Текст книги "Фокус"

Глава 16

Почти сорок дней в городе не было дождя. Дождь, это незаметное успокоительное средство – люди не выходят из дома и журналы регистрации приводов в полицейских участках заполняются медленнее. Но когда, как этим летом, на небе ни облачка один знойный день за другим, и люди просыпаются, задыхаясь во сне влажным воздухом, население перебирается на городские улицы и веранды, и авторитет семьи на это время падает. Кафе-мороженое и бары переполнены; пляжи раздавлены таким количеством людей, на которое они не рассчитаны – город пустеет, перебираясь в свои распухающие водные артерии. Этим летом в городе не было дождя и какой-либо значительной прохлады около сорока дней, и люди раздраженно терлись друг о друга в поисках сквозняка или легкого дуновения ветерка. Некоторые брали с собой будильник и проводили ночь в Центральном парке, другие, бросая вызов комарам, растягивались на пляже острова Кони Айленд. И многих из них там ограбили, а других обокрали на плоских крышах многоквартирных домов, где они закрыли глаза, чтобы отдохнуть. Люди устраивались на пожарных лестницах, которые складывались в предрассветные часы. Другие, которые поздно приходили домой, обнаруживали, что их квартиры ограблены, потому что окна не закрывались, чтобы помещение проветривалось. Происшествия случались самые разные, одни трагические, а другие только дорогостоящие. Там и сям, прямо на кухне взрывался переутомившийся холодильник. Двое парней, желая освежиться ветерком, высунули головы из окна вагона скоростного поезда и были обезглавлены столбом. Несколько беременных женщин преждевременно родили в полных угарного газа автобусах. Какой-то человек на Шестой авеню был так раздражен жарой, что дважды выстрелил из пистолета в толпу ожидавших на переходе зеленый свет светофора пешеходов. Позже он сказал, что не мог перенести зрелище такого большого скопления людей. Какая-то женщина, лет около семидесяти, была задержана, при попытке перелезть через окружающий водохранилище Центрального парка забор. В полицейском участке ей позволили принять душ и отпустили домой с мокрым носовым платком. В Бронксе по улицам бегало много больных бешенством собак. Сотни людей заболевали полиомиелитом и ходили слухи, что вода вокруг острова Кони Айленд заражена. Но люди продолжали приезжать на Кони Айленд и многие из них взбалтывали воду вокруг себя, чтобы она выглядела пенистой и свежей и защищала от полиомиелита – это заметили спасатели. В столовых запах скисающего молока превратил все, что ели посетители в кислятину. Люди не получали удовольствия от еды и не могли спать. В Бруклине наблюдалось исключительное нашествие кусающихся мух, а из-за войны сетку от насекомых купить было трудно. Два огромных луна-парка сгорели дотла, и загорелось несколько пирсов. После этого люди боялись ходить в парки с аттракционами и боялись идти на Кони Айленд, но им приходилось там бывать, и они шли и никогда не были спокойны. Даже подземка стала работать странно. В течение только одной недели были обнаружены три состава, которые неслись по совершенно неправильным маршрутам. Почти сорок дней в городе не было дождя.

А в Квинзе было все то же, как и везде в городе, кроме того, что здесь было больше комаров. В Квинзе очень мало деревьев, а земля плоская как доска, а на плоском, жара всегда кажется еще более невыносимой, особенно в районах, которые построены на засыпанных болотах. На незастроенных же участках, земля превратилась в мельчайшую золу, для которой достаточно было движения солнечных лучей, чтобы подняться в воздух пыльной мглой.

Именно через один из таких незастроенных участков мистер Ньюмен шел этим летним вечером в четверть восьмого, после того, как в городе так долго не было дождя. Он шел, его туфли с хрустом погружались в черную золу и каждый раз, когда он ставил ногу, маленькие облачка сухого дыма вздымались под его штанины. Он пересекал этот участок, чтобы срезать угол и меньше идти, но теперь, сожалел, что пошел сюда. Он был очень чистоплотным человеком и чувствовал сажу на своих липких икрах. Чистая рубашка, которую он только что надел дома, уже прилипла к спине. Несмотря на жару, он был по-прежнему одет в пиджак и галстук, – в конце концов, собрание требует соблюдения определенных формальностей, думал он и возможно сегодня вечером он будет знакомиться с каким-нибудь важным для него человеком. Он верил в силу первого впечатления.

Когда он снова выбрался на тротуар, твердый цемент взбодрил его, и он вспомнил приятную новость, которую сегодня узнал. Фирма планировала оставить его после окончания войны. Он обдумывал, как это будет, зарабатывать во время предстоящей депрессии шестьдесят два доллара в неделю и с удовольствием вспоминал, как много всего можно будет купить на шестьдесят два доллара, когда цены снова опустятся до нормального уровня. В целом, он предвкушал приближение довольно приятного периода в своей жизни.

Повернув за угол, он увидел толпу людей, заходящих в здание в конце квартала. Он замедлил шаг. Он подождет, а потом зайдет и найдет отдельное место. Подходя к залу, он увидел на противоположной стороне улицы припаркованный полицейский автомобиль. Шесть или восемь полицейских праздно стояли возле автомобиля. На удивление много молодых ребят охраняли движущуюся толпу по краям. В стороне от толпы, молча наблюдая, стояло несколько матросов. Потом они повернулись и, разговаривая друг с другом, ушли. Мистер Ньюмен подошел к входу и стал сбоку, наблюдая за входящими людьми и, пытаясь увидеть Фреда.

Солнце уже зашло, но на горизонте все еще немного светилось оранжевым, и он вполне отчетливо видел лица идущих, по мере того, как они проходили между многочисленными колоннами фасада. Большинство из них, похоже, были среднего возраста. У мистера Ньюмена начало складываться впечатление, что, по крайней мере, один из троих был пожилым. Но совсем немного солдат. Буквально несколько. Один ковылял на костылях, какой-то старик с матросом прокладывали ему дорогу. Чья-то рука коснулась руки Ньюмена, он повернулся и увидел лицо торгующего газетами горбуна в широкополой шляпе. Горбун поднес к его глазам одну из них. Газета называлась «Гэльский американец». Он покачал головой, никогда не читал эту газету. Человек в шляпе ушел, выписывая небольшие круги, по мере того как он охватывал толпу.

Толпа на улице уже редела. Мистер Ньюмен вошел в остатки потока, поджидая появления Фреда, и пробрался через двери старого каменного здания, в котором когда-то располагался банк. Он знал внутреннее расположение, потому что был здесь на собрании до войны. Тогда он не задержался здесь надолго, потому что люди вокруг него были чересчур оборваны и раздражены. Но в этот вечер, когда он нашел место и сел, он удивился. Публика в освещенном зале, как показалось, принадлежала в основном к среднему классу. Некоторые пришли целыми семьями. Два священника сидели вместе… справа еще пара. Публика, выражение лиц производили какое-то странное впечатление. Ни в каком другом скоплении людей мистер Ньюмен не наблюдал такой напряженной сосредоточенности на происходящем перед ними. Как только кто-то выходил на невысокую сцену, шеи всех присутствующих вытягивались, и вокруг него раздавался неразборчивый шепот. Он рассматривал сцену, пытаясь найти Фреда.

Высоко над сценой висела пятиметровая фотография картины изображающей Джорджа Вашингтона. Мистер Ньюмен всмотрелся в лицо президента и почувствовал, что его охватывает траурное настроение. Щеки на портрете были такими ярко-розовыми, что пристально смотрящее поверх публики лицо, выглядело забальзамированным. Портрет был задрапирован не менее чем пятьюдесятью американскими флагами разных размеров, которые ниспадали складками к ряду высоких, полных живых цветов ваз в форме урн. Сидящая на раскладном стуле посреди урн женщина заставила его улыбнуться. Женщина была дородной, с полной грудью, у нее был очень ровный нос, а грудь пересекала широкая красная сатиновая лента, на которой золотыми буквами было написано слово «МАТЕРЬ». Вместе с ней на сцене было еще человек пять, которые сидели в полуметре от нее и не разговаривали друг с другом так упорно, как будто поклялись хранить молчание. Возможно официальные лица или что-то в этом роде. Его озадачило то, что с ними не было ни Фреда, ни мистера Карлсона. Он провел взглядом по рядам вокруг себя. Знакомых не было. Он почувствовал себя разочарованным и одураченным…

Исходящая от людей ужасная жара начала обволакивать его как вата. Багровое лицо сидящего слева от него человека было покрыто глубокими, как складки морщинами и пот ручьями стекал по ним вниз к подбородку. Справа от него спокойно сидел очень высокий блондин, который смотрел вперед и время от времени сворачивал и разворачивал лежащий у него на коленях пиджак. Люди приподнимались и, отлепив от ягодиц прилипшую одежду, снова садились. Со всех сторон доносились вздохи, как будто люди предпринимали одну попытку за другой, чтобы начать дышать нормально. Внезапно одним мощным движением вверх зал поднялся… Отец!

Мистер Ньюмен повернулся в кресле вместе со своими соседями и увидел священника. Он был сложен как атлет и широкими шагами шел по проходу между рядами по направлению к сцене. По бокам шло двое похожих на братьев мужчин без пиджаков. На их лицах было одинаковое выражение хмурой настороженности. За ними маршировало полдесятка других мужчин, стремительно, как будто они доставляли в собрание что-то вроде депеши. Толпа наклонялась, волновалась, каждый говорил своему соседу то же, что сосед пытался сказать ему, – что это был священник из Бостона, что это был важный священник из Бостона. «Отец!» Он продолжал улыбаться и приветствовать людей по всему залу. У него была очень толстая шея, которую было трудно поворачивать. Дойдя до ведущих на сцену ступенек, он поднялся наверх, перепрыгивая по две ступеньки зараз, и начал энергично пожимать руки сидящим там позади очень маленькой кафедры людям. Те двое, что вошли вместе с ним стали, как это, по-видимому, было предусмотрено заранее, по самым краям сцены и, хотя, для них были приготовлены стулья, они предпочли остаться на своем месте, стоя лицом к присутствующим. Мистер Ньюмен на минуту забыл о священнике и разглядел этих мужчин. Он не мог пройти мимо того, что они внимательно рассматривали публику и хмурились. Кого они выискивали? Он не мог подавить свое возрастающее беспокойство. У него была работа и сейчас и в будущем, что же он здесь делает? Но, посмотрев в энергичные возбужденные глаза вокруг себя, он вспомнил тех крепких парней, которые разбрасывали мусор по лужайке перед его домом и, в конце концов, решил, что поступил мудро придя сюда. Но эта жара…

Тишина. Аудитория затаила дыхание и на зал опустилась тишина. Священник неожиданно отошел от человека, с которым только что разговаривал и шагнул к кафедре. Он больше не улыбался. До блеска выбритая широкая челюсть была прочно посажена на его крупной голове. Перед ним не было никаких записей, он просто положил руки на кафедру и медленно, даже слишком медленно провел глазами по лицам перед ним. Шло время, а тишина не нарушалась. Как будто должна была сформироваться определенная обстановка. Что-то уже произошло, и этот человек в черном вышел вперед, чтобы разрушить это положение дел. Толпа мысленно потянулась к нему, как к дорожному происшествию. Мистер Ньюмен позабыл все свои размышления. Его рот немного приоткрылся. Он забыл мигать. Он едва дышал.

– Мне не нужно представляться, – внезапно сказал священник. Было так, будто он продолжал речь, а не начинал новую, его потрясающий голос ошеломлял. Казалось, он уже был разгневан и мистер Ньюмен удивился почему.

После этого заявления, священник, как показалось, заглянул в глаза лично каждому слушателю. Он провел взглядом по самым отдаленным окраинам зала и как будто привлек всех ближе к себе. Затем он сдержанно, доверительно улыбнулся и поковырял деревянную кафедру.

– Нет, мне не нужно представляться, – довольно тихо сказал он.

Заинтригованная толпа с некоторым обожанием прыснула со смеху. Мистер Ньюмен тоже посмеялся, правда, немного. Это была странная речь. Он совсем не понимал, что заставило его засмеяться, но был полон решимости разобраться в этом, и продолжал слушать вместе с толпой.

Священник неожиданно громко, на сильном выдохе, ответил залу. – Мне не нужно представляться, потому что вы знаете меня. Я ношу эту одежду и по ней вы узнаете меня!

Зазвучали аплодисменты. Священник поднял руку.

– Люди добрые, я был обязан прийти сюда сегодня вечером в такую чудовищную жару, чтобы принести вам весть из одного города. Города, которым восхищаются мои глаза, но который поносится и распинается теми, кто взращивает ненависть и питается этой ненавистью. Города, который тверд в своих убеждениях о своей независимости, так же как он был тверд в своих убеждениях в другие времена, когда Америка отвергала чай худшей, – я бы сказал самой отвратительной тирании всех времен, тирании, которой не было равных[4]4
  «Бостонское чаепитие» – эпизод борьбы английских колоний в Северной Америке за независимость (1773).


[Закрыть]!

Публика взорвалась аплодисментами, как будто в один и тот же миг взлетели тысячи стрел, и одновременно усилился рев голосов.

– Эту весть я принес вам из Бостона!

Прежде чем рев успел затихнуть, зал захлестнула следующая волна.

– Дамы и господа, Бостон очищает себя, Бостон тверд в своих убеждениях!

Теперь волна рева набирала силу над головой мистера Ньюмена. Теперь он понял. Он читал об избиениях евреев в Бостоне. Неожиданное движение сбоку от него… человека слева стоял и, с силой поднимая кулак в воздух и, опуская его, выкрикивал «Это евреи! Евреи!». Мистер Ньюмен посмотрел вверх на его сморщенное и истекающее потом лицо, увидел его глаза и отвел взгляд в сторону. Через мгновение человек сел и мистер Ньюмен ощутил на себе его взгляд. Он слегка повернулся к нему и кивнул. Но тот уже смотрел на священника.

Священник снова стоял у кафедры, ковыряя планку. Он казалось совсем забыл о толпе, которая снова начала успокаиваться. Неожиданно он гневно посмотрел прямо на присутствующих и некоторое время не отводил взгляда. Мистер Ньюмен понял, что он говорил то, что приходило ему в голову и его интересовало, что же произойдет дальше, потому что он опасался, что произойти может все что угодно.

– Но прежде, чем я продолжу свою весть, мои дорогие братья и сограждане, прежде чем я продолжу, я обязан сообщить, даже более того, предостеречь вас о том, что сегодня вечером среди нас есть представители определенной прессы – как бы мне лучше выразиться? – интернационалистской прессы.

Везде вокруг мистера Ньюмена люди начали поворачиваться, чтобы посмотреть на своих соседей. Мистер Ньюмен посмотрел на человека со складками на лице как раз вовремя, чтобы встретить его прямой взгляд. Он улыбнулся ему, но тот не ответил. Он изучал лица вокруг себя и не заметил ни одного, которое можно было бы назвать еврейским. Чтобы помочь тем, кто мог не совсем понять его, священник продолжал: – Думаю, все знают, как отличить интернационалиста от националиста.

Послышался грубый хохот и еще немного позаглядывали друг другу в лица. Снова мистер Ньюмен повернулся, чтобы посмотреть на человека со складками на лице рядом с ним и снова обнаружил, что тот смотрит на него. Он почувствовал, что начинает сердиться, и повернулся лицом вперед, но пристальный взгляд соседа горячим светом освещал его щеки.

– Причина, почему я сообщил вам об этом таким образом, – сказал священник, который теперь опустил руки на бедра, – состоит в том, что мы должны ожидать, что как прежде, эти господа уделят нам должное внимание в своих газетах, а поскольку их симпатии неизбежно влияют на их репортерскую работу, мы должны быть готовы к воплям протеста с их стороны. Если же случится что-либо подобное, я верю, что вы будете сдержанными и поступите с этими господами в соответствии со здравым смыслом и вашими организаторскими способностями…

В голове у мистера Ньюмена от волнения все смешалось. Что они собираются с ними делать? Если предположить, что вот этот человек справа от него, этот спокойный мужчина с пиджаком на коленях вдруг неожиданно выступит против оратора? Должен ли он помогать вышвырнуть того из зала? Что имел в виду священник, говоря об организаторских способностях? Или ему нужно просто проигнорировать его? Он не хотел, чтобы его застигли врасплох без плана действий, потому что знал, что где-то в зале сидит Фред, и те, кто перевернул его мусорный бак тоже здесь, и он предпочел бы, чтобы все видели, как он решительно делает именно то, что нужно. Он хотел иметь репутацию одного из таких людей, кем он фактически и был, и он не доверял своей реакции в непредвиденных ситуациях. Голос священника пробился через его мысли.

– …в конце самой жестокой войны в истории. Многие из нас, присутствующих на этом собрании, потеряли родных братьев, мужей и друзей…

Глаза Ньюмена блуждали поверх голов вокруг него. На стуле в проходе между рядами справа от него сидел солдат без головного убора, стальная скоба поддерживала его шею и подбородок. Его рот немного приоткрылся, когда он слушал и, казалось, что он краснеет. Мистер Ньюмен взволнованно размышлял, было ли это смущение, гнев или… О чем они думают, эти солдаты? Он размышлял, обвиняют ли они евреев в начале этой войны. Ему на глаза попался другой солдат, который сидел позади раненого. Он писал в блокноте. Был ли он за или против? Он пристально осмотрел публику, в поисках других солдат. Неожиданно он понял, что зал разразился аплодисментами. Он быстро перевел взгляд на священника и поднял руки с колен, но аплодисменты прекратились. Когда он опускал руки, человек со складками на лице глянул на него. Его лицо было безжизненным, без выражения, как будто на нем была косметическая маска. Мистер Ньюмен опустил руки и посмотрел вперед.

– Как можем мы, при всей нашей порядочности… приносить в жертву… деньги… братья…

Ледяной холод начал подниматься по затылку мистера Ньюмена. Чтобы расслабиться, он приподнялся на сантиметр от сиденья и дальше по ряду заметил пожилую даму в ботинках до лодыжек, которые были зашнурованы белыми шнурками. Она прижимала к своей костлявой груди несколько газет. Резкий запах достиг ноздрей мистера Ньюмена, запах ног и старости. Он потер шею. Она застывала. Под подбородком кожа была горячей. Слева от него снова оживление… человек со складками на лице крякнул. Он сидел, уставившись на сцену, крякая и дергая себя за колено, его брови шевелились вверх и вниз, в то время как он вел молчаливую дискуссию со священником. Ньюмен отодвинулся от него, и его плечо коснулось блондина справа, который машинально оттолкнул его своей длинной рукой и снова сложил на коленях пиджак. Ньюмен увидел на его руке толстое золотое кольцо и задержал на минуту свой взгляд на нем…

– …война! Почему! Почему же, Господи, почему!

Рев хриплых голосов сзади… – Евреи! Е…!

Ньюмен вскочил в испуге… человек слева от него резко взметнул вверх левый кулак, оглушительно выкрикнул: – О-о-о! – и, ловя ртом воздух, сел. Ритм его кряканья совпадал теперь с обвинительными пассажами священника, и он продолжал ритмично раскачиваться взад и вперед, дергая себя за колено и комкая брюки в мокрых складках. Мистер Ньюмен прижал локти к телу, сжал колени и попытался заслониться от этих людей и тогда он почувствовал, что снова поднимается волна.

– …долго, о, Господи, как долго!

Это прокатилось над его головой как живой зверь – нечто такое, что было почти осязаемо и имело вес, разгоняя вонючий воздух над головой и мчась по всей длине зала до самой кафедры. Люди встали, они кричали и аплодировали. Он попытался вспомнить, что сказал священник. Пожилая дама в высоких ботинках уронила свои газеты на пол и стояла, прижав свои желтые руки к груди и благоговейно глядя на священника. Где Фред? Что-то упало на пол позади него, что-то тяжелое. Кто-то упал в обморок, подумал он? Где же Фред, взмолился он, где найти кого-нибудь знакомого?

– …любимое слово с сегодняшнего дня. К бою! К бою! К бою!

Пол дрожал от топота ног. Лицо священника раскраснелось, а он продолжал кричать поверх голов, его вытянутые вперед руки напряглись, кулаки сжались. Человек со складками на лице слева от него стоял, его руки взлетали вверх и вниз в воздухе, и он кричал: – О-о-о! Теперь все вокруг него встали, он стал задыхаться от запаха их тел и начал подниматься, когда что-то тяжелое опустилось ему на плечо, и он повернулся в ужасе и увидел человека со складками, который, обливаясь потом, дико уставился ему в лицо. И он понял, что тот вцепился в его воротник. – Послушайте! – возмутился он и вежливо похлопал мужчину по запястью, опасаясь, чтобы не разорвался его костюм. Двигая желваками на скулах и, вытянув губы вперед, человек встряхнул мистера Ньюмена и крякнул на него. Мистер Ньюмен вцепился в его руку обеими руками и попытался разжать хватку, но он побаивался за свой пиджак. Он повертел головой в поисках помощи и увидел, что на него смотрят люди, в то время как на сцене священник поднимался на цыпочки, пытаясь заглянуть в круг, который образовывался вокруг него. Заметив священника, мистер Ньюмен начал звать его, но тут очень близко возле него появилось новое лицо. Этот новый человек был одним из тех, кто стоял по краям сцены.

– Пусть он отпустит меня, – сказал ему мистер Ньюмен.

Человек со сцены посмотрел на человек со складками и сказал: – Что случилось?

– Он ни разу не хлопал!

Мистер Ньюмен почувствовал, что в его горле клокочет идиотский смех, но лица вокруг него не смеялись. – О, господи, – сказал он окружающим его лицам, – я никогда не хлопаю в ладоши, не хлопаю, вот и все. Даже на концертах…

– Господи, да ведь он же еврей!

Голос донесся из-за окружающих его лиц. Мистер Ньюмен тут же поднялся на цыпочки так высоко, как только мог, – потому что его до сих пор держали за шиворот. – Эй, прекратите молоть чепуху! – потребовал он.

– Боже Всемогущий, неужели не видно, что это Мойша? – Голос ворвался сквозь кольцо вокруг мистера Ньюмена и говоривший схватил его за лацканы и толкнул на стул. Ужас иглой пронзил его и он закричал: – Неправда! Картина, изображающая его младенцем во время крещения почему-то промелькнула в его сознании в тот момент, когда он почувствовал удар по шее и услышал, как рвется его пиджак. Он быстро сорвал очки и повернулся лицом, чтобы все увидели. Его встретила пощечина – женской рукой – и его толкали сзади. Мимо него проносились лица, а он вырывался, чтобы коснуться ногами земли, но только размахивал ими в воздухе. Со времен службы в армии к нему никто не прикасался, умышленно не толкал, не дергал – он никогда не играл в футбол и не выполнял тяжелой работы, и это распалило его страх и чувство собственного достоинства, и он продолжал кричать, хотя не понимал, что кричит, пока что-то твердое не ударило его в плечо, и он завертелся вокруг себя и чуть не упал, но, расставив руки, удержал равновесие. И в этот момент он увидел под ногами тротуар и понял, что находится на улице. Какое-то мгновение он стоял, слыша, но все еще ничего не видя, а потом услышал свой крик и почувствовал, как саднит горло. – Я не такой, вы, придурки, я не такой! – и осознал, что в одной руке он поднял свои очки, а другой, показывает на них. Вокруг него толпились лица, но он не знал, те ли это, что так дурно обошлись с ним или это просто любопытные прохожие. Но его больше не волновало то, какой он устроил скандал, ему и в голову не приходило, что он устраивает скандал – и в ярости, смешанной с распирающим его нарастающим негодованием, он начал пробираться через лица к освещенному входу в зал и снова руки на его плечах и запястьях остановили его. – Не будьте придурками! – кричал он в глаза лицам, а назад возвращалось эхом: – Проклятый Мойша! Ну, ты, Мойша, Мойша!

– Да нет же, вы, придурки…!

– Они все так говорят, когда припрешь к стенке!

Эти слова он услышал. Эти слова он услышал нормально и громко, и они остановили его. Он посмотрел направо и увидел лицо и посмотрел налево. Он обернулся вокруг себя и увидел еще одно лицо, исступленно вспоминая крах попытки спорить с Гарганом о своем зрении… Теперь возле него осталось лишь трое. Остальные, понял он, вернулись назад. Теперь и эти трое повернулись и пошли мимо него к входу в зал. Он не хотел, чтобы они оставляли его в одиночестве. Он вообще не хотел быть одиноким. Они должны были понять, что он, Лоренс Ньюмен из семьи с фамилией Ньюмен, которая прибыла из Олдвича, в Англии в 1861 году и что у него дома есть фотографии, на которых запечатлены его крестины и если бы они сейчас хоть на минуту задержались на ступеньках, он смог бы рассказать, как более двадцати лет он работал в одной из самых антисемитских корпораций Америки, и что он…

Он ощутил толчок в грудь, как будто в него попал камень и сел на тротуар. Подняв глаза, он увидел, как те трое входили в зал. Решительная, но, по-видимому, безобидная рука поставила его на ноги и, подняв глаза, он увидел полицейского.

– Я не такой, – сказал он хрипло и перестал говорить.

– Мистер, вам лучше пойти домой, – сказал полицейский.

– Но я…

– Как вы себя чувствуете? Вы ранены?

– Нет, я не ранен. Но они сошли с ума, они обезумели. Как они не поймут, что я…?

– Сейчас вам лучше пойти домой, – сказал полицейский. – Не связывайтесь с этими чокнутыми. У него был очень низкий голос и по его уговаривающему тону, мистер Ньюмен понял, что ему не поверили. Он заплакал, его грудь сотрясалась от начавшихся рыданий, и он пошел мимо полицейского. Он пошел дальше по улице, с открытым ртом, руки повисли по бокам. Тротуар уводил его в сторону от верного направления и когда он снова ощутил себя в своем теле, он сидел посреди высокой травы. Он встал и понял, что находился в середине незастроенного пустыря и что в шею его жалит комар. Он пришлепнул комара и продолжил осматриваться. Долгое время он не мог сориентироваться на местности, а потом увидел надземную железную дорогу и определил куда идти. Он уже прошел половину пути домой.

Только пройдя несколько метров, он понял, почему ему потребовалось так много времени, чтобы понять, где он находится. Его очки свисали с одного уха. Когда он надел их? Или же кто-то в насмешку ткнул их ему в лицо? Он остановился и осмотрел очки. Линзы были невредимы, но правая дужка была изогнута. Он стоял, пытаясь выгнуть ее назад, но потом отказался от этой затеи, потому что на его лицо снова налетели комары. И он надел очки и пошел дальше через пустырь. Носу было неудобно, потому что очки были слегка искривлены и впивались в переносицу, и очень скоро ему пришлось придерживать их на ходу, чтобы они не так давили. И тут он вдруг не смог сдвинуться с места и разрыдался. Он стоял в темноте, посреди высокой травы, прикрываясь одной рукой, придерживая на носу очки другой. Он услышал собственное тяжелое дыхание и частое покашливание, что было похоже на звуки, издаваемые простуженным ребенком, и в то же время что-то безумное визгливо смеялось внутри него, а он был способен только трясти головой и продолжать рыдать.

Когда все прошло, он нашел свой носовой платок, высморкался и вытер лицо. Он выбросил платок, потому что тот насквозь промок, а потом вышел на угол и направился к дому. Выйдя на тротуар, он немного успокоился, потому что его перестала раздражать мельчайшая зола пустыря, и ускорил шаг. Как только он пошел немного быстрее, он услышал позади шаги другой пары ног – они вышли из золы и подходили к тротуару. Если они идут за мной, подумал он, я их прибью. Он остановился и повернулся. В темноте к нему приближался мужчина его роста. Перед ним остановился человек без пиджака и подтянул на животе брюки.

– Добрый вечер, мистер Ньюмен, – сказал мужчина.

Напряженное тело мистера Ньюмена расслабилось. Это был мистер Финкельштейн.

– Могу ли я вам как-то помочь? – спросил он.

– Со мной все в порядке.

Они постояли.

– Думаю, вы хотите снять пиджак. Он выглядит не совсем хорошо, – через минуту сказал мистер Финкельштейн.

Мистер Ньюмен начал возражать, и увидел, что половина его пиджака свисает с плеча. Он потянул вниз за край рукава, и половина пиджака соскользнула и повисла у него на руке. Он снял вторую половину и свернул их вместе.

– Вы идете домой? Я бы хотел пройтись с вами, если вы не против, – сказал мистер Финкельштейн, подстраиваясь к его медленным шагам. Целый квартал они прошли молча. Наконец мистер Финкельштейн заговорил. – Я видел, что там произошло. Мистер Ньюмен, глядя прямо перед собой, не отвечал. На пустыре позади них в ночи громко засвиристели сверчки. Подождав некоторое время, Финкельштейн снова заговорил.

– Я понял, – сказал он, – что они все равно придут ко мне, и решил сперва сам сходить к ним. Я стоял на улице. Я видел, что они с вами сделали.

Мистер Ньюмен ничем не показал, что слышал хоть что-нибудь из сказанного. Они молча шли по кварталу.

При дневном свете он попытался бы ускользнуть от Финкельштейна – даже сейчас, в ночной темноте, он покрывался пятнами от негодования от того, как тот пытался навязаться ему, в то время как было совершенно ясно, что он хотел остаться незамеченным.

И все же пока они шли по темной улице, мистер Ньюмен ощутил острое любопытство. Что же теперь хотел сказать ему мистер Финкельштейн? Против желания он потянулся к нему. Не то, чтобы он думал о себе, что попал в такое же положение, что и этот, неторопливо шагающий рядом с ним еврей, потому что сознательно он о себе такого не думал. Дело было только в том, что он видел, что тот обладает тайной, которая позволяла ему владеть собой и защищаться, в то время как он сам метался в смятении в поисках рецепта, при помощи которого мог бы снова вернуть себе чувство собственного достоинства.

Он глянул на выдающуюся вперед челюсть мистера Финкельштейна и на его нос картошкой. Мистер Финкельштейн повернулся к нему и, несколько смущаясь, заговорил.

– Причина, почему я сейчас остановил вас, состоит в следующем, – сказал он. Затем он посмотрел вниз на тротуар и подумал. – Прежде всего, я прошу понять меня, – вас я не собираюсь ни о чем просить. Я вышел, чтобы добыть информацию. Что должно произойти, то и произойдет, и я не могу это остановить. Каждый день я читаю по несколько газет. Самые разные, от коммунистических, до самых реакционных. Такой я человек, что не успокоюсь, пока сам не пойму что происходит. Этого я понять не могу.

Мистер Ньюмен понял, что он слушает. Потому что за низким голосом мистера Финкельштейна предательски выдавала свое присутствие дрожь. Это привлекло его. Интуиция подсказала ему, что он может это понять. Человек рядом с ним переживал сильное душевное волнение. Они продолжали идти. Этой ночью он хотел встретиться с чем-нибудь понятым. Он слушал низкий, нервный голос.