Текст книги "История России. С древнейших времен до наших дней"

Как только весть о смерти Дмитрия достигла Москвы (через два дня), в Углич сразу же была направлена следственная комиссия во главе с Василием Шуйским. Комиссия расследовала обстоятельства смерти и пришла к следующему выводу. С царевичем, игравшим в свайку (в ножички), неожиданно случился припадок эпилепсии, которые бывали и раньше (еще в раннем детстве царевич во время припадка у кормилицы «персты на руках объел», то есть сильно искусал ее), и ножом, зажатым в руке, Дмитрий непроизвольно ударил себя в горло. Комиссия также заключила, что Нагие напрасно возвели обвинение на царских приставов и что именно по их наущению Битяговский, его сын Данила и Никита Качалов были разорваны толпой. Также обнаружилось, что следствию были подброшены фальшивые ножи, специально вымазанные кровью на скотобойне. Виновниками происшествия были объявлены родственники царицы, и Мария Нагая была тут же отправлена в далекий монастырь и пострижена в монахини. Ее братья были разосланы в другие места, а часть угличан, которые были уличены в преступлениях и убийствах, казнены. Никто еще не знал, кем станет царевич Дмитрий для самозванцев Смутного времени, – тело погибшего было погребено, и вскоре могилу стали забывать.

Возможно, эта трагедия занимала бы совершенно иное место в истории, если бы имя погибшего царевича Дмитрия не стало одним из знамен Смутного времени. Однако именно 15 мая 1591 года один из первых шагов к Смуте был сделан – гибель царевича оказалась роковой для древней династии Рюриковичей. Федор Иоаннович не имел наследника (рождались дочери и умирали во младенчестве), а когда царь тяжело заболел в 1597 году, стало ясно, что династия обречена. В начале 1598 года стало ясно, что болезнь его смертельна. Была еще надежда, что царь сам определит наследника престола, но на вопрос патриарха Иова, кому царь оставляет царство, царицу и свой народ, смиренный Федор Иоаннович ответил: «Во всем царстве и в вас волен Бог. Как ему угодно, так и будет, и в царице моей волен Бог, а как ей жить, об этом у нас улажено». 7 января 1598 года царя не стало, и гроб с его телом был положен в Архангельском соборе рядом с гробом его отца. Россия и ее столица вступали в период Смутного времени.

Москвичи сразу же присягнули вдове Федора, царице Ирине, но она отказалась царствовать и ушла в Новодевичий монастырь, где приняла постриг, как того требовала традиция. Попытка бояр организовать присягу боярскому правительству у Церкви успеха не имела, и тогда встал вопрос об избрании на престол Бориса Годунова, который фактически и так управлял страной. В течение 40 дней после кончины царя Федора Россией управлял патриарх Иов с Боярской думой, по истечении сорокового дня был собран Земский собор, на котором было решено предложить трон Борису Годунову. Сам Годунов проживал в это время в Новодевичьем монастыре у своей сестры Ирины. Из Москвы к воротам обители двинулся торжественный крестный ход, возглавляемый патриархом Иовом, не забывшим помощи Бориса в восхождении его, Иова, на патриарший престол. Вошедшие с крестами и иконами в монастырь люди стали просить Бориса Годунова, стоявшего на ступенях Смоленского собора, занять престол, но тот отказывался и лишь после троекратного обращения согласился. Сразу же прямо в Смоленском соборе патриарх Иов благословил Бориса на царство и через некоторое время обоз Бориса выехал из ворот монастыря и отправился в столицу. 1 сентября 1598 года Борис был коронован в Успенском соборе Московского Кремля. В это время ему было 47 лет, и он был полон жизни и сил – высокого роста, плотный, плечистый, круглолицый, с черными волосами и бородой, он имел внушительный вид и величавую осанку, а «глаза его внушали страх и повиновение».

Борис Годунов – одна из наиболее трагических и наиболее недооцененных фигур русской истории – провел на престоле русских царей семь лет, и это были, скорее всего, самые тяжелые в его жизни годы. «Личность Бориса Годунова всегда пользовалась вниманием историков и беллетристов, – пишет С. Ф. Платонов. – В великой исторической Московской драме на рубеже XVI и XVII столетий Борису была суждена роль и победителя и жертвы. Личные свойства и дела этого политического деятеля вызывали от его современников как похвалы, выраставшие в панегирик, так и осуждение, переходившее в злую клевету». В течение долгого времени на страницах исследований Борис Годунов представлялся исчадием ада и средоточием зла. Историк А.Я. Шпаков иронически очень точно описал историю Годунова согласно источникам и исследованиям: «После смерти Ивана Грозного Борис Годунов сослал царевича Димитрия и Нагих в Углич, Богдана Бельского подговорил устроить покушение на Феодора Ивановича, потом сослал его в Нижний, а И.Ф. Мстиславского – в заточение, где повелел его удушить; призвал жену Магнуса, „короля Ливонского“, дочь Старицкого князя Владимира Андреевича – Марью Владимировну, чтоб насильно постричь ее в монастырь и убить дочь ее Евдокию.

Далее он велел перебить бояр и удушить всех князей Шуйских, оставив почему-то Василия да Дмитрия Ивановичей; затем учредил патриаршество, чтобы на патриаршем престоле сидел „доброхот“ его Иов; убил Димитрия, подделал извещение об убийстве, подтасовал следствие и постановление собора об этом деле, поджег Москву, призвал крымского хана, чтобы отвлечь внимание народа от убийства царевича Димитрия и пожара Москвы; далее он убил племянницу свою Феодосию, подверг опале Андрея Щелкалова, вероломно отплатив ему злом за отеческое к нему отношение, отравил Феодора Ивановича, чуть ли не силой заставил посадить себя на трон, подтасовав земский собор и плетьми сбивая народ кричать, что желает именно его на царство; ослепил Симеона Бекбулатовича; после этого создал дело о заговоре „Никитичей“, Черкасских и других, чтобы „извести царский корень“, всех их перебил и заточил; наконец, убил сестру свою царицу Ирину за то, что она не хотела признать его царем; был ненавистен всем „чиноначальникам земли“ и вообще боярам за то, что грабил, разорял и избивал их, народу – за то, что ввел крепостное право, духовенству – за то, что отменил тарханы и потворствовал чужеземцам, лаская их, приглашая на службу в Россию и предоставляя свободно исповедовать свою религию, московским купцам и черни – за то, что обижал любимых ими Шуйских и Романовых и пр. Затем он отравил жениха своей дочери, не смог вынести самозванца и отравился сам. Вот и все».

Уже в начале XVII века современник Бориса дьяк Иван Тимофеев в своей книге «Временник» сделал попытку описать Годунова и его правление. Однако, составив любопытнейшую характеристику «рабоцаря», он в конце концов сознался, что не умеет его понять и не может уразуметь, что преобладало в Борисе: добро или зло. «В часе же смерти его [Бориса] никтоже весть, что возодоле и кая страна мерила претягну дел его, благая ли злая», – говорит Тимофеев. Над склепом Годуновых в Троице-Сергиевой лавре Карамзин риторически восклицал: «Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба!.. Что, если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?»

Если постараться беспристрастно взглянуть на годы правления Годунова, то можно увидеть, что он управлял государством умно и деятельно: довершил покорение Сибири и основал в ней города Томск, Туринск, Верхотурье, строил другие новые города в России. Он заботился о народной нравственности, преследуя пьянство и кабаки, которых к этому времени было в Москве немало, вызывал из-за границы за сто лет до Петра Первого технических мастеров, лекарей и аптекарей, задумывался об устройстве в Москве школ с иностранными языками. Он сумел дать прекрасное образование своему сыну Федору и дочери Ксении, развернул активное строительство в Москве и России. В 1598 году он прекратил взимать недоимки по налогам и податям, дал некоторые привилегии служилым и посадским людям в выполнении государственных повинностей. Однако обстоятельства оказались сильнее его – Москву и Россию неумолимо начали посещать ужасные бедствия.

В 1601 году «Господь омрачил небо облаками», хлеба налились, но не вызрели. Вдобавок незадолго до жатвы ударили морозы, и на следующий год злаки совсем не взошли. «Люди во ужасть впадоша». Начался страшный трехлетний голод, особенно сильный в Москве. За короткое время мера хлеба повысилась в цене с 15 копеек до 3 рублей.

Борис как только мог боролся с ужасной напастью. Была организована раздача хлеба из государственных запасов, открыты житницы больших монастырей; организованы большие каменные работы, чтобы дать людям возможность заработать; усилены репрессии по разбойным делам; разрешено крестьянам уходить от хозяев, если прокормиться на господской земле было невозможно. На московские рынки по низким ценам (чтобы сбить цены у перекупщиков) выбрасывалось большое количество дешевого хлеба, закупленного в других, благополучных городах. Но все было напрасно. Чем больше Борис раздавал хлеба и денег, тем больше стекалось в столицу голодающих с разных сторон. Огромные массы изгнанной господами челяди образовали близ Москвы разбойничьи шайки, грабившие всех, кто вез продовольствие в город. В 1603–1604 годах вспыхнуло восстание холопов под руководством Хлопка, охватившее все Подмосковье. С огромным трудом его удалось подавить. В самой столице начались убийства и грабежи из-за куска хлеба, люди стали питаться мясом кошек и собак, даже падалью и человеческими трупами. На базарах продавались пироги с начинкой из человеческого мяса. Вскоре вспыхнула страшная эпидемия, уносившая людей десятками тысяч, – за семь месяцев в столице умерло 50 тысяч человек.

Смятение, казалось, охватило и саму природу. По ночам на небе стали видны наводившие на всех страх огненные столбы, которые, сталкиваясь между собою, словно вели битвы. Иногда казалось, что восходили сразу две или три луны. Сильные бури низвергали колокольни и дома, в подмосковных лесах, словно чувствуя погибель города, появились невиданные стаи волков, а в саму Москву начали забегать, чего никогда не случалось, черно-бурые лисицы. И наконец в небе над городом появилась комета с большим хвостом.

На душе Бориса становилось тревожно. Он заметно поседел, омрачился и ожесточился, ему стали везде чудиться крамола и измена. Начались опалы, заточения и даже тайные казни. Прежний друг Годунова Бельский был заключен в тюрьму, подверглись опале и представители древнего рода Романовых: боярина Федора Никитича и его супругу насильно постригли в монашество и отправили на Север в заточение. В Москве с трепетом ждали грозы.

Гроза эта пришла в облике мрачного и задумчивого человека, появившегося при дворе польского магната Адама Вишневецкого. Он выдавал себя за чудесно спасшегося в Угличе от рук убийц царевича Дмитрия и желал «вернуться» на престол, покончив с «ненавистным узурпатором». В Москве давно знали этого человека. Им был Григорий (Юрий) Отрепьев, беглый монах, иеродьякон московского Чудова монастыря, известный не столько молитвенными подвигами, сколько своей вороватостью.

Юрий Богданович Отрепьев (в детстве его звали Юшка) родился в небогатой дворянской семье на рубеже 70-80-х годов XVI века. Предки Отрепьевых переехали на службу в Москву из Литвы. Отец Юрия Богдан Отрепьев служил в стрелецких войсках, имел чин стрелецкого сотника и, возможно, погиб в уличной драке в Москве в Немецкой слободе, был зарезан неким «литвином». Юшка «остался после отца своего млад зело» на руках матери. Научился читать, а позднее, когда оказался в столице, писать (возможно, письму выучил Юшку кто-то из приказных дьяков). Имея хороший почерк, Отрепьев позже стал переписчиком книг на патриаршем дворе.

Однако скоро в его судьбе случился неприятный поворот, который едва не стал для него роковым. Юрий поступил на службу к боярину Михаилу Никитичу Романову и сумел занять при его дворе достаточно высокое положение. Борис Годунов «опалился» на Романовых, и начались казни их ближних слуг. Юрию, которому было только двадцать лет, поспешно принял решение «покинуть мир» и принял монашеский постриг с именем Григория. Это давало хоть какую-то надежду, хотя противников Ивана Грозного незадолго до этих всех событий доставляли на плаху из-за стен самых глухих монастырей.

Отрепьев бежал из Москвы в отдаленные монастыри. Он побывал в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, монастыре Иоанна Предтечи в Галиче, но ни в одном из них не прожил более года – его тянуло назад. Когда в столице все успокоилось, он начал искать возможность вернуться в Москву, и это ему удалось: благодаря поддержке своего деда он был определен в кремлевский Чудов монастырь, где, по его собственным словам, занялся литературным трудом (в Спасо-Евфимиевом монастыре у него уже был опыт написания акафистов и канонов святым). Чуть позже он принял священный сан – был поставлен патриархом Иовом в дьяконы, продолжая писать каноны святым. Однако вскоре, по версиям некоторых исследователей, Григорий проворовался и вынужден был бежать из монастыря. С этого момента прозвище «расстрига» станет от него неотделимым. Очевидно, именно в это время Григорий решил примерить на себя маску царевича Димитрия. В Киево-Печерском монастыре он заявил, что является царевичем, и тут же был выброшен за ворота. Тогда он продолжил путь дальше на Запад, пока не оказался в пределах Речи Посполитой.

Речь Посполитую темные места в биографии новоявленного «царевича» беспокоили мало: руками самозванца можно было попробовать «половить рыбу в мутной воде». «Польские магнаты и шляхта, – писал Р. Скрынников, – стремящиеся к расширению своих владений, жаждали захватить смоленские и северские земли, которые столетием ранее входили в состав Великого княжества Литовского. Католическая церковь введением в России католицизма хотела пополнить источники доходов, уменьшившиеся после Реформации, которая увела ряд европейских стран из лона католической церкви». В свою очередь, Лжедмитрий много обещал полякам и папскому нунцию в Варшаве: помощь Польше в войне со Швецией, Северскую землю, Псков, Новгород, половину смоленских земель и большие суммы денег – родителям его невесты. Он заверил, что, став царем, распространит католицизм в России. С течением времени он настолько уверился в своих силах, что начал обещать завоевать Вифлеем, Иерусалим и Вифанию и присоединить их к России.

Получив поддержку польского короля и, как считается, тайно перейдя в католичество, Лжедмитрий I с шайкой авантюристов в октябре 1604 года вышел из Львова и двинулся к Москве через северские земли, охваченные волнениями, где он встретил поддержку крестьян, казаков, служилых людей, недовольных правительством Годунова. Город за городом присоединялся к Лжедмитрию. Когда в начале 1605 года он потерпел поражение под Добрыничами, местные крестьяне укрыли самозванца и не выдали его правительственным войскам. Вскоре под его знаменем вновь собрались достаточные силы, и он двинулся к Москве, где его с нетерпением ждали. Казни и пытки заподозренных в связях с самозванцем еще более накаляли обстановку.

Наконец наступил день решающей схватки с царскими войсками, состоявшейся под Кромами весной 1605 года. Бои были в самом разгаре, когда из Москвы пришло известие: 13 апреля царь Борис Годунов внезапно скончался. Спускаясь с вышки, откуда он часто любовался Москвой, царь почувствовал себя плохо, кровь хлынула из носа и ушей, и он упал без чувств. Прибежали патриарх, духовенство и едва успели облечь царя в иноческую мантию с именем Боголепа, как тот умер. В народе начались разговоры, что Годунов, понимая, что идет настоящий царь Дмитрий, не выдержал и покончил с собой. На другой день, безо всякой пышности, Бориса погребли в Архангельском соборе Кремля, и на престол вступил его сын Федор, который в то время еще не знал, что уже обречен.

В это время войско Лжедмитрия и присоединившихся к нему после смерти Годунова бояр, возглавлявших царские полки, быстро двигалось к столице. Обогнав его, в Москву прибыли посланники самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин, которые привезли грамоту с призывом целовать крест «царевичу». В столице они быстро нашли себе союзника – вернувшегося из ссылки Богдана Бельского, а затем начали скликать московских людей к Лобному месту. В полной тишине была зачитана привезенная грамота – и, словно прорвавшийся нарыв, тотчас разразилось восстание. Начался погром. Огромные толпы людей бросились в Кремль громить дворы Годунова, его жены и родственников – Сабуровых и Вельяминовых. Не ожидавшая этого царская семья спастись не успела – Федора и супругу Годунова Марию задушили прямо в покоях, хотя Федор, которому еще не было и 20 лет, оказался настолько силен, что несколько человек не могли его одолеть в течение получаса. В живых была оставлена лишь царевна Ксения. Патриарх Иов был низвержен, и Москва приготовилась встречать Лжедмитрия, который вступил в столицу 20 июня с необыкновенной пышностью.

Громадные толпы народа, наполнившего улицы и площади, забравшегося на крыши и колокольни, радостно приветствовали нового властителя, ехавшего в дорогой одежде на белом коне. Однако, когда шествие вступало на Красную площадь из Москворецких ворот Китай-города, внезапно поднялся страшный вихрь. Всадники едва удерживались на лошадях, тревожно и невпопад зазвонили колокола на храме Святой Софии на набережной, и покрытое тучей пыли шествие остановилось. Народ увидел в этом недоброе предзнаменование, которое вскоре не замедлило исполниться.

Самозванец разместился в кремлевских царских палатах и приказал вызвать из далекого Выксинского монастыря мать царевича Дмитрия Марию Нагую (инокиню Марфу): встреча «матери» и чудесно спасшегося «сына» должна была убедить в истинности «Дмитрия» самых отъявленных скептиков. Через несколько дней в селе Тайнинском Мария Нагая признала самозванца своим сыном, и они вместе возвратились в Москву. Инокиня Марфа была помещена в кремлевский московский Вознесенский монастырь, а Лжедмитрий стал готовиться к коронации. Необходимо было убрать свидетелей своего недавнего не очень светлого прошлого – и в ссылку отправляется старый патриарх Иов, без сомнения, хорошо помнивший тот день, когда он рукополагал Григория Отрепьева в дьяконы. Затем опале подверглись усопшие: через специально пробитую дыру в стене из Архангельского собора было вытащено тело Бориса Годунова, увезено из Кремля и погребено в Варсонофьевском монастыре вместе с телами сына и жены. Для коронации все было готово.

Она последовала 30 июля 1605 года. На радостях новый «царь» возвратил из ссылки Романовых, возвел Филарета Никитича в сан митрополита Ростовского, раздавал милости. Новый «царь» проводил политику в интересах дворянства и верхушки посада. Например, город Путивль, поддержавший самозванца, освобождался на десять лет от уплаты налогов. Восстанавливался пятилетний срок сыска беглых крестьян. Но вскоре щепетильная Москва стала замечать как в новом правителе, так и в его действиях и обстановке нечто фальшивое, чужое, нерусское. Всех поражала неслыханная расточительность Лжедмитрия в пользу иноземцев – при нем иностранные музыканты во дворце получали жалованье, которого не видели и первые сановники государства, он завел себе трон из чистого золота со львами и увешал его бриллиантовыми и жемчужными кистями, ел в пост телятину, позволял себе даже к Успенскому собору подъезжать на лошади в седле, чего никто никогда не делал прежде. Не имея обыкновения (как это опять же было принято в Москве) спать после обеда, он ходил пешком на дворы к немцам и полякам, которые чувствовали себя в столице все вольготнее, устраивали пышные пиры, высокомерно обращались с русскими и обижали их.

И уж совсем было непонятно москвичам, для чего в кремлевском саду ему надо было устроить «потешный ад» (некий макет ада), немыслимый для православного человека и тем более государя. Позднее этому было найдено истолкование. «Сказание о царстве царя Федора Иоанновича» сообщает: «Прорицая окаянный вечное свое жилище со отцем своим диаволом и сатаною, и велми то адское место любляше и всегда на него зряше из окошек полатных своих, чтобы ему получити желаемое им, тма кромешная, и чего возжелал, то и получил». То есть Лжедмитрия начинали воспринимать как Антихриста. Среди москвичей начался глухой ропот, чем воспользовался Василий Шуйский, начавший разоблачать самозванца перед народом. Он был немедленно схвачен и отправлен на эшафот, однако в самую последнюю минуту Лжедмитрий торжественно даровал ему жизнь. Это была, может быть, одна из самых больших ошибок самозванца за время его «царствования».

Чем дальше шло, тем было все хуже. В Москву прибывали все новые отряды разнузданной польской шляхты, которые вели себя в столице уже как в завоеванном городе. В колокольне Ивана Великого в Кремле ксендзы стали совершать католические мессы. Появился в Кремле и папский легат – шли приготовления к приезду невесты самозванца Марины Мнишек. В начале мая 1606 года она прибыла в Москву, поразив москвичей очень маленьким ростом и озлобленным выражением лица. Несчастная Ксения Годунова, которая весь год была наложницей Лжедмитрия, была немедленно отправлена на Север, в Горицкий женский монастырь. И вот на глазах у всей столицы совершилось неслыханное – не приняв православия, 8 мая Марина Мнишек была венчана царской короной в Успенском соборе Московского Кремля, и в тот же день состоялось ее бракосочетание с Лжедмитрием. Начались свадебные торжества, которые 17 мая в самый разгар были неожиданно прерваны.

В этот день, по обыкновению, Отрепьев встал рано. Боярин Басманов, ночевавший во внутренних покоях, доложил, что ночь прошла спокойно. Тут спокойствие было прервано неожиданно ворвавшимися в Фроловские (Спасские) ворота боярами Шуйскими и Голицыными, за которыми вторглась вооруженная толпа. Стрелецкие караулы, которые несли стражу по всему Кремлю, сначала не выказали никакой тревоги, поскольку хорошо знали и Шуйского, и Голицына в лицо, а потом, когда осознали произошедшее, было поздно, и стража бежала, не оказав сопротивления. Оказавшись в Кремле, Шуйский и Голицын велели бить в набат и поднимать горожан. Сам Василий Шуйский на лошади помчался через Красную площадь к торговым рядам, на ходу призывая москвичей в Кремль. Вскоре ударили в колокола и в торговых рядах. Тревожные звуки колоколов проникли за слюдяные окна дворца Лжедмитрия, и он послал Басманова спросить, отчего поднялся шум. Бояре знали о том, что происходит, гораздо лучше самозванца и ответили ему, что в городе, очевидно, начался пожар.

Между тем звон не прекращался. Стали слышны крики: «Горит Кремль! В Кремль, в Кремль!» Горожане со всех сторон мчались на Красную площадь. Почувствовав неладное, ко дворцу на защиту «царя» выступили роты, стоявшие поблизости от Кремля, которые, вероятно, могли бы ему помочь. Однако проницательные бояре уже изобрели противоядие – немедленно раздались призывы бить поганых «латынян» и постоять за православную веру и царя. Крики: «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» – сделали свое дело, и толпы бросились на поляков и их сторонников. На улицах, ведущих к Кремлю, возникли завалы из бревен. Поляки поняли, что игра проиграна, и отступили в свои казармы.

Тем временем во дворце события развивались своим чередом. У дверей в царские хоромы неожиданно появился дьяк Тимофей Осипов, перед тем причастившийся как человек, идущий на смерть. Дьяк должен был потихоньку пробраться в царскую спальню и убить там Лжедмитрия еще до того, как начнется общий штурм дворца. Осипову удалось выполнить только первую часть плана. Как повествует один из царских телохранителей, злоумышленник проник через все караулы (а всего во дворце было пять дверей с караулами) и добрался до спальни, но тут был убит Басмановым, перед смертью проклиная «еретика» и «розстригу».

Роковой ошибкой Басманова было то, что тело Осипова было выброшено из окна на площадь. О погибшем дьяке знали только хорошее, и его внезапная гибель привела толпу в ярость. Все настойчивее из-под окон палат раздавались требования к царю выйти к народу. Самозванец не отважился выйти, но с бердышом в руках высунулся в окно и, потрясая оружием, крикнул: «Я вам не Борис!» В ответ раздалось несколько выстрелов, и Лжедмитрий поспешно отскочил от окна. Положение становилось хуже с каждой минутой.

Через несколько минут ярость толпы была обращена на Басманова, который пытался спасти положение, выйдя на Красное крыльцо, где собрались все бояре. Он громко принялся именем царя уговаривать народ успокоиться и разойтись, но договорить не успел – боярин Татищев ударил Басманова сзади кинжалом и вместе с другими боярами сбросил окровавленное тело с крыльца на площадь. Кровь мгновенно возбудила толпу, и начался штурм дворца. Отрепьев в панике заперся во внутренних покоях с пятнадцатью немцами и лихорадочно обдумывал пути ко спасению. Тем временем двери дворца начали заметно подаваться под ударами нападавших, и Отрепьев ударился в бегство. Все, что в эту трагическую минуту он успел сделать для своей супруги, – это крикнуть, пробегая мимо ее покоев: «Сердце мое, измена!» – спасать Марину уже не было возможности. По тайным ходам самозванец из дворца перебрался в каменные палаты. Дальше дороги не было, спрятаться было нельзя – нужно было выбираться из Кремля как можно скорее. И Отрепьев прыгнул из окна с высоты около десяти метров, от удара о землю вывихнул ногу и потерял сознание. Это его сгубило. Неподалеку от каменных палат стражу в воротах несли верные Лжедмитрию караулы. Еще была надежда спасти «царя», спрятав его где-нибудь до темноты, и после вывести из Кремля. Стрельцы поспешно внесли Лжедмитрия в ближайшие хоромы.

Тем временем дворец был захвачен полностью. Не обнаружив Лжедмитрия, восставшие принялись искать его по всему Кремлю и наконец нашли. Защитить его было некому – последние из верных ему стрельцов сложили оружие. Торжествующая толпа окружила Лжедмитрия и выволокла на улицу. В ужасе глядя с земли на окружавшие его лица, самозванец униженно молил дать ему свидание с матерью или отвести на Лобное место, чтобы он мог покаяться перед всем народом. Но победители были неумолимы. В толпе раздались голоса, что даже его мать давно отреклась от него. Под оскорбления, ругательства и пинки с «царя» стащили царскую одежду. Раздавался хохот, крики: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне!», «Кто ты такой, сукин сын?».

Напряжение толпы стремительно возрастало, и нужна была только искра, чтобы оно вспыхнуло. Некий купец Мыльник не выдержал первым – на очередные просьбы Отрепьева позволить ему говорить с народом с Лобного места он с криками начал стрелять в него из ружья. Это послужило сигналом – остальные набросились на окровавленного, умирающего Отрепьева, рубя его, пронзая копьями и стреляя, и не смогли остановиться даже тогда, когда уже было ясно, что жизнь покинула самозванца. После этого бояре объявили с Красного крыльца, будто убитый перед смертью сам повинился в том, что он не истинный Дмитрий, а расстрига Григорий Отрепьев. Обнаженный и обезображенный труп царя поволокли от дворца к терему вдовы Грозного Марфы Нагой и потребовали публичного отречения от «сына». Царица в ужасе отреклась от Лжедмитрия, назвав его «вором».

Наемники не оправдали возлагавшихся на них надежд и почти все разбежались. Лишь немногие пытались пробиться во дворец, но подверглись избиению. Заодно толпа учинила расправу над чужеземцами, случайно оказавшимися на улице. Позднее западные источники говорили, что в дни восстания в Москве погибло от одной до двух тысяч человек.

Овдовевшая Марина Мнишек пыталась укрыться под юбками своих фрейлин, но была обнаружена и под караулом отправлена в Ярославль. Тем временем труп самозванца выволокли на Красную площадь. Истерзанный, одетый в шутовскую скоморошью маску, с дудкой в зубах, на ступенях Лобного места лежал тот, кого еще совсем недавно, как спасителя и избавителя, торжественно и чинно принимала Москва. Через несколько дней, когда вся столица уже успела посмотреть на него, труп Лжедмитрия был сожжен, а пеплом зарядили пушку и выстрелили из нее в сторону Польши – туда, откуда пришел.

Через несколько дней на Красной площади впервые в русской истории прошли всенародные выборы царя – новым самодержцем стал победитель самозванца Василий Шуйский. Однако он так же мало, как и его неудачливый предшественник, подходил на эту роль. Престарелый, вдовый, бездетный, он совсем лишен был качеств, необходимых царю. Но важно обратить внимание не на эти обстоятельства, а на то, что он был «выкликнут» толпой на площади – это событие ускорило «расцаревание» общественного народного сознания. В народе начинали понимать, что власть царя – не столько от Бога, сколько от людей, что царей можно свергать, душить, стрелять ими из пушек, а затем выбирать себе новых, что царь – не особое, высшее лицо, а такой же, как все, один из многих. Избрав «своего» царя, люди считали, что Василий не забудет этого, что все будет решаться вместе с «миром» и от имени «мира». Однако Василий вскоре дал в Успенском соборе боярам крестоцеловальную грамоту, в которой обещал сохранить привилегии бояр и ничего не делать без их согласия. Это был первый случай в истории России, когда власть самодержца ограничивалась юридически. Тем не менее авторитет Шуйского в народе после подписания грамоты резко упал. Теперь уже каждое действие Василия, даже если оно и было актом его царской воли, представлялось людям следствием его соглашения с Боярской думой. «Полуцарь», – с насмешкой стали говорить москвичи про Василия Шуйского.

Обстоятельства настойчиво требовали от Василия решительных действий. Он начал с того, что попытался предотвратить повторение самозванщины. Буквально через два дня после своего венчания на царство, 3 июня 1606 года, в столицу торжественным крестным ходом из Углича были доставлены останки царевича Дмитрия. Весь народ встречал их за городом, сам царь нес раку с телом царевича и прославлял святость усопшего, хотя в самом Угличе царевича забыли за эти годы настолько, что могилу пришлось отыскивать. Через некоторое время состоялся акт канонизации царевича (причисления к лику святых), и мощи Дмитрия торжественно были положены в Архангельском кремлевском соборе, где и сейчас мы можем их видеть у второго правого столпа. Однако остановить самозванщину это все равно не смогло.