Текст книги "Молот Времени: Право сильного"

Обращался ко мне человек, стоявший наверху, на разрушенной стене дворца.

Мэтр Тигар.

* * *

Тигар? Нет, скорее человек, несколько напоминавший бытописателя и натянувший его костюм…

Если раньше иногда мэтр казался выше своего роста, то сейчас никаких сомнений не осталось: он и самом деле вырос и раздался в плечах. Знаменитый камзол с кожаными нашлепками на локтях (до Катаклизма купленный, таких нынче не шьют!) теперь не сходился на груди и лопнул под мышками, а запястья на пару шасов торчали из рукавов, ставших слишком короткими.

Лицо тоже казалось лишь отдаленно похожим на добродушную физиономию Тигара… Однако же и новые черты показались смутно знакомыми. Ну да, тот же надменный изгиб губ, заострившийся подбородок, более резко очерченные скулы…

На гребне стоял тот же человек, чьи черты на несколько мгновений проступили во дворе замка ла-Рэ. Или не человек?

«Кто вы, мэтр Тигар?» – хотелось крикнуть мне. Все остальное – как, например, ему удалось выжить после попадания двух стрел и падения с изрядной высоты, – не казалось столь важным.

Кто он? И на чьей стороне?

Ответ на второй вопрос не задержался. Ни на чьей. На своей собственной.

– Положи топор под ноги, Хигарт. А ты, женщина, отодвинь ларец подальше от края. Тогда я позволю вам уйти. Позволю родить дочь от великана, позволю бедокурить по кабакам и задирать юбки всем встречным бабенкам… Я не люблю зря убивать.

Даже нынешний, изрядно подросший «Тигар» в лучшем случае достал бы макушкой мне до плеча. Оружия у него никакого не было – подсайдачный тесак у Ламмо он так и не взял, свой меч где-то потерял в перипетиях минувшей ночи, а новым не обзавелся. И слова его могли показаться смешными, но не показались. Жутковатой уверенностью в себе веяло от речей бывшего писателя. Да, убивать не любит. Но при нужде убьет, как муху прихлопнет.

Нельфияда ответила действием. Сверкающий клинок, в который превратилась сабелька Хлады, описал полукруг и уставился острием на псевдо-Тигара. Я вновь просунул руку в петлю топора. Потом разберемся, кому владеть древним оружием, – сами, без этого самозванца в драном камзольчике.

Лже-Тигар презрительно скривил губы, скрестил руки на груди. И громко выкрикнул фразу, адресованную никак не нам, – очень похожую на те, что гремели во дворе Каэр-ла-Рэ.

Хлопанье десятков крыльев слилось в оглушительный рокот.

Стоило ожидать…

* * *

Все-таки родной стихией этих многоруких пташек был воздух, – и в нем они показали себя совсем иными бойцами, чем в тесноте галереи Каэр-ла-Рэ. Стремительными, увертливыми… Ладно хоть двуручные мечи и кинжалы были не при них – так и остались, наверное, валяться в замке Ларинтиона. У некоторых я видел в лапах секиры, дубины и клинки, – похоже, подобранные на месте ночного побоища. Однако в большинстве своем ящероголовые бестии пользовались природным оружием – клыкастыми пастями и длинными когтями, украшавшими четырехпалые лапы…

Набросилась крылатая орава на нас не сразу. Громко хлопая крыльями, четверорукие летали над двором, – снижаясь и сужая круги. Но не атаковали.

Казалось, лже-Тигар давал нам последний шанс одуматься и подчиниться. Он так и стоял на гребне стены, скрестив на груди руки.

Я использовал паузу, чтобы разместить наше немногочисленное воинство на более удачных позициях. Скомандовал:

– Ламмо! Ломмо! В развалины! Бейте из укрытия!

Да и нам с ассасином не мешало бы отступить туда же. Как неуклюжи в тесных помещениях твари, столь изящно выполнявшие воздушные пируэты, я хорошо помнил.

Но… пирамида с Навершием так и осталась стоять у ног нельфияды. Хотя от края воительница ее все же отодвинула подальше… Едва ли для того, чтобы отдать как-бы-Тигару. Так разве станет он спрашивать позволение…

И если касательно епископа и Феликса Гаптора я испытывал сомнения, то про четвероруких знал точно: им кристалл отдавать нельзя. Ни им, ни их новому хозяину. Так что придется драться на вольном воздухе.

Ламмо, стоявший ближе брата к дворцу, первым выполнил мой приказ: юркнул в прореху стены. Ломмо промедлил. Показал мне взглядом на Тигара, помялся, не умея сам начать фразу. Наконец выдавил:

– Э-э?

Не стоит… Хотя… Пусть попробует. Ясно ведь, что миром не разойтись… Вдруг удастся окончить дело одним выстрелом?

– Давай! – негромко сказал я.

И, отвлекая внимание на себя, быстро двинулся к Навершию, крутанув над головой Бьерсард.

Стрела Ломмо пропела в воздухе свою короткую песню. Юный сокмен не промахнулся… Наверное. Потому что лже-Тигар махнул ладонью, словно отгоняя докучливую муху, – и стрела вспыхнула в воздухе. Сгорела дотла, до бывшего мэтра не долетело ни обугленное древко, ни хотя бы наконечник…

Еще один маг. Расплодились тут, понимаешь…

На этом короткое затишье кончилось. Громкая команда на нелюдском языке – и твари устремились вниз.

Ломмо не успел укрыться в руинах. Стал стрелять с открытого места. Успел подбить одну несущуюся на него тварь, вторую, третья была уже рядом, юный лучник не успевал достать стрелу, схватился за тесак, несколько неуверенно… Но полет четверорукого подломился, он рухнул, забил одним крылом, взметая пыль с плит двора. Из горла торчала стрела Ламмо.

Ассасину, с его коротким клинком опояски, пришлось бы туго в схватке с наседающими сверху противниками, большинство метательных орудий Калрэйн истратил. Но он подхватил с плит глевию шлемоносца, и отбивался ею довольно успешно, успев приземлить одного из нападавших.

Зато Хладу (или нельфияду? не знаю, как теперь ее называть…) я попросту не мог разглядеть. Воздух там, где дралась она, казалось, полностью состоял из чешуйчатых тел и громадных серых крыльев…

Наблюдать за ходом сражения я смог лишь поначалу, пока четверорукие кружились совсем близко, но в схватку со мной не вступали. Не знаю уж, отчего. Может, как-то могли общаться меж собой, и поверженный в Каэр-ла-Рэ крылатый мечник поведал сотоварищам впечатления от плотного знакомства с Бьерсардом…

Однако надолго их нерешительность не затянулась. Новая команда лже-Тигара – и сразу десяток тварей ринулся на меня.

Оскаленные пасти, тянущиеся к глотке когтистые лапы, дубины и секиры, норовящие ударить сзади. И Бьерсард – отсекающий конечности и головы, вспарывающий крылья, разрубающий податливые тела…

Все в мире имеет цену, и способность к полету тоже. Платой за умение летать в данном случае стали легкие и непрочные кости, и тонкая, плохо защищающая от ударов шкура… Да и в рукотворных доспехах, вздумай бестии их натянуть, не больно-то полетаешь, тяжелы. Осознавая эту слабость своих созданий, творец четвероруких снабдил их в качестве компенсации небывалой живучестью и способностью к заживлению ран. И мне снова и снова приходилось рубить тварей, вроде бы наповал убитых.

Я помнил, что они очень легко, почти мгновенно захлебываются, – но, увы, бочка с водой была непозволительной роскошью в нынешних обстоятельствах.

И Бьерсард рубил, рубил, рубил… Окончательно ящеровидные летуны затихали, только лишившись головы.

Но в конце концов затихли – почти все те, кто навалился на меня. Парочка уцелевших отлетела подальше.

Едва перевел дух – дикий вопль. Бросил взгляд вокруг, не понял, кто из наших кричит, затем догадался взглянуть вверх.

И увидел Ломмо, поднятого в воздух не то пятью, не то шестью тварями разом. И сообразил, что длинный падающий предмет, – рука парня. Потом вниз устремился другой предмет. Круглый. С неба неслось громкое шипение. Торжествующее.

Я часто жалел, что простым людям, не магам, недоступно искусство полета. Но так сильно жалел впервые…

Дикий крик, тем не менее, не смолкал. Обернувшись, я понял: Ломмо умирал молча. Кричал Ламмо.

Так и не смолкнув, он выскочил из руин на открытое место.

Крылатые твари, выпустив тело несчастного Ломмо, тут же устремились к его брату; стрелок без прикрытия – лакомая цель в ближнем бою.

Устремились – но не завершили атаку, отвернули в сторону.. По-моему, их крохотные ящеричьи мозги попросту не смогли осознать увиденное: человек, только что убитый и разорванный на куски, вновь стоит перед ними живой и невредимый!

Ламмо начал стрелять.

Мне доводилось водить знакомство с отличными лучниками. С настоящими виртуозами стрелкового дела…

Но такое я видел впервые. И едва ли еще раз увижу…

Мастер лука обязан выпускать двенадцать стрел в минуту, и достигается это умение долгими упорными тренировками.

Но я готов съесть Бьерсард на завтрак, если Ламмо не перекрыл норму вдвое!

Чтобы произнести фразу: «Все сокмены – отличные, непревзойденные стрелки», – потребуется больше времени, чем потребовалось Ламмо, чтобы расправиться с всеми убийцами брата. Пробитые стрелами, трепыхающиеся твари падали рядом с изуродованным телом их жертвы. И к ним уже спешил Калрэйн – добить, обезглавить.

У Ламмо осталось три стрелы.

Все три полетели в псевдо-Тигара.

Про искусных лучников ходит много легенд и откровенных баек. Например, такая: первая стрела еще летит к цели, а вторая уже срывается с лука того же стрелка. Я не верил, знал: невозможно, не успеть. За два-три удара сердца стрела пролетает расстояние действенной стрельбы. Надо успеть достать вторую, вложить тетиву в прорезь, натянуть лук, прицелиться – хотя бы неточно, хотя бы приблизительно… Не бывает.

Так вот… Говорите что угодно про обман зрения, вызванный горячкой боя, но я настаиваю: первая стрела все еще летела, когда Ламмо выпустил даже не вторую, – третью! ТРЕТЬЮ!!!

Первую лжеписатель сжег тем же небрежным движением руки. И тут же в ладонь впилась вторая стрела! И пришпилила к груди, к левой ее стороне! Третья ударила во вторую, расщепив древко пополам. Тоже эффектно, но такое порой случается, не сравнить с первым чудом…

Четверорукие тем временем опомнились от шока, вызванного мгновенным воскрешением разорванного на части мертвеца. Сразу после третьего выстрела крылатая тварь обрушилась на Ламмо, сбила с ног, накрыла крыльями, словно широченным плащом.

Я не успел броситься на помощь. Калрэйн тоже. Потому что фальшивый Тигар с истошным воплем рухнул со стены внутрь дворца. С рукой, по-прежнему приколоченной двумя стрелами к сердцу. Две стрелы, падение… Ему такое знакомо. Но, надеюсь, во второй раз не уцелеет… Куда уж людоедским стрелкам до нашего Ламмо!

Казалось, вопль падающего послужил для четвероруких командой: спасайся, кто может! Улетели все, в том числе тот, что совсем уже собрался было прикончить юного сокмена.

А вот с Хладой (да, с Хладой, йухабб зей, должно же и у нельфияды быть имя!) дело неладно… Я попросту не увидел ее под грудой поверженных крылатых созданий.

И поспешил туда, к ней, на бегу отсекая головы тем барахтающимся под ногами четвероруким, кто как-то умудрился избежать этой операции.

* * *

Калрэйн что-то говорил, но я не слышал слов. Или не понимал. Ассасин показывал на небо, на пирамиду с Навершием… Я пренебрежительно отмахнулся. Хаос с ней, с этой стекляшкой, можешь сбросить ее в провал, в бездонные глубины. Не стоит она ни капли крови Ломмо или воительницы…

Разгребая груду обезглавленных крылатых тел, скрывавших под собой нельфияду, я видел краем глаза, как Калрэйн подхватил пирамиду, потащил к руинам. Шагал он, хромая, и весьма сильно.

Сверкающий полудоспех не превратился обратно в бригантину, но оказался помят и залит кровью. Разорванная и окровавленная туника тоже не стала штанами и рубашкой. Но смотрели на меня карие глаза Хлады Сельми. С ее загорелого лица, теперь мертвенно бледного. Губы воительницы зашевелились, но ни звука с них не слетело. Только с легким присвистом выходил воздух из разорванного горла. Но я видел, куда устремлен ее взгляд. И к чему попыталась потянуться рука, но лишь бессильно дрогнула.

К Бьерсарду.

– Возьми, – я опустился на колени и вложил рукоять в холодеющие пальцы. – Он твой по праву.

Мне показалось, что ее губы беззвучно прошептали: твой… Что рука попыталась протянуть мне топор. Возможно, я выдавал желаемое за действительное. Но уточнить уже ничего не смог. Через мгновение воительницы не стало.

Прощай, дева… Надеюсь, встретимся в чертогах Пресветлого Сеггера.

Взял Бьерсард я очень осторожно, с нехорошим подозрением, что запросто могу стать калекой… Но, наверное, мне и в самом деле его сейчас подарили. По праву.

Потом я встал, обернулся, – и увидел Калрэйна, склонившегося над Ламмо. Йухабб зей, что там такое, мне показалось, что парня лишь опрокинула крылатая тварь…

Не просто опрокинула. Успела основательно пройтись пастью по груди и животу, выдирая изрядные куски плоти… Калрэйн молча покачал головой. Я и сам все видел. Надежды никакой… Но мне очень хотелось надеяться.

– Держись, Ламмо, – хрипел я. – Держись… Гаэларих поможет, магу залатать такие дыры, – раз плюнуть.

– Я не Ламмо… – слабая тень улыбки показалась на губах умиравшего. – Ломмо… Мы… через день… начинали говорить первыми…

Он замолчал, лишь розовая пена пузырилась на губах, но все слабее и слабее… Дышал Ломмо еще минуты две. Потом умер. Прощай, лучник…

Я никогда не вернусь в Карадену. Никогда не смогу взглянуть в глаза Томмо-барну.

Глава девятая. Душа и сердце убийцы

Иные же, рекущие, будто Пресветлый Сеггер суть чадо Творца, чреслами его порожденное; и сам суть бог, равный Отцу своему, – богохульники великие есмь. Понеже значит сие, будто Творец нерожденный, единый и предвечный, – может, аки тварь любая, плодиться и множиться, жен людских появ.

Нестаарий, ересиарх, XIV век д. п. Л.

Калрэйн готовился умереть.

Достал из двойного шва одежды боевую спицу – тяжелую, трехгранную. Оба конца оружия были заточены острее, чем швейные иглы, но ассасин осмотрел и тот, и другой внимательнейшим образом, и выбрал один по каким-то только ему понятным критериям…

Хрустальная пирамида стояла неподалеку. И проклятый кристалл ярко переливался всем своим зловещим многоцветьем. Словно привычно поджидал очередную порцию крови.

Не дождется… Калрэйн умел убивать десятками различных способов, хоть и специализировался на метательном оружии. И был способен сам уйти из жизни безболезненно и бескровно.

Ассасин приставил спицу к уголку глаза…

Я отвел взгляд. Знал: если вогнать тончайшее острие в мозг под определенным углом, не задев глазное яблоко, то смерть и в самом деле будет мгновенной и бескровной. Крохотный прокол незаметен со стороны, и любой врач сочтет смерть скоропостижной, но вполне естественной… Я знал всё (от самого Калрэйна, от кого же еще…), но смотреть не мог. Не хотел.

Однако ассасин не стал спешить… Отложил спицу, спросил у меня задумчиво:

– Ты веришь в Творца? И в Сеггера?

Никогда не слышал от него таких разговоров… Впрочем, на пороге смерти не удивительно. И грех отказывать уходящему в душеспасительной беседе… Вот только нужно ли и можно ли лгать в такой момент? Не знаю…

– Верю, – сказал я твердо. – Может, все не совсем так, как учат наши церковники… Или кандийские… Но стоит над нашим миром какая-то сила. Кто-то сотворил его и управляет им.

– Странно как-то управляет… Тошно порой смотреть на то, что получается.

– Не знаю… Наверное, дает нам слишком много воли. И вся гнусь – наших рук дело.

– Вот и я не знаю… Тоже верю, что кто-то есть, сотворил кто-то и мир, и нас… Но зачем, для чего? Задумался я как-то раз и ничего не понял.

– Ты потому и ушел из Ордена? Оттого, что задумался?

– От нас просто так не уходят… Даже задумавшиеся. Я получил задание.

– Какое? Можешь не отвечать, что уж теперь…

– Да-а… – протянул со вздохом Калрэйн, – теперь уж что… Убить Гаптора.

– О… э… о… То есть ты отказался и сбежал?

– От нас не сбегают… Но для таких заданий никогда не задают жесткие сроки. К цели идут многие, и каждый своим путем. Кто-то в конце концов дойдет… А я решил, что буду идти всю жизнь. Не торопясь. И никогда не дойду.

И тут проклятый демон подозрительности вновь запустил клыки в мою душу. А ведь все могло сложиться совсем иначе… Например, небольшая приватная аудиенция, данная Его Надпрестольным Святейшеством уцелевшим добытчикам Молота… Вспомнил бы в тот момент ассасин про присягу Ордену, и мгновенного движения его руки никто бы не заметил, даже я, тут и спица порой не нужна. С Феликсом Гаптором приключился бы легкий недолгий обморок, а спустя пару дней он бы ко всеобщей скорби скончался… От вполне естественных причин.

Хотелось вытащить демона подозрительности, с кровью выдрать наружу, – и тут же обезглавить Бьерсардом.

– Заказчика знаешь? – спросил я.

– Кто ж мне скажет… Ну их… Давай о главном, времени мало.

– Давай.

– Так вот… Задумался я, и понял: никакой Он не всеблагой. Злой Он, жестокий… Если и дает что-то, то такую плату потом стребует, что волком взвоешь…

Я не стал никак комментировать теологические изыскания убийцы. Вовсе даже не бывшего, как выяснилось.

– Позже другое думал… – продолжал ассасин. – И не благой Он, и не злой… Равнодушный. Сделал нас когда-то, наигрался, да и забыл. Живите сами, как кривая вывезет…

Он вновь помолчал, затем произнес:

– Но с тех пор много что произошло… И не случайно как-то всё, одно за другое цепляется… И теперь мне вот как дело представляется: Он нас со скуки сотворил. Без цели, без плана особого. Тоскливо же одному посередь Вечности, а?.. Вот Он нас и придумал… Ну… вот… как детишкам скучно бывает – и они чего-то на стенке намалюют. Или даже нет, по-другому… Знаешь, как ребятишки взрослым подражают, в карты играющим? Нарисуют картинки на кусочках коры, или кожи, или что найдется, – вроде как карты, но свое нарисовано, детское. И давай по столу шлепать: бью, дескать, орка троллем! Вот и Он – со скуки нас точно так же сотворил, играться начал, сам с собой. Поначалу вяло так, без интереса особого… А потом во вкус вошел. Сеггера породил, себе партнером сделал. И всё играет, играет, играет… Партия за партией, карт все больше, правила все сложнее… Картинки мы с тобой, Хигарт. Карточки на столе Творца. А думаем, глупые, что всё сами… Ну а как истреплется совсем карточка – в печку ее, какие там чертоги небесные… Небес, знаешь ли, не хватит, – всех покойников-то вместить… Вот и всё. Так и живем.

Да уж… Интересная картина мироздания от Калрэйна… Смело, оригинально, ново. Я вновь воздержался от комментариев. Ни к чему обижать умирающего.

Он вздохнул и потянулся за спицей.

* * *

Что за сущность ни вселилась в мэтра Тигара, живучестью она (он? оно?) отличалась неимоверной.

Я сильно подозревал, что и второе падение с высоты, и стрелы близнеца, угодившие точно в сердце, не прикончили лже-Тигара. Вывели ненадолго из строя, не более того.

Потому что его крылатое воинство, вроде бы отступившее в полной панике, вернулось. Далеко четверорукие не улетели, кружили над плато на большой высоте, едва заметные снизу, – именно на них пытался обратить мое внимание ассасин, но мне было не до того.

А потом крылатые бестии собрались в плотный боевой порядок и начали быстро снижаться. Прямо на нас, на руины… Словно бы получили команду от своего оклемавшегося хозяина.

Осталось их немало… И стрелы, и клинки собрали обильную жатву, да вот беда, слишком многие из поверженных вернулись в свой воздушный строй.

Вдвоем с Калрэйном, хромавшим все сильнее, отбиться на открытом месте мы уже не смогли бы… Отыскать фальшивого мэтра в обширных руинах не успевали.

Пришлось торопливо укрыться в том помещении, куда Калрэйн предусмотрительно убрал пирамиду с Навершием.

Очень скоро расклад сил стал ясен и понятен. Очень он напоминал то, что происходило в Каэр-ла-Рэ, словно второй раз снился один и тот же кошмар…

Четверорукие блокировали нас в крохотной комнатенке без окон, с узким и низким входом (неведомые строители дворца явно предназначали ее для «карликов», а не для «великанов»). Внутрь твари не совались. Вернее, одна сунулось было, и ее оскаленная башка валялась рядом с пирамидой.

Но имелось и существенное отличие от замка безумного Ларинтиона. Комнатушка имела второй выход. Совсем уж тесный – в стене отсутствовала пара каменных блоков – но человеку в него протиснуться можно. И ящероголовые не отыскали эту лазейку!

Вот только пирамиду в узкую щель никак не пропихнуть… А вскрыть футляр и коснуться кристалла сейчас, когда он активен, – значит погибнуть быстро и болезненно, если верить магистру Гаэлариху. Я ему верил – сам видел, как стерегся меднолицый, да поглотит Хаос его душу, или что там у него вместо нее…

Я походил по тесной каморке, попинал стены, повертел в руках Бьерсард… И выдал Калрэйну свое решение:

– Я останусь здесь, буду охранять кристалл. А ты давай за Гаэларихом. Там у него все стихло, дело закончено, пожалуй… Если маг жив, веди его сюда, аккуратно, чтобы пташки не заметили. Не сможет их разогнать, так хоть самоцвет обезвредит… Или дыру в стене расширит, так на так и получится.

Калрэйн сидел на каменном полу, устало прислонившись к стене. Хотел что-то сказать, но я остановил его жестом:

– Подожди, еще не всё. Если же маг мертв… Тогда… Тогда должны остаться уцелевшие людоеды. И мне нужен хоть один из них. Живым. Обязательно живым. Можно попробовать и самим обезвредить Навершие, но необходим пленник. Есть вопросы? – спросил я, видя, что ассасин вновь порывается что-то сказать.

Вопросов он не задавал. Произнес спокойным, ровным, немного даже скучным голосом:

– Я никуда не пойду. Не смогу. Этот бой для меня последний.

* * *

Последняя, предсмертная магическая атака меднолицего все же достигла цели. Одна капелька зеленого пузырящегося вещества долетела до Калрэйна, угодила на сапог… Крошечная, совсем незаметная. Ассасин и не заметил… И не почувствовал, как зеленая гадость начала свою разрушительную работу: проела сапог, слегка увеличившись в размерах, попала на ногу… А когда почувствовал и понял, в чем дело, то… То ничем себя не выдал: ни стоном, ни криком ужаса, хотя имел полное право, на мой взгляд. Продолжал сражаться.

…Насколько я понимаю, скорость, с которой зеленая гадость поглощала и превращала в себя любые вещества животного и растительного происхождения, постоянно падала. И спустя определенное время действие заклинания должно было совсем прекратиться. Иначе самое же первое его применение дало бы интересный результат: рано или поздно наш мир лишился бы всего живого и покрылся ровным слоем пузырящегося зеленого вещества.

Скорость превращения падала. И только потому Калрэйн еще оставался жив.

Он не позволил мне прикоснуться к свой ноге: сам разрезал остатки штанины и сапог, на удивление легко поддавшийся ножу, – от толстой кожи уцелел лишь верхний, тончайший слой…

То, что осталось от ноги, из сапога буквально вытекло, зеленоватая масса расплескалась по полу, обнажив истончившиеся кости. Смотреть не хотелось, но я не мог отвести взгляд.

И с этим он ходил… И с этим он дрался…

Ассасин эмоций не проявлял, по крайней мере внешне. Деловито ощупывал ногу выше колена – там она на вид оставалась прежней. Но, судя по мрачному выражению лица Калрэйна, ничего хорошего он не нащупал.

Вздохнул, достал плетеный кожаный шнурок, туго-туго перетянул бедро – высоко, почти у паха. Провел ладонью чуть ниже – здесь, мол. И сказал, кивнув на Бьерсард:

– Руби. Постарайся с одного удара.

Я не стал отнекиваться, говорить, что не смогу… Потому что мог. Но припомнил слова Гаэлариха про хирурга и ампутации – он-то думал, что издевается над лигистами, и вот как всё обернулось…

Бьерсард не дрожал в руках. И удар был, как обычно, точным и сильным. Но за крохотную долю мгновения до того, как сталь коснулась кожи, я все-таки закрыл глаза.

…Ампутация не помогла. Магическая зараза угодила в кровь и разносилась вместе с ней по всему телу. Когда на шее Калрэйна очень быстро, буквально на глазах, вырос большой гнойник и тут же лопнул, потек зелеными каплями, любой утешительный обман или самообман потерял всякий смысл.

Не знаю, чувствовал ли он боль. Ни единой жалобы я не услышал. Лишь лоб покрылся мелкими бисеринками пота.

– Все когда-то умрут, – только и сказал Калрэйн. – Я – сегодня. Не хотел, но так уж вышло.

И он достал из двойного шва одежды боевую спицу. Но затем отложил в сторону и завел разговор о душе и ее посмертном пути....

* * *

Я взял его за левую руку – плевать на магическую заразу, на меня не подействует. А ему все-таки легче…

– Прощай, Хигарт.

– Прощай, воин… – Я хотел сказать что еще, простое, но достойное, – и не сказал. Чувствовал, что не совладаю с голосом.

– Знаешь… – почти прошептал Калрэйн. – Если я все-таки не прав… Если чертоги все-таки есть… – он сделал паузу, покусывая губы, вновь приставил спицу к уголку глаза.

И закончил совсем тихо:

– Хорошо бы там встретиться, а?

Спица вошла в мозг мгновенным движением. Тело коротко вздрогнуло. Калрэйн ушел… Надеюсь, что все-таки не в печку, и когда-нибудь мы встретимся.

А тело не знало, что мозг мертв, тело упрямо цеплялось за жизнь… Пальцы легонько шевелились у торчащего из глазницы стального жала, словно хотели вынуть его, все изменить, все вернуть, как было… Зачем-то я помог, очень осторожно, аккуратно вытащил тоненькое оружие. Ни капли крови так и не вытекло из ранки…

Прощай, воин… И прости за то, что я сейчас сделаю. За то, что будет мне сниться ночами – как Тул-Багар, как смерть Кх׳наара – и я буду просыпаться и долго лежать, уставившись распахнутыми глазами в темноту, и твердить, как заклинание: ничего не было, сон, ночной кошмар… И знать: было, было, было…

Бьерсард взметнулся, опустился, – и рассек грудную клетку легко и беззвучно. Но ребра пришлось разводить вручную, и ничего отвратительнее звука, что раздавался при этом, я не слышал.

Когда трепещущее сердце убийцы шлепнулось о хрусталь, я закрыл глаза. И стал слушать нарастающий низкий гул…

* * *

Мы с Гаэларихом обыскивали руины около двух часов.

Ящероголовые летуны валялись повсюду – скорчившиеся, прижавшие лапы к груди, совсем как те двое в Каэр-ла-Рэ. Захлебнувшиеся…

После смерти меднолицего его магическая защита, прикрывавшая развалины дворца от потоков воды, перестала действовать. И мне тоже пришлось пережить в залитой водой комнатушке не самую приятную в своей жизни минуту. Но я, в отличие от четвероруких, мог задерживать дыхание.

Когда вода схлынула, я разбил пирамиду, достал самоцвет – тусклый, утративший все краски. Завернул в несколько слоев ткани, использовав собственную мокрую рубаху, – прикоснуться к Калрэйну не смог, рука не поднималась… А камзол остался в камере, натянутый на мертвеца-черношлемника. Или не остался, уплыл вместе с мертвецом, если кто-то отпер решетку…

Я уложил добычу в холщовую суму, прихватил Бьерсард, вылез наружу.

И первым делом увидел идущего по двору Гаэлариха.

Приветствовал меня маг следующими словами:

– Вы бы накинули что-нибудь, Хигарт. Промокли, простудитесь.

Я хотел сказать что-то язвительное о том, что магистр всего лишь завидует моему обнаженному мускулистому торсу, но мрачно промолчал…

Сам Гаэларих весь поход щеголял в фиолетовой мешковатой мантии, потерявшей всякий вид, прожженной у бивачных костров и совершенно скрывающей фигуру. Надо думать, есть что скрывать…

…Лже-Тигара мы нашли в дальнем и укромном закоулке развалин. Утащили его сюда потоки воды, но странный человек не захлебнулся, был к тому времени мертв. Стрелы Ламмо, то есть Ломмо, конечно же, сделали свое дело… Хотя, как я предполагал, умер он все-таки не сразу, успел перед смертью отдать крылатым приказ на последнюю атаку.

– М-да-а-а… – протянул Гаэларих задумчиво. – Не ждал… Узник и в самом деле сумел разорвать путы, разбить оковы и сломать решетки… Сильная была личность, незаурядная. Хоть и отъявленный злодей. Вам очень повезло, Хигарт, что он успел вернуть малую часть своих сил и умений.

– Что?! – воскликнул я с самым искренним изумлением. – Можно чуть медленнее, чуть понятнее и чуть с большими подробностями?

А в голове вертелась фраза, услышанная в Каэр-ла-Рэ: «И связанный разорвет свои путы…» Сейчас Гаэларих повторил ее почти дословно. А я не так давно вбил в голову, что это про меня, и впустую тужился, пытаясь порвать сыромятные ремни приспешников меднолицего. Так и не разорвал – путы перерезал крысолюд бритвенно острым лезвием ассасина.

Маг пожал плечами:

– Мне казалось, что вы догадались: Тигар – тюремщик Инквизиции. Наверное, я неправильно истолковал эпизод с печатью Даррауда.

Что за печать? А-а, понял, на том медальоне, что носил Тигар под одеждой… Но в остальном ясности не прибавилось.

– Тюремщик? – спросил я с усталой издевкой. – А узников держал в своей чернильнице, так?

Гаэларих проигнорировал мою унылую язвительность. Пояснил:

– Тюремщик – термин не совсем верный, хоть и широко используется в определенных узких кругах. Правильнее сказать: тюрьма. Ходячая тюрьма. Человек-тюрьма.

Час от часу не легче…

– Давайте-ка присядем, мэтр магистр, – попросил я. – В ногах правды нет. И объясните мне по-простому, чтобы самый тупой рубака уразумел.

Присаживаться он не стал. Но попытался объяснить… По-простому.

* * *

Как ни странно, пьяноватые посетители «Гоблина» очень точно уловили, куда и откуда дует ветер…

Инквизиция, по словам Гаэлариха, и в самом деле в последнее время старается не казнить в физическом смысле осужденных врагов, особенно самых матерых. Однако и не копит их в тайных тюрьмах, как предположил я. Опять-таки в физическом смысле не копит.

Осужденных развоплощают хитрым способом. Каким именно, узнать не удалось, – услышав первые же термины, тупой рубака Хигарт замахал руками: дальше, дальше…

Причина того проста: в нижних астральных слоях над Лааром висит некая Астральная Сеть. И многие души казненных не попадают по месту назначения, определяемому земными деламиая Сеть, по официальной версии Церкви, врагом рода человеческого, архимагом-злодеем Улгархом по прозвищу Скованный, ныне развоплощенным и заточенным. Запутавшиеся в Сети души гибнут окончательно и бесповоротно, и питают мощь Скованного, и приближают час его освобождения.

– Ахинея какая-то, – сказал я. – Полный бред. Пьяные наемники по кабакам и то складнее врут.

– Такова официальная версия Церкви! – повторил Гаэларих, наставительно подняв палец, словно указывая на ячейки и узлы своей дурацкой Сети. – И вслух сомневаться в ней способны лишь отъявленные, но глупые еретики, заслуживающие самой заурядной казни, – дабы их души сами могли убедиться, что Церковь никогда не ошибается!

Вот жук… И попробуйте-ка объявить ересью его глубоко упрятанную издевку… Слова-то все правильные.

– Не сомневаюсь, спаси Сеггер! – мгновенно уверовал я. – Есть, есть сеть над Лааром! Густая, частая, ни одна душа не проскользнет!

Как бы то ни было, души развоплощенных Инквизицией никуда не улетают. Содержатся в «тюрьмах» особого рода – в теле и мозгу другого человека.

А мозг покойного Тигара (изначального, настоящего) был уникален, несмотря на полную заурядность его владельца. Людей с таким мозгом считанные единицы на всем Лааре. Десятки в лучшем случае, но далеко не про всех Инквизиция знает.