Текст книги "История России. С древнейших времен до наших дней"

Глава 25 (21 статья) – «О корчмах». Корчма – место для распития спиртных напитков. В данной главе правительство устанавливало монополию на изготовление спиртных напитков, поскольку эта монополия во все времена давала казне огромную прибыль, а также в целом стремилось ограничить пьянство. Хотя только государство имело право продавать водку и частных кабаков не существовало, изготавливать вино могли и частные лица: духовенство, бояре, а также «лучшие» посадские люди, которым разрешалось изготовить или, как говорили тогда, «выкурить», небольшое количество вина по случаю больших церковных и семейных праздников. Конечно же, нередки были случаи, когда это вино поступало в продажу, и такая «подпольная» торговля процветала, несмотря на крутые меры, принимавшиеся против нее правительством. Незаконные торговцы спиртным в Москве нередко пользовались покровительством знатных людей. Известен случай, когда «подметным» письмом царь Алексей Михайлович был извещен о действующей в Москве целой компании подпольных торговцев, которые продавали водку и табак, принимали в заклад краденые вещи, грабили и обыгрывали в зернь и карты пьяных. Компания насчитывала до 1000 человек, и выручка ее достигала фантастических размеров – до 1000 и более рублей в месяц. Подпольное предприятие, таким образом, оказалось очень солидным, что объяснялось составом его участников: это были беглые служилые люди и беглые воры, записавшиеся в метельщики, а во главе дела стояли чины Земского приказа, то есть главного полицейского управления. Разгромить эту организацию стоило большого труда. За самовольное изготовление вина Уложением было положено наказание кнутом, а в особо тяжких случаях могла последовать смертная казнь.

В чем состоит значение Соборного уложения? Прежде всего, оно завершило долгий процесс складывания крепостного права, прошедший несколько этапов. Можно напомнить, что в Судебнике 1497 года впервые право ухода крестьян от феодала было ограничено двумя неделями (Юрьев день). В 1581 году были впервые введены заповедные лета, то есть годы, когда переход запрещался совсем. В 1592 году заканчивается составление писцовых книг (выясняется точное количество крестьян и их принадлежность конкретному хозяину), а в 1597 году уже был введен пятилетний срок сыска крестьян, бежавших после 1592 года. В 1607 году вводится пятнадцатилетний срок сыска, и, наконец, в 1649 году после принятия Уложения было окончательно оформлено крепостное право – зависимость крестьянина от феодала (или от феодального государства) в личном, земельном, имущественном, юридическом отношениях, основанная на прикреплении крестьянина к земле.

Отныне провозглашалась отмена урочных лет и установление бессрочного сыска беглых крестьян и посадских людей. Собственностью феодала становился не только крестьянин со своей семьей, но и его имущество. Уложение признавало за дворянином право передачи поместья по наследству при условии, что сыновья будут служить, как и отец. Таким образом, сближались две формы феодальной собственности – вотчина и поместье. Было ограничено церковное землевладение. Создание Монастырского приказа ставило церковное землевладение под контроль государства. Белые слободы были ликвидированы. Их население обязано платить «тягло». Посадские люди так же прикреплены к общине, как крестьянин к феодалу. Служилые люди по прибору, например стрельцы, со своих торгов и промыслов обязаны были платить государственные налоги.

Восстание под руководством Степана Разина было одним из самых мощных выступлений в истории России. Его питательной средой стало казачество, которое к XVII столетию начинает разделяться по уровню доходов и знатности. Если ранее казаки представляли собой единую массу, то теперь появились «домовитые», имевшие собственность, и «голутвенные», существовавшие от набега до набега. В XVII веке на Дону сельского хозяйства не существовало. Иметь пашню и сеять хлеб запрещалось под страхом смертной казни, поэтому казаки кормились рыбной ловлей, охотой, коневодством, а также хлебом, присылаемым из Москвы в качестве государева жалованья, набегами в земли враждебного России Крымского ханства или грабежом турецких владений на Черном и Азовском морях. Походы туда становились все труднее: в 1660 году турки и татары выстроили под Азовом каменные башни и перегородили Дон цепями. Путь в Азовское море был закрыт. Но осталась другая дорога – вниз по Дону, а затем по Волге в Каспийское море, в богатые персидские земли. Московское правительство, закрывавшее глаза на действия против враждебных Крыма и Турции, не одобряло действий против лояльной России Персии, бывшей к тому же выгодным торговым партнером. Тут было неизбежно столкновение с государством, которое имело в устье Волги мощную крепость Астрахань, закрывавшую выход на Каспий.

О том, что на Дону неспокойно, стало ясно в 1666 году, когда отряд донского атамана Василия Уса выступил с Дона в сторону Москвы для перехода на службу к царю. В пути к ним присоединилось множество народа, включая беглых крестьян. Однако правительство предложило казакам вернуться на Дон, предварительно переписав их всех и вернув беглых. Поскольку последний пункт противоречил казачьим традициям, они отказались, и пришлось применить силу – против усовцев выступили войска, и казаки ушли на Дон. Вскоре Васька Ус появился среди подручных уже другого атамана. Этим атаманом был Степан Тимофеевич Разин.

Точный год его рождения неизвестен. Он не раз ходил в походы, участвовал в знаменитом Азовском сидении, когда с 1637 по 1642 год казаки удерживали на свой страх и риск, без всякой помощи Москвы, захваченный ими Азов. Благодаря своим заслугам он стал зажиточным казаком. Есть предположение, что его первой женой была захваченная в плен турчанка, от которой родилось три сына – Иван, Степан и Фрол. Имя Разина стало известно в середине мая 1667 года, когда его отряд отправился на Волгу и севернее Царицына ограбил богатый караван судов, среди которых были корабли, принадлежавшие царю и патриарху. Многие из тех, кто находились в этом караване, были избиты или казнены. Правительственные войска попытались остановить Разина, однако он, разбив несколько стрелецких отрядов и обойдя Астрахань, 2 июня 1667 года вышел в Каспий и проплыл к Яику, где остановился на зиму. В марте 1668 года Разин вновь вышел на Каспий и начал грабить, однако позднее прекратил набеги и принес покаяние государю. В приказной избе Астрахани Степан Разин, демонстрируя лояльность правительству, положил бунчук и десять знамен, отдал часть пушек и пленных. Правительство простило его специальной грамотой.

Осенью 1669 года Разин вновь вернулся на Дон, где основал городок Кагальник. Вскоре туда потекли «голутвенные» казаки и беглые. К весне следующего года у Разина уже было 4–5 тысяч человек, и он решил «итти Волгою с казаками с бояры повидатца». 15 мая 1670 года разинцы осадили Царицын, жители которого сами открыли ворота. Воевода Тургенев заперся с племянником, слугами и горсткой стрельцов в башне. Разин приехал в город и повел казаков на приступ к башне, взяв ее после долгого боя. Тургенев достался живым казакам, и на другой день они привели его на веревке к реке, прокололи копьем и утопили. Под Царицыном войско Разина выросло до 10 тысяч человек. Стрелецкие отряды, высланные на помощь Царицыну, были разгромлены Разиным, и часть стрельцов перешла на сторону казаков.

После Царицына Разин пошел на Астрахань. Стрельцы, охранявшие город, предали своего воеводу Прозоровского и, сумев отвлечь его, подавали казакам руки и помогали им перелезть стену с осадных лестниц. Прозоровский, тяжело раненный в живот, был сброшен Разиным с раската головой вниз (раскатом обычно называли утрамбованную земляную насыпь или помост под крепостным валом для установки пушек), пленные в количестве 450 человек были перебиты. Были ограблены церкви и торговые дворы, а товар поделен. Вдов дворян, детей боярских и приказных Разин приказал разобрать в жены своим казакам, а священников заставляли их венчать.

Из Астрахани Разин двинулся вверх по Волге. В Саратове и Самаре повторилось то, что было в Царицыне и Астрахани, – горожане и стрельцы переходили на сторону атамана, пытавшаяся сопротивляться администрация уничтожалась. Посланцы Разина разносили по всему Российскому государству разинские «прелестные грамоты». В них он писал, что идет истреблять изменников-бояр и приказных людей, «постоять за великого государя». Тем самым движению придавалась форма законности. На обитой красным бархатом барке везли юношу-самозванца, который выдавал себя за царевича Алексея Алексеевича, на самом деле незадолго до описываемых событий умершего. На шитой черным бархатом барке будто бы везли патриарха Никона. Оба этих лица, дескать, пострадали от бояр, и вот Разин идет с ними в Москву восстанавливать справедливость. Вскоре бунт охватил все Поволжье. Горели дома помещиков, сотни крестьян вливались в разинское войско.

В сентябре Разин появился под Симбирском. Хотя жители города впустили разинцев в посад, взять хорошо укрепленный кремль они не могли. Осада затянулась на месяц. 1 октября Разин был разгромлен под Симбирском воеводой Барятинским и бежал по Волге. Под Симбирском правительственные войска учинили жуткую расправу: до шести сотен пленных казнили, весь берег был покрыт виселицами. В Москве, в Неделю православия, его предали анафеме.

Тем временем Разин ушел на Дон в Кагальник и надеялся, собравшись с силами, на следующий год вновь двинуться в центральные районы. Однако отношение к нему после неудач изменилось, и 14 апреля старые «домовитые» казаки сожгли Кагальник и захватили в плен Степана и Фрола Разиных. В июне на специально приготовленной колеснице Степана ввезли в Москву. На большой телеге, запряженной тремя конями, стояла виселица. К ее перекладине привязан был цепью переодетый в рубище атаман. Руки его были прикреплены к поперечным столбам виселицы, ноги скованы. За телегой бежал прикованный цепью за шею Фрол.

В Земском приказе Разина подвергли страшным пыткам, которые он перенес мужественно, и приговорили к четвертованию. После казни на Красной площади части его туловища были насажены на колья и поставлены «на позорище» на Болоте за Москвой-рекой. Когда останки атамана истлели, их зарыли на Татарском кладбище (район современного парка культуры имени Горького), потому что покойный был предан анафеме как богоотступник и его нельзя было хоронить вместе с христианами.

Церковный раскол – явление невероятно сложное, в котором сплелись многие духовные проблемы, копившиеся столетиями. Последствия раскола не изжиты до сих пор. Он стал очень ярким проявлением самых различных черт национального русского характера, реакцией русского общества на те перемены в политической и духовной атмосфере России, которые принесло Смутное время.

Причиной раскола стала реформа священных книг и богослужебных обрядов, предпринятая патриархом Никоном. Суть ее заключалась в унификации норм церковной жизни в православной церкви, при этом за образец брались книги и обряды Греческой церкви. Что же необходимо было исправлять?

Смутное время привело в упадок все сферы русской жизни и ощутимо ударило по Церкви, углубив все проблемы, возникшие в ней ранее, еще в XV и XVI веках. К тому же постоянное переписывание книг вносило с каждым десятилетием все больше ошибок в богослужебные тексты, местные традиции разных городов и областей, влиявшие на церковные обряды и чинопоследования, существенно искажали суть и смысл богослужения. Странности и ошибки в богослужебных книгах, «вольности» в богослужебной практике обращали на себя внимание многочисленных духовных и светских лиц, приезжавших в Россию с Запада и Востока. По их запискам и воспоминаниям можно представить себе самые характерные проблемы, с которыми в то время сталкивались в Русской церкви.

К середине XVII века богослужебные традиции Русской церкви находились в крайне плачевном положении. Как известно, в состав богослужения входит чтение и пение. Сложилась традиция читать богослужебные тексты в церкви так быстро, что даже тот, кто читал, почти ничего не понимал. Однако это не только не смущало прихожан, но даже и вменялось ими в заслугу священнику, если он мог прочитать несколько молитв не переводя духа. Во многом эта традиция появилась в связи с тем, что службы шли очень долго и таким образом духовенство и церковнослужители старались ее сократить.

Эта же цель достигалась и при помощи так называемого многогласия. Известно, что богослужение – это священнодействие, в котором все подчинено определенному уставу и порядку. Сначала, к примеру, священник произносит молитву, затем поет хор, затем диакон читает ектению, затем вновь поет хор. При многогласии все это происходило одновременно. Нередко читали в три-четыре и даже пять-шесть голосов сразу. В результате служба убыстрялась, но понять в ней что-нибудь было невозможно. При этом присутствующие в храме не обращали внимания на чтение и позволяли себе шутить и разговаривать, тогда как в остальное время богослужения они сохраняли величайшую скромность и набожность. Иным было и церковное пение. По обычаю того времени, протодьяконы и дьяконы произносили ектении, а священники молитвы низким и резким голосом. Хор пел однотонно, низкими и протяжными голосами.

В храмах также существовал обычай, согласно которому каждый молящийся приносил на службу в храм свою икону, ставил у стенки и молился только ей. Нарушение правила моления своей иконе даже считалось преступлением, за которое наказывали. Так, если хозяин какой-нибудь иконы замечал, что кто-то другой ей кланяется, то он сейчас же принимался бранить его: «Как ты смел своими воровскими молитвами восхищать у иконы те милости, на которые я один имею право как ее хозяин?» Виновный в этом случае должен был заплатить хозяину иконы часть ее стоимости. Иконы оставались на ночь в церкви, а в случае церковного отлучения хозяин иконы забирал ее из церкви домой и потом, по примирению с Церковью, опять возвращал ее на прежнее место.

Между тем этот обычай вел к большой неблагопристойности при богослужении: присутствующие в церкви заняты были не столько общим церковным пением и чтением, сколько своими частными молитвами, которые каждый обращал к собственной иконе, так что во время богослужения все собрание молящихся представляло собой толпу лиц, обращенных в разные стороны. В наиболее важные моменты богослужения все поворачивались к алтарю, внимали и кланялись, а затем опять каждый начинал смотреть врозь, обращался к своей иконе и твердил простую молитву: «Господи, помилуй!» Даже царь следовал в этом случае общему правилу, занимаясь делами в церкви, где он бывал постоянно окружен боярами.

Таким образом, серьезные реформы были необходимы. Это понимали многие и уже с начала этого столетия стремились как-то изменить положение: троицкий архимандрит Дионисий пытается исправлять книги, в 1632 году с Востока специально приезжает архимандрит Иосиф для перевода на славянский язык греческих книг, и лишь его смерть в 1634 году не позволила продолжить дело. Также предпринимались и некоторые усилия по «упорядочению» пения в церквях, доходившее до абсурда в многоголосии.

Однако реформы встретили стойкое противодействие большой части общества, которая не пожелала принять нововведений и осталась сторонницей старых книг и обрядов. Обычно виновником раскола называют патриарха Никона. На самом деле это не совсем так. Никон был просто наиболее последовательным, яростным сторонником реформ. Не стоит забывать, что Никона активно поддерживал царь Алексей Михайлович. Кроме того, многие из тех реформ, которые проводил Никон, были начаты задолго до него (например, исправление книг). Каким же образом развивались события?

Никон появился на свет в крестьянской семье в селе Вельдеманово Княгининского уезда Нижегородской губернии 24 мая 1605 года. Символично, что будущий патриарх родился в страшный для России год начала Смуты. Интересно и место его рождения – Нижегородский край (от Вельдеманова до Нижнего было примерно 90 верст). Нижегородчина стала местом, откуда вышло большинство деятелей раскола: недалеко от родного села Никона появился на свет протопоп Аввакум, его младший современник и неистовый противник; в Нижнем начинал свое служение священником Иоанн Неронов; в Макарьевском Желтоводском монастыре монашествовал, а потом игуменствовал Илларион, впоследствии архиепископ Рязанский и Муромский, видный обличитель староверов.

В святом крещении мальчика назвали Никитой, в монашестве нарекли Никоном. Отец Никиты был мордвин. Мать рано умерла, и в дом пришла другая женщина. Мачеха невзлюбила мальчика и даже пыталась избавиться от него, спалив однажды в печи. Жизнь Никиты неоднократно подвергалась серьезной опасности, и он бежал от мачехи в макарьевский Желтоводский монастырь, где выучился грамоте и решил стать монахом. Но тяжелая болезнь отца заставила сына до времени оставить послушничество и вернуться в мир. Однако годы в монастыре не прошли даром. Никита стал священником в селе Лыскове, напротив знаменитой Макарьевской ярмарки. Его проповеди были так хороши, что послушать их через Волгу приезжали московские купцы. Они и добились перевода Никиты в Москву. К удачной карьере, казалось бы, можно добавить и семейное счастье: у священника Никиты родилось трое детей. Но мирная приходская жизнь длилась лишь 10 лет, неожиданно дети умерли от болезни, и потрясенный священник уговорил свою матушку-попадью уйти в инокини, а сам принял монашеский постриг в Соловках, в строгом Троицком скиту на Анзерском острове у замечательного своими подвигами и праведной жизнью старца Елеазара. Учитель и духовный отец Никона был человеком, известным даже в Москве: именно он предсказал заждавшемуся наследника царю Михаилу Федоровичу рождение сына, почему Алексей Михайлович считал старца своим «богодарованным отцом», ведь его молитвами он родился.

К моменту пострижения Никону шел 31-й год, он был уже вполне сложившимся человеком, весьма начитанным в духовной литературе и с немалым жизненным опытом. Сразу же он обратил на себя внимание истовой набожностью. Кроме общего келейного правила, Никон ежедневно прочитывал всю Псалтырь и клал по 1000 земных поклонов. Жизнь была строго одинокая. Иноки сходились только по субботам и воскресеньям.

Елеазар обратил внимание на книжность и сметливость своего нового иеромонаха и взял его с собой в деловую поездку в Москву для сбора денег на строительство каменного храма. Деньги были собраны, а вот по вопросу строительства церкви возникли разногласия. Никон торопил с постройкой, а Елеазар оттягивал ее, считая каменный храм излишней роскошью. Возможно, были и какие-то другие разногласия, во всяком случае, Никон не вынес ссоры и в небольшой лодке с мужиком-помором бежал, пустившись в рискованное плавание по Белому морю. Уже в этом эпизоде в полной мере проявился крутой характер Никона.

По дороге к побережью Никон и его спутник едва не погибли в буре. С трудом достигли они Кия-острова в устье Онеги. Впоследствии Никон в память своего чудесного спасения выстроил тут свой личный монастырь – Крестный. От Онеги, уже один, Никон проделал неблизкий пеший путь в Кожеезерскую обитель (в районе Каргополя). Там он монашествовал, в 1643 году был избран братией игуменом. Через три года Никон по делам монастыря прибыл в Москву. В царской усадьбе в Коломенском произошла встреча 43-летнего, много повидавшего инока и еще совсем юного 17-летнего Алексея Михайловича. Мы не знаем, о чем они говорили. Но знаем, чем этот разговор кончился: царь, нуждавшийся в советчиках, попросил Никона жить в Москве и добился, чтобы его поставили архимандритом придворного Новоспасского монастыря. Каждую пятницу Никон должен был являться к заутрене в придворную церковь и беседовать там с царем. С собой Новоспасский архимандрит обычно приносил целый ворох челобитных с жалобами на разные неправды и прошениями государю, и Алексей Михайлович, как правило, давал им ход. Это создавало Никону репутацию народного заступника и возвышало его авторитет в глазах царя. Челобитчики шли к Никону в монастырь, поджидали его по дороге.

В 1648 году Никон был посвящен в сан митрополита Новгородского. В Новгороде он строго требовал от священников неукоснительного следования богослужебному уставу, произносил проповеди. Он посещал тюрьмы, раздавал денежные средства своей епархии малоимущим, устраивал богадельни. Когда случился голод, в его резиденции кормили каждый день по 300 человек.

Между тем Никон прибыл в Новгород в неспокойное время. Произошло народное восстание 1650 года. Митрополит повел себя мужественно, укрыв бежавшего от толпы воеводу Хилкова в своих палатах, за что был жестоко избит, но нашел в себе силы отправиться на другую сторону Волхова служить литургию. Затем он уговаривал бунтовщиков, а непокорных предал анафеме. А когда пришли правительственные войска князя Хованского, Никон великодушно ходатайствовал перед царем об их прощении. Новгородские события показали государю, что Никон не только ревностный архипастырь, но и талантливый администратор. Он умел действовать, где кнутом, а где и пряником, в ряде случаев оказываясь гибче и дальновиднее царских воевод. Не раз приглашал царь новгородского владыку в Москву, а в письмах называл напыщенно-торжественно: «Избранный и крепкостоятельный пастырь, наставник душ и телес, возлюбленный любимец и содружебник, солнце, светящее во всей вселенной, собинный друг душевный и телесный».

Никон стремился всячески укреплять любовь к себе царя, и не столько в личных интересах, сколько в целях своей церковной программы. При открытии мощей преподобного Саввы Сторожевского Никон внушил царю мысль устроить своеобразный «апофеоз православия»: перенести в Успенский собор мощи трех святителей московских – мучеников за веру Христову и Отечество, несправедливо гонимых государственной властью. Это были митрополит Филипп (Колычев), убитый опричниками Ивана Грозного, патриарх Иов, смещенный Лжедмитрием, и патриарх Гермоген. Если останки последних двух святителей были сравнительно недалеко, то за мощами Филиппа надо было ехать в Соловки. Туда государь отправил самого Никона в сопровождении большой свиты во главе с боярином князем Иваном Никитичем Хованским и Василием Отяевым. Побуждаемый своим любимцем, царь дал ему с собою покаянную грамоту, которую предполагалось зачитать усопшему и положить на раку с мощами. В этой грамоте от лица царской власти царь Алексей молил святого «разрешить согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистию и несдержанием ярости».

Пока Никон ездил за святыми мощами, умер патриарх Иосиф, и по приезде в Москву по воле царя Никон стал патриархом 22 июля 1652 года.

В Москве к этому времени уже существовал «Кружок ревнителей древнего благочестия», состоявший из людей, хорошо знакомых Никону, поскольку сам Никон, еще будучи архимандритом, состоял в этом кружке. В него входили духовник царя Стефан Вонифатьев, боярин Федор Ртищев, протопоп (в современной традиции – протоиерей) Иоанн Неронов, юрьевецкий протопоп Аввакум, священники Даниил, Лазарь, Логгин. Они ставили перед собой обширные реформаторские задачи. Члены кружка проповедовали, издавали и переиздавали книги, обличали человеческие пороки.

Понимая необходимость перемен, большинство ревнителей благочестия (в основном происходившие из провинции – Аввакум, Неронов, Логгин, Лазарь и другие), однако совершенно не допускали мысли о неисправности русских богослужебных книг, чинов и обрядов. Они считали необходимым возвратиться к древней русской старине и исправлять богослужебные книги по древним славянским рукописям. Греческие богослужебные книги эти ревнители благочестия признавали тоже только древние, рукописные, а те, что печатались после падения Константинополя в иноверных землях, считали исполненными западных ересей. В свою очередь, столичные члены кружка (Никон, Вонифатьев, Ртищев) считали, что необходимо выправлять русскую церковную жизнь полностью по греческим меркам.

Став патриархом, Никон твердо взял дело реформ в свои руки. Он сам назначил «справщиков» и принялся энергично продвигать уже начатое дело исправления печатаемых книг. Для того чтобы представить себе весь диапазон книжных расхождений, он начал активно собирать отовсюду старые рукописные и печатные книги, которые привозили ему из многих монастырей Новгорода, Киева и даже Афона. Это исправление книг и стало одной из главных причин раскола. Однако, по мнению многих историков, идея исправления книг для патриарха Никона была лишь выводом из его главной идеи – сделать Россию центром вселенского православия. Известно, что в начале своей духовной карьеры Никон вполне разделял все те взгляды, которые позднее стали характерными для вождей старообрядчества, и вместе с ними отвергал немосковские церковные «новшества». Но вскоре Никон загорелся идеей, бывшей стержнем русского общественного сознания почти с середины XV века, – осуществить через Москву, Россию Вселенское, Православное царство, реализовать наконец идею «Москва – Третий Рим». Для этого было необходимо быть равными с греками в обряде и чине, вернуться к прежним, исконным образцам. Следовательно, и исправлять книги и обряды надо было не по древнерусским, а по греческим текстам и обрядам, и именно нынешним. Это и стало позднее одним из камней преткновения для старообрядцев, хотя этот метод исправлений по греческим образцам изобрел отнюдь не Никон – это пытались делать еще при патриархе Иосифе.

Жесткий характер Никона и его настойчивое исправление книг вскоре стали вызывать недовольство. Особенно возмутительным был специальный циркуляр патриарха «Память», изданный в 1653 году, где Никон писал: «По преданию святых апостол не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны». Это значит, что во время определенных великопостных молитв полагалось теперь класть только четыре великих поклона и 12 малых вместо прежних 16 великих. И самое главное: «Еще и тремя бы персты себе крестилися». То есть вводилось троеперстие вместо существовавшего двуперстия.

Такой приказ сразу вызвал широкую оппозицию среди священства, прежде близкого Никону, – у Иоанна Неронова, Аввакума, Даниила Костромского, Логгина, Лазаря и Павла, епископа Коломенского. Начались обличения патриарха в самовластии и нарушении древних канонов. Однако Никон не привык останавливаться в середине пути и стал беспощадно подавлять оппозицию в самом зародыше. Бывшие друзья превратились во врагов. «Струна оказалась перетянутой и оборвалась, – писал известный историк церкви А. Карташев. – С этой вроде бы мелочи началась катастрофа – родилась драма раскола. Сами оппозиционеры не знали, к чему это приведет, но подсознательно их путь уже был определен. Они решили пойти на разрыв с официальной церковной властью». «Мы же, сошедшись, задумались, – писал Аввакум. – Видим убо, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали».

Священники подали обширную челобитную царю, в которой излагали свои опасения, но царь не обратил на бумагу внимания, в отличие от Никона. Вскоре за свою челобитную священникам пришлось держать ответ: один из оппозиционеров, Логгин, был обвинен в «похулении икон Спасителя, Богородицы и святых». Оправдания не помогли, и Логгин оказался под строгим арестом. Вскоре «за великое бесчиние» был осужден и сослан в отдаленный монастырь Иоанн Неронов. Был сослан в Астрахань Даниил Костромской и там заморен в земляной тюрьме. Наконец дело дошло и до Аввакума, и он с кучкой последователей был брошен в тюрьму, откуда позднее с женой и детьми был увезен в Тобольск, где по дороге «везде и в церквах и на торгах ересь Никонианскую обличал». «Так начала создаваться героическая, мученическая психология раскола», – пишет А. Карташев.

Убрав с дороги своих главных противников, Никон решительно продолжил начатую правку книг и обрядов. Взяв в начале 1654 года Печатный двор в свое ведение, он все приказы ему направлял от своего имени. Весной 1654 года в царских палатах под председательством царя был собран церковный Собор для утверждения нововведений. Патриарх Никон, открывший Собор своей речью, развивал свою идею о наступившей необходимости полного согласия во всем Московской церкви с Греческой и перечислил целый ряд обрядовых отличий Русской церкви от Греческой. Собор принял решение «достойно и праведно исправить противо старых харатейных [пергаментных] и греческих», то есть признал правомочность исправления книг. Была также подтверждена необходимость продолжения исправления обрядов.

Решения Собора взволновали общественность. К правке книг москвичи уже успели привыкнуть, однако реформа обрядов для них была неожиданной новостью. «К ошибкам в тексте книг привыкли и понимали это, – писал А. Карташев, – но чтобы русские обряды были повреждены по сравнению с греческими – этого никак себе люди объяснить не могли. Для психологии русского консерватизма это было невероятно и непонятно. Такая неверность, испорченность обрядов шла бы вразрез с глубоким, более чем вековым (после Флорентийской унии) убеждением москвичей, что отныне только в Москве, как в Третьем Риме, сохраняется подлинная православная старина. Если же и обнаруживается разница в обрядах, то вина за это лежит на греках, некогда изменивших православию, а не на русских, вставших на страже истинной веры». Очевидно, эту особенность русского национального сознания патриарх Никон не учитывал, и в этом была одна из его ошибок.

Решив укрепить решения Собора авторитетом восточных патриархов, Никон вскоре после этих событий отправил константинопольскому патриарху Паисию послание, в котором задавал множество вопросов по поводу происходящих реформ и просил поскорее дать ответ. В Москве в это время (июнь 1654 года) был сербский патриарх Гавриил, а в феврале 1655 года приехал антиохийский патриарх Макарий, которые поддержали политику реформ Никона. Опираясь на их авторитет, Никон весной 1655 года после торжественного богослужения в Успенском соборе Московского Кремля, на котором присутствовал царь, произнес страстную проповедь об иконах западного письма и крестном знамении. Никон велел принести несколько икон, написанных с западноевропейских картин и просто с иллюстраций и книжных гравюр и отобранных в боярских домах, и показал их народу, объявляя, у кого именно из знатных людей такая икона отобрана, и поясняя, почему такие иконы нельзя держать в доме. После этого Никон брал икону за иконой и резко бросал их на чугунный пол, а все щепки, оставшиеся от них, приказал собрать и сжечь. Восточные иерархи тем временем провозглашали церковное проклятие тем, кто содержит такие иконы. Говоря о крестном знамении, Никон подчеркнул, что «ни в Антиохии, ни в Константинополе, ни в Иерусалиме, ни на Синае, ни на Афоне, ни даже в Валахии и Молдавии никто так [то есть двумя перстами] не крестится, но всеми тремя пальцами вместе».