Текст книги "Истории, рассказанные у камина (сборник)"

Мисс Мортон:

– Конечно.

Мистер Хамфри:

– Милорд, я готов вызвать еще шестерых свидетелей, чтобы подтвердить, что это письмо написано рукой доктора Лана.

Судья:

– Их показания мы выслушаем завтра.

Мистер Порлок Карр (обвинитель): Тем временем, милорд, мы требуем предоставить суду этот документ, чтобы экспертиза могла проверить, не является ли почерк человека, которого мы имеем все основания считать мертвым, поддельным. Мне не нужно объяснять, что эта столь неожиданная версия может оказаться попыткой друзей подсудимого ввести суд в заблуждение. Я бы хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что эта молодая леди, судя по ее же заявлению, обладала этим письмом во время дознания и работы полицейского суда. Она хочет, чтобы мы поверили, что она не стала вмешиваться в их ход, хотя у нее в кармане лежало доказательство, которое могло в любую секунду положить конец всем обвинениям.

Мистер Хамфри:

– Вы можете это объяснить, мисс Мортон?

Мисс Мортон:

– Доктор Лана не хочет, чтобы его тайна была раскрыта.

Мистер Порлок Карр:

– Тогда почему же вы заявляете об этом публично?

Мисс Мортон:

– Чтобы спасти своего брата.

По залу суда прошел одобрительный гул, тут же пресеченный судьей.

Судья:

– Поскольку ваша линия защиты, мистер Хамфри, строится именно на этом, объясните нам, кто же этот человек, чье тело все друзья и пациенты доктора Лана опознали как самого доктора?

Присяжный:

– Кто-нибудь высказывал сомнения на этот счет до сих пор?

Мистер Порлок Карр:

– Насколько мне известно, нет.

Мистер Хамфри:

– Мы надеемся это выяснить.

Судья:

– В таком случае суд объявляет перерыв до завтра.

Новый поворот в этом деле вызвал громадный интерес у публики. Пресса вынуждена была воздерживаться от комментариев, поскольку суд еще не принял окончательного решения, однако повсюду обсуждался вопрос, можно ли считать заявление мисс Мортон правдивым или это всего лишь отчаянная попытка спасти брата. Очевидно, что положение пропавшего доктора было крайне двусмысленно. Если каким-то чудом действительно окажется, что он жив, то именно он должен нести ответственность за смерть неизвестного человека, который как две капли воды похож на него и чей труп был обнаружен в его кабинете. В письме, которое мисс Мортон отказалась представить суду, могло содержаться признание вины, что ставило ее в ужасное положение: спасти брата от виселицы она могла, только принеся в жертву бывшего возлюбленного. На следующее утро в зале суда яблоку негде было упасть от представителей прессы и просто любопытствующих. Взволнованный шум прокатился по рядам, когда мистер Хамфри вошел в таком возбужденном состоянии, которое не могли скрыть даже его закаленные нервы, и подошел к обвинителю. Они обменялись несколькими короткими фразами (на лице мистера Порлока Карра при этом отразилось крайнее удивление), после чего адвокат защиты, обращаясь к судье, объявил, что, с согласия обвинения, молодая леди, которая давала показания на предыдущем заседании суда, сегодня вызываться не будет.

Судья:

– Мистер Хамфри, вы ставите суд в крайне неловкое положение.

Мистер Хамфри:

– Возможно, милорд, мой следующий свидетель поможет нам разобраться во всем.

Судья:

– Что же, тогда вызывайте следующего свидетеля.

Мистер Хамфри:

– Я вызываю доктора Алоишеса Лана.

Мастистый адвокат за свою карьеру сделал немало эффектных заявлений, но вряд ли когда-либо ему удавалось производить подобную сенсацию столь коротким предложением. Все присутствовавшие в зале суда ошеломленно замерли, когда свидетельскую трибуну собственной персоной занял тот, чья судьба вызвала столько разногласий. Те из зрителей, которые знали доктора по Бишопс-Кроссингу, не могли не узнать его в этом сухопаром, осунувшемся человеке, по лицу которого пролегли глубокие морщины, свидетельствующие о крайней степени озабоченности. Однако, несмотря на его угнетенный вид и отстраненное выражение лица, мало кто в зале мог сказать, что когда-либо раньше видел мужчину более яркой внешности. Поклонившись судье, он спросил разрешения сделать заявление, и, после того как его проинформировали о том, что любые его слова могут быть использованы против него, он снова поклонился и приступил к рассказу:

– Я хочу, – заявил он, – ничего не скрывая, рассказать всю правду о том, что произошло вечером двадцать первого июня. Если бы я знал, что из-за меня пострадает невинный человек и что это причинит столько хлопот тем, кого я люблю больше всего на свете, я бы давно вышел из тени. Но были причины, по которым я об этом узнал лишь недавно. Да, я хотел, чтобы несчастный человек покинул мир, который его знал, но я не предполагал, что мои действия затронут судьбы других людей. Позвольте мне попытаться исправить то зло, которое я причинил.

Любому, кто знаком с историей Аргентинской республики, имя Лана хорошо знакомо. Мой отец – потомок одного из знатнейших испанских родов – занимал самые высокие должности в правительственных кабинетах и наверняка стал бы президентом, если бы не погиб во время мятежа в Сан-Хуане{332}332
  …в Сан-Хуане. – Сан-Хуан – провинция на западе Аргентины.


[Закрыть]. Меня и моего брата-близнеца Эрнеста ждала блестящая карьера, если бы не убытки, которые мы понесли и которые заставили нас думать в первую очередь о том, чем заработать на пропитание. Я прошу прощения, сэр, если трачу время на подробности, не имеющие прямого отношения к делу, но это необходимое вступление к тому, что последует дальше.

Как я уже сказал, у меня был брат-близнец, Эрнест. Мы были с ним так похожи, что, даже когда мы стояли рядом, люди не могли различить нас. Мы были точной копией друг друга. Когда мы подросли, это сходство уменьшилось, поскольку у нас появилось различие в выражении глаз, но, когда мы были спокойны, разница почти не замечалась.

Не пристало говорить слишком много о мертвых, тем более, что это мой единственный брат. О том, каким он был человеком, пусть лучше расскажут те, кто его знал. Я лишь скажу (я должен это сказать), что в юности я испытывал перед ним ужас, и для того отвращения, которое он вселял в меня, имелись веские причины. Дело в том, что мое доброе имя пострадало из-за его действий, и виной тому наше сходство. Очень часто в его поступках обвиняли меня. И вот после очередного отвратительного поступка он специально сделал так, чтобы позор пал на меня, и в результате я был вынужден навсегда покинуть Аргентину и уехать искать счастья в Европу. Горечь расставания с родиной скрасила лишь мысль о том, что мне больше не придется мириться с его присутствием. Денег мне хватило на то, чтобы оплатить медицинское образование в Глазго, после я занялся практикой в Бишопс-Кроссинге, в надежде, что в этой деревушке я больше о нем никогда не услышу.

Несколько лет мои надежды оправдывались, но потом он нашел меня. Какой-то ливерпулец, побывавший в Буэнос-Айресе, направил его на мой след. К этому времени он лишился всех своих денег и теперь собирался приехать сюда и прибрать к рукам часть моих сбережений. Зная, какие я к нему питаю чувства, он посчитал (и совершенно справедливо), что я предпочту откупиться от него. Я получил от него письмо, в котором он сообщал, что уже едет. В моей жизни как раз в это время происходили очень важные для меня события, и его приезд мог стать настоящим бедствием для тех, кого я особенно хотел защитить от любых неприятностей, могла даже пострадать их честь. Поэтому я сделал все, чтобы любое зло, которое он мог привезти с собой, коснулось только меня одного, и именно это, – тут он повернулся и посмотрел на подсудимого, – стало причиной моего поведения, которое осудили столь строго. Единственная моя цель заключалась в том, чтобы дорогие мне люди не оказались втянутыми в какой-нибудь скандал или неприятную историю, а я нисколько не сомневался в том, что брат мой ни капли не изменился.

И брат не заставил себя долго ждать. Как-то вечером я сидел в своем кабинете, когда слуги уже легли спать, и неожиданно услышал хруст гравия за окном. В следующую секунду я увидел его. Он смотрел на меня через стекло. Он так же, как я, не носил ни бороды, ни усов, и сходство между нами было все еще таким сильным, что мне даже показалось, что я вижу собственное отражение. Один его глаз закрывала темная повязка, но в остальном лица наши были совершенно одинаковыми. Потом он криво улыбнулся, у него была такая привычка еще с детства, и я понял, что передо мной тот самый человек, из-за которого мне пришлось покинуть родину и который покрыл позором некогда достойное имя. Я открыл дверь и впустил его. Было это примерно в десять часов вечера.

Когда он вышел на свет лампы, я понял, что дела у него совсем плохи. Из Ливерпуля он пришел пешком и смертельно устал. К тому же он был болен. Меня поразило выражение его лица. Мой медицинский опыт подсказал мне, что у него какое-то очень серьезное внутреннее заболевание. Кроме того, он пил, и все лицо у него было в синяках, он подрался с какими-то моряками. Повязку на лице он носил, чтобы прикрыть поврежденный глаз, правда, войдя в кабинет, он снял ее. Да и сам он был в бушлате и фланелевой рубашке, в ботинках с такими дырами, что через них выглядывали пальцы ног. Однако крайняя бедность лишь усилила его неприязнь ко мне, словно я был виновником его страданий. Эта ненависть превратилась для него в настоящую манию. Эдвард решил, что, пока он умирает от голода в Южной Америке, я в Англии загребаю деньги лопатой. Я не могу передать вам, какие угрозы услышал от него я и какие проклятия обрушились на мою голову. У меня создалось впечатление, что жизненные невзгоды и распутство повредили его рассудок. Он стал метаться по комнате, как дикий зверь, требовать выпивки, денег, и все это в самых непристойных выражениях. Я сам человек вспыльчивый, но, слава Богу, сумел удержать себя в руках и не бросился на него с кулаками. Однако мое спокойствие только раздражало его все больше и больше. Он бесновался, проклинал меня, потрясал передо мной кулаками, но тут неожиданно лицо его жутко исказилось, он схватился рукой за грудь и, издав громкий крик, повалился к моим ногам. Я поднял его и уложил на диван, но на мои призывы он не отвечал, а его рука, которую я сжимал в своей ладони, была холодной и липкой. Больное сердце брата не выдержало. Его убила собственная ярость.

Я долго просидел, словно в забытьи, глядя на тело брата. Очнуться меня заставил стук в дверь, это была миссис Вудс, которая услышала его предсмертный крик. Я отослал ее. Вскоре после нее в дверь приемной постучал пациент, но я не стал открывать, поэтому он (или она) ушел. Пока я сидел в кабинете, в голове у меня медленно и постепенно начал складываться план. Я специально об этом не задумывался, он возник сам по себе, как обычно и возникают все планы. Когда я встал с кресла, я уже точно знал, что мне нужно делать, хотя в моем сознании не отложились воспоминания о том, чтобы я над этим специально задумывался. Очевидно, это какой-то врожденный инстинкт подтолкнул меня к определенным действиям.

После тех важных для меня событий, о которых я упоминал выше, Бишопс-Кроссинг стал для меня ненавистен. Все мои планы рухнули, я натолкнулся на злость и поспешные выводы там, где рассчитывал встретить сочувствие и понимание. Да, опасность скандала умерла вместе с моим братом, но меня продолжали терзать мучительные мысли о прошлом, и я чувствовал, что все уже не может продолжаться, как раньше. Может быть, дело в том, что я слишком восприимчив и считаю всех вокруг такими же, но тогда я был именно в таком состоянии. Больше всего мне тогда хотелось покинуть Бишопс-Кроссинг и никогда больше не видеть его обитателей. И мне представился такой шанс, о котором я не мог даже мечтать, шанс, который давал мне возможность навсегда порвать с прошлым.

Передо мной на диване лежал мертвый человек, похожий на меня, как две капли воды. Кроме того, что он был чуть-чуть грузнее меня и лицо у него было немного грубее, нас невозможно было различить. Никто не видел, как он пришел, и никто не станет его искать. Мы оба бриты, волосы у него были примерно той же длины, что и у меня. Если бы я поменялся с ним одеждой, то доктора Алоишеса Лану нашли бы мертвым у него в кабинете, и на этом пришел бы конец несчастному человеку с исковерканной судьбой. В сейфе у меня лежало много денег наличными, и я мог забрать их с собой, чтобы начать новую жизнь на новом месте. В одежде своего брата я мог бы за ночь дойти никем не замеченным до Ливерпуля, а в этом огромном портовом городе я уж нашел бы способ покинуть эту страну. После того как надежды мои пошли прахом, мне скромная жизнь в каком-нибудь тихом месте, где меня никто бы не знал, казалась намного желаннее, чем практика в Бишопс-Кроссинге, какой бы успешной она ни была, и где в любую минуту я мог повстречаться с теми, кого мне хотелось забыть, если такое вообще возможно. И я решил действовать.

Я не стану вдаваться в подробности, поскольку воспоминания об этом для меня очень болезненны, но уже через час я переодел брата в свою одежду, а сам выскользнул через дверь приемной и вышел через задний двор на дорогу, которая шла через поля. Я направился в Ливерпуль и дошел до него той же ночью. Сумка с деньгами и одна фотография – вот все, что я взял с собой из дома. Второпях я забыл про повязку, которой брат прикрывал поврежденный глаз, но все остальное, что было при нем, я забрал с собой.

Даю слово, сэр, мне ни разу не пришла в голову мысль, что люди могут подумать, будто я убит и мои планы на новую жизнь для кого-то могут обернуться серьезной угрозой. Наоборот, я считал, что, когда меня не станет, все вздохнут свободнее, и для меня именно это и было самым важным. В тот самый день из Ливерпуля до Ла-Коруньи{333}333
  …до Ла-Коруньи… См. т. 8 наст. изд., комментарий на с. 349.


[Закрыть] уходил парусник, и я решил плыть на нем, подумав, что за время путешествия смогу собраться с мыслями и обдумать будущее. Но еще до отхода судна решимости у меня поубавилось. Я вдруг подумал, что в том мире, который я решил оставить, есть один человек, которого я не хочу заставить испытать горе, пусть даже минутное. Она ведь все равно в душе будет оплакивать меня, каким бы неприязненным ни было отношение ко мне ее родственников. Она знала и понимала причины, подтолкнувшие меня к моим действиям, и если вся ее семья проклинала меня, она, по крайней мере, не забудет меня. Поэтому, чтобы уберечь ее от напрасной печали, я послал ей записку, в которой, правда, просил сохранить это послание в тайне. Если обстоятельства все же заставили ее рассказать о моем письме, я не держу на нее зла и прощаю.

В Англию я вернулся лишь вчера вечером, и все это время я ничего не слышал ни о том, какая здесь поднялась буря из-за моей предполагаемой смерти, ни о том, что в ней обвинили мистера Артура Мортона. О вчерашнем заседании суда я прочитал в вечерней газете, поэтому сразу же сел на курьерский поезд, чтобы как можно скорее внести ясность.

Таким было удивительное заявление доктора Алоишеса Лана, после которого судебное разбирательство объявили закрытым. Последовавшая проверка полностью подтвердила его рассказ. Было найдено даже судно, на котором его брат Эрнест Лана прибыл из Южной Америки. Судовой врач указал на то, что за время плавания он жаловался на боли в сердце и что его симптомы соответствовали той смерти, которая была описана.

Что касается доктора Алоишеса Лана, он вернулся в деревню, которую покинул при столь драматических обстоятельствах, и между ним и молодым сквайром состоялось полное примирение. Артур Мортон признал, что совершенно неверно истолковал причины, побудившие доктора разорвать помолвку с его сестрой. О том, что произошло еще одно примирение, можно судить по следующей заметке, появившейся на страницах «Морнинг пост»{334}334
  …«Морнинг пост» – См. т. 5 наст. изд., комментарий на с. 393.


[Закрыть]: «19 сентября преподобным Стивеном Джонсоном в приходской церкви Бишопс-Кроссинга была проведена церемония венчания Алоишеса Ксавиера Лана, сына дона Альфредо Лана, бывшего министра иностранных дел Аргентинской республики, и Фрэнсис Мортон, единственной дочери покойного мирового судьи Джеймса Мортона, проживающей в Ли-холле, Бишопс-Кроссинг, графство Ланкашир».

Иудейский наперсник

Мой близкий друг Ворд Мортимер был одним из лучших знатоков восточной археологии своего времени. Он написал множество работ на эту тему, прожил два года в какой-то древней могиле в Фивах{335}335
  …в Фивах… – Фивы – древнеегипетский город, политический, религиозный и культурный центр, столица Египта в XXII–X вв. до н. э.


[Закрыть], когда проводил раскопки в Долине Царей{336}336
  …Долины Царей… – Долина Царей расположена на берегу Нила, напротив древних Фив (современный Луксор), где с XVI по XI в. до н. э. были построены гробницы для захоронения царей Древнего Египта – фараонов; с конца XVIII в. центр археологических исследований.


[Закрыть], и наконец наделал много шума, когда нашел предполагаемую мумию Клеопатры{337}337
  …Клеопатры… – Клеопатра (69–30 до н. э.) – последняя (с 51 г.) царица Египта, из династии Птолемеев.


[Закрыть] в одном из внутренних залов храма Гора на острове Филе{338}338
  …на острове Филе. – Остров Филе – остров на реке Нил, в египетском городе Асуан. На этом острове находились храмы, построенные в период с III в. до н. э. по III в. н. э.; в 1972–1980 гг. большинство из них было перенесено на другой остров.


[Закрыть]. С таким послужным списком в возрасте тридцати одного года можно было не сомневаться, что его ожидает прекрасная карьера, и никто не удивился, когда его избрали хранителем музея на Белмор-стрит. Эта должность подразумевает чтение лекций в Колледже ориенталистики{339}339
  …ориенталистики… – Ориенталистика (от лат. orientalis – восточный) – исследование языков, литератур и культуры восточных стран.


[Закрыть] и приносит доход, который с общим ухудшением положения в стране несколько уменьшился, но по-прежнему приносит именно ту идеальную сумму, которая достаточно велика, чтобы быть стимулом для исследователя, но не достаточно велика, чтобы позволить ему расслабиться.

Лишь одно обстоятельство немного смущало Ворда Мортимера на его новой должности, а именно, чрезвычайно высокое положение, которое в научном мире занимал его предшественник. Профессор Андреас был выдающимся ученым, человеком с европейской репутацией. На его лекции съезжались студенты со всех уголков мира, а тот безупречный порядок, в котором он содержал доверенную ему коллекцию музея на Белмор-стрит, считался образцом для подражания во всех научных сообществах. Поэтому большое удивление вызвало известие о том, что в пятидесятипятилетнем возрасте он неожиданно подал в отставку и оставил те обязанности, которые были для него и источником дохода, и любимым занятием. Он оставил удобную квартиру при музее, в которой жил с дочерью, и ее занял мой неженатый друг Мортимер.

Узнав о назначении Мортимера, профессор Андреас написал ему письмо, в котором тепло поздравил его и очень одобрительно отозвался о его научных достижениях. Я присутствовал при их первой встрече, и вместе с Мортимером обошел музей, когда профессор показывал нам восхитительную коллекцию, которую он лелеял долгие годы. Кроме нас, при этом осмотре присутствовали прекрасная дочь профессора и молодой капитан Вилсон, который, насколько я понял, в скором времени должен был стать ее мужем. Всего мы побывали в пятнадцати залах, но вавилонский{340}340
  …вавилонский… – Вавилон – древний город в Месопотамии, к юго-западу от современного Багдада; в XIX–XVI вв. до н. э. столица Вавилонии.


[Закрыть], сирийский и центральный зал, в котором хранились иудейская и египетская коллекции, вызвали у нас наибольшее восхищение. Профессор Андреас выглядел спокойным суховатым, уже немолодым мужчиной. Лицо у него было чисто выбрито, держался он бесстрастно, но темные глаза его вспыхивали, а лицо словно оживало, когда он указывал нам на редкость и красоту какого-либо из своих экспонатов. По тому, как он обводил их рукой, можно было видеть, насколько он гордится своей коллекцией и как больно ему осознавать, что теперь о ней будет заботиться кто-то другой.

Он по очереди показал нам мумии, папирусы, собрание редких скарабеев{341}341
  …скарабеев… – Скарабей – жук, в Древнем Египте почитавшийся священным животным богов Солнца – как символ его созидательной силы и возрождения в загробной жизни.


[Закрыть], письмена, затем иудейские реликвии и копию знаменитого семисвечника из Иерусалимского Храма, который был привезен в Рим императором Титом{342}342
  …семисвечника из Иерусалимского храма, который был привезен в Рим императором Титом… – Менора (в переводе с иврита – семисвечник) – иудейская реликвия, золотой светильник, который, согласно древнееврейским священным книгам, находился с евреями во время скитаний по пустыне, а затем – в Иерусалимском храме – центре религиозной жизни еврейского народа, вплоть до его разрушения в 70 г. римской армией во главе в Титом Флавием Веспасианом (39–81), будущим (с 79 г.) императором Рима.


[Закрыть], и сейчас, как считают некоторые исследователи, покоится на дне Тибра. Потом он подошел к витрине, которая стояла в самом центре зала, и, всем своим видом выражая почтительность, посмотрел через стекло на находящийся внутри экспонат.

– Такого знатока, как вы, мистер Мортимер, этим не удивишь, – сказал он, – но, я думаю, что вашему другу, мистеру Джексону, будет любопытно на это взглянуть.

Склонившись над витриной, я увидел квадратный предмет, примерно пять на пять дюймов, который состоял из двенадцати драгоценных камней в золотом обрамлении и с золотыми крючками на двух углах. Камни были разные, они различались по цвету, но все одного размера. Их размер, расположение и последовательность тонов напомнили мне коробку акварельных красок. На каждом из камней были выгравированы какие-то непонятные письмена.

– Вы знаете, что такое урим и туммим, мистер Джексон?

Я слышал эти названия, но мое представление об их предназначении было весьма размыто.

– Урим и туммим{343}343
  …урим и туммим… – Упоминаемые в Библии предметы, при помощи которых первосвященник от имени народа или царя вопрошал Бога (Ветхий Завет, Числа, 27:21). Один из вариантов перевода с древнееврейского – «свет и совершенство».


[Закрыть] – это название наперсника с драгоценными камнями, который носили иудейские первосвященники. Древние иудеи очень высоко почитали его… Примерно так же, как древние римляне могли почитать Сивиллины книги на Капитолии{344}344
  …Сивиллины книги на Капитолии. – Сивиллы – легендарные прорицательницы, упоминаемые античными авторами; всего насчитывалось до двенадцати Сивилл; самая известная – Кумская Сивилла, которой приписываются «Сивиллины книги» – сборник изречений и предсказаний, служивший для официальных гаданий в Древнем Риме. «Сивиллины книги» хранились особой жреческой коллегией в храме Юпитера на Капитолийском холме Рима; в 83 г. до н. э. они сгорели, но были восстановлены и находились в храме Аполлона на Палатинском холме. В 405 г., уже в христианскую эпоху, «Сивиллины книги» были сожжены по приказу правителя Западной Римской империи Стилихона.


[Закрыть]. Как видите, здесь двенадцать изумительных камней с мистическими надписями. Начиная с камня в левом верхнем углу, это рубин, топаз, изумруд, карбункул, сапфир, алмаз, яхонт, агат, аметист, хризолит, оникс и яшма.

Разнообразие и красота камней меня потрясла.

– Известна ли история этого наперсника? – спросил я.

– Это очень древняя вещь, стоимость его огромна, – ответил профессор Андреас. – Мы не можем этого утверждать окончательно, но у нас есть основания полагать, что это тот самый урим и туммим из храма Соломона{345}345
  …из храма Соломона. – Храм Соломона (950–586 до н. э.) – Первый Иерусалимский храм; воздвигнут в период царствования Соломона; разрушен до основания вавилонянами.


[Закрыть]. Ни в одном европейском собрании нет ничего подобного. Мой друг капитан Вилсон – настоящий эксперт по драгоценным камням, он может рассказать вам об их истинной ценности.

Капитан Вилсон, мужчина с загорелым, резко очерченным лицом, стоял рядом со своей невестой с противоположной стороны витрины.

– Да, – сухо промолвил он, – никогда не видел таких прекрасных камней.

– А посмотрите на золотую оправу. В старину мастера чрезвычайно искусно… – наверное, он собирался обратить наше внимание на отделку камней, когда капитан Вилсон прервал его.

– Этот подсвечник – еще более яркий образец их ювелирного искусства, – сказал капитан, поворачиваясь к другому столику. Мы перешли к нему и восхитились стволом, покрытым орнаментом, и богато украшенными ветвями подсвечника.

Слушать рассказ такого специалиста о столь редкостных предметах было чрезвычайно интересно, и, когда профессор Андреас наконец завершил осмотр формальной передачей драгоценной коллекции заботам моего друга, я не мог не почувствовать жалость к нему и зависть к его преемнику, которому предстояло провести жизнь, занимаясь столь приятными обязанностями. В течение недели Ворд Мортимер окончательно переселился в новую квартиру и стал единовластным хозяином музея на Белмор-стрит.

А примерно через две недели мой друг пригласил к себе на обед с полдюжины друзей-холостяков, чтобы отпраздновать свое новое назначение. Когда друзья начали расходиться, он потянул меня за рукав и жестом попросил меня остаться.

– Вам идти-то всего несколько сот ярдов, – сказал он (я жил тогда в квартире в доме Олбани), – так что можете и задержаться. Давайте выкурим по сигаре. Я бы очень хотел услышать ваш совет.

Я вернулся в кресло и закурил одну из его великолепных «матрон». Выпроводив последнего гостя, он вытащил из кармана пиджака письмо и сел напротив меня, держа его в руках.

– Это анонимное письмо я получил сегодня утром, – объяснил он. – Я хочу прочитать его вам и послушать, что вы на это скажете.

– Пожалуйста, я готов выслушать. Чем смогу помогу.

– В записке говорится: «Сэр, я настоятельно советую вам очень внимательно следить за всеми бесценными вещами, которые поручены вашим заботам. Мне кажется, что нынешняя система охраны коллекции одним человеком недостаточно надежна. Будьте начеку, иначе может произойти непоправимое».

– Это все?

– Да, это все.

– Что ж, – сказал я, – по крайней мере, очевидно, что письмо это написано кем-то из тех немногих, кто знает, что в музее по ночам дежурит только один охранник.

Ворд Мортимер протянул мне записку.

– Вы разбираетесь в почерках? – с многозначительной улыбкой спросил он. – Теперь посмотрите на это! – Он положил передо мной еще одно письмо. Сравните, как написана буква «а» в словах «поздравляю» и «непоправимое». Посмотрите на прописные «М». А тире вместо точки!

– Нет никакого сомнения, что это писал один человек… Хотя в первом письме он и пытался изменить почерк.

– Второе, поздравительное письмо было написано мне профессором Андреасом, когда я получил назначение.

От удивления я какое-то время молча смотрел на своего друга, потом повернул письмо и на обороте увидел подпись: «Мартин Андреас». Для любого, кто хоть что-то смыслит в графологии{346}346
  …графологии… – Графология (от гр. gráphō – пишу – и lógos – слово, учение) – учение о почерке.


[Закрыть], не могло быть никаких сомнений в том, что это именно профессор написал своему преемнику анонимное письмо, в котором предостерегал его от воров. Это было необъяснимо, но очевидно.

– Зачем он это сделал? – недоумевал я.

– Именно этот вопрос я собирался задать вам. Если у него есть какие-то подозрения, почему он не пришел и не сказал мне о них напрямую?

– Вы поговорите с ним об этом?

– Даже не знаю. Он может отрицать, что это он его написал.

– Во всяком случае, – высказал я свое мнение, – это предупреждение сделано с благими намерениями, и я на вашем месте прислушался бы к нему. А что, сейчас вы достаточно надежно защищены от ограбления?

– Как будто да. Посетителей пускают только с десяти до пяти, на каждые два зала приходится по охраннику, который стоит у двери между ними и поэтому видит все, что происходит в каждом из них.

– А ночью?

– Когда посетители уходят, мы сразу же закрываем большие железные ставни, которые совершенно не поддаются взлому. Охранник – человек надежный. Он сидит в фойе, но каждые три часа обходит все здание. Всю ночь в каждом из залов горит электрическая лампа.

– Даже не знаю, что можно еще придумать… Разве что оставлять на ночь охранников, которые дежурят днем?

– Мы не можем себе этого позволить.

– Я мог бы связаться с полицией и договориться, чтобы на Белмор-стрит рядом с музеем дежурил констебль, – предложил я. – А что касается письма, если его автор предпочитает не называть своего имени, думаю, он имеет на это право. Будущее покажет, насколько серьезны его опасения.

После этого мы заговорили на другую тему, но в тот вечер, вернувшись домой, я еще долго пытался понять, зачем понадобилось профессору Андреасу писать анонимное письмо своему преемнику. В том, что именно он являлся автором этого письма, я был так же уверен, как если бы видел своими глазами, как он его писал. Он считал, что коллекции угрожает какая-то опасность. Неужели именно из-за этого он оставил пост хранителя музея? Но если так, почему он не решился предупредить Мортимера от своего имени? Лежа в кровати, я размышлял над этими вопросами, пока наконец не забылся беспокойным сном.

На следующее утро я проснулся позже обычного. И разбужен я был довольно необычным, но действенным образом. Примерно в девять часов в мою спальню ворвался Мортимер с перекошенным от ужаса лицом. Мой друг был одним из аккуратнейших людей, которых я знал, но сейчас воротничок его был расстегнут, узел на галстуке распущен, а цилиндр съехал на затылок. Мне достаточно было взглянуть в его безумные глаза, чтобы понять, что произошло.

– Музей ограбили! – закричал я, вскакивая с кровати.

– Боюсь, что да! Камни! Камни урим и туммим! – задыхаясь, выпалил он, поскольку едва переводил дух от быстрого бега. – Я в полицию, а вы, Джексон, бегите скорее в музей! До встречи!

В полном смятении он бросился вон из комнаты, и с лестницы донеслась торопливая дробь его шагов на лестнице.

Я поспешил выполнить его указание, но, когда пришел в музей, он уже был там с полицейским инспектором и еще одним престарелым джентльменом, который оказался мистером Первисом, одним из партнеров знаменитой торгующей алмазами фирмы «Морсон и Ко». Как эксперт по драгоценным камням он был готов в любую минуту оказать помощь полиции. Все они сгрудились вокруг витрины, в которой был выставлен нагрудник иудейских первосвященников. Украшение достали из ящика и положили на стеклянную крышку. Над ним склонилось три головы.

– Кто-то явно приложил к нему руку, – сказал Мортимер. – Я сразу это заметил, когда сегодня утром проходил по залу. Вчера вечером я его осматривал, поэтому понятно, что это случилось ночью.

И действительно, сомнений быть не могло, кто-то явно с ним поработал. Крепление верхнего ряда камней – рубина, топаза, изумруда и карбункула – были исцарапаны и испещрены зазубринами, как будто кто-то скоблил по ним острым предметом. Камни остались на месте, но прекрасная золотая оправа, которой мы любовались всего несколько дней назад, была безжалостно повреждена.

– Мне кажется, – сказал полицейский инспектор, – кто-то пытался достать камни.

– Я боюсь, что не только пытался, но и достал их, – заметил Мортимер. – Я думаю, что эти четыре камня – искусные подделки, которые вставили на место оригиналов.

То же подозрение, похоже, возникло и у эксперта, поскольку он очень внимательно осматривал камни через лупу. Наконец, подвергнув их еще кое-какой проверке, он с радостным видом повернулся к Мортимеру.

– Поздравляю вас, сэр, – искренне произнес он. – Я ручаюсь своей репутацией, что все четыре камня подлинные. И кроме того, камней такой чистоты мне еще не доводилось видеть.

Бледности в испуганном лице моего несчастного друга поубавилось, он облегченно вздохнул.

– Слава Богу! – воскликнул он. – Но тогда чего хотел вор?

– Может, он хотел их забрать, но ему помешали?

– Тогда он доставал бы их один за другим, а тут все четыре крепления ослаблены, а камни на месте.

– Действительно, все это очень странно, – произнес инспектор. – Никогда не видел ничего подобного. Давайте поговорим со сторожем.

Вызвали сторожа, мужчину армейской выправки с честным, открытым лицом, которого, казалось, происшествие это взволновало не меньше, чем Ворда Мортимера.

– Нет, сэр, я ничего не слышал, – ответил он на вопрос инспектора. – Я, как обычно, обошел все залы четыре раза, но ничего подозрительного не заметил. Я работаю здесь уже десять лет, но раньше ничего подобного никогда не случалось.

– Вор не мог забраться через окно?

– Это невозможно, сэр.

– Или зайти через дверь незаметно для вас?

– Нет, сэр, я покидаю пост, только когда иду на обход.

– В музее есть другие входы?

– Есть дверь в личные комнаты мистера Ворда Мортимера.

– На ночь она запирается, – пояснил мой друг, – к тому же, чтобы до нее добраться с улицы, понадобилось бы открыть еще и внешнюю дверь.

– А ваши слуги?

– Их комнаты находятся отдельно.

– Так-так, – покачал головой инспектор, – дело очень странное. Хотя, как утверждает мистер Первис, никакого вреда причинено не было.

– Я голову даю на отсечение, что эти камни подлинные.

– Значит, мы имеем дело всего лишь с умышленным причинением вреда. Впрочем, я все равно хотел бы осмотреть здесь все хорошенько. Если ваш ночной гость оставил следы, попробуем выяснить, что это за птица.

Осмотр, проведенный инспектором, был вполне профессиональным, но не принес никаких результатов. Он выяснил, что существовало еще два способа проникнуть в музей, о которых мы не подумали. Первый – из подвалов через люк в одном из коридоров, второй – через чулан наверху, в котором имелось световое окно, ведущее прямо в тот зал, где побывал незваный гость. Но, поскольку как в подвал, так и в чулан вор мог попасть только в том случае, если находился внутри помещения после его закрытия, это открытие не показалось важным, да и не потревоженная пыль на полу в подвале и в чулане лишний раз подтвердила, что через них никто не проходил. В общем, закончили мы тем, с чего начали, у нас не возникло ни малейшего представления о том как, с какой целью и кем были повреждены оправы четырех драгоценных камней.