Текст книги "История России. С древнейших времен до наших дней"

Пытаясь выйти к Балтийскому побережью, Иван IV в течение 25 лет вел изнурительную Ливонскую войну. Война с Ливонией вызывалась необходимостью установить тесные связи с Западной Европой, которые легче всего было осуществить через моря, а также потребностью обороны западных границ России. В этой войне были заинтересованы русские дворяне: она открывала возможность приобретения новых, хозяйственно освоенных земель. Война, таким образом, обусловливалась объективными потребностями развития России. Кроме того, Ливонский орден в то время уже был настолько слаб, что победа России была предопределена. Русское войско после успехов в борьбе с Казанью представляло собой очень хорошо закаленную армию, а ливонцы, как отмечали сами ливонские хронисты, погибали от сытой и порочной жизни, на их землях напрочь отсутствовало политическое единство: магистры ссорились с рижскими архиепископами, а отдельные части пытались обрести самостоятельность. Поводом к войне послужили задержка Ливонским орденом 123 западных специалистов, приглашенных на русскую службу, а также невыплата Ливонией дани за город Юрьев с прилежащей к нему территорией за последние 50 лет. Ливонские послы, приехавшие для переговоров в Москву, не смогли дать удовлетворительное объяснение причин невыплаты дани в срок. Когда же послов пригласили на пир, то они увидели перед собой пустые блюда, что было неслыханным оскорблением. В 1558 году Иван IV двинул войска в Ливонию.

Начало войны характеризуется победами русских войск, взявших Нарву и Юрьев. В течение двух кампаний 1559–1560 годов русская рать прошла по землям всего Ливонского ордена до Пруссии, грабя, разоряя, захватывая пленных и богатую добычу. Было занято 20 городов, и русские войска вскоре стояли почти уже под стенами Риги и Ревеля (Таллина). После разгрома войск ордена в 1560 году и пленения его магистра последовал закономерный распад Ливонского ордена в 1561 году, и его земли перешли под власть Польши, Дании и Швеции. Последним крупным успехом русских войск на первом этапе войны было взятие в 1563 году города Полоцка.

После разгрома ордена война приняла для России затяжной характер: ведь ей пришлось столкнуться теперь уже с тремя державами: Польшей, Данией и Швецией. Усилились противоречия внутри России. Среди тех русских бояр, которые были заинтересованы в укреплении южных русских границ, росло сопротивление продолжению Ливонской войны. Проявили колебания и деятели, окружавшие царя, – Адашев и Сильвестр. Это привело к роспуску еще в 1560 году Избранной Рады. Почувствовав непонимание, Иван IV взял курс на усиление личной власти. Вскоре его ждал тяжелый удар: в 1564 году тайно темной ночью через пролом в городской стене Дерпта бежал к польскому королю Сигизмунду друг царя, князь Андрей Курбский, ранее командовавший русскими войсками.

В 1569 году Польша и Литва объединились в одно государство – Речь Посполитую, и его войска, а также шведские, захватившие Нарву, начали вести успешные военные действия против России. Только оборона города Пскова в 1581 году, когда его жители отбили 30 штурмов и совершили около 50 вылазок против войск польского короля Стефана Батория, позволила России в 1582 году заключить перемирие в Яме Зампольском – местечке под Псковом. Спустя год было заключено Плюсское перемирие со Швецией. Россия не только была вынуждена отказаться от Ливонии, но потеряла Полоцк, Ям, Копорье, Ивангород. Поражение в Ливонской войне в конечном счете явилось следствием экономической отсталости России, которая не смогла успешно выдержать длительную борьбу с сильными противниками. Разорение страны в годы опричнины лишь усугубило дело.

Иван IV, борясь с мятежами и изменами боярства, видел в них одну из главных причин неудач своей политики. Он считал, что на пути к сильной самодержавной власти основными препятствиями остаются боярско-княжеская оппозиция и боярские привилегии. Вполне возможно, что другой правитель на месте Ивана Грозного решил бы эту проблему по-другому. Однако Грозный, резкий, несдержанный человек, выбрал неожиданный и непредсказуемый путь – ввел опричнину.

Началом опричнины явился 1565 год. Наступивший год стал временем крупных внешнеполитических неудач, опасности нашествия с запада и юга. Его канун и само это роковое «лето» было полно тревожных событий и в Российском государстве, и в личной жизни Грозного. Не так давно ушли из жизни два человека, к которым царь был очень привязан, – митрополит Макарий и Анастасия Романова, супруга Грозного (1560), что стало для царя очень большим потрясением. А измена и бегство князя Курбского, прославленного боярина и воеводы, одного из ближайших доверенных лиц царя, не могло не взволновать и не испугать общественность. Ко всему этому прибавились неурожаи, падеж скота, голод, опустение деревень. Четыре раза горела Москва – 18 апреля, 9 и 19 мая и 24 августа, а 25 сентября случился страшный пожар в Троице-Сергиевой лавре, где царь был на богомолье, причем сразу же после того, как он выехал оттуда. Тревога и общественное напряжение, охватившие в результате этих событий все общество, отразились в повести «О свершении большия церкви Никитского монастыря», составленной как раз в конце 1564 года. «Быша много скорби християнскому народу от нахождения иноплеменных, – отмечается в повести, – и от хлебнаго гладу, и от урону скотия».

Историк Р. Г. Скрынников так описывает события, с которых началась опричнина: «С наступлением зимы 1564 года царь Иван стал готовиться к отъезду из Москвы. Он посещал столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей, он велел забрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую „святость“. В воскресенье 3 декабря Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли вереницы нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую „святость“ и всю государственную казну. Царский выезд был необычен. Ближние люди, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном неведении о замыслах царя и „в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша“».

Царский обоз ездил по наиболее чтимым подмосковным местам в течение нескольких недель. Царь посетил Коломенское и Троице-Сергиев монастырь, прежде чем достиг укрепленной Александровской слободы. Отсюда в начале января царь известил митрополита и Думу о том, что «от великие жалости сердца» он оставил свое государство и решил поселиться там, где «его, государя, Бог наставит».

Вскоре из слободы в Москву пришло две грамоты. Одна была обращена к московскому боярству, другая – к посадскому населению столицы. В письме к Боярской думе Иван Грозный четко объяснил причины своего отречения – конфликт с боярами. Грамота царя была прочитана членам Думы и епископам в Кремле на митрополичьем дворе. Вторую грамоту читали с Лобного места на Красной площади перед тысячами людей. Царь устами дьяков объяснял причины своего ухода и успокаивал собравшихся, прося, чтобы «они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет». Москва взволновалась: уход царя – главной опоры государства – вселил в умы и сердца жителей столицы уныние, страх и растерянность, которые сменились решимостью восстановить прежнее положение дел. Узнав о неслыханном уходе царя, люди толпами бежали на площадь. Вскоре в митрополичьи покои прибыли представители купцов и горожан, которые заявили, что останутся верны старой присяге, будут просить у царя защиты и, если измена имела место, готовы сами «потребить» всех государевых изменников.

Положение сложилось отчаянное, и Боярской думе ничего не оставалось, как принимать все меры к его нормализации. Было составлено верноподданническое ходатайство, с которым представители митрополита и бояре выехали в слободу, где умоляли царя вернуться и продолжать править государством по своему усмотрению. Царь согласился вернуться на условиях разделения страны на две части – опричнину и земщину. Вскоре был подготовлен указ об учреждении опричнины, в середине февраля царь вернулся в Москву, и Думе и Освященному собору был зачитан текст указа. Сам указ не сохранился, однако известно, что царь объявил о намерении «учинить» на своем государстве «опришнину» с двором, армией и территорией. Далее он заявил о передаче Московского государства (земщины) в управление Боярской думы и присвоении себе неограниченных полномочий – права без совета с Думой наказывать «непослушных» бояр, казнить их и отбирать в казну имущество опальных. При этом царь особенно настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. Возражений не последовало.

«Вскоре после издания указа об опричнине, – пишет Скрынников, – власти вызвали в Москву всех дворян из Вяземского, Можайского, Суздальского уездов и из нескольких мелких уездов. Опричная дума во главе с Басмановым придирчиво допрашивала каждого о его происхождении, о родословной жены и дружеских связях. В опричнину отбирали худородных дворян, не знавшихся с боярами. Аристократия взирала на „новодельных“ опричных господ с презрением. Их называли не иначе как „нищими и косолапыми мужиками“ и „скверными человеками“. Укомплектованное из незнатных дворян опричное войско должно было стать, по замыслу Грозного, надежным орудием в борьбе с феодально-аристократической оппозицией. При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что он узнает».

Г. Штаден, немец, служивший в опричнине, писал: «Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно. И поле [Божий суд] не имело здесь силы: все бойцы со стороны земских признавались побитыми, живых их считали как бы мертвыми…» Общение опричника с земским наказывалось смертью, они принимали новые имена и даже отрекались от родителей, принося присягу на верность единственному отныне их «родителю» – Ивану Грозному. Была создана и особая одежда – опричники носили черные балахоны, сшитые из грубых тканей, на голове – черные конические шапки и привешивали к поясу у колчана со стрелами метлу и собачью голову. Эти их отличительные знаки символизировали стремление «вымести» из страны измену и собачью преданность царю. Подобным же образом одевался и сам царь. Один из иностранцев, бывших в Москве в то время, вспоминал, что у царя, сидящего на коне и одетого в черное, во время торжественного выезда на груди висела огромная собачья голова, сделанная из серебра, которая лязгала зубами в такт шагам лошади.

(Термин «опричнина» происходит от слова «опричь» – кроме. В XIV веке опричниной называли часть наследства, которая доставалась вдове князя после его смерти в пожизненное владение. Она имела право получать доходы с определенной части земельных угодий, но после ее смерти все это возвращалось к старшему сыну.)

Таким образом, страна оказалась разделенной на две части: опричнину и земщину. В опричнину Иван IV включил наиболее важные земли. В нее вошли поморские города, города с большими посадами и важные в стратегическом отношении, а также наиболее экономически развитые районы страны. Нередко город брался в опричнину не целиком, а частями. Именно таким образом была разделена на две части Москва. Если встать лицом к Большой Никитской улице (по которой проходила граница опричнины и земщины) и спиной к Кремлю, то все городские территории, которые окажутся по левую руку до Москвы-реки, были взяты царем в опричнину. Остальное осталось в земщине. Кроме того, с земщины было взято 100 тысяч рублей на «подъем» опричнины и покрытие издержек царского выезда из Москвы. Эта сумма по тем временам была огромной (мелкий чиновник в приказе получал в год от 5 до 10 рублей).

Все жители земель, выделенных в опричнину, обязаны были стать «опричниками» и, если даже не служили в опричном войске, должны были поддерживать опричную политику царя. В противном случае их безжалостно выбрасывали с насиженных мест, разоряя и сжигая дома. На землях, выделенных в опричнину, селили дворян, входивших в опричное войско, которое сначала состояло из тысячи человек, но затем это число постоянно увеличивалось. В опричнине параллельно с земщиной (которой, как упоминалось, управляла Боярская дума) сложилась система органов управления государством, которую возглавлял лично царь.

«Уже в наше время, – пишет М. Воробьев, – выяснилось по писцовым книгам, что многие жители опричных земель никуда не переселялись, а как жили, так и оставались на этих землях, оказываясь опричниками. Поэтому необходимо четко представлять, что в опричнину, с одной стороны, попадали люди не по своей воле (сегодня ты простой служилый человек, а завтра ты проснулся опричником, и тебе еще повезло, потому что ты попал в число царских любимцев). А с другой стороны, опричники – это особая служилая масса людей, особое войско, которое и проводило политику террора. Поэтому опричник – явление двойственное. Известны опричники, которые ничем себя не запятнали, – наоборот, оказали немалые услуги отечеству, хотя их и было немного».

В своем стремлении уничтожить сепаратизм бояр Иван IV решил не останавливаться ни перед чем, и начался опричный террор. У царя оказалась долгая память – он вспомнил все обиды, нанесенные ему за много лет до начала опричнины. За два года постепенно истребляются те, кто когда-то был неверен царю. В частности, было покончено со всеми, кто в далеком 1553 году, когда царь тяжело заболел и был близок к смерти, отказался присягнуть малолетнему наследнику престола Дмитрию, о чем просил царь, а решил присягнуть Владимиру Андреевичу Старицкому – двоюродному брату царя. Царь не сделал исключения ни для Владимира Старицкого, ни для его матери – княгини Ефросинии. Княгиня была насильно пострижена в монахини и сослана в далекий северный Горицкий монастырь, а позднее утоплена в Шексне. С Владимиром царь был более «милосерден» – ему просто дали выпить чашу с ядом.

В 1566 году царь предпринял последнюю попытку договориться с земщиной – состоялся Земский собор, на котором царь попытался добиться компромисса. Подтверждая свою готовность к договоренностям, он возвратил из ссылки многих опальных. Однако уступка царя была рассмотрена боярством и некоторыми представителями духовенства как слабость и неуверенность Ивана IV в своих силах. В земщине заговорили о скорой и всеобщей отмене опричнины. Оппозицию поддержало и высшее духовенство. Осложнилась ситуация с Церковью – в том же году глава Русской православной церкви митрополит Афанасий, бывший духовник царя, демонстративно сложил с себя сан и удалился в монастырь.

Новым кандидатом на митрополию был избран архиепископ Казанский Герман, который сразу же заявил, что выступает против царских опал и казней. Царь был в гневе: «Еще не поставлен, а уже начинаешь меня сдерживать?!» В результате Герман провел в сане митрополита всего два дня, затем был снят, отправлен в Казань и через два года казнен. После этого, очевидно, многое передумав, царь остановил свой выбор на игумене далекого Соловецкого монастыря Филиппе (Колычеве). Его отец Стефан некогда был ближним боярином при великом князе Василии III и заседал в Боярской думе. Сам Филипп (в миру Феодор) молодость провел при дворе и хорошо знал Ивана Грозного еще подростком. Затем их пути разошлись: после того как на род Колычевых в 1537 году обрушились опалы, Филипп ушел на Соловки, где и принял монашество. Став игуменом Соловецкой обители, Филипп заслужил особое расположение царя Ивана Васильевича, который сделал целый ряд щедрых пожалований и драгоценных пожертвований Соловецкому монастырю. Может быть, царь надеялся на понимание Филиппа – не случайно в грамоте, присланной в монастырь, царь звал его в Москву «для духовного совета». Однако получилось иначе.

Прибывший в Москву и обласканный царем Филипп сначала отказался от принятия предложенного ему сана, но, пойдя навстречу уговорам царя и Собора, откровенно поставил со своей стороны условие – отмену опричнины: «А не отменит [царь], ему [Филиппу] митрополитом быть невозможно; а если его и поставят в митрополита, он затем оставит митрополию». Никому другому подобного условия Грозный не простил бы, но, очевидно, у него с Филиппом была глубокая и давняя внутренняя связь, терять которую царь не хотел, – ведь вокруг осталось так мало людей, которых он помнил с детства и которые видели в нем прежде всего человека, а только потом – царя. Возможно, поэтому Иван IV позволил посвятить Филиппа в митрополиты, поставив условие: «чтобы он в опричнину и в царский домовый обиход не вступался и после поставления не оставлял бы митрополии из-за того, что царь не отменил опричнины». Царь дал Филиппу право на правах первосвятителя Церкви заступаться за обиженных и казнимых, и 25 июля 1566 года Филипп стал главой Церкви.

Судя по некоторым данным, царь первое время прислушивался к митрополиту – казни утихли, но вскоре возобновились с новой силой. Митрополит пришел к царю с увещеванием, однако его откровенная беседа не принесла результата – царь пытался заставить митрополита замолчать, но не смог. Вскоре митрополит получил недвусмысленный намек на свою возможную участь: опричники схватили его бояр и забили до смерти железными палицами, водя по улицам Москвы. О конфликте мгновенно стало известно, что попытались использовать в своих интересах люди как из окружения царя, так и из окружения первосвятителя. Против митрополита решили использовать верное средство – ложный донос. Вскоре к епископам пришла нелепая жалоба на митрополита, написанная каким-то церковным чтецом, но и этого было достаточно. Несколько епископов, среди которых был и новгородский владыка Пимен, начали очернять митрополита в глазах царя. Тот же Пимен не стеснялся это делать прямо в соборе в присутствии самого митрополита. Филипп понял, что нужно идти до конца, и нарушил данное царю обещание не вмешиваться в дела опричнины. В марте 1568 года митрополит после богослужения в Успенском соборе Кремля сделал вид, что не замечает подошедшего под благословение царя. Царь и его опричники были, по обыкновению, одеты в черные кафтаны и высокие шапки. Наконец опричники обратили внимание Филиппа на смиренную фигуру царя: «Владыка, Государь пред тобою, благослови его». Тогда, взглянув на Ивана Грозного, Филипп с гневом произнес свои знаменитые слова: «В сем виде, в сея одеянии странном не узнаю царя православного! Не узнаю его и в делах государственных. Кому поревновал ты, приняв сей образ и изменив свое благолепие? Государь, убойся суда Божия: на других ты закон налагаешь, а сам нарушаешь его. У татар и язычников есть правда: на одной Руси нет ее. Во всем мире можно встречать милосердие, а на Руси нет сострадания даже к невинным и к правым. Мы здесь приносим бескровную жертву за спасение мира, а за алтарем без вины проливается кровь христианская. Ты сам просишь у Бога прощения в грехах своих, прощай же и других, погрешающих пред тобою…» – «Филипп, – воскликнул царь, – ужели ты думаешь изменить нашу волю? Лучше бы тебе быть единомысленным с нами». – «Тогда суетна была бы моя вера, – возразил митрополит, – я не о тех скорблю, которые невинно предаются смерти как мученики; я о тебе скорблю, пекусь о твоем же спасении». После этого стало совершенно ясно, что и царь, и митрополит уже не смогут остановиться. Были схвачены, допрошены и пытаны митрополичьи бояре, но найти основания для каких-либо обвинений Филиппа вновь не удалось. Пришлось ждать нового повода, который вскоре представился.

28 июля того же года в Новодевичьем монастыре после крестного хода Филипп заметил в храме одного опричника стоящим в тафье и, возмущенный, указал на него царю. Иван оглянулся, но виновного не нашел, так как тот успел снять свою шапку. Царю умело объяснили, что митрополит оболгал опричника, издеваясь косвенно над самим царем. Царь, взбешенный этим, вышел из себя и начал всенародно проклинать митрополита, называя его лжецом, мятежником и злодеем, после чего поклялся, что уличит его в преступлениях. Сразу же после этого события в Соловецкий монастырь, который много лет строился под руководством Филиппа, отправилась следственная комиссия, надеясь найти там любые доказательства неправедной жизни митрополита. В ход было пущено все – деньги, ласки, угрозы, и только обещание сделать игумена монастыря Паисия епископом заставила его оклеветать Филиппа. Вскоре комиссия, завербовав в клеветники кроме игумена еще нескольких монахов, вернулась в Москву.

Немедленно был созван Собор. Мужественный глава Церкви, выслушав лжесвидетеля Паисия, коротко ответил: «Что посеешь, то и пожнешь» и, не став оправдываться, сразу же снял с себя знаки своего сана. Однако царь вернул ему митрополичий клобук и мантию и, сказав, что Филиппу следует ждать суда, приказал совершать литургию 8 ноября в Успенском соборе Кремля. Однако богослужение так и не началось: в храм явился боярин Басманов с толпой опричников и прочитал перед народом соборный приговор о низложении митрополита. После этого опричники набросились на Филиппа, сорвали с него богослужебное облачение, напялили старую монашескую рясу и, вытолкав метлами из храма, бросили в дровни и отвезли в Богоявленский монастырь в Китай-городе, по дороге осыпая святителя руганью и побоями. Целую неделю митрополит сидел в оковах в монастырской тюрьме, затем был перевезен в старый Никольский монастырь. По Москве тем временем шли казни родственников митрополита. Отрубленная голова племянника была прислана Филиппу в мешке в тюрьму. После этих издевательств Филипп был сослан в тверской Отроч монастырь, где через год Малюта Скуратов задушил его, сказав, что Филипп угорел от печного жара.