Текст книги "Истории, рассказанные у камина (сборник)"

– Чего они хотят? – спросил я, прочитав записку вслух.

– То, чего никогда не получат! Никогда! Клянусь Богом! – вскричал он, меняясь в лице. Похоже, к нему снова возвращалось самообладание. – Енох! Енох!

Тотчас на зов явился старый слуга.

– Енох, я всю жизнь был тебе хорошим хозяином. Теперь твоя очередь доказать преданность. Ты согласен пойти на риск ради меня?

Надо сказать, мое мнение о дяде значительно улучшилось, когда я увидел, с какой готовностью слуга согласился. Может быть, он и обидел в жизни кого-то, но этот старик, похоже, искренне любил его.

– Надевай плащ, шляпу и выходи через задний двор. Тропинку через болота к ферме Перселла ты знаешь. Скажешь, что телега нужна мне завтра утром, как можно раньше, и пусть Перселл захватит с собой пастуха. Если будем ждать дольше, наша песенка спета. Как можно раньше, Енох! Я заплачу десять фунтов за работу. Смотри, не снимай черный плащ и иди очень медленно, так они тебя не заметят. До твоего возвращения мы продержимся.

Отважиться выйти из дома в глухую ночь, таящую в себе неведомую опасность, мог только очень храбрый человек, но старик и глазом не моргнул, словно это было самое обычное поручение. Он мигом снял с крючка у двери длинный черный плащ и мягкую шляпу, и мы все вместе направились к черному ходу. Там, потушив маленькую лампу у двери, мы бесшумно отодвинули засовы, выпустили слугу и снова заперли дверь. Выглянув в небольшое окно в коридоре, я успел заметить, как его черное одеяние слилось с ночной мглой.

– Еще несколько часов и начнет светать, племянник, – сказал дядя, проверив все засовы и щеколды. – Ты не пожалеешь, что согласился помочь мне. Если останемся живы, у тебя начнется новая жизнь. Не бросишь меня до утра, и я обещаю, что не брошу тебя, пока буду жив. Телега будет здесь в пять. Все, что еще не упаковано, мы можем бросить. Нам останется только погрузиться и успеть в Конглтон на первый поезд.

– А они нас пропустят?

– Днем они не осмелятся задерживать нас. Нас будет шестеро, если все приедут, и у нас три ружья, так что пробьемся. У них-то ведь наверняка пара пистолетов, не больше. Откуда у простых моряков ружьям взяться-то? Если продержимся пару часов, мы спасены. Енох сейчас уже, наверное, на полпути к Перселлу.

– Так что все-таки нужно этим морякам? – снова спросил я. – Вы сами сказали, что обманули их.

Он упрямо поджал пухлые губы.

– Поменьше вопросов, племянничек, и делай, что тебе говорят, – сказал он. – Енох обратно не пойдет. Он задержится там и вернется с телегой. Тише, что это?

Из темноты донесся далекий крик, потом еще один, короткий и пронзительный, как клик чайки.

– Это Енох! – взволнованно произнес дядя, схватив меня за руку. – Они убивают бедного старика!

Еще один вопль, на этот раз намного ближе. Я услышал быстрый топот и полный отчаяния голос, зовущий на помощь.

– Они гонятся за ним! – закричал дядя и бросился к парадному входу. Он схватил фонарь и посветил им через окошко в двери. Желтый луч выхватил из темноты человека, который со всех ног бежал к дому, низко опустив голову. За его спиной развевался черный плащ. За ним виднелись темные фигуры преследователей.

– Засов! Засов! – Дядя, задыхаясь от волнения, рванул засов, я повернул ключ, и мы распахнули дверь, чтобы впустить бегущего. В следующий миг он ворвался в дом, но тут же остановился и, огласив прихожую долгим торжествующим криком, развернулся.

– Сюда, парни! Заходи! Все внутрь! Живее!

Все было проделано настолько быстро и четко, что мы поняли: на нас напали лишь тогда, когда в прихожей уже было полно моряков. Один из них схватил меня, я вырвался и бросился за ружьем, но оно с грохотом упало на каменный пол и в следующий миг двое моряков уже снова держали меня за руки. Действовали они умело, и, как я ни выкручивался, мне в два счета связали руки и оттащили в угол, целого и невредимого, но с ощущением горькой обиды оттого, что защита наша была преодолена таким коварным способом, а сопротивление сломлено с такой легкостью. Мне они даже не стали связывать ноги, но дядю толкнули на стул, а ружья забрали. Он сидел, бледный как мел, и его упитанное тело и кудрявые волосы выглядели до смешного нелепо рядом с дикими фигурами, которые обступили его со всех сторон.

Их было шестеро, все моряки. В одном из них я узнал того человека с серьгами, которого вечером видел на дороге. Все они были дюжими, загорелыми молодцами с пышными бакенбардами. Был там и тот веснушчатый, с которым мы с Вильямом чуть не столкнулись ночью на тропинке. Он стоял, опершись о стол. На нем все еще был большой черный плащ, в котором ушел несчастный Енох. Это был человек другой породы, совсем не похожий на остальных: коварный, беспощадный, опасный, с хитрым внимательными глазами, которыми он сейчас осматривал дядю. Неожиданно он повернулся ко мне. Я никогда не думал, что одного взгляда может быть достаточно, чтобы заставить тебя ощутить безотчетный страх.

– Ты кто такой? – спросил он. – Говори или мы сами тебе язык развяжем.

– Я племянник мистера Стивена Мейпла, приехал его навестить.

– Вот как! Ну что ж, надеюсь, ты приятно проведешь время со своим дядюшкой. Поторапливайтесь, ребята, нам до утра нужно быть на борту. Что сделаем со старым псом?

– Подвесить его, как у янки принято, и всыпать шесть дюжин, – предложил один из моряков.

– Ты слышишь, чертов ворюга? Мы из тебя дух вышибем, если не вернешь то, что украл. Где они? Я знаю, что ты всегда их при себе держишь.

Дядя поджал губы и покачал головой с лицом, на котором боролись страх и ослиное упрямство.

– Ах, не скажешь! Ну что ж, посмотрим. Готовь его, Джим!

Один из моряков подскочил к дяде и стянул с него куртку и рубашку через голову. Складки жира на грузном белом теле дяди колыхались и подрагивали от холода и страха.

– Тащите его к тем крюкам.

На стене был ряд крючьев, на которых когда-то вывешивали копченое мясо. К двум из них моряки привязали дядю за руки платками. Один из моряков снял с себя кожаный ремень.

– Давай пряжкой, Джим, – приказал капитан. – Так он быстрее заговорит.

– Трусы! – закричал я. – Избивать старого человека!

– Молодой у нас второй на очереди, – сказал он, бросив злобный взгляд в мой угол. – Давай, Джим, спусти с него шкуру.

– Дай ему еще один шанс! – выкрикнул тут один из моряков.

– Да, да, – поддержала пара хриплых голосов. – Дай этому салаге еще один шанс.

– Что за телячьи нежности, так вы ничего не получите, – отрезал капитан. – Или одно, или другое! Нужно выбить из него правду, или вам придется навсегда забыть о том, что вы же сами добывали с таким трудом, что превратит вас в джентльменов до конца ваших дней… Всех вас! Другого пути нет. Так что вы выбираете?

– Всыпать ему! – свирепо загорланили они.

– Тогда разойдись! – Пряжка с хищным свистом рассекла воздух, когда Джим замахнулся ремнем, но прежде, чем он успел ударить, подал голос дядя.

– Я не могу! – взвизгнул он. – Я этого не выдержу! Снимите меня.

– Где они?

– Я покажу, если снимете.

Они развязали платки, и дядя натянул рубашку на жирные округлые плечи. Моряки обступили его со всех сторон. Глаза возбужденно и алчно горели на их смуглых лицах.

– И без шуток! – крикнул веснушчатый. – Если попробуешь нас одурачить, мы тебе все суставы переломаем по очереди! Ну, выкладывай! Где они?

– У меня в спальне.

– Это где?

– Комната наверху.

– Где именно в спальне?

– В дубовом сундуке у кровати. На дне, в углу.

Моряки разом ринулись к лестнице, но капитан остановил их.

– Этого старого лиса нельзя здесь оставлять. Ха, не ожидал, да? Черт побери, да ты, я вижу, решил сняться с якоря! Ребята, берите его на буксир и тащите за собой.

Беспорядочно грохоча башмаками, они поволокли дядю наверх. Я остался один. Руки у меня были связаны, но ноги-то оставались свободными! Если я сумею пройти через болота, может быть, мне удастся найти полицейский участок и перехватить этих негодяев по дороге к морю. На секунду меня охватило сомнение, могу ли я оставить дядю в таком положении. Но я принесу ему больше пользы, если убегу, чем если останусь, а случись худшее, сумею распорядиться его собственностью. Я бросился к двери, но, как только я распахнул ее, над моей головой раздался вопль, звон разбитого стекла и прямо передо мной под возбужденные хриплые крики сверху с глухим ударом грузно шлепнулось что-то тяжелое. До конца моих дней этот жуткий звук будет стоять у меня в ушах. У моих ног в желтой полосе льющегося из открытой двери света лежал мой несчастный дядя. Голова его была прижата к плечу, как у цыпленка со свернутой шеей. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что у него сломан хребет и что он умер.

Банда моряков так быстро сбежала вниз, что они обступили меня плотным кольцом еще до того, как я успел сообразить, что произошло.

– Это не мы, приятель, – сказал мне один из них. – Он сам в окно бросился, правда! На нас не думай.

– Он решил, что сможет уйти от нас, если выскочит на улицу, – сказал другой. – Да только башкой вперед полетел вот и свернул свою чертову шею.

– И облегчил мне работу! – воскликнул их предводитель. – Я бы сам это сделал, если бы он меня не опередил. Только не надейтесь, что уйдете чистыми. Люди решат, что это убийство, и мы все в этом замешаны. Теперь только один выход – держаться вместе, если, как говорится, не хотите болтаться на виселице поодиночке. Правда, у нас тут свидетель имеется…

Он обратил на меня свои маленькие злые глаза, и я заметил, что у него за пазухой под бушлатом что-то блеснуло, то ли нож, то ли револьвер. Двое моряков вклинились между нами.

– Помедленнее, капитан Элиас, – сказал один из них. – Если этот старый дурень отдал концы, то не по нашей вине. Мы-то хотели ему всего-навсего спустить шкуру со спины, не больше. Ну, а против этого парнишки мы ведь ничего не имеем…

– Болваны! Вы против него ничего не имеете, но он имеет что-то против вас! Он вас при первой же возможности сдаст, если ему не заткнуть рот. Выбирайте, что вам дороже, его жизнь или ваша, только смотрите, не ошибитесь.

– Да, да, у шкипера голова поумнее наших будет. Лучше сделать так, как он говорит! – воскликнул второй матрос.

Но мой защитник (тот самый матрос с серьгами) закрыл меня своей широченной спиной и, сопровождая свои слова бранью, закричал, что не даст никому меня пальцем тронуть. Остальные тоже разделились, и, похоже, назревала ссора, но тут неожиданно их капитан издал радостный и удивленный вопль, а за ним принялись кричать и все остальные. Я повернулся в ту сторону, куда они смотрели и указывали пальцами, и вот что я увидел.

Дядя мой лежал, раскинув ноги, и та, что короче, была от нас дальше. Вокруг его ступни лежала дюжина маленьких сверкающих предметов, которые переливались и искрились в желтом свете, идущем из коридора через открытую дверь. Капитан взял лампу и поднес ее к дяде. Огромная деревянная подошва на его башмаке при падении раскололась, и стало видно, что внутри нее была пустота, в которой он прятал свои драгоценности. Теперь же драгоценные камни высыпались на тропинку. Мне было видно три просто огромных камня и еще, думаю, не меньше сорока камней размером поменьше. Моряки бросились на землю и принялись ползать вокруг дяди, жадно собирая камни, когда мой друг с серьгами дернул меня за рукав.

– Это твой шанс, приятель, – шепнул он. – Пока не поздно, делай ноги.

Надо сказать, что совет этот был очень своевременный, и я тут же им воспользовался. Несколько осторожных шагов в сторону – и я незаметно вышел из круга света. Оказавшись в тени, я пустился наутек. Я бежал, спотыкался и падал, поднимался, продолжал бежать и снова падал. Тот, кто не испытывал подобного, даже не догадывается, как трудно бежать с завязанными руками по неровной местности. Я бежал и бежал, пока силы не покинули меня окончательно, и от нехватки дыхания я уже был не в силах переставлять ноги. Однако оказалось, что нужды в такой спешке не было, потому что прошел я достаточно большое расстояние, но, когда все-таки остановился, чтобы отдышаться, и посмотрел назад, я увидел, что темные фигуры все еще копошатся в свете фонаря, который превратился в маленькую точку на фоне бесконечной темноты. Потом и эта точка неожиданно исчезла, и огромные окружающие меня со всех сторон торфяные болота погрузились в кромешный мрак.

Руки мои были связаны так крепко, что я потратил полчаса времени и лишился половины зуба, прежде чем мне удалось освободиться. Я собирался выйти к ферме Перселла, но под этим смоляным небом совершенно невозможно было определить, где север, а где юг. Я, не понимая, куда иду, много часов бродил между овечьими стадами, которые с шумом разбегались передо мной в стороны. Но наконец восток озарился сероватым светом, который обрисовал на горизонте невысокие призрачные холмы, и я понял, что нахожусь недалеко от фермы Перселла и, к своему удивлению, заметил впереди себя человека, идущего в том же направлении. Сначала я стал осторожно догонять его, чтобы рассмотреть получше, но уже через пару минут по согнутой спине и шаткой походке понял, что это Енох, старый слуга, и как же рад я был видеть его живым! Эти бандиты его избили, забрали плащ и шляпу, а он всю ночь, как и я, бродил по болотам в поисках помощи. Когда я рассказал ему о смерти его хозяина, верный слуга расплакался. Он сидел среди камней, сотрясаясь всем телом от икоты и по-стариковски хриплых сухих всхлипов.

– Это люди с «Черного могола», – сказал он. – Да, да, я знал, что живым они бы его не отпустили.

– А что это за люди? – спросил я.

– Ну что ж, вы ведь ему родственником были, – сказал он. – А самого его уже нет… Да, да, все кончено. Теперь я могу вам рассказать, кому ж еще, как не вам… Другое дело, если бы хозяин был жив, старый Енох без приказа и слова бы не сказал. Но вы же, как-никак, племянник ему и приехали, чтобы помочь… Да-да, мистер Джон, вы должны все знать.

Все было так, сэр. Дядя ваш держал бакалейный магазин в Степни, но кроме этого у него и другое дело имелось. Он не только продавал, но и покупал, а когда покупал, не спрашивал, откуда у продавцов их товар. Да и зачем ему было это знать? Его ведь это не касалось, не правда ли? Если человек приходил к нему с камушком или серебряным подносом, какое ему было дело до того, где он их взял? И что тут такого, по-моему, это очень даже разумно, и вообще, хорошо бы, закон такой был, чтобы все так делали. В общем, в Степни нам жилось неплохо.

И вот однажды стало известно, что в море затонул теплоход из Южной Африки. По крайней мере, считалось, что он затонул, и Ллойд выплатил страховку{364}364
  …Ллойд выплатил страховку. – См. т. 5 наст. изд. комментарий на с. 388–389.


[Закрыть]. А на пароходе этом везли очень дорогие бриллианты. Вскоре в лондонский порт пришел бриг «Черный могол». С бумагами у него все было в порядке, и по ним он плыл из Порт-Элизабет{365}365
  …Порт-Элизабет… – Город-порт на территории современной ЮАР.


[Закрыть] с грузом шкур. Капитан этого брига, Элиас его звали, пришел к хозяину, и что, вы думаете, он хотел продать? Господи, сжалься надо мной, грешником, у него был пакет с бриллиантами, точно такими же, как были на том затонувшем южноафриканском пароходе. Как они к нему попали? Не знаю. И хозяин не знал. И не собирался этого выяснять. Капитан этот хотел зачем-то припрятать на время эти бриллианты и поручил их дядюшке вашему. Ну, вроде как в банк вещи на хранение сдают. Со временем хозяин привык к этим камням и полюбил их, и ему стало уже не все равно, в каких водах промышляет «Черный могол» и как его капитан заполучил эти бриллианты. Поэтому, когда капитан вернулся за ними, хозяин сказал, что камни эти будут в большей сохранности, если останутся в его руках. Не подумайте, что считаю, будто он поступил правильно, но именно так хозяин сказал капитану Элиасу в маленькой прихожей черного хода нашего дома в Степни. Тогда-то и пострадали его ребра и нога.

Капитана за это судили и отправили на каторгу, а хозяин, когда выздоровел, подумал, что ближайшие пятнадцать лет может жить спокойно. И все же, опасаясь моряков с «Черного могола», он решил уехать из Лондона. Но прошло пять лет, капитан вышел на свободу и с остатками своей старой команды стал разыскивать его. Нужно было обратиться в полицию, говорите вы? Ну, тут две стороны. Хозяин полицию любил не больше, чем Элиас. В конце концов они выследили хозяина и, как вы сами видели, перехитрили его. Он-то думал, что чем в большую глушь заберется, тем ему безопаснее будет, а вышло как раз наоборот. Да, может, кому он и перешел дорогу, но мне он был хорошим хозяином, уж не знаю, найду ли я такого другого.

И в заключение еще одно слово. Было замечено, что неизвестный катер, который курсировал вдоль берегов, в то утро ушел в Ирландское море, и предполагается, что именно на нем уплыли Элиас и его люди. Как бы то ни было, с тех пор о них ничего не было слышно. Как выявило дознание, дядя мой последние годы вел убогую, почти нищенскую жизнь и практически ничего после себя не оставил. Похоже, ему достаточно было просто знать, что в его власти находятся бесценные сокровища, которые он скрывал таким необычным образом, и, насколько нам удалось выяснить, ни один из своих бриллиантов он никогда даже не пытался продать. Итак, даже смерть не помогла ему избавиться от дурной репутации, заработанной на своем веку, и семья, которую он опорочил не только своим образом жизни, но даже обстоятельствами собственной гибели, наконец навсегда выбросила из памяти всякие воспоминания о колченогом бакалейщике из Степни.

Опечатанная комната

Для здорового, любящего спорт адвоката, которому приходится с десяти до пяти сидеть в четырех стенах кабинета, единственным временем, когда он может заниматься хоть какими-то физическими упражнениями, является вечер. Отсюда и моя привычка к долгим ночным прогулкам, во время которых я прочесываю холмы Хампстеда и Хайгейта{366}366
  …прочесываю холмы Хампстеда и Хайгейта… – Хампстед и Хамстед-хит – см. т. 9 наст. изд., комментарий на с. 468. Хайгейт – деревня на севере Большого Лондона, сразу за Хампстед-хитом, с высокими, до 131 м, холмами.


[Закрыть], очищая организм от грязного воздуха Эбчерч-лейн. Именно на одной из таких прогулок я и познакомился с Феликсом Стэннифордом, что стало началом одного из самых удивительных приключений в моей жизни.

Однажды вечером – было это в апреле или в начале мая 1894 года – я отправился на самый север Лондона, чтобы побродить по тем тихим милым улочкам, образуемым высокими кирпичными виллами, которые огромный шумный город выталкивает все дальше и дальше в сельскую местность. Была спокойная чистая весенняя ночь, на безоблачном небе ярко светила луна, и я, к тому времени уже оставив позади несколько миль, намеревался неспешно прогуляться и посмотреть вокруг. Мое созерцательное настроение, очевидно, и послужило причиной того, что я обратил внимание на один из домов, мимо которых вели меня ноги.

Это было очень большое здание, стоящее немного в стороне от дороги на территории собственного участка. Хоть выглядело оно и современно, но явно было намного старше всех своих соседей, которые до отвращения безвкусной грубой планировкой выставляли напоказ свою новизну. Их однообразная шеренга прерывалась опоясанным лавровыми кустами газоном, в глубине которого высилась угрюмая громадина темного дома. Наверняка это была загородная резиденция какого-нибудь богатого торговца, построенная в те времена, когда до ближайшей улицы от этого места было не меньше мили, и которую теперь оплетал своими краснокирпичными щупальцами лондонский спрут. Мне подумалось, что далее этому зданию предстоит быть проглоченным и переваренным, чтобы очередной застройщик мог соорудить несколько дешевых вилл на месте палисадника. И вот после того, как эти размышления словно в тумане проплыли сквозь мой разум, случилось нечто такое, что направило мои мысли совершенно в иное русло.

Трясущийся и скрипящий четырехколесный кеб, этот позор лондонских улиц, и велосипедист, который ехал навстречу ему, подсвечивая себе дорогу желтой фарой, были единственными движущимися объектами на длинной, залитой лунным светом мостовой, и все же они столкнулись с той зловещей аккуратностью, которая сводит в одну точку два океанских лайнера посреди безграничных атлантических просторов. Виноват был явно велосипедист. Он попытался свернуть перед кебом, не рассчитал расстояние, и в результате лошадь зацепила его боком и сбила. Он поднялся, прорычал что-то злое кебмену, тот тоже в долгу не остался, но, сообразив, что номера его пока никто не заметил, подстегнул лошадь и с грохотом укатил своей дорогой. Велосипедист взялся за руль лежащей на боку машины, но, воскликнув «О Боже!», со стоном опустился на бордюр.

Я бросился через дорогу к нему.

– Вы ранены?

– Лодыжка, – через стиснутые зубы пробормотал он. – Но я думаю, это всего лишь вывих. Хотя болит ужасно. Вы не поможете мне подняться?

Сидел он в желтом круге фонарного света, и я, помогая ему встать на ноги, заметил, что это прилично одетый молодой человек с редкими темными усами и большими карими глазами, нервного вида, с ввалившимися щеками, свидетельствовавшими о слабом здоровье. На его желтом худосочном лице были видны следы, оставленные слишком напряженной работой или волнением. Когда я потянул его за руку, он встал, но одну ногу держал в воздухе. Он попытался пошевелить ею, но тут же застонал.

– Не могу поставить ее на землю, – сказал он.

– Где вы живете?

– Здесь! – он кивнул в сторону большого темного здания в глубине сада. – Я поворачивал к калитке, когда этот чертов кеб меня сбил. Не могли бы вы помочь мне добраться до дома?

Выполнить его просьбу было несложно. Сначала я поставил его велосипед за калитку, а потом помог ему доковылять по дорожке до дома и подняться по ступенькам крыльца. Свет нигде не горел, и дом казался таким темным и неприветливым, словно в нем никто никогда не жил.

– Все, большое спасибо, – сказал он, вставляя ключ в замочную скважину.

– Нет-нет, позвольте мне довести вас до вашей комнаты.

Он с недовольным видом попытался было отказаться, но потом понял, что без меня он действительно совершенно беспомощен, и согласился. Дверь открылась в совершенно темную прихожую. Хромая, он вошел внутрь. Я поддерживал его под руку.

– Дверь направо, – сказал он, шаря руками в потемках.

Я открыл дверь, и в ту же секунду ему удалось каким-то образом зажечь спичку. На столе в комнате стояла лампа. Совместными усилиями мы зажгли ее.

– Ну вот, я в порядке. Теперь вы можете оставить меня. Всего доброго! – сказал он, сел в кресло и потерял сознание.

Я оказался в непростом положении. Парень так плохо выглядел, что я, честно говоря, испугался, уж не умер ли он. К счастью, через какое-то время губы его задрожали, начала вздыматься грудь, но глаза его по-прежнему представляли собой две белые щелочки, а цвет лица был просто ужасным. Я не мог оставить его в таком положении. Я потянул шнурок сонетки и услышал тревожный звон колокольчика, который донесся откуда-то из глубин дома. Однако на призыв никто не явился. Звон затих, и наступившую тишину не нарушил ни звук голосов, ни шуршание ног. Немного подождав, я позвонил еще раз. Результат был тот же. Должен же здесь быть кто-нибудь еще. Этот юный джентльмен не может жить в таком огромном здании совершенно один. Его домочадцы должны узнать, в каком состоянии он находится. Если они не хотят отвечать на звонок, я сам найду их! Схватив лампу, я устремился к двери.

То, что я увидел, выйдя из комнаты, поразило меня. Прихожая оказалась совершенно пустой. Голые ступеньки на второй этаж укрывал толстый слой желтой пыли. Три двери вели в большие комнаты. Все они были пусты, без ковров на полу и занавесок на окнах, лишь серая тяжелая паутина свисала с карнизов да на стенах расползались пятна лишайника. Мои шаги разносились гулким эхом по этим огромным залам. Я пошел дальше. С мыслью о том, что, может быть, хотя бы кухня окажется обитаемой, я углубился в коридор. В какой-нибудь укромной комнатушке мог скрываться кто-то из слуг, но нет, все комнаты были точно так же пусты и заброшены. Отчаявшись найти помощь в этом направлении, я быстрым шагом прошел по другому коридору и натолкнулся на такое, что удивило меня еще больше.

Проход этот заканчивался большой коричневой дверью, и дверь эта была опечатана красной сургучной печатью размером с пятишиллинговик, которая красовалась на замочной скважине. Вид у печати был такой, словно она на этом месте находится очень давно: она была покрыта пылью и выцвела. Я все еще стоял, глядя на печать и гадая, что могла скрывать за собой эта дверь, когда сзади раздался крик. Бросившись обратно, я увидел своего молодого человека, который с растерянным лицом сидел в кресле, пытаясь понять, почему он находится в темноте.

– Зачем это вы унесли лампу? – спросил он меня.

– Думал найти помощь.

– Долго бы вам пришлось искать, – сказал он. – В доме кроме меня никого нет.

– Не очень-то удобно, если заболеешь.

– С моей стороны было довольно глупо падать в обморок. Слабое сердце мне досталось от матери, и боль или сильные переживания оказывают на меня такое воздействие. Когда-нибудь это меня сведет в могилу, как и ее. Вы ведь не доктор?

– Нет, адвокат. Фрэнк Альдер.

– А я – Феликс Стэннифорд. Забавно, что я встретил адвоката. Мой друг мистер Персеваль как раз говорил, что скоро он мне может понадобиться.

– Надеюсь, ваш адвокат будет доволен работой с вами.

– Ну, это будет зависеть от него. Так вы говорите, что обошли с лампой весь первый этаж?

– Да.

– Весь этаж? – с подозрительной интонацией повторил он вопрос и внимательно посмотрел на меня.

– Думаю, да. Я надеялся, что все-таки смогу хоть кого-нибудь отыскать.

– Вы во все комнаты заходили? – спросил он, продолжая всматриваться в меня.

– Во все, куда мог войти.

– Так, значит, вы и ее видели, – вздохнул он, пожав плечами, с видом человека, смирившегося с обстоятельствами.

– Видел что?

– Как что, запечатанную дверь.

– Ну да, видел.

– Вам не интересно, что за ней?

– Ну, в общем-то, мне показалось это довольно необычным.

– А вы могли бы жить один в этом доме, годами сгорая от любопытства, и так и не заглянуть за эту дверь?

– Как, – вскричал я, – неужели вы хотите сказать, что вы сами не знаете, что там?

– Не больше, чем вы.

– Так почему же вы не заглянете туда?

– Я не должен.

Тон его сделался напряженным, и я понял, что вторгся в деликатную сферу. Я не считаю себя любителем совать нос в чужие дела, но во всей этой ситуации было что-то такое, что действительно растеребило мое любопытство. Однако после того, как мой новый знакомый пришел в чувство, причин задерживаться в этом доме у меня не осталось, и я поднялся, чтобы уйти.

– Вы спешите? – спросил он.

– Нет, я совершенно свободен.

– В таком случае я был бы вам очень благодарен, если бы вы еще ненадолго задержались. Дело в том, что я живу здесь настоящим отшельником. Не думаю, что в Лондоне сыщется еще хоть один человек, который вел бы такой же образ жизни. Для меня очень непривычно разговаривать с кем-нибудь.

Я обвел глазами маленькую комнату, почти лишенную мебели. Потом подумал об огромном пустом доме и о зловещей двери с выцветшей сургучной печатью. Было во всем этом что-то странное, даже гротескное, что пробудило во мне желание узнать больше. Может быть, если я останусь здесь еще на какое-то время, мне это удастся. Я ответил, что буду рад задержаться.

– На столике у стены найдете что выпить, сифон там же. Простите, что я не могу выступить в роли хозяина, но я не в силах передвигаться. Берите сигару, они вон там, на подносе. Думаю, я тоже закурю. Так вы, значит, адвокат, мистер Альдер?

– Да.

– А я никто. Я – самое беспомощное существо на планете, сын миллионера. Меня растили, думая, что я унаследую огромное состояние, и вот, как видите, теперь живу бедняком и не имею никакой профессии. И что самое интересное, на меня оставили этот огромный дом, который я не имею возможности содержать. Не правда ли, абсурдная ситуация? Мне жить в таком доме – все равно что уличному торговцу впрягать в свою тележку чистокровного скакуна. Ему больше подошел бы осел, а мне – какой-нибудь коттедж.

– Почему бы вам не продать его? – спросил я.

– Я не должен.

– Ну так хотя бы сдайте его.

– Я и этого не должен делать.

Я удивленно посмотрел на своего собеседника и увидел, что он улыбается.

– Если вам интересно, я расскажу, – сказал он.

– Конечно, мне ужасно интересно, – искренне воскликнул я.

– Мне кажется, что после того, как вы помогли мне, самое меньшее, что я могу для вас сделать – это удовлетворить ваше любопытство. Вы должны знать, что моим отцом бы Станислав Стэннифорд, банкир.

Банкир Станислав Стэннифорд! Я сразу же вспомнил это имя. Его побег из страны лет семь назад наделал много шума, об этом писали все газеты.

– Вижу, вы о нем слышали, – кивнул мой собеседник. – Мой бедный отец покинул страну, чтобы скрыться от своих многочисленных друзей, чьи сбережения он пустил на неудачную спекуляцию на бирже. Он был нервным, чувствительным человеком, и ответственность за это очень угнетала его. Ничего противозаконного он не совершил. Его просто мучила совесть. Ему даже было стыдно смотреть в глаза своим родным, и он умер среди чужих людей, даже не сообщив нам, где находится.

– Так он умер! – воскликнул я.

– Доказательств у нас нет, но мы в этом уверены, поскольку ставки на бирже снова поползли вверх, и он смог вернуть все деньги. Причин скрываться больше не оставалось, и он наверняка приехал бы обратно, если бы был жив. Но вот уже два года, как его нет в живых.

– Почему два?

– Потому что последний раз он дал о себе знать два года назад.

– И он тогда не сообщил вам, где живет?

– Письмо пришло из Парижа, но адрес указан не был. Тогда умерла моя бедная мать, и он прислал мне кое-какие инструкции и советы. С тех пор я о нем не слышал.

– А до того он вам писал когда-нибудь?

– О, да, он писал, и это как раз связано с загадкой той запечатанной двери, на которую вы наткнулись сегодня. Передайте мне вон тот ящичек, пожалуйста. Здесь письма отца, и вы первый человек, который, кроме мистера Персеваля, их видит.

– А позвольте спросить, кто такой мистер Персеваль?

– Он был доверенным лицом отца, а после его бегства остался другом и советчиком матери, а потом и моим. Не знаю, что бы мы без него делали. Он единственный видел эти письма. Это первое, оно пришло в тот самый день, когда отец сбежал, семь лет назад. Почитайте.

Вот что я прочитал:

«Дражайшая моя жена!

Поскольку сэр Вильям рассказал мне, насколько слабое у тебя сердце и как тебе опасно волноваться, я никогда не обсуждал с тобой свою работу. Но настало время, когда я просто обязан, несмотря ни на что, рассказать тебе, насколько плохи у меня дела. Мои затруднения заставляют меня покинуть тебя на некоторое время, но, поверь, мы обязательно очень скоро снова встретимся. Можешь в этом нисколько не сомневаться. Наше расставание не будет долгим, дорогая, поэтому не волнуйся, и самое главное, не дай мыслям об этом подорвать свое здоровье, потому что я больше всего не хочу этого.