потом уже пошли Желтка с двумя-тремя помощничками.

Постарайтесь обойтись без крови – оглушите, свяжите… Тебя учить – только портить, сам все знаешь-понимаешь, – доброжелательно рассмеялся Федька, фиксируя подозрительным взглядом задумчивого товарища. О чем он думает, что решает, почему не учавствует в деловой беседе?

Затевается очередной грабеж, равнодушно подумал Сидякин, отложив составление нового плана на вечер. Через неделю – прибавка в горшки. Семь дней ничего не решают – можно подождать…

Глава 22

«… во время очередного посещения Марк снова возвратился к неоднократно выдаваемой теме – первому аресту, первой ходке на зону. Кажется, пытался сам понять и разобраться – почему это произошло, кто повинен?…»

Из коричневой тетради.

Марку казалось, что прежней жизни у него не было – она приснилась. Заботливую мать вспоминал со слезами, отца – со злым ожесточением. Еще бы не с ожесточением – старшина продал сына, да, да, именно продал! И это называется отец?

Постепенно и слезы и злость улеглись, перестали донимать. Казалось, что живет он в вонючем, пропахшем нечистотами и нищетой, подвале с самого рождения. Вначале дни и ночи тянулись унылой чередой, потом они ускорили ход, помчались наперегонки. Незаметно прошло полгода, потом – год.

Странно, но хилый, болезненный подросток окреп, перестал спотыкаться и качаться. Конечно, не потолстел – на черняшке с сельдью не разгонишься, но силенок прибавилось. Даже заикаться стал пореже, только когда разволнуется.

Жили они втроем, так называемой, «семьей»: Доходяга, Хмырь и Вездеход. Спали на привычных местах: Хмырь – на полу, разложив на газетах тощий матрац, Вездеход и Доходяга – на топчане. Завтракали и ужинали в своем закутке, гордо именуемом «комнатой». Обедать не доводилось – «работа» держали в напряжении.

Хмырь и Доходяга устраивались на паперти бок о бок. Оба изображали тяжело больных, у которых мозги – шиворот навыворот, ноги-руки парализованы, на теле – отвратные гниющие язвы. Их талантливо рисовала Райка. Марк старательно копировал учителя, перенимал азы нелегкой нищенской профессии.

Вездеход располагалась метрах в ста от пацанов. Сидит, покачивает очередного арендованного орущего младенца. Когда тот, утомленный голодом и криком, замолкает, потихоньку от дарителей пощипывает его. «Аренда» стоит немалых денег, использовать ее нужно на полную мощность.

А сама не сводит настороженного взгляда с Доходяги. Ничего не поделаешь, женщина в любом возрасте и состоянии – всегда женщина.Господь вложил в ее душу заботу о «слабых» мужиках – кормить, поить, обстирывать, защищать.

Чем-то пришелся Райке по нраву «туберкулезник». По утрам и вечерам оглаживает его, старается сунуть кусок послаще да посытней, чинит рвань, стирает бельишко. На «работе» наблюдает за «сохранностью» дитяти. Не дай Бог обидит кто или даже попытается обидеть – налетит черной вороной, расцарапает морду, доберется до недобрых моргал.

Однажды, Заяц в сопровождении своих помощников, собирая ежедневную дань, злобно цыкнул на замешкавшегося Доходягу, покрыл его привычным черным матом. Вездеход оставила на подстилке орущего младенца и подскочила к беседующим.

– Ты чего? – не понял Заяц. – Порешила еще внести в казну?

– Лучше его не трожь! – прошипела защитница, кивая на пригнувшегося парня. – В обиду не дам!

– А ты кто ему? – подбоченился старший надсмотрщик, жестом призывая на помощь своих охранников. – Мать, жена или полюбовница?

– Енто мое дело – кем быть. Тебя не касаемо. Токо обижать мальчонку не дам. Убьешь меня – тады поступай, как знаешь.

Продолжать полемику опасно – несколько любопытных стариков и старух остановились возле нищих. Послышались негодующие возгласы, кто-то предложил вызвать милицию. Обижают убогих, издеваются над больными детьми!

Надсмотрщики отступили. Пообещав разобраться со шлюшкой в более подходящей обстановке…

В начале Марк стыдился самозванной опекунши, отворачивался, отталкивал ласкающие его хилое тело женские руки. Спал отвернувшись к дощатой перегородке. Потом привык. Мало того, стал считать материнскую заботу Райки само собой разумеющейся.

К концу первого года пребывания у нищих Марк окончательно освоился. К нему тоже привыкли. Когда парнишка разгуливал перед сном по подвалу, пацаны и взрослые мужики подшучивали над ним, но подшучивали беззлобно, добродушно.

Единственная проблема – Желток.

Неизвестно по какой причине коротконогий язвило возненавидел Марка. Пускать в ход кулаки остарегался – Доходягу пасла Вездеход. Связываться с острым языком и крепкими кулачками бабы-уродины не хотелось – избить не изобьет, но ославит на всю нищую братию.

Ограничивался подглядыванием и матерщиной.

– Как Вездеход оприходовала тебя? – с показной жалостливостью, интересовался он, когда Райки не было рядом. – Берегись, кореш, доберется

– замучает. Говорят, подгребла одного мужика – откинул копыта. Не зря приклеили ей кликуху – Вездеход.

– Врешь ты все, – возмущался Доходяга. – Райка не такая – добрая.

– Добрая, – все с такой же сожалеющей улыбочкой подтверждал Желток. – Вот только больно уж охочая до молоденьких пацаненков. Прямо таки бесится, завидя поживу. Был у нас один – не то тринадцати, не то пятнадцати годков

– положила на него Райка глаз, ходила за бедным пацаном, будто приклеенная. Все же добилась своего. Ночью навалилась, стащила портки, так высосала пацаненка – утром помер… Так что, стерегись!

– Она что – проститутка? – заикаясь больше обычного, спросил Доходяга. Желток заколебался. Подтвердить – передаст Вездеходу, ожидай очередного скандала с зуботычинами. Отвергнуть – потеряют цену подбрасываемые Доходяге предупреждения об опасности.

– Не видел, за ноги не держал, брехать не стану. Но кореши говорят – бешенство матки. Особо, когда нацелится на малолеток.

По внедренной матерью доверчивости Марк, морщась от отвращения, поверил Желтку. Какая выгода ему врать? Может быть, на самом деле, Вездеход, притворяясь доброй и заботливой, преследует какие-то мерзкие цели?

Однажды, произошло событие, опровегнувшее высказывания Желтка. Не полностью, конечно, добрая треть опасливых подозрений осталась. Тогда часов в одинадцать вечера Доходяга и Вездеход сидели в своем закутке. Марк читал газету двухнедельной давности, Райка штопала его сменные подштаники. Хмыря не было – пару раз в неделю он пропадал до полуночи, нередко – до утра.

– Нынче – банная ночь! – объявила Вездеход, кивая на бадейки с кипятком и холодной водой. – Ты давно не мылся – долго ли заболеть!

Накинула ввернутый на прошлой неделе в дверь крючок и, подбоченясь, выжидательно поглядела на Марка.

– Ты иди, сам управлюсь, – опасливо бормотнул Доходяга, вспомнив предупреждения Желтка. – Мне… стыдно…

– Стыдно когда не видно, – хрипло рассмеялась женщина. – Знаем, как мужики моются – сбрызнутся водичкой, разотрут грязь – все. Нет, мальчишечка, не получится, отмою тебя, обработаю мочалкой, человеком станешь…. А кого тебе здесь стыдиться? – недоуменно оглядела она коморку. – Дверь – на запоре, подглядывателей нетути, Желток ушел вместе с Хмырем. Я – не в счет… Быстро скидывай рубаху, портки!

Марк нерешительно стянул рванную рубаху, сбросил брюки и остался в одних трусах. Стоял худющий, сгорбившись, переступая с ноги на ногу, исподлобья отслеживая малейшее движение «любительницы малолеток».

– Трусы! – потребовала Райка. Не дождавшись выполнения, озлобленно закричала. – Ах, ты, антиллегент дерьмовый!

С такой силой дернула за выцветшие «семейные» трусы, что резинка лопнула и они спали к ногам. Доходяга поспешно закрыл ладонями стыдное место. Он почувствовал волнение, все в нем напряглось.

Вездеход оглядела с головы до ног стыдливого мальчонку. Неожиданно отвернулась и… жарко покраснела. Изуродовавший ее лицо шрам набух и зарделся багрянцем. Будто закровоточил.

Скажи тому же Желтку, что дерзкая, не признающая запретных тем, матерщиная баба способна краснеть – на смех поднимет, разнесет по подвалу весть о брехливом интеллигентишке.

Доходяга тоже удивился. Неожиданная стыдливость второй маманьки, как Райка с гордостью себя величала, никак не стыковались с мерзкими рассказами Желтка. По мнению Марка, «бешенные бабы» – откровенны и бесстыжи. А эта отвела взгляд, покраснела…

– Ну чего растопырился? – хрипло промолвила Вездеход. Кажется, она злится на себя за неприсущее ей смущение. – Становись в лохань да повернись ко мне спиной. Чай не мужикам показуешься – бабе. Стыдобушка!

Доходяга торопливо отвернулся.

Райка окатила его теплой водой и принялась намыливать голову, спину.

– Наклонись, неумеха, – командовала она. – Подними праву рученьку, инвалидик… Теперича левую… Вот так, молоток парень… Наклонись, спинку потру…

Закончив обработку туловища, Вездеход сунула подопечному обмылок и мочалку.

– Остальное домывай сам. Мне недосуг. Токо, гляди, без оммана, штоб чисто было. Возвернусь – проверю!

Конечно, «проверять» Райка не будет, подумал Марк, когда банщица вышла из каморки, кажется, она стыдится не меньше его, может быть даже больше. Смущается, краснеет. Но на всякий случай придется постараться. Он с такой силой растирал костлявое тело жесткой мочалкой, что, казалось, вот-вот протрет кожу и доберется до костей. Наконец, выбрался из лохани и присел на топчан.

– Готов? – спросила из-за двери наставница. – Тады надевай.

В приоткрытую дверь влетели отремонтированные трусы. Доходяга поймал их на лету, поспешно натянул на мокрое тело, накинул на плечи рубашку.

Дверь каморки открылась и вошла Райка. Неужели подглядывала в какую-нибудь щелку, подумал Марк и поежился. Если верить Желтку – набросится на малолетка, не отбиться, не позвать на помощь.

Не набросилась – остановилась посредине каморки, подбоченилась, окинула оценивающим взглядом покрасневшую кожу парня, удовлетворенно кивнула.

– Молоток, милый, чую – всю грязину смыл… После баньки настоящие мужики принимают. Водку я не уважаю и тебе не советую, а вот малость винца не помешает. Не для веселья, ради здоровья. Закусишь конфетками – для тебя расстаралась.

Последний раз Марку довелось пробовать спиртное на дне рождения матери. Тоже – сладкое, крепленное вино. Всего полстакана. Закружилась голова, закачался. Если бы мать не подхватила – упал бы.

Удивительно, но сейчас, выпив три четверти стакана, Доходяга не упал и не закачался. Наоборот, его охватило приятное чувство легкости.

– А теперича ложись.

Райка расправила на топчане смятое одеяльце, взбодрила тощую подушку. Приглашающе похлопала по ней ладонью.

– А вы?

Выканье у нищих воспринимается злой шуткой, но Марк никак не может привыкнуть к новым обычаям и обрядам. Сказать взрослой женщине «ты» не поворачивается язык.

Райка не высмеяла, сделала вид – не заметила. Походила по каморке, ломая тонкие пальцы. Наконец, решилась.

– Я тут подглядела… ну, когда трусы свалились… Не специально – случайно… Вовсе ты не пацан – стоящий мужик, тебе уже баба требуется… Спать мне с мужиком опасно – вдруг взбесишься, поентому поменяемся местами: я – на тюфячок Хмыря, он – рядышком с тобой на топчане. Токо не вини себя – нет твоей вины, природа-матушка старается. Вот подрастешь малость, войдешь в разум – тады можа перерешу.

Марк не стал винить ни себя, ни Вездехода. Без спора забрался на топчан, укрылся прохудившимся одеяльцем. Долго не мог уснуть – перебирал в памяти события сегодняшнего вечера. Вторично его назвали «стоящим мужиком».

Возвратившийся во втором часу ночи Хмырь не стал распрашивать отчего да почему – забрался на топчан, повернулся спиной к Доходяге и сладко заснул. А вот Вездеход до утра проворочалась на жестком матраце. Что до Марка – он находился в каком-то полудреме, то проваливался в сон, то выбирался из него…

Прошло полмесяца – подростки попрежнему спали на топчане, Вездеход – на полу. В одну из ночей Хмырь нашел новое свое место занятым.

– Жестко, – коротко пояснила Райка. – Мужикам – сподручно, бабам – в тягость. Так што я буду теперича сызнова спать с Доходягой. Господь Бог простит мои прегрешения.

Незвестно, как отреагировал Всевышний, а Марк обрадовался – в холодные ночи тощая женщина согревала его не хуже печки. Вот только обнимать парнишку Вездеход перестала, не прижимала к себе тощее его тельце. Лежала на самом краю топчана, при малейшем движении «сынка» вздрагивала.

Марк попрежнему втискивался в перегородку…

«Семья» поужинала, как всегда, в половине одинадцатого. На этот раз старательная хозяйка побаловала мужчин жаренной наважкой с отварным картофелем. Запили крепким чаем. Райка собрала грязные миски и стаканы, понесла их к единственному в подвале крану. Подростки, блаженно поглаживая полные животы, разлеглись на топчане, тихо беседовали. Спать – рано, в подвале укладываются не раньше двенадцати.

– Ты сегодня никуда не идешь? – почти не заикаясь, поинтересовался Доходяга. Равнодушно, только для того, чтобы не молчать. – Обычно уходишь… Куда?

– Меньше будешь знать – реже болеть, – назидательно выдал Хмырь избитую истину. – Не штормуй, кореш, похавал – переваривай. Не то Вездеход отшлепает по попке.

Рассмеялся, видимо, представив себе тонкий ремень, которым Райка подпоясывает дырявую «рабочую» куртку, хлещущий по тощим ягодицам Доходяги.

– Не отшлепает, – с непривычной твердостью заверил Марк. – Она говорит, что я – мужик, а мужиков бабы не бьют.

– Мужиком назвала? – удивился Хмырь. – Или баба ромсы попутала, или испытала тебя в деле… Признайся, испытала? Какая она голая? Небось, кости так выпирают, что у тебя на теле синяки? Надеюсь, ты не фрайернулся?

За год пребывания в воровском притоне Марк изучил местный жаргон, а вот пользоваться им на практике не пытался. Как-то не стыкуется он с хилым, болезненного видом пареньком, услышит нищая братия выражения типа «ксивы» или «ништяк» – засмеют.

Поэтому Доходяга отлично понял, чего добивается от него любопытный наставник. Соврать – легче всего, перепроверять у Вездехода Хмырь не решится. Но врать, придумывать несуществующую «случку» было почему-то противно.

– Нет, – снова сильно заикаясь, признался Марк. – Ничего такого не было. Просто назвала мужиком и – все.

– Значит, фрайернулся, – не поверил Хмырь.

Дальнейшее развитие тихой беседы прервало появление Желтка. Окинув подозрительным взглядом малолеток, он многозначительно кивнул Хмырю.

– Выйдем – базар имеется.

Обычно наставник Доходяги не особенно жаловал ехидного, в"еддивого мужика. На этот раз молча спрыгнул с лежанки и вслед за Желтком вышел из каморки.

Возвратился минут через десять. Хмурый, сосредоточенный.

– Собирайся. Идем на дело.

То, что нищие попрошайки промышляли грабежами, Марк давно догадывался. Но Марка его никогда не приглашали. Да и что он мог делать? Таскать узлы с ворованными вещами – об этом даже подумать смешно. Орудовать отмычками не умеет, пользоваться «перышком» не обучен. Короче – настоящая бездарь.

– Так я же – обуза? – заикаясь от волнения, предостерег он наставника.

– Намаетесь…

– Ништяк, – оборвал «ученика» Хмырь. – Постоишь на стреме.

Отказываться нельзя – все равно заставят. Если понадобится – силой. Поэтому Доходяга, заранее дрожа от страха, натянул на узкие плечики починенную второй мамашей кофтенку, сунул ноги в разбитые прохаря.

В каморку со стопкой чистой посуды вошла Райка. Увидела одетого «сынка» и угрюмого его наставника, насторожилась.

– Куда на ночь глядя? – загородила она дверь.

– Поссать, – сообщил Хмырь, бесстыдно растегивая ширинку и кивая на дальний угол подвала, используемый попрошайками в качестве отхожего места. – Может сопроводишь, подержишь?

– Тьфу, охальник! – отмахнулась Вездеход. – Сам управишься… Токо недолго, спать охота.

Посмеиваясь над доверчивой уродиной, Хмырь, держа подопечного за рукав кофты, пошел к лазу. На ходу передал ему нож.

– Держи, кореш, перышко. На всякий случай…

Возле лаза ковырял в носу Желток. Увидев Доходягу в сопровождении

Хмыря, брезгливо поморщился.

– Гляди, недоносок, – угрожающе предупредил он. – Пропустишь лягавых – пойдешь под молотки. Так отделаю – копыта откинешь, защитница не спасет…

Марк послушно кивнул, обреченно склонил голову. Знал – не помилуют, изобьют.

Три налетчика осторожно выбрались в приямок, замаскировали щитом лаз, несколько минут посидели, настороженно оглядывая ночной двор. Кажется, ничего опасного – ни лягавых, ни прохожих, которые могут настучать в отделение.

Бежали по дворам, на освещенные улицы выбирались редко. Желток тихим голосом инструктировал корешей.

– Заяц наколол одну бабку, у нее – дорогие иконки. Покупатель имеется. Цынканул – бабка сегодня ночует у дочери, пасет внука…

Через полтора часа грабители выбрались, наконец, на тихую улочку на окраине Москвы. Прижимаясь к заборам добрались до вросшей в землю хатенки.

Почуяв чужаков забрехал дворовой пес. Хмырь бросил ему заранее припасенную кость – собака пару раз взлаяла, потом удовлетворенно заработала зубами. Когда парни вошли во двор, даже завиляла облезлым хвостом. Наверно, выпрашивала добавку. Сильный удар дубинкой свалил ее на землю – подергала задними ногами, поскулила и отошла.

Висячий замок на входной двери сопротивлялся недолго. Отмычками налетчики не воспользовались – поддел Желток его фомкой, дернул посильней

– все проблемы.

– Пока мы с Хмырем станем шмонать следи за улицей. Не выставляйся – присядь около крылечка. Появится кто – стукни в дверь – услышим. Не вздумай уснуть, падло гнилое, зубы повыдергиваю через задницу!

В очередной раз покорно кивнув, Доходяга присел на указанном месте. Страх прошел, сменившись уверенностью и гордость. Райка права, теперь он – настоящий мужик, которым можно гордиться, полноправный член нищего сообщества.

Размышления прервал появившийся на улице пьяный мужичонка. Выпитая водка бросает его из стороны в сторону, собаки в соседних дворах заходятся от злобного лая. Марк хотел было стукнуть в дверь, но передумал. Пьянчуга миновал бабкину калитку и свалился возле забора.

Через час появились Желток и Хмырь. Желток тащил огромный узел, в котором, наверно, не только иконки – все мало-мальски ценное. Хмырь шел налегке, если не считать древнего чемоданчика.

– Почему не предупредил, дерьмо собачье? – прошипел Желток при виде спящего под забором алкаша. – Гляди, фрайер, дождешься!

– Не штормуй, дружан, – успокоил вожака Хмырь. – Доходяга сделал, как надо. Лягавые подумают, что хату ограбил пьяный. Пока раскрутят – сколько пройдет времени!

Желток подумал, подвигал густыми бровями и… расхохотался.

К четырем утра тройка грабителей так же осторожно пролезла в лаз…

Райка не спала – беспокойно бродила по подвалу, втихомолку материлась. Увидев целого и невредимого Доходягу, обрадовалась, принялась дрожащими руками ощупывать его.

– Ну, гляди, падло, – не глядя на Желтка, зашипела она Хмырю. – еще раз омманешь – ноги повыдергиваю. Чего удумали, паскуда, мальчонку подставлять!… Пойдем баиньки, котеночек, – замурлыкала она, не выпуская Марка из объятий. – Я тамочки все постелила, сготовила. Попьешь тепленькое молочко и – на боковую. Притомился, небось, мальчонок, измучили тебя енти нелюди…

Марк пытался отбиться, вырваться из крепких, неженских объятий, но Вездеход не выпускала. Продолжая сюсюкать и тискать, повела его в каморку.

– Получай свою драгоценность, лярва, – покривился Желток. – Пользуйся. Нам с Хмырем не до отдыха – Заяц ожидает.

– Проваливайте хоть к Зайцу, хоть в преисподнюю. Еще раз уведете дитятю – так отделаю, что с месяц не сможете ни лежать, ни сидеть.

Посмеявшись над угрозами влюбленной уродины, налетчики снова полезли в лаз…

Каморка – в полутьме, догорает последняя свеча. На краю топчана – кружка с полоком, ломоть черняшки. Есть Марку не хочется, он все еще вспоминает первое в своей жизни «дело», но Райка чуть ли не силком заставила его выпить молоко и поесть хлебца.

– Мало кушаешь, мужичок, оттого и худенький, – приговаривала она. – Откудова силушка возьмется? Погоди, завтра сварю кислых щец, пожарю свининку… Теперича, скидавай кофтенку и портки – пора поспать.

Обычно нищие спят на раздеваясь, сама Вездеход тоже укладывается в одежде. Марк удивился неожиданной прихоти воспитательницы.

– Зачем раздеваться? – заикнулся он. – Никогда раньше…

– Так то было раньше, а теперича ты устал, телу надобен отдых… Кому говорено?

Не дожидаясь, когда «сынок» начнет раздеваться, дунула на почти догоревшую свечу, стащила с него кофточку. Брюки Марк стащил сам. Когда он забрался под одеяло, Райка улеглась рядом. Крепко обняла, прижала к тощей груди. Жар, исходящий от ее тела, быстро согрел парнишку.

– Теперича расскажи куда тебя водили енти нелюди, что ты там делал?

Почти не заикаясь, он не торопясь передал подробности ночного рейда. Не забыл упомянуть о пьяном мужике, храпевшем под забором, о роли, которую ему отвел находчивый Хмырь. О своем позорном страхе – ни слова.

Грабеж не удивил женщину – все обитатели подвала промышляют воровством. Ее интересовала опасность, которой «сынок» подвергался. Вдруг появились бы лягавые, связали Марка, отвезли в тюрьму?

Когда, наконец, Доходяга завершил повествование, она принялась хвалить его, обещать, что больше на шаг от себя не отпустит. И ласкала, ласкала, оглаживая тщедушное тельце.

Неожиданно Марк ощутил возбуждение. От ласкающих ладоней женщины исходило не только желанное тепло, они таили в себе нечто другое, еще незнакомое мальчишке. Дыхание его участилось, трусы стали тесными. Застыдившись, он попытался повернуться к Райке спиной, согнуть в коленях подрагивающие ноги.

– Чегой ты? – удивилась она. – Рази неприятно?

– Не надо, – взмолился, вырываясь из женских объятий, Марк. – Прошу, не надо!

– Ну, ежели противно, – с обидой прошептала Вездеход. – Тады спи.

В последний раз провела ладонью по мальчишескому тельцу – от груди до коленей. Неожиданно натолкнулась на выпирающие трусы. Отдернула руку, будто прикоснулась к раскаленной сковороде.

– Ого! Кажись, в прошлый раз я не попутала ромсы, ты уже не малолеток

– взрослый мужик.

В каморке – тишина, нарушаемая только частым дыханием Доходяги и невнятным бормотанием его воспитательницы. Прошло минут пятнадцать.

– Для мужиков терпеть такое очинно вредно, – раздумчиво шептала Райка.

– Все болячки – от воздержания. Надо бы найти тебе девку, которая поядренней, дак кто ж польстится на больного пацаненка? Нанять проститутку? А вдруг она заразит стыдной болезнью?

Нельзя сказать, что Марк был полностью несведущ в половых проблемах, он с интересом наблюдал за совокупляющимися собаками, однажды даже рискнул спросить у матери. Мальчишки-одноклассники на его глазах тискали девчонок. Однажды, ему довелось быть свидетелем не собачьей, человеческой «случки», когда вечером в темном скверике сосед по коммуналке подмял под себя немолодую женщину.

Но все это было с другими, а теперь и к нему пришло мужское желание. Сладкое и горькое, одновременно.

Райка прекратила бессвязно бормотать, заговорила четко и внятно.

– Конечное дело, девку я тебе подберу. Нынче, после войны, таких, охочих до мужиков хватает… А пока придется, не дожидаясь свежатинки, испробовать черствую черняшку. Не ради удовольствия – для здоровья. Повернись-ка ко мне, младешенек! Сичас покажу тебе настоящую бабу.

Не дожидаясь согласия или отказа, Вездеход насильно повернула парня к себе лицом, осторожно провела ладонью по вздыбленным трусам и вдруг с силой дернула их.

– Ложись на меня, милок… Да поскорей, пока не передумала, – шептала женщина. – Неужто еще бабу не пробовал, не знаешь куда пристроиться? – удивилась она. – Дай твою ручонку, неумеха… Вот так, чуешь мои ноженьки? Ага, чуешь… Теперича они разойдутся… Накося, пошшупай… Вот сюды и ложись.

Все остальное подсказала природа. Когда Марк, наконец, вошел в воспитательницу, она тихо ойкнула и смолкла. Больше – ни звука. А он будто взбесился. Все исчезло – и вонючий подвал, и темная каморка, и стонущие во сне нищие. Под ним послушное женское тело, его обцеловывают мягкие губы, женские руки обхватили за бедра – направляют, подсказывают…

– Прости, – прошептал он, неловко переваливаясь на свою половину топчана. – Ради Бога, прости…

– За што прощать-то? – удивилась женщина. – Енто я должна просить прощения – не сдогадалась раньше. Ты ж, бедный, мучился, а я, тупоголовая, не сообразила… Теперича, тебе полегче? – неожиданно поинтересовалась она.

– Полегче, – автоматически согласлся Марк.

– Тады спи, набирайся силенок. Сладкий ты ло невозможности, давно я так не тешилась…

С Марком произошла разительная перемена. Он перестал покачиваться, ходил уверенно, высоко подняв голову, заикается меньше, на обитателей подвала смотрит свысока. Вездеход уверяет – поправился, округлился. Однажды, когда Желток принялся в очередной раз ехидничать и подначивать, с такой яростью выбросил перед собой руку с ножом, что тот испуганно отшатнулся.

Сидя рядом с Хмырем на церковной паперти, Доходяга не сводил влюбленного взгляда с сидящей неподалеку Райки. Будто спрашивал ее о неведомом. Вездеход, привычно покачивая орущего младенца, понимающе улыбалась, согласно кивала. Соскучился, охальник?

Теперь вторая мамаша, казалась влюбленному парню самой настоящей красавицей. Уродливый шрам поблек, уменьшился в размерах, едва видные груди округлились, бедра превратились в приятные полуокружности, всегда растрепанные волосы напоминали изящную прическу.

Когда Хмырь исчезал на всю ночь по своим воровским делам, Доходяга, уже не стыдясь и не спрашивая разрешения наваливался на женщину.

– Испробовал женское мясцо, охальник. – смеялась Вездеход, охотно принимая на себя любовника. – В азарт вошел, антиллигент. Ишь, как стараешься… Токо не шибко усердничай – для здоровья вредно, вдруг какая болесть приключится?