Текст книги "Эдвард Мунк. Биография художника"

Большая любовь Яппе Нильсена

Близкому другу Мунка Яппе Нильсену – тому, что в свое время соблазнял Мэйссе сигаретами с опиумом, этим летом исполнился двадцать один год. В этом возрасте Мунк встретил Милли Таулов. С тех пор как Яппе семнадцати лет от роду окончил гимназию, а было это в 1887 году, он успел несколько лет проучиться на юридическом факультете и попробовать себя в качестве художника, но большую часть времени проводил в дебатах о литературе и философии. Между делом он съездил в Париж и завоевал в кругах кристианийской богемы репутацию многообещающего молодого человека.

Вращаясь среди богемы, он не мог избежать знакомства с Одой Крог, которая была старше его на десять лет. К этому времени ее связь с Егером подошла к логическому завершению, и она не замедлила вступить в новую – с Яппе.

Осталось довольно мало свидетельств тому, что же на самом деле произошло между Одой и Яппе. Главный источник здесь – дневниковые записи Мунка. Правда, пять лет спустя Яппе Нильсен издал роман «Немесис», который нельзя назвать романом в стиле «пиши-свою-жизнь», но он дает представление о некоторых деталях его отношений с Одой. Единственный документ, свидетельствующий об их связи, – фотография Оды и Яппе, сделанная летом 1891 года в Тёнсберге. На ней оба очень серьезны, смотрят прямо в камеру, а Яппе выглядит до смешного юным.

Судя по всему, история началась зимой 1891 года в Париже. Ода отправилась туда одна, без детей и мужа. Для нее интрижка с Яппе была, скорее всего, лишь незначительным эпизодом, но Яппе не смог забыть Оду и приложил все усилия к тому, чтобы они встретились в конце лета в Осгорстранне. Кристиан Крог довольно быстро сообразил, что происходит, поэтому больше всего в этой истории пострадал Яппе, натура весьма чувствительная.

Мунк начинает свой рассказ с того, как встречает сестру Яппе – Юлию Холмбу на пристани, где собирается сесть на пароход до Осгорстранна. Она только что оттуда и успевает рассказать ему, что у Яппе белая горячка: он катается по полу и то смеется, то плачет. На пароходе Мунк сталкивается с врачом Инге Хейбергом, который лечит всю кристианийскую богему. Тот как раз едет к Яппе. Хейберг говорит, что Яппе вооружился пистолетом – того и гляди, кого-нибудь пристрелит: «Он же столько пьет, а тут еще эта интрижка, – такое и быка с ног свалит…» В Юртене на борт парохода неожиданно поднимается сам Яппе. Он взволнован, но вменяем: перед этим он побывал в аптеке и купил хлорал, который в те времена принимали как успокоительное.

Мунк описывает душераздирающую сцену в гостинице Осгорстранна. Ода при всем честном народе натравливает мужа и Яппе друг на друга. Она называет любовника «малыш Яппе» и спрашивает, нравится ли ему общество Крога. Крог выкрикивает, что тот просто размазня: «Когда буду работать и мне понадобится тряпка вытереть руки, я непременно вспомню о Яппе».

Яппе не в силах отказаться от Оды. Когда осенью в кристианийских кафе возобновляются традиционные богемные посиделки, Яппе, Оду и Крога постоянно видят вместе. Ода вовсе не щадит Яппе. Она то намекает ему, что продолжает интимные отношения с мужем, то берет свои слова обратно и утверждает, что сказала это только из мести, когда увидела, что Яппе поцеловал ее сестру Боккен. Однажды вечером она впадает в истерику, взбирается голая на забор перед собственным домом и выкрикивает имя Яппе.

Но и это еще не все: в кристианийских кафе они постоянно натыкаются на Ханса Егера. Яппе требует, чтобы он уехал, утверждая, что Егер только нервирует Оду. Мунк, несмотря на дружеские отношения с Егером, также дает ему довольно суровую отповедь: «Мне кажется, ты закончишь тем, что будешь танцевать канкан на могилах своих друзей… которые допьются до смерти… которых ты заставил допиться до смерти…»

Яппе делает все возможное, чтобы оказаться в их числе. В отчаянии, пьяный, он как-то заходит к Мунку:

– Я, кажется, схожу с ума… – говорит он, …уставившись прямо перед собой.

– Она сегодня не в настроении? – спрашиваю я.

– И не говори! Это подлый человек, ужасно подлый.

Потом произносит:

– Я так люблю тебя – ты единственный, кто мне нравится. Оду я люблю больше всего на свете – а ты единственный, кто мне нравится…

Вдруг он падает перед кроватью на колени, кладет голову на одеяло.

– Ты понимаешь, как я ее люблю.

– Да, – отвечаю я.

– Какая это боль, так любить…

В эти лето и осень, полные интриг и осложнений, у Мунка зародилось, а впоследствии окрепло отвращение, если не сказать ненависть, к богеме и богемному образу жизни. Он глубоко сочувствует страданиям юного Яппе – вероятно, еще и потому, что они напоминают ему его собственную страсть к зрелой замужней женщине.

Он делает рисунок пастелью, на котором Яппе изображен в Осгорстранне среди тех самых валунов, где он несколькими годами ранее писал сестру. Правда, на этот раз извилистая береговая линия пересекает полотно картины по диагонали. Яппе сидит, подперев голову рукой, лицо едва намечено, взгляд пуст. (В этой версии картины Яппе смотрит на зрителя, склонив голову вправо. Более известный вариант, где он изображен в профиль и смотрит влево, по всей видимости, был написан позднее.) Берег озарен болезненным желто-зеленым вечерним светом. Здесь уже нет прежней импрессионистической размытости, контуры четкие и упрощены до предела. Это, пожалуй, первое полотно Мунка, где цвет и линии целиком подчиняются настроению картины. Позже за этой работой закрепится название «Меланхолия».

Картина свидетельствует о том, что за время своего краткого пребывания в Париже перед возвращением домой Мунк ознакомился с новейшими тенденциями в искусстве, имя которым – «символизм». Художник-символист стремится выразить таящиеся за конкретной видимой реальностью настроение, идеи и фантазии, которые глазу реалиста и натуралиста различить не дано. Источником вдохновения для Мунка стали, вероятно, картины Поля Гогена.

Волнообразные линии «Меланхолии» ведут наш взгляд к пристани, где видны две маленькие фигурки – мужчины и женщины. Рядом пришвартована желтая лодка. В своей хвалебной статье, вышедшей, когда картина была представлена на Осенней выставке, Кристиан Крог уделяет лодке особое внимание: «За то, что лодка желтая, Мунка следует поблагодарить особо». Крог пишет, что настроение картины сродни музыке, – «Мунк достоин славы композитора»; он отмечает, что художник прошел путь от реалиста до идеалиста в том смысле, что теперь природа и модель целиком подчинены настроению – Мунк трансформирует их, чтобы достичь максимального эффекта. Статья заканчивается пророческими словами:

Вы конечно же не поверите, что наступит время, когда вы будете смеяться, если кто-то станет повторять ваши нынешние скептические слова. О них вы, как положено легкомысленной публике, и не вспомните и будете отрицать, что когда-либо говорили такое.

Статья – пример великодушия Крога. Ведь на картине, которую он так хвалит, изображен несчастный любовник его жены, а мужчиной и женщиной на пристани вполне могут быть он сам и Ода. Крог явно считает себя обязанным продемонстрировать почти сверхчеловеческую способность не смешивать личные чувства и искусство. Если он хотел показать, что предрассудки ему чужды, и тем самым произвести впечатление на Оду, то ему это удалось: Оду больше не интересует Яппе; впрочем, теперь у нее новый любовник – Гуннар Хейберг. Мунк комментирует ситуацию: «Она по меньшей мере достойна удивления. Ода ведет себя так, как будто ее все это не касается – она всегда свежа и весела, в то время как все остальные – мужчины – повержены в грязь…»

Статья Крога привлекла к себе всеобщее внимание, вокруг нее было много разговоров и слухов. Но еще до завершения Осенней выставки Мунк потерял интерес к досужим сплетням, кафе и неверным женщинам, включая Оду. Он снова собирается на юг. На этот раз он отправляется в путь с художником Кристианом Скредсвигом [35]35
  Кристиан Скредсвиг (1854–1924) – норвежский художник, пробовавший себя в разных направлениях живописи; известен автобиографическими романами о норвежской художнической среде.


[Закрыть] и его супругой. Скредсвиг так описывает отъезд:

«Жаль покидать Беккелагет [36]36
  Район Кристиании.


[Закрыть], так было хорошо сегодня, – сказал Мунк. Мы встречаемся на Восточном вокзале и отправляемся ночным поездом в 11.15. – Но я болен, и мне надо уехать в Ниццу». В старомодной широченной шубе своего дедушки он выглядит похудевшим и несчастным.

В руках он держит все, что нужно для работы. Огромный этюдник, складной стул, зонты. Неужели он собирается везти в купе и длинную острую металлическую подставку от зонта? «Да-да, ее непременно надо взять с собой в купе».

Из его битком набитого рюкзака выглядывала керосиновая плитка. Вероятно, он взял с собой и керосин. Я сразу же представил себе, как он будет готовить в купе. Но к счастью, он достал уже зажаренного глухаря.

Несмотря на тщательные сборы в дорогу, Мунк все же умудрился кое-что забыть, – свой цилиндр! Они проехали Гамбург, Франкфурт и Базель, и тут Скредсвиг больше не смог выносить поездку в тесном и неудобном купе четвертого класса и перебрался во второй. Мунку пришлось нехотя последовать за ним. Поезд вез их все дальше на запад, через Милан и Геную, мимо Монте-Карло, в Ниццу.

Первый месяц на Французской Ривьере прошел под впечатлением радостного события на родине: Национальная галерея приобрела своего первого Мунка! Выбор пал на «Ночь в Ницце», представленную на Осенней выставке. Сделка свершилась при посредничестве Вереншёлла, который, на свой страх и риск, снизил цену с трехсот до двухсот крон. Ведь он прекрасно понимал, что значит для Мунка это свидетельство признания после стольких лет неприятия. Тетя Карен была в восторге: «Я достала твою бутылку шерри, которую приберегала для особого случая, Лаура пошла за пирожными, и сейчас мы выпьем за тебя».

Время шло, и на берегу Средиземного моря наступило Рождество – странное, чужое, наполненное ароматом роз и апельсиновых деревьев. Хотя Мунк порой выражал недовольство компанией Скредсвига и его супруги, он, несомненно, был рад, что он не один. Скредсвиг снял виллу за городом, куда и пригласил Мунка. Вместо рождественской елки они срубили и украсили кактус.

Настроение на закате

Должно быть, Мунк был весьма доволен «Меланхолией». Когда его датский друг Голдстейн попросил художника нарисовать виньетку к переизданию своего сборника стихов – по правде говоря, сборника первого и единственного, – Мунк посылает ему рисунок, сделанный с «Меланхолии» по памяти. А зрительная память Мунка была поистине исключительной и составляла немаловажную часть его художественного дарования.

В Ницце Мунк, как и в прошлую зиму, занимается тем, что ведет свои записи – и играет в Монте-Карло. Но игрока в нем побеждает художник: в зале рулетки он находит мотивы для своих картин. Люди, плотно обступившие покрытый зеленым сукном стол, беспорядочный узор, образуемый жетонами, колесо рулетки, к которому приковано всеобщее внимание. Одни игроки расслабленно откинулись на спинки кресел, другие в напряженном ожидании склонились над столом. Работы напоминают зарисовки, очертания фигур грубоваты, с помощью линий и цвета художник пытается ухватить тяжелую атмосферу напряженного ожидания. На одной из картин Мунк изображает себя – наблюдателя, стоящего чуть поодаль, но не с альбомом для эскизов в руках, а с бланком, где он записывает выпадающие цифры в стремлении разгадать сколь заветную, столь и непостижимую «систему».

Записи, сделанные этой зимой, явно носят литературный характер. Поэтому приводимый ниже пассаж совсем не обязательно понимать буквально:

Меня охватила какая-то горячка – я сам себя не узнаю. Раньше я так любил полежать подольше, а теперь по ночам сплю всего несколько часов – перед глазами все время стоит изумрудно-зеленое сукно стола и золотые монеты на нем.

Возможно, эти записи важны как литературная параллель картинам, но еще больший интерес вызывают размышления Мунка о жизни и смерти. В них не осталось и следа материалистического детерминизма Егера. Мунк воспевает бессмертие – правда, в несколько абстрактной форме, в духе агностицизма: поскольку в природе ничто не исчезает бесследно, следовательно, и «дух жизни» продолжает существование после смерти тела. Однако из этого заключения нельзя делать выводы религиозного порядка: «Гадать о том, что будет после смерти, глупо». Тем не менее это не мешает его интересу к мистике, к «предчувствиям и мысленным экспериментам», скрывающимся под поверхностным реалистическим мировосприятием.

Другие записи касаются непосредственно творческого процесса. Вымышленный диалог свидетельствует о почти невероятной вере Мунка в свои творческие способности – равно как и о невероятно высокой плате за них:

Он: Ты призван создавать великие произведения искусства – бессмертные творения.

Я: Да? я знаю, – но смогут ли они убить ту змею, что гложет мое сердце?

Он: Нет, этого ты не сможешь сделать никогда.

А вот и самая известная запись от 22 января 1892 года:

Я прогуливался с двумя друзьями – солнце клонилось к закату. Меня охватила тоска. Вдруг небо стало кроваво-красным.

Я остановился и, обессиленный, прислонился к перилам – кровь и языки пламени взметнулись над черно-синим фьордом и городом. Друзья продолжали свой путь, а я застыл на месте, дрожа от страха, и ощутил ужасающий бесконечный крик природы.

Скредсвиг рассказывал, что Мунк давно хотел написать запомнившийся ему закат. Но ни один человек не мог понять то, что ощутил он, – страх, охвативший его при виде кровавых облаков. «Нехитрые орудия живописца не позволяли ему выразить это».

Тем не менее Мунк не оставлял своих попыток. В результате появилась картина «Отчаяние», на которой человек, изображенный в профиль и похожий на самого Мунка в шляпе с низкой тульей, стоит у перил моста, а двое других мужчин, в цилиндрах, удаляются прочь. На первых набросках лицо и разворот головы напоминают «Меланхолию», но фон совсем иной: не извилистая береговая линия в Осгорстранне, а бухта, где стоит на якоре корабль со спущенным парусом. Пейзаж замыкают холмы с волнообразными очертаниями. Место, где писалась картина, легко узнаваемо. Это вид с холма Экеберг в пригороде Кристиании, с дороги, которая вела к новому месту жительства семьи в Нурстранне. Мунк часто ходил по этой дороге прошлым летом. Вероятно, в Ницце он писал картину с набросков.

Первый вариант «Отчаяния» – поначалу картина называлась «Настроение на закате» – напоминает набросок: в нескольких местах проглядывает холст. Пожаром полыхает озаренное закатом небо, остальной пейзаж тонет в синеватом вечернем сумраке. Зловещим крестом вырисовываются мачты корабля. В этой работе впервые появляется прием, который впоследствии Мунк будет часто использовать: перспектива как будто затягивает зрителя внутрь картины. Желаемого эффекта художнику позволяет достичь уходящая вдаль четкая линия перил, – она сохраняется во всех картинах, где повторяется этот мотив.

В конце января Мунк понимает, что ему не хватит денег, чтобы пережить зиму, – неизвестно, случилось это из-за увлечения рулеткой в Монте-Карло или по какой-либо другой причине. «Сегодня я подсчитал все, что у меня осталось. Я должен прекратить посещать кафе – надо питаться в дешевых закусочных. Если я хочу свести концы с концами, я не должен тратить больше двух с половиной франков в день». Он не хочет просить денег у тети – у нее полно своих хлопот, хотя теперь, давая уроки игры на фортепьяно, стала вполне сносно зарабатывать Ингер.

Вместо этого Мунк прибегает к проверенному средству – занимает деньги у друзей и знакомых. Скредсвиг, естественно, первый в этом ряду, но Мунк пишет и в Кристианию. Некоторые из его богемных товарищей окончили университет, получили посты и теперь имели вполне стабильный доход. Среди них преподаватель гимназии Сигурд Хёст и врач Карл Вефринг. Мунк обращается к ним, и по крайней мере Хёст денег прислал. Все же Мунку приходится переехать к Скредсвигу. Тот пишет, что Мунк испытывал недомогание, – вероятно, это был рецидив болезни, которая мучила художника:

Белая вилла располагалась среди кустов роз на небольшом полуострове, окруженном голубым соленым Средиземным морем. Может быть, здесь он окончательно поправится. Похоже, он взбодрился. Каждый день пишет по нескольку картин, а вечерами ставит огарок свечи на каменную ограду сада и пишет лунный свет… Написал пинию на зеленом склоне. Но зеленая трава одним мановением кисти вдруг стала выше бледно-фиолетового ствола дерева – потому что, когда он бросил мимолетный взгляд, ему показалось, что зелень как будто устремилась вверх. Ведь первое впечатление самое правильное.

У тети Карен в это время совсем другие заботы, связанные с Лаурой. Оставив планы миссионерской деятельности, она поступила на должность учителя, но не смогла поддерживать дисциплину в классе. Потом она отправилась в Швецию к целителю, который лечил наложением рук и, как она надеялась, мог бы помочь ей. «Курс лечения» результатов не дал. Лаура вернулась в Кристианию, но дома не появилась. Неделю она провела как бродяга, живя «на семь эре в день»: ночевала в приюте для бездомных женщин, а днем слонялась по вокзалу или ходила в молитвенные дома.

Семье удалось каким-то образом отыскать ее. 29 февраля 1892 года Лауру положили в лечебницу для душевнобольных в Гаустаде с диагнозом «истерия».

В сохранившейся с того периода переписке Мунка с домашними те избегают упоминаний о Лауре. Тем не менее есть все основания полагать, что Мунк тщательно следил за судьбой сестры. Он всегда был сильно привязан к семье, и болезнь сестры служила ему напоминанием, какие темные силы властвовали над их родом. Постоянное отчаяние, в котором пребывала Лаура, было сродни его собственным ощущениям; оно вызывало память о меланхолии отца – с той лишь разницей, что сестра быстро перешагнула черту, из-за которой не возвращаются, и не могла вести более или менее нормальный образ жизни.

Лаура провела в больнице два года. Ей становилось все хуже и хуже. В письмах она повторяет, что их семья гибнет, вспоминает всех, кто заболел, и тех, кто, по ее мнению, совершил самоубийство, – все ее мысли о смерти. Она пишет письмо Ингер и подписывается ее именем, потом зачеркивает и пишет свое. «Письмо лишено всякого здравого смысла», – констатируют врачи.

В конце концов тетя все же выслала Мунку деньги, которых должно было хватить, чтобы вернуться в Кристианию. Правда, это не решало его материальных проблем – жить дома было не на что. Единственным спасением могло стать проведение персональной выставки в надежде, что удастся что-то заработать на продаже билетов: «Мои картины никто не покупает, но, может быть, шумиха, которую они всегда вызывали, пусть и своим безобразием, соберет публику». Пытаясь организовать выставку, Мунк не ограничивается одной Кристианией. Этой весной он познакомился с юным почитателем своего таланта девятнадцатилетним Вильгельмом Крагом, автором знаменитого стихотворения, прочитанного в Студенческом обществе. Краг выпустил свой первый сборник стихов за год до их знакомства и сразу же стал центральной фигурой норвежской неоромантической поэзии.

Краг питал искренний интерес к живописи и чувствовал духовное родство с художником. Он не только написал стихотворение, вдохновленное картиной Мунка «Ночь», но и назвал так свой второй сборник стихов. Мунк в долгу не остался: он нарисовал виньетку к сборнику – правда, Краг получил ее с большим опозданием и в книгу она не попала.

Поэт тем летом перебрался в Берген, поближе к издательству, в котором готовилась к печати его книга. Он развил активную деятельность, чтобы организовать здесь выставку Мунка, призывал его приехать, рассказывал, к кому надо обязательно попасть на обед и где найти самых красивых и «дешевых» девушек, – будем надеяться, в качестве натурщиц. Однако выставку организовать не удалось.

Из другого проекта – выставки в Копенгагене, в организации которой Мунк просил помочь Голдстейна, – тоже ничего не вышло. В результате «шестьдесят картин и много довольно крупных полотен – все эпохальные и в будущем всемирно известные» остались этой осенью в распоряжении Мунка. И весьма кстати, как оказалось впоследствии.

Летом 1892 года Мунк жил то в Кристиании, то в Осгорстранне. Очевидно, этим же летом он познакомился с двумя красивыми и талантливыми дочерьми врача из Конгсвингера Дагни и Рагнхиль Юль. В Кристиании одна изучала игру на фортепьяно, другая – вокал. Мунк написал их портрет «Музицирующие сестры». Должно быть, он посещал их и в Конгсвингере. Во всяком случае, юный поэт Сигбьёрн Обстфеллер [37]37
  Сигбьёрн Обстфеллер (1866–1900) – норвежский поэт; считается первым поэтом-модернистом в Норвегии, отказавшимся от рифмы в пользу белого стиха; его лирика часто рассматривается как литературная параллель творчеству Мунка.


[Закрыть] в восторге пишет своей подруге: «Представляешь, художник Эдв. Мунк слушал мои стихи на балконе в Конгсвингере! И они ему понравились. Он хочет нарисовать одну или даже несколько виньеток к моему сборнику, который Краг уговаривает меня выпустить к Рождеству».

Сестры Юль – а может быть, и другие девушки? – произвели на художника сильное впечатление: «Я опять в этой странной Кристиании – с ее странными богемными женщинами. Одна настолько привлекательна, что даже такой старый, умудренный опытом джентльмен, как я, размечтался о вечной любви…» Юную богему, куда входили Краг, Обстфеллер и сестры Юль, больше интересовали музыка, поэзия и символизм, нежели абсент, свободная любовь или произведения в стиле «пиши-свою-жизнь». Последнее надоело и Мунку: «Всегда ходишь в вечном страхе, что тебя затянут в квартиру на седьмом этаже и начнут зачитывать жизнь длиной в две тысячи страниц. Скоро не останется никого, кто бы не написал роман о своей жизни», – пишет он антинатуралисту Голдстейну, который, несомненно, разделяет его мнение.

В конце концов Мунку удается организовать персональную выставку. Для его «в будущем всемирно известных» полотен предоставили помещение в величественном здании «Тострупгорен» [38]38
  Здание в стиле неоклассицизма, построенное в 1893–1898 гг. для ювелирной фирмы Тострупа.


[Закрыть] на улице Карла Юхана. Выставка открылась 14 сентября, и самым восторженным посетителем ее стал, наверное, Вильгельм Краг. Несколькими днями позже он опубликовал стихотворение к «Настроению на закате»:

 
Сгустилась тьма – останься же со мною!
Тоска и ужас сердце мне сжимают.
Страннее нет теней, рожденных тьмою,
И звуков, тишину что нарушают.
 

В последней, нерифмованной строфе появляется новый звуковой элемент:

 
Глубоко в ночи сидел я один
И чувствовал, где-то
Ужасный крик
Разносился над Богом забытым миром.
 

Неизвестно, обсуждали ли они картину Мунка, коль скоро Краг использует то же слово «крик», что и Мунк в своих дневниковых записях из Ниццы. Впрочем, еще тремя годами ранее Краг написал стихотворение «Крик», которое он так и не напечатал, но вполне мог читать Мунку.

В восторг от «Настроения на закате» пришли далеко не все. Газета «Моргенбладет» поместила следующий комментарий: «Со своими огненно-красными облаками картина напоминает интерьер скотобойни». Остальные отзывы – за исключением неутомимой «Афтенпостен» – были весьма краткими, но не плохими. О выставке писали многие и даже отмечали, что ее хорошо посещает публика.

А один из посетителей, как покажет время, сыграет в жизни Мунка весьма важную роль.