Текст книги "Новые записки санитара морга"

– Будь умничкой, Аня, будь умничкой, – только и смог сказать я, сам с трудом сдерживая слезы.

– Ну, давайте выносить, – как можно тверже сказала она, стараясь взять себя в руки. – А то уже время, до кладбища далеко…

Когда я взял в руки крышку гроба, заметил, что и напарники мои тоже изменились в лице. Обычное деловито-сосредоточенное выражение уступило тихому сочувствию. Как-то особенно медленно и аккуратно закрыв гроб крышкой, мы встали по сторонам от него, подхватили на руки и двинулись к распахнутым дверям траурного зала, напротив которых ждал катафалк. Потом я понял, что гроб был тяжелым. Но в тот момент, когда держал на руках Анину маму, совсем не почувствовал этого. Как не чувствуют вкус поминальной водки, какой бы жгучей и грубой она ни была.

Тихонько заворчав ожившим дизелем, микроавтобус тронулся и пропал за воротами, унося в последний путь Анину маму. А вместе с ней и крохотную незримую частичку меня, что я отдал ее дочери. Такая невесомая, она сольется с потоками сочувствия Аниных близких. И тогда, даст Бог, немного поможет ей. А значит, я должен был появиться именно в этот момент Аниной жизни…

Тогда я не мог знать, что эта неожиданная история станет лишь отдаленным прологом затаившегося горя, которое совсем скоро схватит меня за горло, обрушив на опытного Харона собственные похороны. Они разом превратят его в безутешного близкого, санитара, могильщика и священника, навсегда оставив в душе глубокий багряный рубец. Скоро, совсем скоро каждодневная рутина чужих смертей, такая смирная и ручная, рывком повернется к нему, хищно оскалившись невыносимой личной потерей. И будет взахлеб жрать санитара Антонова, заставляя лить слезы, не пролитые над теми, кто отправился в последний путь из его татуированных натруженных рук.

Скоро… Совсем скоро…

Вскрытия. Наука рядом

Прикончив сладостное скоротечное воскресенье, неумолимый календарь тяжело грянул понедельником, распахнув новую рабочую неделю. Не успел я толком переодеться, сменив цивильные шмотки на свободный крой хирургической пижамы, линялой от частых стирок, как в раздевалку заглянул Вовка Старостин.

– Как выходные? – неожиданно серьезно поинтересовался напарник. По его собранному выражению лица было понятно, что это не дежурный вопрос.

– Выходной, – поправил я его. – Он у нас один. Очень понравился, только мало.

– Ну, ничего, скоро еще один будет, – хлопнул он меня по плечу. – Бухлом не баловался?

– Не, только пару пива выпил за обедом. Думал за ужином добавить, да что-то сил не хватило.

– Это хорошо, силы беречь надо. Тебе они сегодня очень пригодятся.

– Неужели завоз? – риторически спросил я. Ответ был очевиден. Осталось только узнать, насколько серьезный.

– И еще какой, Темыч, – кивнул Вовка. – Сегодня выдача – не твой вопрос. Мы с Бумажкиным сами управимся. А у тебя – большой мясной день. Дуй-ка ты сразу в секцию, вот чего…

– Большой завоз, судя по всему. Не томи, Вова… Сколько?

– Двенадцать домашних. А к ним – три наших, родных.

– Трое из клиники? – зачем-то переспросил я, хотя картина секционного дня уже отчетливо проступила, обещая ноющую спину и гудящие ноги.

– Ага, трое. И все сегодня под утро прибыли. Я ночника видел, Костю. Очень уставший был. Говорит, со всеми бригадами перевозки за сутки успел повидаться. И самое главное – у пятерых домашних никаких документов. Придется вскрывать. Так что… быть тебе сегодня безжалостным берсерком, – улыбнулся он и ободряюще хлопнул меня по плечу.

– Придется, судя по всему, – без энтузиазма согласился я. – А кто у руля? – поинтересовался я фамилией дежурного врача, когда мы выходили из раздевалки. Именно от него во многом зависел объем и темп предстоящей резни.

– Савельев. Он уже давно на месте. Записка с фамилиями в секции, на шкафчике с инструментами. Пока их пять.

– Пять? Это по-божески…

– Пока пять. С нашими – восемь, а то и больше будет. Да ты не ссы… Как отдадим – я сразу к тебе в секцию. Тогда вдвоем и навалимся.

– Ну, это меняет дело, если вдвоем, – облегченно сказал я. И хотел еще что-то добавить, но короткая вспышка дверного звонка заставила Вовку двинуться в зону выдач.

– Постарайся побыстрее там, без лишних пауз, – требовательно кинул он мне через плечо, направляясь по коридору к служебному входу.

– Надо бы у Савельева спросить про третий стол, – бубнил я себе под нос по дороге к секционной.

Небольшую тесную резервную секционную с одним столом в отделении использовали редко, а потому она была в идеальном состоянии. Ее было удобно показывать нежданным комиссиям, но в случае серьезного завала она могла быть пущена в ход по решению дежурного врача. И сейчас такое решение стало бы для меня немалым подспорьем, предоставив мне и патанатомам тот самый третий стол.

Лишь только я заглянул в список фамилий, как на пороге секции появился Владимир Владимирович. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – с ним что-то не так. Он словно сиял изнутри, явно возбужденный каким-то радостным событием. Казалось, что даже походка его была более упругой, будто доктор внезапно помолодел, скинув добрый десяток лет. Признаться честно, таким я его еще никогда не видел. Он поздоровался со мной, широко улыбнувшись.

– Привет творческой интеллигенции!

– Утро доброе, Владимир Владимирович. Я смотрю, вы в прекрасном расположении духа.

– Нет, ошибаешься, не в прекрасном. А просто в великолепном! – воскликнул он.

– Есть повод? – поинтересовался я.

– А как же! Сашка моя золото взяла в Вильнюсе, на международной олимпиаде по физике. Представляешь, золото!

– Поздравляю, от всей души поздравляю! – искренне порадовался я, любуясь бьющей ключом отцовской гордостью. – А что за олимпиада?

– А я разве не говорил? Очень серьезное мероприятие. Самое крупное в мире. Там от нескольких десятков стран собираются ну о-о-очень лобастые юные физики, которые у себя на родине отборочные туры прошли.

– То есть все, как на спортивной олимпиаде…

– А как ты хотел, конечно! И Сашка туда поехала, от России. Я, конечно, знал, что доча крута, но когда она позвонила и про золото сказала – просто остолбенел. Там же сильнейшие физики планеты, только маленькие еще.

– Будущее мировой науки, получается…

– Вот именно. Вручили ей медаль и диплом. И знаешь, что это означает? Что она самый лучший восемнадцатилетний физик на планете Земля! О как! – задрал он вверх указательный палец.

– Потрясающее, наверное, ощущение, когда ребенок такого добился.

– А то! Еще какое потрясающее. И ведь сама, что ценно, без всяких там репетиторов! Награду ей декан физмата Массачусетского технологического университета лично вручал. У нее уже интервью для Первого канала брали, и РТР еще. В вечерних новостях сегодня будут показывать.

– У Саши большое будущее, – сказал я, захваченный восторгом ее отца.

– Да, это прорыв. Она к нему долго шла.

– Долго, это если бы она в тридцать пять такого добилась. А ей-то всего восемнадцать. Все впереди. Представляете, чем она к сорока будет заниматься?

– Ну, ей еще учиться и учиться, но старт прекрасный. Сейчас в Бауманку, на первый курс, ну а потом, – загадочно протянул он это «потом» и взял паузу, торжествующе глядя на меня.

– Что потом?

– У нас два года отучится – и в Массачусетский технологический ее зачислят, без всяких там экзаменов и платы за обучение! Да с приличной стипендией. Вот так, Артемий…

– Круто, ничего не скажешь. Как американцы собирали мозги по всему миру, так и собирают.

– И правильно делают. Они богатые, могут себе позволить, – согласился Савельев.

– Вот лет через двадцать откроет она какое-нибудь новое измерение – буду гордиться, что отца ее знал.

– Будешь, обязательно будешь. Может, через двадцать, а может, и раньше. Я ее спрашиваю, сколько будет дважды два. А она в ответ – а в какой системе?

– Все, она уже в большой науке. А там дважды два – понятие относительное.

– Да, Сашка – маленький ученый. Может, и моя в этом заслуга есть, – сказал он, шутливо приосанясь.

– Обязательно! – уверенно кивнул я. И добавил, глядя в список: – Ну, это у них там все относительно. А у нас – пять и есть пять. Нет у нас никакой такой системы, чтобы эти пять в три превратились или хотя бы в четыре, а?

– Система-то есть, да вот документов на них нет, на этих пятерых.

– Совсем никаких? – уныло вздохнул я.

– Не, какие-то наверняка есть. А вот тех, которые нам нужны, – нет, к сожалению. Так что – начинайте, господин писатель, без лишних раздумий.

– А как по поводу третьего стола? Откроем?

– Да ради бога! Можешь хоть четвертый открывать, если найдешь. Как здесь первых двух сделаешь – сразу зови и за третьего принимайся. Я у себя в кабинете буду, еще разок на церемонию вручения посмотрю, я ее с Интернета скачал. Уж больно приятственно! – улыбнулся он, подмигнул и выскочил из секционной.

«Как все близко. Мертвецкая, столы, врачи – и лучший юный физик планеты. Интересно, вернется она из Штатов, чтоб русскую науку двигать? Да не, какой там. Американцы полными идиотами будут, если выучат и оставить не смогут. Сделают ей такое предложение – не откажется, – думал я, готовя секционный зал к предстоящей мясорубке. – Да и зачем ей возвращаться? От патриотизма? Люди из большой науки космополиты, по складу мировоззрения. Они свою роль в масштабе человечества видят. Какая им разница, где новое измерение открывать – здесь или там. Никакой…»

Двадцать минут спустя все трое лежали на столах, отливающих холодным стальным блеском. В рядок, если не принимать во внимание стены, разделяющие большую и малую секции. «Справа налево или слева направо? – мысленно спросил я себя, приготовив острые, только подточенные ножи и визгливую пилу. – Какая, к черту, разница!» – сам же ответил на свой вопрос. И обернув ручку маленького скальпеля, решительно взялся за дело.

Вскоре все трое были готовы к последней встрече с доктором, которая уже никак не сможет повлиять на здоровье. Промежуточные двери коридора, в который выходили двери секционных, были плотно закрыты. А это значит, что его заполнил приторный запах почившей человечины и дерьма. И кто-то, кто закрыл их, пытался запереть этот привычный смрад, чтобы он не пополз по отделению, мешая перекусить, да и просто воняя. Я уже давно не обращаю на него внимания. Не то чтобы не чувствую, нет. Просто он не вызывает у меня никакой реакции. Ни положительной, ни отрицательной. И кроме того, знаю, что и сам когда-нибудь буду так пахнуть. Стоит ли тогда воротить нос?

Впереди было еще немало кровавой работы, которая не позволяла взять даже короткую передышку. Как только врачи встали к столам, чтобы приложить опыт и знания к пока неизученным останкам, я принялся зашивать трупы, начав с головы. Этот однообразный процесс, текущий на автоматизме, через некоторое время освобождает разум. Прокол, еще один – и затянуть нитку. Снова и снова, сознание почти не участвует в деле, контролируя его на автопилоте. А потому самое время полистать журнальчик. Правда, взять в руки я его не могу по нескольким причинам сразу.

Во-первых – руки заняты. К тому же они втиснуты в испачканный засохшей кровью латекс медицинских перчаток. Но есть и более весомая причина. В физическом виде журнала не существует. Его свежий номер, пухлый от глянцевых страниц, хранится внутри моей головы. Санитар Антонов является единоличным автором, издателем и читателем этого пестрого иллюстрированного чтива. Никаких экономических ограничений, рыночной стратегии и цензуры. Полная свобода прессы, мечта любого радикала.

С одной стороны, это удобно, ведь он не занимает много места и достался мне совершенно бесплатно. Правда, никто, кроме меня, не сможет полистать его. А жаль… Иногда так хочется обсудить с коллегами по работе наиболее яркие материалы.

Ну, например, вот этот, анонс которого вынесен на обложку. «О чем мечтают санитары?» – на семьдесят пятой странице. Так, посмотрим… Ага, вот он. Подборку коротких интервью, разместившихся на двух разворотах, открывает фотография крепкого парня в хирургической пижаме. Он взят фотографом в полный рост, на всю страницу, в профиль, легко и небрежно держит на весу крышку гроба, прихватив ее посередине мускулистой рукой. Под фоткой небольшое вступление, набранное крупным жирным кеглем: «На первый взгляд санитары моргов не похожи на мечтателей. Но поверьте, ничто человеческое им не чуждо. Они порой мечтают, как и все мы. Мечтают о разном, о важном и о всякой чепухе, сбыточной и несбыточной. И некоторые из них поделятся сокровенными мечтами с читателями “Живого для мертвых”. Далее по разворотам раскиданы портретные фотки моих коллег из патанатомических и судебных моргов столицы. Под ними – имя, место работы и краткие рассказы каждого из них о мечтах.

Вот этот круглолицый здоровяк, похожий на большого ребенка, прямо признается, что давно хочет гидроцикл, ведь с детства обожает водные просторы и мотоциклетный спорт. «А еще, когда много работы, мечтаю создать машинку для зашивания трупов. Мне кажется, что это вполне реально. В космос летаем, а покойников зашиваем вручную. Давно пора создать такой аппарат». Как я его понимаю, особенно сейчас, когда впереди еще добрая сотня стежков, а то и больше.

Другой вторит ему, но мыслит куда более масштабно. Этот грезит полностью автоматической линией, которая тянула бы весь похоронно-медицинский процесс, от старта до финиша. «Уверен, что в будущем такие линии появятся. А санитары будут только следить за их работой. Автомобили раньше тоже собирали вручную, а теперь роботизированные линии – обычное дело», – аргументирует он. С ним трудно не согласиться. Так же трудно, как и представить себе такой морг.

Вот совсем молоденький дневной санитар, с легкой романтической улыбкой взирающий с фотографии. Мечтает, чтобы любимая девушка перестала просить его об увольнении. Видимо, подруга парнишки боится за него, ведь работа тяжела и чревата травмами. В худшем случае – просто брезгует, стесняясь сказать о роде занятий своего парня гламурным подругам.

А вот и санитар старшего поколения. Судя по фотке, ему хорошо за пятьдесят. Интересно, о чем мечтает этот? Ага, хочет найти древний клад, полный старинных монет и предметов искусства. Скажете, какая странная детская мечта для взрослого человека. Может, он кладоискатель, из тех любителей, что роются в развалинах с металлодетектором? Нет, вряд ли. Скорее, он хочет найти клад потому, что устал день за днем находить то, что ждет его на работе в судебном морге. Потому и не говорит ни слова о похоронах. Ему не нужны автоматические линии и машинки для зашивания трупов, он в них не верит. Нужен клад, полный сокровищ. И попадись они ему в руки, сразу же обменяет на главное сокровище. На возможность никогда больше не появляться в стенах морга.

Так, что у нас дальше? Ярко-красная банальная мечта о шестистах лошадях под капотом породистого итальянского суперкара. Кругосветные путешествия, собственная крокодиловая ферма. А вот это интересно… «Очень хочется когда-нибудь написать книгу о нашей непростой и нужной работе, – признается один из них. – Не ради славы и денег, а чтобы показать людям, как это все на самом деле и кто мы такие». Сразу видно, творческое зерно, зреющее в этом парне, уже толкается изнутри, пытаясь пробиться наружу. И если ему хватит сил, а санитару решимости – будет книга…

Замыкает подборку фотография брутального молодого человека лет двадцати семи, экстремального вида, с радикальным ирокезом и тоннелями в ушах. Его зовут Игорь, работает в морге одной из областных больниц. А что скажет он? А, ну конечно, так я и думал. Вместо мечты – эпатажная картинка. «О чем я мечтаю? Мечтаю вскрыть череп, снять отпиленную черепную коробку и увидеть там полотенце. Никаких мозгов, сразу полотенце, которым мы набиваем голову перед тем, как зашить. Честно!» Честно? Врет, конечно, это понятно.

Занятно представить его с золотой рыбкой в руках.

– Отпусти меня, Игорь. Я выполню твое заветное желание, – как и положено, говорит она ему человеческим голосом.

– Погоди, дай подумать, – отвечает он, судорожно тасуя в голове варианты.

– Подумать? Зачем? Все уже исполнено. Завтра придешь на работу, станешь вскрывать, а в голове, как ты и хотел, полотенце. Кстати, какое надо – вафельное или махровое?

Представляю себе, как бы он обломался…

Листая несуществующее издание, я незаметно закончил шитье. И ухмыльнулся, вспомнив, как один мой знакомый, чья жена работала в журнале «Бурда Моден», искренне решил помочь мне с продвижением дебютной книги. Она произвела на него сильное впечатление, и он позвонил мне на мобильник как раз в тот момент, когда я заканчивал очередной секционный день, стоя у стола с иголкой в руках. Сняв перчатку, взял трубку. После стандартных приветствий он сказал:

– Слушай, Темыч, а может, интервью с тобой сделаем, в «Бурда Моден», а? Как ты на это смотришь?

– Да я не против, только непонятно, с какой стороны я к ним отношусь. Журнал-то тематический.

– А я как-то об этом и не подумал, – растерянно согласился он. – Ты часом не вяжешь?

– Нет, дружище, с вязанием как-то не сложилось. Зато шью много, – вдруг сообразил я, глядя на аккуратный убористый шов, протянувшийся от паха до кадыка мертвеца.

– Что шьешь? – не понял он.

– По коже работаю, по человеческой, – серьезно пояснил я.

– Ага, представляю себе эту выкройку, – хохотнул он. И мы оставили эту затею.

В секционную зашел молодой врач Юрка, прозванный мною «доктором радио» за привычку комментировать вслух ход своей работы, не заботясь о том, слушает его кто-нибудь или нет. Он с нетерпением ждал, когда освободится стол, ведь уже была наготове фамилия следующего постояльца, которого ждала аутопсия.

– Мне Игнатенков нужен. Документов на него почти никаких нет. Только какая-то дохлая выписка из стационара, и та трехлетней давности. Так что там все непросто, я долго возиться буду, – сразу честно предупредил он.

– Будет тебе Игнатенков, – заверил я врача, легким рывком сдвигая со стола на подъемник вымытый труп. – Минут через двадцать подходи.

– Понял, через двадцать, – кивнул он и пропал в дверях секционного зала.

Но случилось так, что мы встретились у стола значительно раньше. Я сам нашел его, как только оскальпировал гражданина Игнатенкова. И на то была веская причина. Внезапная находка техногенного характера поставила меня в тупик, и я был просто обязан показать ее врачу. Ничего подобного я раньше не видел. Признаться честно, она так удивила меня, что хотелось показывать ее всем подряд. Но сначала – Юрке.

Надо сказать, что за время секционной практики мне приходилось видеть немало технических приспособлений, инсталлированных в человеческие тела. В основном это были кардиостимуляторы. Встречались металлические скобки, скрепляющие грудину, когда-то давно распиленную хирургами. Пластиковые сердечные клапаны. Обрезки подключичных катетеров, крошечные прищепки, пережимающие ослабшие кровоточащие сосуды. Но на этот раз…

Протянув тонким маленьким скальпелем разрез от уха до уха, я отделил кожу головы, завернув ее вниз, на лицо покойного. И тут же увидел небольшую прозрачную кнопку. Да-да, именно кнопку. Выпуклая, размером с подушечку большого пальца руки, она была сделана из прочного, упругого пластика бледно-розового цвета. И располагалась в паре сантиметрах за левым ухом. Аккуратно вмонтированная в кость, кнопка так и просила нажать ее. Но я не решался, изумленно оглядывая свою нежданную находку. «Киборг, ей-богу киборг, – бормотал я. – Или, может, это скафандр. И если кнопку нажать, то внутри вместо мозгов крошечный инопланетянин сидит. И шепчет слабеющим голосом про спасение галактики, – вспомнилась популярная голливудская киношка. – Ай да Игнатенков! Прав был «доктор радио». Здесь все непросто».

Наклонившись вплотную к освежеванному черепу, в упор рассмотрел кнопку. И прежде чем пойти за врачом, не устоял и легонько нажал ее, чуть утопив. Она мягко подалась, издав странный, еле слышный звук. А когда отпустил ее, вообще изменила цвет, став белесой. «Ладно, срочно врача. Человеку плохо, у него в голове кнопка», – подумал я и отправился искать Юру.

– Ты вскрыл уже так быстро? – недоверчиво спросил доктор, когда я обнаружил его с сигаретой на крыльце служебного входа.

– Слушай, там что-то просто невероятное творится.

– Что такое? – встревоженно изменился в лице врач. – Судебка?

– Да нет, не похоже, – успокоил я его, ведь передача трупа в судебный морг означала для врача кучу звонков и бумажную волокиту. – Это покруче будет.

– Покруче?! В смысле? – недоумевал Юра, бычкуя об урну недокуренную сигарету.

– В прямом смысле, в прямом. Сейчас сам все увидишь, – держал я в напряжении доктора, когда мы торопливо зашагали к секционному залу. – Очень не хочется тебе впечатление портить. Хотя, может, это только я такой впечатлительный…

– И точно не судебка? – терялся в догадках доктор.

– Не, это скорее для НАСА тема.

– Да врешь, поди, Темыч. Ты ж писатель, – отмахнулся он, при этом прибавив шаг.

Скажу честно, я, конечно же, понимал, что у этой истории с кнопкой есть сугубо медицинское объяснение. Но так хотелось, чтобы его не было. Чтобы сбежалось все отделение, и ошарашенная Петрова сперва бросилась бы звонить в полицию, но, подумав, решила, что лучше сразу в ФСБ. И чтобы в клинику примчались спецагенты и вскоре целиком накрыли здание надувным колпаком, как это бывает в фильмах про внеземные контакты. А нас всех заперли бы в карантине, заставив подписать бумагу. Эх, если бы судьба подарила мне такое приключение, я стал бы безмерно счастлив. Но надежды на такой исход было, к сожалению, мало.

Подойдя к мертвецу, Юра увидел кнопку и аж присвистнул. Сразу стало ясно, что с таким он столкнулся впервые.

– Ни хрена себе штуковина!

– Это ж кнопка, доктор.

– Похожа на кнопку, во всяком случае.

– Я ее нажимал.

– И что?

– Она пискнула тихонько и цвет изменила. Чуть розовая была, а стала вот какая.

– Не, правда, что ли? – не верил мне Юра.

– Клянусь клятвой Гиппократа, – сказал я.

– Ты ее не давал, – заметил врач.

– Тогда санитарской честью.

– Ладно, верю.

– Как ты думаешь, для чего в башке кнопка может быть? Чтоб мозги на ночь выключать?

– Или чтоб мозги массировать. Непрямой массаж мозга, – улыбнулся патанатом. – Только я про такой массаж что-то не слышал.

– Ну что, будем дальше пилить или сперва в ФСБ позвоним? – предельно серьезно спросил я его.

– Зачем в ФСБ? – повелся Юрка.

– А вдруг это инопланетянин, или киборг засланный?

– Погоди, ничего не трогай, шутник. Я сейчас Савельева притащу.

Опуская долгие хождения вокруг черепа Игнатенкова и последующее вскрытие, скажу сразу, что агенты ФСБ в тот день так и не появились в Царстве мертвых четвертой клиники. Кнопка оказалась ничем иным, как насосом. От него отходили две тоненькие нитки трубочек. Одна была короткая и вела к одному из желудочков мозга. Другая очень длинная. Прячась под кожей, она выныривала из-под челюсти и терялась под грудиной, протянувшись до брюшной полости. Когда в желудочке скапливалась жидкость, Игнатенков нажимал на насос, и он откачивал ее, выводя в живот. А там она всасывалась в кишечник, чтобы потом покинуть организм вместе с его содержимым. Простая механика, не более того. Но как эффективно.

И главное, как эффектно. Одно дело – показать девушке шрам, заработанный в юношеской драке. И совсем другое – дать нажать кнопку, вмонтированную прямо в голову.

На память о том случае в жутковатом фотоальбоме Юрия Романцева осталось немало фотографий. На одной из них мы даже запечатлены вместе, держащие на открытых ладонях диковинку, будто редкий трофей.