Текст книги "Загадка неоконченной рукописи"

– Я еще ни разу в жизни не кончала, – призналась она.

– Я рад.

– Я вообще ни разу в жизни не занималась любовью по-настоящему.

Он притянул ее руку к губам и поцеловал пальцы.

Они сидели на чердаке, перед слуховым окном, в импровизированной постели среди разбросанных подушек и одеял. Рядом с ними трепетал огонек одинокой свечи. На Пите были только джинсы, застегнутые на молнию, но с расстегнутой верхней пуговицей, на Дженни – серьги и его рубашка. Это была сцена из ее грез, как в журналах. Она чувствовала себя нормальной и была так счастлива быть нормальной, ощущала такое физическое удовлетворение и эмоциональную полноту, что ей хотелось плакать.

– Что ты во мне нашел?

– Я сказал тебе об этом с самого начала. Ты не такая, как все.

– Я некрасивая.

– Я думаю наоборот.

– У меня не такие длинные ноги, как у моделей.

– Это хорошо. У них кроме ног ничего нет. Меня это не заводит. – Он расстегнул на ней рубашку и распахнул ее. – А вот это – да.

От нежности его взгляда ей снова стало тепло и сладко-больно. Она издала звук, отдаленно напоминающий его имя.

– Что я в тебе нашел? – переспросил он. – Свежесть. Новизну. Невинность.

– Я не невинна. Меня даже порядочной девушкой нельзя назвать. У меня была ужасная жизнь. – Ей стало не по себе от воспоминаний о том, насколько она была ужасна. И еще от того, что Пит ничего не знал. Но если рассказать ему все, и он бросит ее из-за этого, то что она будет делать?

– Я тоже совершал ошибки, – сказал он.

– До моих им далеко, – заверила она.

– Спорим? – неожиданно распалился он. – Я увел любимую у лучшего друга. По-твоему, это порядочно?

Дженни предположила, что у истории должно быть продолжение.

– Когда это было?

– Когда я уехал из дома. Все умоляли меня остаться, твердили, как я им нужен, как они надеются на меня, но я знал, что такое свобода, и рвался к ней. А они продолжали спорить, умолять и убеждать. В конце концов меня обуял гнев, и я уже не мог с этим справиться, потому что и без их воплей знал, что виноват. Я решил, что наконец докажу им, что не святой, разобью одним ударом розовые очки, сквозь которые они глядели на меня. И поэтому я забрал ее с собой.

– Ты любил ее?

– Нет, – ответил он, отводя глаза.

– И что было потом?

– Это продолжалось с месяц. В конце концов я дал ей денег и отправил ее домой, но она уже тоже не смогла вернуться к прежней жизни. Она снова уехала, одна. И я не знаю, что было с ней дальше. – Он наконец посмотрел на Дженни. – Зато я знаю, что было со мной. Я ездил туда и сюда и нигде не мог найти покоя. Мне стало казаться, что у меня каинова печать на лбу. Мне не везло с женщинами. Пока я не встретил тебя. Я не достоин тебя, Дженни, но ты очень нужна мне. Чтобы остаться с тобой, я готов измениться. Мы вместе начнем все заново.

Чувства так переполняли Дженни, что она смогла произнести только:

– У тебя это так легко звучит.

– Это должно быть легко, если очень сильно этого хочешь. Дженни отчаянно хотелось поверить в это.

– Но как же быть с теми, кто имеет к этому отношение – например, с твоим другом и семьей? А вдруг они не захотят дать тебе шанс начать все заново?

– Захотят. Им сейчас нелегко. Им нужна помощь.

– Мой отец скажет то же самое. Он не позволит мне уехать.

– Но здесь другая ситуация. Твоему отцу ты нужна по другим причинам. Его требования исключительно эгоистичны. Но ты хранила ему верность все эти годы. Ты пренебрегала собственными интересами ради него. Теперь пора подумать о себе.

– Но он же мой отец.

– Ты уже взрослая. И ты имеешь право решать сама за себя.

– Ты не понимаешь. Он не позволит мне уехать.

– Нет. Это ты не понимаешь, – продолжал убеждать ее Пит. – Ты – не его собственность, чтобы он мог распоряжаться тобой. Ты принадлежишь только себе самой. Он принимает собственные решения, которые определяют его жизнь. А ты имеешь право принимать свои.

Господи, сколько раз она повторяла себе то же самое. И Дэн говорил ей об этом, и преподобный Патти, и Мириам.

– Ну а что, если он все-таки будет возражать?

Пит усмехнулся.

– Я помогу тебе уговорить его. Мы решим это дело между собой.

– Я хочу начать заново. Я так долго об этом мечтала. Только ничего не получится.

Его губы, не переставая касаться ее кожи, двигались вверх, пока не встретились с ее.

– У меня тоже, потому что я всегда думал, что смогу справиться с этим в одиночку. Но я не могу. – Он заглянул ей в глаза, и она увидела его растерянность и уязвимость. – Ты же уедешь со мной, правда? – У нее перехватило дыхание. – Выйдешь за меня? Станешь матерью моих детей?

Она зажала ладонями рот. Она не могла поверить в этот дар свыше, в то, что он предложил ей все то, о чем она мечтала всю свою жизнь.

– Я люблю тебя, Дженни.

Она не отвечала, в очередной раз подумав, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Потом спросила:

– Как ты можешь быть в этом настолько уверен?

– У меня было много женщин. Но ни одной из них я не говорил, что люблю ее.

– Ты еще очень многого обо мне не знаешь.

– Все, что мне нужно, я уже узнал.

– А что если я скрываю что-то настолько ужасное, что у тебя застынет кровь, если ты об этом узнаешь?

– Ты уже слышала мой самый ужасный секрет. Твой не может быть намного страшнее. К тому же кровь не может застыть.

– Не придирайся к словам. А если все-таки?..

– Если все-таки так, то это позволит мне не так сильно мучиться своей собственной виной. Это будет напоминать мне о том, что все изменилось. Я люблю тебя, Дженни.

Он запечатал свои слова поцелуем, и она ответила, но этого было все же мало. Ей хотелось совершить нечто особенное, на что у других женщин, которые были у него, никогда бы не хватило смелости, умения или любви.

Не отрываясь от его губ, она повалила его на спину. Она провела языком по его подбородку, потом – по горлу. Потом, целуя и покусывая, спустилась по его груди, по сходящемуся к пупку клину волос, а ее руки в это время расстегивали молнию у него на джинсах. К тому моменту, когда туда добрались ее губы, он был уже у нее в руках.

Так и прошла ночь. Они разговаривали, занимались любовью, спали; разговаривали, занимались любовью, спали. Перед самым рассветом они выбрались на крышу и смотрели, как поднимающееся солнце медленно рассеивает туман. Вместе с туманом исчезла и прохлада, а с ней – и стеснение. Раскинув на крыше одеяло, они обнаженными улеглись под лучами еще неяркого солнца, а за этим неизбежно последовал еще один акт любви.

Кто-то, наверное, мог бы сказать, что Дженни просто плюнула в лицо городу, так бесстыдно занимаясь любовью среди белого дня. Сама она, если бы кто-то сунул нос не в свое дело и спросил ее о чем-то, ответила бы, что просто устроила крещение своей новой крыше.

На самом же деле она праздновала конец своей прошлой жизни. Она никогда раньше не чувствовала себя такой счастливой и такой отважной, никогда в жизни не была так уверена в себе, как сейчас, рядом с Питом. И еще ей никогда не было так спокойно. Даже несмотря на то, что завтра возвращался Дарден. Поэтому, наконец спустившись в дом, они спали крепко и долго, пока солнце поднималось все выше и выше. И даже когда в дверь начали настойчиво звонить, Дженни проснулась далеко не сразу.

Глава 15

Сбегая по лестнице, Дженни одновременно пыталась справиться с ночной рубашкой. Придерживая рукой ворот и расправляя складки на груди, она приоткрыла дверь и сощурилась от яркого света.

Преподобный Патти уже уходил. Услышав, как открывается дверь, он быстро обернулся и вернулся к порогу.

– Господь Всемилостивый, а я уже начал волноваться, – со вздохом проговорил он. – Я звонил минут десять. Я уже начал думать, что произошло что-нибудь нехорошее. Я мог бы просто решить, что ты отправилась гулять или даже в город, хотя я только что оттуда и тебя там не видел, но потом Дэн попросил меня напомнить тебе о крыше, раз уж я все равно направляюсь сюда, и когда никто не ответил на звонок, я начал думать… – Он возвел глаза к небу и перекрестился.

– Я спала, – сказала Дженни.

– Да, это я вижу, – он сверился с наручными часами. – Но уже одиннадцать часов. Почти половина дня уже прошла. – Он снова вздохнул. – Ну, ладно, я скажу Дэну, чтобы он сказал Мерлю, что все, что примерещилось тому на этой крыше – неправда. Я вижу тебя здесь, одетую во вполне целомудренную сорочку. Мерль заявил, что видел тебя обнаженной, можешь себе такое представить? «Голая на холодной крыше», – заявил он. Я поговорил с Дэном. Мы решили, что ты должна была совсем спятить, чтобы вытворять такое.

Дженни зевнула.

– Хотя если у кого-то сейчас и есть повод сойти с ума, – продолжал преподобный Патти, – то это и вправду у тебя. Тебе пришлось нелегко, Мэри-Бет. Я был рад видеть тебя в пятницу на танцах и надеялся, что увижу в воскресенье в церкви. Я сочинил проповедь, думая о тебе. Ну, вернее даже, о Дардене. Это была проповедь о Господней любви и об истинном прощении. Я полагаю, некоторым из моих прихожан было нелишне об этом напомнить, хотя я могу понять их чувства. Они напуганы. Они боялись Дардена и до того, что произошло. Но я считаю, что сейчас мы должны забыть о прошлом. Он понес наказание за свое преступление. Наш долг, как добрых христиан, радостно приветствовать его возвращение.

Не похоже было, чтобы его слова сильно воодушевили Дженни.

– Это была очень удачная проповедь. Жаль, что ты пропустила ее. Если хочешь, я распечатаю для тебя текст. Мне приходится вносить их в компьютер. Но порой это удобно, когда кто-то пропускает службу и не слышит моего слова. Раньше ты ходила в церковь, Мэри-Бет.

– Я ходила туда потому, что Дарден ходил. – Он просто брал ее с собой. У нее не было выбора. Неважно, что мать отказывалась посещать церковь, а вера в Бога самого Дардена была весьма сомнительна. Он хотел, чтобы весь город видел ее рядом с ним.

– Я помню, что ты продолжала ходить и после отъезда Дардена.

– Недолго.

– Почему ты прекратила?

Дженни могла бы просто пожать плечами и отвести глаза. Но помня о том, что ждет ее впереди, она захотела выговориться.

– Мне было плохо. Я была одинокой и измученной. Мне было нужно, чтобы кто-то сказал мне, что я – не чудовище, но никто в городе не сделал бы этого. Я решила, что в церкви, в Господнем храме, люди смогут взглянуть на меня с большей добротой. Но и в церкви этого не случилось. Они могли бы и тогда прислушаться к вашим проповедям.

– Мэри-Бет, попытайся понять. Ситуация их пугала. Они не знали, что нужно сказать. Они хотят, чтобы ты вернулась.

– Они это вам сами сказали?

– Они кивали на протяжении всей проповеди.

Дженни могла словно воочию представить себе это. Дардена проповеди преподобного Патти всегда вгоняли в сон.

– Я бы тоже очень хотел, чтобы ты вернулась. Вы оба, с Дарденом. Может быть, в следующее воскресенье? Для города это станет знаком того, что вы готовы простить и быть прощенными. Считай это личным приглашением, – он бросил еще один короткий взгляд вверх, – от сама знаешь Кого, через Его служителя, преданного вам. Господь любит тебя, Мэри-Бет.

– Правда?

– О, ну конечно!

Она сама не знала точно, верит ли в это.

– Я так ждала от Него помощи. Он не помог.

– О, на самом деле Он помогал тебе. Он оставил тебя одну, чтобы ты поняла все сама и стала сильнее. Я вижу, что тебе это удалось. Какие красивые серьги на тебе. Это же серьги твоей матери? Да, я помню. Она надевала их в день венчания. Наверняка она говорила, что это подарок твоего отца. Ты же знаешь, это я обвенчал их. Я уже тогда служил здесь. Они тогда были счастливы. Ах, дорогая моя. Сейчас мы все можем надеяться, что она обрела упокоение и простила Дардена. – Он склонил голову. – Ты всегда была похожа на нее. Теперь, может, уже не так сильно. Ты стала выглядеть иначе.

Дженни и чувствовала себя совсем иначе.

– Я встретила человека, который любит меня. Его зовут Пит.

– Пит? Какой Пит? Я знаю его?

– Нет. Он с запада. Возможно, вы встретили его по пути сюда. Он ездит на мотоцикле.

Преподобный Патти почесал в затылке.

– Что-то не помню, чтобы мне попадался мотоцикл.

– Он уехал, чтобы привезти нам завтрак. Кофе с пончиками. – Точно так же, как поступали лучшие мужчины со страниц журнала. – Он такой замечательный.

– Мне кажется, я бы услышал звук мотоцикла. – Пастор казался озадаченным.

– Только не тогда, когда он смазал мотор, – ответила Дженни.

– А! Ну ладно. Хорошо. Я рад за тебя, Мэри-Бет. Ты заслуживаешь хорошего мужчины.

– Я уезжаю с ним.

– Уезжаешь из Литтл-Фоллз?

Дженни кивнула.

– А Дарден поедет с вами?

– Нет. Его дом здесь.

– Но ты же его дочь! У него нет никого, кроме тебя.

– Да, но теперь, после вашей проповеди о прощении и приглашения вернуться, у него будете вы и вся паства. Разве нет?

Пит вернулся с двумя большими кружками кофе и дюжиной пончиков.

– У меня разыгрался аппетит, – признался он и умял по три пончика на каждый съеденный ею. Дженни могла бы забеспокоиться, если бы его тело не было таким крепким. Но она тоже была голодна, и в этом не было ничего удивительного. Дюжина пончиков исчезла в мгновение ока.

Он покачался на стуле и похлопал себя по животу.

– Хорошо. И мне ни капельки не стыдно.

Дженни тоже не было стыдно. Но стыд был подобен противопехотной мине. Он скрывался под самой поверхностью, невидимый глазу, но готовый взорваться.

– А когда тебе становится стыдно, что ты делаешь?

– Рублю дрова. Пробегаю пару миль. Дома обычно чинил забор. К тому моменту, когда у меня снова начинало урчать в животе, от стыда не оставалось и следа.

– А другой стыд? Например, чувство вины перед близкими?

– Я не могу повернуть время вспять и изменить то, что я сделал или не сделал. Остается только идти дальше.

– Значит, ты простил себя?

– Нет, это бы означало, что я считаю, что поступал правильно, а это не так. Но я могу двигаться дальше, делать выводы из собственных ошибок и измениться.

– Для тебя двигаться дальше – значит вернуться к своей семье. Изменившись сейчас, ты сможешь исправить то, что совершил раньше. А я не могу. Так что же мне делать со своей виной?

– В чем ты виновата?

– Все в том же. В том, что я сделала. В том, что не сделала. – Ей пока удавалось обходить эту мину, но она ступала все ближе. – Не должна ли я остаться ради Дардена?

– Ты хочешь остаться?

– Нет! Нет! Но он же сел в тюрьму из-за меня.

– Он сел в тюрьму за убийство твоей матери.

– Но он сделал это из-за меня. – Ей хотелось сказать больше, хотелось так отчаянно, что слова уже готовы были сорваться с языка. Но какая-то другая часть ее запихивала их обратно, все еще испытывая страх.

– Дженни?

Она не смотрела на него.

Передние ножки стула, на котором он качался, ударились об пол за секунду до того, как он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе.

– Я люблю тебя, Дженни.

– Ты меня не знаешь.

– Я знаю достаточно.

– А если нет? Если есть что-то такое…

– …от чего у меня кровь застынет?

– Пит, я серьезно.

– Я тоже. Я люблю тебя. – Он прижал ладонь к груди. – Вот тут, где чувства далеко не всегда рациональны, но где они настоящие, как нигде больше, – вот прямо тут у меня что-то сжимается всякий раз, когда я смотрю на тебя. Как будто ты – ключ к моей жизни. Как будто ты можешь помочь мне сделать все правильно. Ладно, пусть это звучит нелепо. Неделю назад я тебя знать не знал, и, может быть, только предположим, если бы я проезжал через Литтл-Фоллз днем раньше или днем позже, мы бы могли не встретиться вообще. Но я в это не верю. Мне кажется, мы все равно встретились бы, так или иначе. Я люблю тебя.

Она осознала в этот момент, что любит его точно так же и должна рассказать ему больше. Может быть, все же не все. Но точно больше. Поэтому она взяла его за руку и повела наверх, через свою спальню, по приставной лестнице на чердак. Там, под скатом крыши, была спрятана коробка с газетными вырезками. Там было все, касающееся убийства ее матери, ареста отца и суда над ним.

Пит поднес коробку к заднему окошку и уселся читать.

Дженни скорчилась в темном переднем углу и наблюдала, как он берет одну статью за другой. Она знала каждую из них наизусть, перечитывала их столько раз, что точно знала, что именно он читает в каждый момент, и про себя читала вместе с ним. Она ожидала звука или взгляда, который бы показал, что он испытывает то же отвращение, что и она. Ее дыхание вырывалось резкими спазмами из той самой глубины, где скрывалась незаживающая, гноящаяся рана прошлого, и все это время она продолжала прижимать ладонь к груди, ощущая, как что-то сжимается там от страха и надежды.

Наконец, он свернул последнюю вырезку, засунул коробку обратно под скат крыши и направился к ней, и, пока он подходил, ее страх рос, рос и рос. Но в его глазах не было ни отвращения, ни ненависти. В них была печаль, но еще в них была нежность. Она понимала, что это чудо, но любовь, в которой она так отчаянно нуждалась, никуда не делась.

Опустившись на колени, он притянул ее к себе. Он зарылся лицом в ее волосы, и в его дыхании она узнала ту же горечь, что только что испытывала сама. Через некоторое время он отстранился и сел на корточки. Он целовал ее руки, прижимал их к своей груди и не говорил ни слова, что на самом деле и было больше всего нужно Дженни в этот момент. Теперь она должна была говорить. То, что она столько лет хранила в себе, начало прорываться наружу.

– Мы с матерью никогда не ладили. Мы были очень похожи внешне, если не считать разницы в возрасте, даже когда я только родилась и у меня еще толком не было волос на голове, я была похожа на нее. Ее звали Мэри-Бет Джун Клайд, а меня назвали Мэри-Бет Дженнифер Клайд. Она потом рассказала мне, что так захотел отец. Он пытался сделать ее счастливой, только у него ничего не получалось, не могло получиться, потому что я не была Этаном. Он родился на два года раньше меня, но умер совсем маленьким, ему еще года не было. Она хотела, чтобы я заменила ей его, но я не могла, поэтому она ненавидела и меня, и моего отца.

– А его за что?

– За то, что он любил меня, а значит, предал Этана. – Дженни содрогнулась. – Мерзко, как мерзко.

– Что? Твоя мать?

– Все! – Ладонь Дженни ощущала удары сердца Пита. Это успокаивало, умиротворяло, давало надежду. И силы, чтобы вернуться в кошмар прошлого. – Она ненавидела меня, потому что он думал обо мне, а не об Этане, но ведь Этан умер, только она не хотела смириться с этим. И когда Дарден не смог больше выносить ее нытья и перенес свои чувства на меня, она окончательно обезумела.

– Ты была пешкой в их игре.

– Да, все так и говорили, адвокаты, социальные работники, полицейские. Они говорили, что я ни в чем не виновата, и все время сокрушались, но это не им задавали все эти вопросы. Это не они мучились, пытаясь честно отвечать на них. Это я должна была снова и снова рассказывать им одно и то же.

– Хочешь сделать это в последний раз?

Она сделала это. Для Пита. Он не сбежал от нее прочь, а был все так же рядом, говорил, что любит ее, наклонялся к ней близко-близко, держал ее за руку, успокаивал ее, и как же хорошо было говорить после такой долгой, тяжелой тишины, впервые поделиться с кем-то. Ей казалось, что с каждым произнесенным словом с ее груди падает какая-то часть груза.

– Однажды мать пришла в бешенство от того, что я забыла купить ей таблетки по дороге из школы. Это было снотворное. Она не могла обойтись без него ни одной ночи. Я сказала, что сейчас же схожу за ними, но она сказала, что они нужны ей в данный момент, и что я дура и эгоистка, и что я ведьма и околдовала Дардена. И начала меня бить.

– Тростью.

Дженни застонала и кивнула.

– И что ты сделала?

Она сильнее прижала ладонь к его груди. Даже сейчас, когда она была спокойнее и смелее, чем когда-либо, и испытывала такое облегчение от слов, это воспоминание давалось ей с трудом. Она дрожала всем телом. Но сердце Пита билось так же ровно, а руки убеждали в том, что он все понимает. Неожиданно ей показалось, что он открыл дверь и какая-то сила с той стороны вытягивает из нее слова.

– Я отступала и пыталась отбиваться, но от такой палки трудно отбиться голыми руками. Я пыталась убежать, но она погналась за мной, а потом я оказалась на полу, и за моей спиной была стена. А она все продолжала вопить и колотить меня этой штукой, и какая-то часть меня понимала, что я это заслужила…

– Ты не заслужила этого.

Дженни попыталась проглотить стоящий в горле ком.

– Я была не тем, что она хотела.

– Ты в этом не виновата.

– Но я сделала все еще хуже.

– Как?

– Разрешив моему отцу любить меня.

– Разрешив? Дженни, ты была ребенком. Детям необходима любовь. Если они не получают ее от одного из родителей, они ищут ее у другого. А где был он, когда она тебя била?

– На работе. Когда он вернулся, все вокруг было залито кровью. Он был в ужасе.

– И взял палку и ударил ее. Как говорят газеты, хватило одного удара.

Дженни вспомнила звук этого удара, и ее передернуло. Она вспомнила картину убийства, вспомнила запах и проглотила подступающую к горлу горечь.

– И теперь он возвращается домой. Она кивнула.

– Ты боишься его? Она снова кивнула.

– Тогда почему ты до сих пор здесь?

Она взглядом умоляла его понять и это тоже.

– Потому что он сделал это ради меня. Неужели ты не понимаешь? Он сделал это, чтобы я осталась на свободе. Только ничего не вышло. Он требовал, чтобы я ждала его здесь и содержала в порядке дом до его освобождения. Поэтому дом стал моей тюрьмой. Я не могла никуда уехать, потому что я была ему обязана и должна была быть наказана…

– За то, что разрешила ему? Нет, Дженни.

«Объясни, – безмолвно кричала она самой себе. – Расскажи ему все. Он не бросит тебя». Но она не могла. Пока не могла. Риск был слишком велик.

– А с другой стороны, куда бы я делась? Где я была бы в безопасности? В новостях только и говорят, что о грабежах, стрельбе и изнасилованиях. Я прожила здесь всю мою жизнь, у меня нет никаких знакомых нигде, а если бы и были, у меня нет столько денег, чтобы прожить самостоятельно, а теперь Мириам закрывает «Нит Итс», и я никак не смогу найти другую работу. Какая же я жалкая!

Он взял в ладони ее лицо, как делал всегда, только сейчас его руки и взгляд стали жесткими.

– Нет, ты не жалкая.

– Жалкая, слабая и виноватая, – зажмурилась она. – Ничего бы не было, если бы не было меня.

– Ты не просила, чтобы тебя произвели на свет. Они приняли это решение, а потом исковеркали тебе жизнь.

Руки Пита напряглись.

– Дженни, открой глаза.

Она не могла. Она боялась того, что могла увидеть.

– Открой глаза, – повторил он, но на этот раз более нежно, и его руки уже не сжимали ее лицо, а как будто баюкали его; все десять пальцев как будто говорили ей, какая она хрупкая и драгоценная и о том, что она заслуживает защиты любой ценой.

Она открыла глаза.

– Если бы ты была слабой или жалкой, ты бы не смогла пережить эти шесть лет. Тебе же было так трудно. Никто толком не помогал тебе.

– Дэн проверял, как я живу.

– Не его отец?

– Нет. Он сам. Но это было хорошо. Он мне больше нравится.

– Он хоть раз пригласил тебя пообедать? Свозил тебя на ярмарку, когда тебе нужна была новая одежда? Он держал тебя за руку, когда тебя мучили кошмары?

– Преподобный Патти часто заходил.

– Заходил. В прошедшем времени.

– Он до сих пор заходит. Просто уже не так часто.

– И, скорее всего, когда Дэн просит его об этом, да? Ладно, была еще Мириам. Она взяла тебя на работу, когда никто другой не сделал бы этого, и ты за это работала на нее не покладая рук. Она ничего не потеряла на этой сделке и, кстати, не позвала тебя с собой в Сиэтл. Нет, Дженни, никакая ты не слабая и не жалкая, а вина твоя весьма относительна. Само по себе все это выглядит достаточно плохо. Но надо смотреть на картину целиком. Тебе было всего восемнадцать, когда умерла твоя мать. Только восемнадцать.

Дженни снова вздрогнула.

– Иногда мне кажется, что это было вчера. Я вижу это перед собой, с открытыми глазами, с закрытыми, ночью, днем, как угодно, когда угодно.

– Это наследство, которое они тебе оставили. Хоть кто-нибудь попросил у тебя за это прощения?

Никто. Ни один человек.

– Не думаю, – продолжал Пит. – И теперь ты хочешь доказать мне, что после всего этого ты обязана Дардену провести здесь с ним всю оставшуюся жизнь? Если хочешь знать мое мнение, ты не обязана даже оставаться здесь до его приезда!

Она уже спорила об этом сама с собой.

– Мне кажется, я должна.

– Почему?

– Потому что это будет честно. Он хотел, чтобы я встретила его у ворот тюрьмы. Я отказалась. Я не могу больше ехать туда, даже в последний раз. Но я обещала, что буду здесь, а если меня не будет, то, Господи, я не знаю. В любом случае ничего хорошего не будет. Он никогда не смирится с тем, что я бросила его.

– Он может заставить тебя изменить свое решение?

– Я не хочу! – со слезами проговорила она. – Из этого не может выйти ничего хорошего, потому что никогда не было, но он мой отец, он единственный оставшийся у меня близкий человек.

– Теперь у тебя есть я. И ты можешь выбирать.

– Я знаю, знаю, знаю. Понимаешь, если вдруг он стал другим, стал мягче, будет ужасно просто сказать ему «привет» и «пока». Но он же не изменился! – напомнила она себе, и в ее лице промелькнуло ожесточение. – Я встречалась с ним каждый месяц. Он не изменился нисколько. И я не могу вернуться назад. Я не могу снова начать с того же места, где мы остановились. Не могу. И не буду. Он отвратительный человек. Ему наплевать на всех, кроме себя. И он очень ревнив, Пит. Я не представляю, что он сделает, если я расскажу ему о тебе.

– Ну тогда, – сказал Пит, расправляя плечи, сжимая челюсти и всем видом показывая, что готов помериться силами с Дарденом, причем в исходе абсолютно уверен, – я бы сказал, что у нас есть к чему подготовиться.

Дженни старалась не нервничать. Правда, в понедельник она все равно три раза проверила холодильник, чтобы удостовериться, что Дарденовы четыре упаковки «Сэма Адамса» на месте, постоянно возвращалась к аптечке, чтобы убедиться, что производитель и концентрация лекарств, которые она купила, соответствуют списку Дардена, а также стащила с кровати шелковое белье, попрыгала на нем, покаталась, а затем постелила его заново – и так дважды, – чтобы оно выглядело так, будто она спала на нем всю неделю.

Она до сих пор так и не вытащила вещи матери из шкафа. Она пообещала себе сделать это завтра утром – без всяких «если», «а» и «но».

Тем не менее сейчас ей больше всего хотелось проводить время с Питом, что она и делала. Они снова валялись на чердаке, в своей постели из подушек и одеял, иногда обнаженными, иногда – нет, и опять и опять занимались любовью. Оказалось, что у Дженни это хорошо получается. Она знала позы, о которых Пит даже не догадывался. Но он быстро все схватывал. Его тело обладало естественной гибкостью, он с легкостью подстраивался под нее, откликался на каждое ее движение и возносил ее все выше и выше. Она и не представляла, что мужчина может обладать такой силой и мощью, какой обладал он.

И это было только первым из сделанных ею открытий. Она узнала о том, каким прекрасным может быть мужское тело, каким нежным и отдающим, и о том, что то удовольствие, которое она получает от него, делает ее саму другой. Она узнала, что поцелуи могут сглаживать шрамы. Она узнала, что значит быть любимой той самой глубокой и истинной любовью, которая смывает всю грязь прошлого и наполняет будущее обещаниями.

То, что осталось меньше суток, не имело значения. Не имели значения те краткие, острые приступы ужаса, которые охватывали ее при мысли о том, что будет, когда Дарден вернется и заговорит с ней, и что тогда может сделать Пит. Не имела значения вина, которая все-таки – навсегда – оставалась.

С Питом она была счастлива – первый раз за всю свою взрослую жизнь.

Во вторник, в середине дня, Дженни отправилась в город. Она надела свою обычную рубашку, джинсы и тапочки, но бейсболку оставила дома. Она устала скрываться. Ее волосы завивались в колечки, но были чистыми и блестящими, отражая отвагу и надежду, которые, несмотря на утренние звонки, жили в ней.

Дарден пытался дозвониться три раза. Три раза она делала вид, что не слышит звонков. О, она знала, что это он. Она нисколько в этом не сомневалась. Никто больше ей не звонил. Но она не хотела слышать его голос. К тому же он не мог сказать ничего такого, что не терпело бы отлагательства.

Поэтому сейчас она шагала по направлению к центру города, держась прямо и уверенно, как женщина, у которой есть важное задание. Дженни Клайд была готова улететь. И хотела, чтобы Литтл-Фоллз знал об этом.