Текст книги "Разборки в Токио"

7

Для встречи с Набико возле станции Синдзюку я выбрал весьма неудачное место. Я сел как раз слева от торговых автоматов, которые работали по принципу мини-«7-11»: прохладительные и спиртные напитки, крем для бритья, тюбики с зубной пастой, газеты, комиксы и последний диск группы «О'кей! Душевные страдания». Я даже как-то видел автоматы, торгующие якобы пользованными трусиками японских школьниц. Я набил ими целый чемодан: хотел, когда таможенник спросит, что из моих вещей подлежит декларированию, ответить «Женские трусики!» Правда, шутка не удалась. Таможенник даже не улыбнулся. Бухгалтер Чак – тоже.

Торговые автоматы раздражали имитацией навязчивой вежливости токийских продавщиц. Всякий раз, выдавая очередную чашечку кофе, автомат электронным голосом заунывно гнусавил: «аригато годзаймасита».[32]32
  Большое спасибо (яп.).


[Закрыть] Каждый следующий автомат старался перещеголять предыдущий по части вежливости. Автомат с кока-колой гундел: «Спасибо, уважаемый покупатель. Наслаждайтесь колой», а автомат с «Покари-Свит»: «Спасибо многоуважаемый покупатель. Наш лимонад – сплошное наслаждение». Был даже один автомат, который выражал свою благодарность после каждой монеты: «Вы самый щедрый. Опустите, пожалуйста, еще триста иен. Вы самый щедрый. Опустите, пожалуйста, еще двести иен». Щедрость покупателя восхвалялась раз десять, пока он наконец не получал свою порцию подогретого риса, и вдогонку фразу: «Большое спасибо. Нам было очень приятно подать вам поджаренный рис „Гэндэки“».

Большинство принимали благодарность за чистую монету. Я не раз слышал, как люди отвечали говорливой машине: «Пожалуйста» или даже машинально слегка ей кланялись. Один знакомый социолог развил целую теорию о том. что любовь японцев к говорящим машинам уходит корнями в анимистические верования синтоизма и в буддистские догматы, которые наделяют статусом разумных существ даже камни.

Может быть. Большинство моих знакомых американцев не любят машины, считая их зловещими предвестниками эпохи мирового господства роботов. Лично я считаю, что обходительные торговые автоматы не так уж плохи. Если миром будут управлять машины, пусть они, по крайней мере, будут вежливы.

Правда, автомат рядом со мной оказался воистину невыносим. Продавал он виски в бумажных стаканчиках. При выдаче виски он откалывал шутки – неизменно дурацкие. Может, это правительственная программа: постепенно отучить покупателей от алкоголя, создавая негативную ассоциацию спиртного с неприятным юмором.

Я сидел и размышлял об этом, и тут кто-то подошел к автомату-шутнику и опустил несколько монет. Человек выглядел диковато. В длинной шинели и широкополой шляпе, затеняющей кустистые брови, темные очки и длинные усы. Фу Манчу, одетый под Филиппа Марлоу.[33]33
  Фу Манчу – злодей-китаец, персонаж книг Сакса Ромера и многочисленных кинофильмов. Филипп Марлоу – частный детектив в произведениях Рэймонда Чандлера.


[Закрыть] Бросая монеты в автомат, парень озирался, словно опасаясь, что увидят, как он покупает у автомата виски в восемь сорок пять утра.

– Какая разница между Годзиллой и членом либеральной демократической партии? – спросил автомат бедного недотепу.

– Господин Чака! – зашептал мне парень. – Я достал, что вы просили.

Набико.

– Спасибо, – сказал я, – пусть я ретроград, но до девяти утра не пью.

– Не виски, рукопись, – прошептал он громче, оглядываясь. Я притворился, что не понимаю.

– Эти штуки продают рукописи? Пожалуй, тогда лучше виски, – ответил я, вставая.

Набико рывком снял темные очки:

– Чака! Это я, Брандо Набико. Я достал рукопись.

– Набико? – сказал я. – А я тебя в этом пальтишке и не признал.

– Это не мое, – сказал он, усмехаясь из-под вислых фальшивых усов. Я вдруг подумал, как мой шофер, Синто Хирохито, выглядел бы с такими усами. Пожалуй, так же нелепо.

– Ты хоть знаешь, как выглядишь? – спросил я.

– Да, – ответил Набико. Я так понимаю, можно ему не сообщать. – Не подумайте, что я преувеличиваю, но у меня единственная оставшаяся рукопись «Разборок в Токио». Остальные сгорели при пожаре.

«Разборки в Токио». Я никак не мог привыкнуть к этому названию. Оно подошло бы начинающей гаражной рок-группе, делающей плохие каверы «Рамонз».[34]34
  «Рамонз» (с 1974) – панк-рок-группа, считается основоположником американского панк-рока.


[Закрыть] Я спросил его, как он достал рукопись.

– Я знаком с одной девчонкой, ассистенткой режиссера. Сценарий она мне, конечно, достала. Но теперь мне нужно целый месяц водить её на боулинг два раза в неделю. А я ненавижу боулинг.

– Я твой должник – сказал я, когда он отдал мне сценарий.

– Еще какой должник. Когда у нас все сложится, составьте нам компанию. Представлю вас как своего друга.

– Если обещаешь одеваться так же, я буду приходить каждый день. Можешь представить меня как своего отца, если хочешь.

Брандо нервно озирался. Вероятно, думал, сколько шаров ему придется закатить.

– Если серьезно, Набико, – спасибо. Ты мне здорово помог, – сказал я, кланяясь ему довольно низко, если учесть разницу в возрасте. Кажется, он был искренне тронут.

– Это был мой долг. Я уверен, Сато Мигусё хотел, чтобы вы почитали сценарий, – сказал он, опять нацепив темные очки. – Ну что ж, вернемся на съемочную площадку «Манчуйского сокола».[35]35
  Аллюзия на название фильма «Мальтийский сокол» но произведению Дэшиела Хэммета.


[Закрыть] – Набико неплохо закосил под Сэма Спейда, которого играл Богарт, которого озвучивал Питер Селлерс, который пародировал Фу Манчу.[36]36
  Сэм Спейд – персонаж романа Дэшиела Хэммета «Мальтийский сокол», в 1941 году экранизированного американским кинорежиссером Джоном Хьюстоном с Хамфри Богартом (1899–1957) в главной роли. Питер Селлерс (1925–1980) – британский комический актер, сыгравший доктора Фу Манчу в фильме «Дьявольский замысел доктора Фу Манчу» (1980) британского режиссера Пирса Хаггарда.


[Закрыть] Достаточно сказать, что он сделал это лучше меня, пусть это ничего и не объясняет. Набико исчез на станции, оставив меня со стаканчиком в руке. Я рассмеялся – ну у него и прикид.

– Странно, – заметил проходивший мимо служащий. – Не знал, что у алко-автоматов такие смешные шутки.

Ба-ду-би-да, ага.

РАЗБОРКИ В ТОКИО

Оригинальный сценарий Сато Мигусё и Брандо Набико по мотивам приключений журналиста Билли Чаки.

Наплыв из затемнения…

ПАВИЛЬОН. Клуб «По башке пистолетом» – Ночь.

Билли Чака сидит за столиком в углу и что-то яростно пишет, прерываясь лишь затем, чтобы пропустить виски – стаканчики выстроились перед ним на столе шеренгой, как маленькие солдатики. ЧАКА – темноволосый мужчина сурового вида. Судя по лицу, ЧАКА обладает мудростью не по годам, приобретенной благодаря жизни, полной непрерывного самоанализа, и в нарушение всех общественных норм. На мгновение он прерывает свое занятие, а затем, будто осененный откровением, продолжает писать с удвоенной силой. Внезапно через весь бар к нему приближаются двое мужчин. Они останавливаются возле ЧАКИ и смотрят на него угрожающе. По их вызывающей браваде ЧАКА понимает, что ему, вероятно, сейчас пригодятся годы занятий боевыми искусствами.

ЧАКА. Извините. Я предпочитаю пить один.

Два ГАНГСТЕРА насмешливо переглядываются.

ГАНГСТЕР № 1. Вам следует быть общительнее, Чака. Такие манеры только навлекут беду на вашу голову.

Оба ГАНГСТЕРА зловеще смеются. ЧАКА сохраняет спокойствие, хотя внутри он крутой парень, кипящий от злости.

ЧАКА. В данный момент я не расположен к общению. Такое случается, когда перед завтраком откепаешь четырех ниндзя.

ГАНГСТЕР № 2. Это была четверка наших лучших ниндзя. Ну и что нам теперь с ними делать? Следует больше уважать чужих ниндзя, господин Чака!

ЧАКА пожимает плечами, берет соломинку, вставляет ее в стаканчик с бурбоном и высасывает содержимое. Облизывает губы, наслаждаясь вкусом и, конечно, моментом.

ЧАКА. В следующий раз, когда пошлете за мной таких никудышных ниндзя, выбирайте парней, которые понимают разницу между тем, как разбрасывать камни и получать ими по лбу.

ГАНГСТЕР № 1. Следующего раза, господин Чака, не будет.

ГАНГСТЕРЫ извлекают пушки из-под пиджаков.

ГАНГСТЕР № 1 (продолжает). Отдайте нам свои мемуары, господин Чака!

ЧАКА. Ага, сейчас. И раскрыть имена агентов, которые обнаружили ваш коварный план ввоза колумбийского кокаина на борту частного судна премьер-министра? Это может произвести впечатление на туристов в «Ёмиури-лэнд»,[37]37
  «Ёмиури – лэнд» – парк развлечений в Токио.


[Закрыть] но не на такую суперновую звезду, как я – Билли Чака.

ГАНГСТЕР № 2. Вы что, не видите, что вы под прицелом?

ЧАКА. Лучшие свои работы я создаю под прицелом. Мой редактор принцип «умри, но сделай» понимает буквально.

ЧАКА берет ручку и начинает писать. Оскорбленным ГАНГСТЕРАМ остается лишь открыть огонь. Но едва их пальцы начинают нажимать на курки, ЧАКА со скоростью, которой позавидовала бы самая быстрая кобра в пустыне, хватает каждой рукой по авторучке и сует их в стволы. Когда ГАНГСТЕРЫ открывают огонь, пистолеты взрываются у них в руках. ГАНГСТЕРЫ визжат от страшной боли. ЧАКА нагибается, подбирает с пола три свежеоторванных пальца и вручает их ГАНГСТЕРАМ.

ЧАКА. Убирайтесь и передайте вашему боссу, что ровно столько дней у него и осталось! В этот раз он напоролся не на того журналиста.

ЧАКА выскакивает из бара, что-то быстро записывая на ходу в блокноте.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Я бросил читать, аккуратно закрыл сценарий и положил его на сиденье. Зажмурился, глубоко вдохнул, задержал дыхание, сосчитал до пяти и медленно выдохнул.

Надо отдать должное Сато. За все годы работы журналистом я редко встречал столь беззастенчиво чудовищные тексты.

Крутой парень, кипящий от злости?

Мне было грустно, что такой достойный человек, как мои друг Сато Мигусё, свои последние дни истратил на такую чушь. Стыдно, что я его вдохновил. Но какое счастье, что из-за смерти Сато эта конкретная мерзость не появится на большом экране. Счастье не только для меня, но и для репутации почившего в бозе режиссера.

Похороны Сато назначены на вторую половину дня и явно станут гала-представлением, где соберутся толпы нежданных почитателей, что всегда возникают в кильватере смерти. Люди, готовые запечатлеть себя на фото с режиссером ради собственного реноме, но не купят билет на его фильм и тем более не станут его финансировать. Похороны – лишний повод устроить фотосессию для лицемерных звезд и распорядителей бабла токийского киношного мира.

Синто доставил меня на соревнования, и я отпустил его на остаток дня, чтобы он отдал дань памяти усопшему нанимателю. Ему вроде было неохота, но я настоял.

Интересно, что связывало Сато и Синто. Я знал, что Сато был довольно разборчив при найме, предпочитая заблудших одиночек, цветущих дев или мечтательных несостоявшихся киношников, желающих позаимствовать крохи кинематографической мудрости.

Синто был не из их числа – даже не заблудший. И за все время, что я провел с ним в дорожных пробках на улицах Токио, узнал я немного. Курит «Майлд Севенз». Всегда в белых перчатках. Глупые усы. Постоянно молчит.

Он меня высадил, и я направился к громаде спорткомплекса – не спеша, поскольку на хорошие места надежды уже нет. У дверей я оглянулся.

Не знаю, почему у меня поползли мурашки от сей невинной картины. Всего-навсего Синто-шофер стоит возле автомобиля, курит, пока босс ушел по делам.

Но было что-то безошибочно зловещее в том, как он стоял и наблюдал за мной. Такие лица я уже видел, и отнюдь не у изможденных шоферов.

Кажется, у этого парня странны не только усы.

Большую часть дня займут соревнования по ката в группе инвалидных колясок. Представлены почти все стили. Жесткие, традиционные окинавские, с упором на эффективные удары и низкие подсечки. Китайские стили вин чунь, похожие на танец, сплошь замысловатая жестикуляция и позы животных. Отпрыски бразильской капоэйры – безумная круговерть в стиле самбы. А между ними – тысячи гибридов с эзотерическими отличиями, которые можно исследовать всю жизнь.

Отличия эти лучше всего выявляются на соревнованиях по ката. Ката – это отдельное упражнение, в котором бойцы хореографически защищаются от многочисленных воображаемых противников. Как в гимнастике или фигурном катании, оцениваются техническое мастерство и оригинальность. Реального противника у спортсмена нет, и потому он может демонстрировать свой особый стиль в чистом виде, свободном от реальной угрозы. Цель соревнований по ката – показать не практический аспект самообороны, а ее эстетическую сторону.

Некоторые предпочитают дерганые, чуть ли не роботизированные движения в стиле традиционного каратэ, другие – замедленные, медитативные балетные па тай-чи. Часть увлекается безумными животными стилями – например, комическое пошатывание Пьяной Обезьяны или сумасбродные атаки Пути Капризной Бабочки. В ката допустимо все. Вот почему эти соревнования, к счастью, лишены постоянных склок, которыми полны соревнования по спаррингу.

Участники спарринга вечно жалуются, что некоторые правила отдают предпочтение определенным стилям. Сторонники кунг-фу разобиделись, когда были запрещены удары по глазам. Ребята, занимающиеся будзицу, заныли после запрета бить по коленям. Таэквондисты запсиховали, когда были запрещены удары по горлу и т. д. и т. п. Базовая дилемма в том, что цель турниров – проверка владения боевыми искусствами без нанесения вреда другим, однако боевые искусства выдуманы для причинения боли.

В результате появились новые спортивные стили исключительно для чемпионата. Большинство традиционалистов сочли эти мутации просто кощунством. Но, как выразился в интервью один молодой спортсмен во время Паназиатских соревнований по дзюдо, организованных христианской общиной, «у любого сообщества должны быть правила, в том числе и у сообщества боевых искусств. Если наш стиль работает лучше других, значит, мы лучше адаптировались в обществе». И хулители, и сторонники называли такие адаптации «Путь Дарвина».

Соревнования по ката в основном избавлены от обзывательств и ругани – может, потому, что тестостерон в крови у спортсменов не зашкаливал. Никто не получал пинков и зуботычин. Участники соревнований просто выходили на ринг и делали свое дело. В результате крутые парни, любители бить кирпичи, перестали участвовать в таких соревнованиях – мол, это просто понты (можно подумать, бить кирпичи – не понты), а некоторые журналы, специализирующиеся на жестких стилях, даже перестали о них писать.

Мне это было только на руку. Их небрежение помогло журналу «Молодежь Азии» годами окучивать рынок ката. В этом году открытые соревнования для детей-инвалидов на колясках вполне дозрели до «гвоздя номера».

Тринадцатилетняя Миюки Нисимура приехала с северного острова Садо. В семь лет она попала в автокатастрофу, и ей парализовало ноги. После этого Миюки стала заниматься боевыми искусствами. В результате многолетних тренировок у нее были почти сверхъестественно сильный торс и пресс. А ее тренер как-то признался мне: «У нее даже месячных еще не было. И когда в ней заиграют гормоны, она будет метелить всех напропалую». Миюки уже сейчас внушала страх. Используя мощный пресс, она, сделав стойку на руках на подлокотниках коляски, с бешеной скоростью вертела безжизненными ногами в воздухе.

Инвалидная коляска была выполнена в стиле Китака – широкая колесная база, большие колеса, прочные высокие подлокотники, спинки нет. По сути брусья на колесиках – в пределах коляски пользователь мог перемещаться вполне свободно. Однако она была слишком велика и громоздка для быстрых финтов и обманных маневров.

Главная соперница Миюки, Ли-Ан Ван, выбрала совершенно иной подход. Она была с Тайваня и в детстве пережила странный припадок, после которого левую сторону ее тела парализовало. С тех пор правая сторона приобрела изумительную скорость и контроль над всем телом, что позволило Ли-Ан Ван скрывать, что функционально она разделена на две половинки. Используя силу правой части тела, она манипулировала левыми конечностями как кнутом, направляя их точно в цель. Ее коляска – модель Ван-шу. На этой конструкции, сложной, как швейцарские часы, пользователь мог выполнить серию четких закруток, стремительно атакуя и неуловимо уклоняясь. Недостатком коляски была хрупкость механики. Ее можно было вывести из строя сильным ударом по незащищенной оси маленьких колесиков – правда, в соревнованиях по ката особых последствий это не имело.

Два разных инвалида. Два разных стиля и две очень разные машины. Две не погодам развитые девочки из разных уголков мира. Это будет нечто.

Я вынул ручку, листок бумаги и торопливо описал, как волнуюсь, ожидая это представление в зале, где когда-то хранилось оружие камикадзэ, боевых сил, обеспечивших себе мифическое место в истории как последнее воплощение неувядающего японского боевого духа.

В такие моменты я больше не был Билли Чакой – безнадежным преследователем гейш, невольным негативом японских воров в законе, вспыльчивым законченным поклонником старины, неумелым детективом, разнюхивающим истинные причины смерти знаменитого друга. Я даже не был Билли Чакой – первоклассным журналистом и другом азиатских тинейджеров по всему миру, скромным эгоманьяком и вдохновителем отвратных киносценариев.

Я был парнем, что трепещет пред миром неизменно чудесным и новым.

Я почти надеялся, что Синто будет ждать меня перед спортзалом, зловеще посасывая «Майлд Севен». Вряд ли он и впрямь поехал на похороны, но хотя бы не ждал меня. И шестерки якудза тоже, и придурки в дешевых черных костюмах. Я готов был плясать от радости.

У меня в запасе имелось несколько часов, и я решил сесть на поезд в Сибуя, чтобы помянуть Сато Мигусё по-своему, приватно – посмотреть один из величайших его провалов, фильм «Двойное желание». О парне, который влюбляется в женщину, а может, в двух женщин, а может, просто сходит с ума, или она сходит с ума. В международный прокат фильм не выпускался, поскольку якобы напоминал какую-то ленту Луи Бунюэля. Очевидно, это было в те дни, когда режиссеры еще не гордились тем, что передирают кино друг у друга. В общем, мне хотелось посмотреть и оценить самому.

В поездах я вспоминаю, отчего предпочитаю ездить на машине или, скорее, чтобы меня возили. Поезда меня угнетают. Я в них как в плохом французском фильме о томлении духа.

В американских поездах я вспоминаю старые блюзы. Кто-то непременно разбивает чье-то сердце, уезжая на поезде в поисках лучшей жизни. Южане мигрируют на север, жители восточного побережья бегут на запад, и все на поездах, и все чего-то ищут. Теперь, когда в Америке больше нечего искать, поезда – словно рудиментарный орган, сеть древних останков черного металла.

В Японии все иначе. Поезда – воплощение ультрасовременной технологии, в них всегда чисто, как в операционной. Ради прославленной эффективности они так набиты, что некуда втиснуть сентиментальность. В поезде даже не ощущаешь, что путешествуешь: тебя просто пересылают из одного места в другое, как единички и нули по Интернету. Японские поезда тоже угнетают, только по-своему.

Может, поезда на меня так давили, потому что они – замкнутая система: ни восторга открытой дороги, ни траектории, ни шансов, ни задержек. Никакой свободы. Никаких водителей с глупыми усами. Все строго и несмешно, как стальные рельсы под колесами.

Вероятно, поэтому коммивояжеры прятали головы в последние номера «Любвеобильной блондинки» или «Насильника», в которых чернильные персонажи переживают героические сексуальные приключения и живут многосерийной двумерной жизнью. В манга никому не надо садиться в поезд и тащиться на осточертевшую работу, возвращаться в картонные дома и среднестатистические семьи.

Я не читал манга, но у меня имелись свои эскапистские фантазии. В поездке я думал о Флердоранж, стараясь вообразить, что она в данный момент делает. В переполненной электричке точно не едет.

Что интересно, в физическом смысле я ее представить не мог. Я видел лишь фрагменты – неестественно белое лицо, пряди темных волос, мокрой дохлятиной обвисшие на плечи. И, конечно, кроваво-красный рот гейши со смазанным уголком, точно подпись с закорючкой, намеренный огрех в высокопробной японской керамике.

А в остальном она была совершенно неразличима. Я не помнил, высокая она или нет, как она говорила или что сказала. Ее жесты возвращались обрывками, как в замедленной съемке, из которой вырезана половина кадров. Чем упорнее я пытался мысленно слепить ее образ, тем неосязаемее она становилась. Как говорится в пословице, все равно что рукой хватать туман.

В результате у меня остались только слова. Путаные прилагательные, неясные эпитеты. Экзотичная… опасная… непостижимая… прекрасная. Но ни черта не поможет мне ее найти.

И из-за этого – рыхлой связки невыразительных прилагательных и сырых образов – я пинал ногами и бил, меня пинали и били, я оконфузился и был выброшен из роскошного тайного корпоративного борделя? Из-за этого я связался с отбросами общества, не исполнил свой журналистский долг на важных соревнованиях молодых азиатских инвалидов и создал очередной потенциальный источник трений с Сарой – которая далека, лишилась зуба, стареет и теряет терпение?

Да.

И это лишь начало, дальше будет хуже. Ибо в отдаленном, навеки непознаваемом уголке сознания я помешан на гейшах. И никакой здравый смысл не образумит меня, если появится гейша, – ни гангстеры, ни смерть друга, вообще ничто.

Вот насколько я был одержим.

Фильм Сато оказался увлекательным, но заметить это было толком некому. Его показывали в одном из мэйга-дза,[38]38
  Мэйга-дза – современные кинотеатры с несколькими залами и качественным звуком.


[Закрыть] которых понастроили по всему Сибуя. Такой кинотеатр вмещает всего человек сто пятьдесят. Сегодня в нем были только я и парочка влюбленных студентов – должно быть, на первом свидании. По ходу дела парень, запинаясь, с претензией на художественность косноязычно толковал фильм девушке, а та автоматически шепотом соглашалась.

ОН: Такой монтаж… напоминает мне… сцену из фильма «Горький чай Петры фон Браун»[39]39
  Контаминация названий двух фильмов немецкого режиссера Райнера Вернера Фассбиндера (1945–1982): «Горькие слезы Петры фон Кант» (1972) и «Замужество Марии Браун» (1979).


[Закрыть] режиссера Забрискиева. Ты, гм, знаешь такой?

ОНА: Да, да, да.

ОН: Гм… ага… а этот краснокожий напоминает Джеймса Дина в «Бунтаре без причины»…[40]40
  Джеймс Дин (1931–1955) американский киноактер, в фильме Николаса Рэя «Бунтарь без причины»(1955) сыграл главную роль.


[Закрыть]

ОНА: Да, о да…

ОН: Его куртка…

ОНА: Да. Да…

И в таком духе два часа с гаком. Мне было жаль эту парочку. Он так старался произвести впечатление, а она так старалась впечатлиться, что, похоже, оба не слишком наслаждались. Я вдруг затосковал по временам договорных браков. Этому бедному парню не пришлось бы выворачиваться наизнанку, чтобы выглядеть импозантным и умным, а девушке – рефлекторно его ободрять. Но главное, я бы не слушал все это во время довольно насыщенного и трудного фильма и не отслеживал бы в режиме реального времени развитие у меня за спиной комедии подросткового сексуального томления.

Но, напомнил я себе, эти и им подобные ребята – мои читатели. Я должен понимать молодых азиатов по всему миру, чтобы мои колонки и статьи еще лучше удовлетворяли их запросы и желания.

Сам фильм был шедевром двусмысленности, исследование вопросов душевного равновесия, самоосознания личности, любви и желания. Отчасти мелодрама, отчасти жутик, отчасти дневник сумасшедшего. Он был абсолютно не похож на все, что создал Сато, – галлюцинаторный ряд, когда персонажи – может, в грезах, а может, наяву, – произносят эллиптические монологи и вкушают сливы в маринаде.

Черно-белый фильм, снятый на карманные деньги, с непрофессиональными актерами и натурными съемками. Этому Сато научился у итальянских неореалистов, но этим весь реализм и ограничился.

Я вспомнил интервью, в котором Сато назвал «Двойное желание» своим самым личным фильмом, а на любые вопросы о нем отвечать отказался. Если такова невнятная дань Сато шестидесятым, тогда я многого о нем не знал.

В основе сюжета – рассказ о женатом мужчине под тридцать. Он влюбляется в женщину, которая, как он полагает, в детстве жила в его деревне. После какого-то скандала женщина исчезла, но мужчина не помнит подробностей. Годы спустя мужчина встречает ее в Токио. Она ни на йоту не постарела. Он не спрашивает ее об инциденте давно прошедших лет, ибо она не может быть той, из прошлого, – и все же он боится, что так оно и есть. Его карьера и брак рушатся, его неотступно терзает тайна этой прекрасной странной женщины, которую в фильме играет сначала одна, затем две и наконец семь разных актрис, и протагонист все глубже погружается в безумие – или не безумие?

На грани катастрофы он решает встретиться с ней и выяснить, кто она в действительности и что произошло много лет назад в деревне. Но она, конечно, пропала – исчезла без следа. Он расспрашивает о ней соседей и домовладельца, но те, судя по всему, понятия не имеют, о ком это он. Его просят ее описать – и он не в состоянии, ибо она обладала чертами семи разных женщин поочередно. В полной растерянности он понимает, что разгадывать ее тайну бессмысленно.

В финале герой, глядя в окно поезда, размышляет, сможет ли залатать отношения с женой и боссом, и одновременно надеется – боится, – что однажды эта странная призрачная женщина вернется и ввергнет его жизнь в хаос.

Не типичное моно-но аварэ,[41]41
  Очарование скрытой печалью вещей (яп.).


[Закрыть] уникальная японская кода тоскливого приятия, но дрожащая нота тревоги и дурных предчувствий. Будто все подлинное, самое страшное – еще впереди.

Что я вам говорил о поездах?