Текст книги "Таинственная служанка"

Как и ею знаменитый начальник, герцог-Веллингтон, граф Линдерст любил общество женщин, особенно не слишком взыскательных – таких, в присутствии которых можно было бы позволить себе такую свободу речи и манер, какая не допускалась в светском обществе. Поэтому объектами его интереса становились и оперные певицы с Друри-лейн, и самые привлекательные и популярные красавицы Сент-Джеймса. Никто из них не мог отказать никаким его желаниям: он был не только знатен и невероятно богат, но и обладал неким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина.

Дело было не только в том, что граф был высок, прекрасно сложен и хорош собой, а в военном мундире выглядел так, что сердце каждой женщины начинало биться быстрее. В нем было что-то такое – нечто, не поддающееся определению, – что неизменно привлекало прекрасный пол.

Немало женщин увлекались графом до такой степени, что теряли не только голову, но и душевный покой: помимо воли в их сердцах зарождалась любовь.

Возможно, причина этого заключалась в ленивом равнодушии, с которым он обращался с ними, и это отношение было совершенно не похоже на те энергичные приказы, которые он отдавал, когда имел дело со своими подчиненными.

«Вы обращаетесь со мной так, словно я кукла или марионетка – всего лишь игрушка, которая существует только для того, чтобы вас забавлять!»– обиженно сказала ему какая-то чаровница.

Такие слова в той или иной форме повторяв ли почти все женщины, с которыми он встречался до и после нее. И действительно – граф не относился к женщинам серьезно.

С солдатами все обстояло совершенно иначе. Его подчиненные буквально боготворили его, чувствуя, как он печется о них. Граф ожидал от них безусловного повиновения, но у него всегда находилось время, чтобы выслушать их жалобы или обсудить возникшие затруднения.

Когда граф Линдерст закрыл двери своего дома перед прелестными женщинами, которые с радостью сидели бы у его постели и пытались заставить его забыть о страданиях, которые причинила ему выполненная Томасом Ньюэлом операция, то он стал затворником не из-за ложной гордости – . Дело было в том, что втайне он находил всех женщин ужасно скучными. Они занимали его только тогда, когда он мог активно добиваться их внимания, наслаждаясь всеми перипетиями флирта, который неизбежно заканчивался в постели.

Итак, граф добровольно ограничил круг своего общения собственным камердинером Бэтли и управляющим домом полковника Беркли мистером Кингли, с которым он каждый день обсуждал последние понести.

И вот теперь, совершенно случайно, в его жизни появился новый интерес – и его подарила ему женщина. Даже если бы Жизель поставила своей целью приковать к себе внимание графа, то она не смогла бы найти лучшего средства, нежели предстать в его глазах таинственной и непонятной.

Граф привык, что женщины рассказывали ему о себе задолго до того, как он сам их об этом попросит – и, как правило, они говорили даже слишком охотно… покуда предметом разговора служили они сами. Но загадочная Жизель затронула какую-то струну в его душе, он испытывал к ней не только жалость из-за того, что она так сильно истощена из-за недоедания: она решительно заинтриговала его как личность. Как могло случиться, что девушка столь явно благородного происхождения, получившая хорошее образование и обладающая утонченными манерами, которые не покинули ее даже в чрезвычайных обстоятельствах, могла настолько изголодаться? Было совершенно очевидно, что она выросла в хорошем доме! И в таком положении оказалась не только она сама, но и ее мать, и ее юный брат…

Как они могли столь внезапно впасть в нищету? Даже если финансовый кризис был связан со смертью ее отца, то почему у них не нашлось родственников, не нашлось никого, кто хотя бы предложил им кров?

Граф не послушался совета Жизели и не попытался заснуть. Вместо этого он лежал и думал о ней – пытался сообразить, как можно убедить ее рассказать ему о себе.

«Надо полагать, что, когда я узнаю ее историю, она окажется весьма заурядной, – подумал он. – Карты, вино, женщины… Что еще может служить причиной тому, что, умирая, мужчина оставляет семью без средств?»

Хотя граф готов был подсмеиваться над собственным интересом, но на самом деле он был глубоко заинтригован. Неутоленное любопытство заставило его считать время до прихода девушки. Ему казалось, что оно движется невыносимо медленно. Он как раз начал подозревать, что у Жизели есть какие-то основания вообще не возвращаться, но тут дверь открылась, и она вошла в комнату.

Граф сразу же заметил, что она переоделась. Это платье было ей больше к лицу, чем то, в котором он видел ее за ленчем, но и у этого наряда фасон был столь же явно устаревшим, как и у первого. Через одну руку Жизель перебросила шаль, а в другой несла маленькую корзиночку.

Простая шляпка, поля которой обрамляли ее худенькое личико, была отделана зеленовато-синими лентами, чей цвет отлично гармонировал с необычным цветом ее глаз. Впервые граф подумал, что она была бы очень недурна собой, не будь столь худа и бледна.

– Извините, милорд, что я так задержалась, – сказала она. – Мне пришлось сначала пойти и купить все составные части, которые входят в мазь, а потом понадобилось еще время, чтобы мать ее приготовила. Но теперь я ее принесла и уверена, что благодаря ей вам сразу станет намного легче.

– А я уже гадал, почему тебя так долго нет. – Можно мне прямо сейчас перевязать вам ногу? – спросила Жизель. – И тогда, может быть, если мои услуги вам больше не будут нужны, я смогу уйти домой.

– А я рассчитывал, что ты со мной пообедаешь.

Жизель на секунду замерла, а потом тихо проговорила:

– Разве это действительно необходимо? Вы накормили меня ленчем – и я была очень благодарна. Еще до того, как мне сказали внизу, что обычно вы очень мало едите днем, я догадалась, что вы заказали обильный ленч из доброты.

Хотя она и произносила слова благодарности, но у графа создалось впечатление, что она почти негодует на его щедрость – только потому, что это задевает ее гордость.

– Голодная ты или нет, – ответил он, – но тебе придется обедать со мной. Мне надоело есть одному.

– Смею ли я напомнить вашей милости, что у вас множество друзей, которые гораздо больше подходят для роли сотрапезников, нежели я?

– Ты опять начала мне возражать? – осведомился граф. – Забыла, о чем я тебя предупреждал?

– Боюсь, что да. Я не думала, что вашей милости могут понадобиться мои услуги в такое позднее время.

– У тебя на это время назначено что-то другое? Может, тебя ожидает какой-нибудь поклонник? ему это не понравилось бы так же сильно, как и мне.

Продолжая смотреть Жизели прямо в глаза, он продолжил:

– Но что касается тебя, то у тебя совершенно иной статус. Ты находишься здесь, чтобы ухаживать за мной, а уж в чем это заключается – в смене повязки на моих ранах или в твоем присутствии во время довольно неуклюжих трапез, которые мне приходится съедать, лежа в постели, – не имеет значения.

Его голос звучал жестко и властно. Не дав ей возможности ничего сказать, он добавил:

– Это решаю я, и только я. Выбор принадлежит мне. Я сам решаю, что я хочу делать. И я не вижу причины, по которой кто-либо, находящийся у меня в услужении, стал бы мне противоречить по такому пустяковому вопросу.

Этот тон графа был хорошо известен всем, кому приходилось служить под его началом, – и Жизель капитулировала, как это сделал бы на ее месте любой из них.

Она сделала реверанс.

– Хорошо, милорд. Если вы позволите мне снять шляпку и принести горячей воды, то я сейчас наложу мазь на рану и перебинтую вам ногу.

– Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше! – высокомерно ответил граф.

Когда Жизель ушла и граф остался один, он улыбнулся, понимая, что придумал, как обращаться с ней таким образом, чтобы ей трудно было ему возражать. Не без удовлетворения он сказал себе, что если и не выиграл настоящую битву, то, по крайней мере, одержал победу в небольшой стычке.

Вскоре Жизель вернулась с кувшином горячей воды.

На этот раз перевязка снова причинила графу некоторую боль: корпия прилипла к ране, но ее руки были очень нежными. Он с одобрением заметил, что девушка ничуть не смущена тем, что вынуждена ухаживать за мужчиной.

Среди сиделок женщин обычно не было, поскольку выхаживание больных считалось уделом исключительно одних только мужчин. Однако еще находясь в действующей армии, граф решил, что тем раненым, которые попадают в больницы женских монастырей, везет больше, чем тем, кто оказался во власти грубых санитаров в переполненных походных госпиталях.

– Откуда у тебя такой опыт ухода за ранеными? – спросил он у Жизели.

Еще не закончив вопроса, он понял, что его необычная сиделка наверняка попытается ответить таким образом, чтобы не сказать ему ничего личного.

– Мне часто приходилось менять повязки, – ответила она.

– Для кого-то из твоих близких?

Ничего не ответив, она прикрыла его ногу одеялом и принялась приводить в порядок постель, поправляя подушки. – Я жду ответа, Жизель, – напомнил ей граф.

Она ответила ему улыбкой, в которой появилось что-то озорное.

– По-моему, милорд, нам следует поговорить о каких-нибудь более интересных вещах. Вот, например, вы знаете, что герцог Веллингтон приезжает на открытие новой ассамблеи?

– Герцог? – воскликнул граф. – Кто тебе это сказал?

– Весь город только об этом и говорит. Конечно, он приезжал сюда и раньше, но после Ватерлоо еще здесь не бывал. В его честь хотят устроить иллюминацию, а на Хай-стрит будет воздвигнута триумфальная арка.

– Арки я уже видел, и в них нет ничего интересного, – заметил граф. – А вот герцога буду рад повидать.

– Он остановится недалеко отсюда, в доме полковника Риделла.

– Тогда он, несомненно, придет меня навестить, – сказал граф. – Надо полагать, тебе захочется познакомиться с великим героем битвы при Ватерлоо.

Жизель отвернулась, чтобы убрать корпию и полоски ткани, и граф, к сожалению, не смог увидеть выражение ее лица.

– Нет, – проговорила она, – нет. Я… не имею желания… знакомиться с герцогом. Граф изумленно посмотрел на нее.

– Не имеешь желания познакомиться с герцогом Веллингтоном? – переспросил он. – А я-то был уверен в том, что любая женщина АНГЛИИ чувствовала бы себя на седьмом небе от счастья, если бы бог даровал ей возможность встретиться с героем ее грез! Почему это ты стала исключением из общего правила? Ответом ему снова было молчание.

– Неужели ты не можешь дать простого ответа на простой вопрос? – с досадой осведомился граф. – Я спросил тебя, Жизель, почему ты не желаешь познакомиться с герцогом?

– Давайте скажем так: у меня есть на то… основания, – уклончиво ответила она.

– Более идиотского ответа я еще никогда не слышал! – взорвался граф. – Вот что я тебе скажу, Жизель: моему здоровью сильно вредит то, что со мной обращаются так, словно я безмозглый мальчишка, которому нельзя сказать правды. Говори правду!

– По-моему, милорд, вам уже с минуты на минуту должны принести обед, так что мне хотелось бы пойти к себе в комнату и вымыть руки после перевязки.

Не дав графу времени ответить, Жизель поспешно вышла из комнаты, оставив его в невероятном раздражении. Сначала он испытывал только досаду, но потом развеселился.

– Ну чего ради ей понадобилась такая таинственность? – произнес он вслух. – Не для того же, чтобы заинтриговать меня?

Тут дверь спальни открылась и вошел его камердинер, у которого он сразу же спросил:

– Ну, у тебя есть какие-нибудь новости об этой странной девице, Бэтли?

– Боюсь, милорд, что пока я не смог ничего узнать. Я, если можно так выразиться, поболтал с домоправительницей, но, как она и сказала вашей милости, она ничего не знает. Она взяла эту юную леди без всяких рекомендаций.

От внимания графа не укрылось то, что Бэтли, прекрасно разбиравшийся в людях, говоря о Жизели, употребил слово «леди». Он прекрасно знал, что тот прибегает совершенно к другому тону, когда говорит о тех, кого называет «особой» или «молодой женщиной». Конечно, это только подтвердило то, что граф знал и сам, но в то же время было интересным наблюдением.

Граф заметил, что Бэтли уже перестал обижаться на то, что к Жизели перешло то, что прежде было одной из его обязанностей. При обычных обстоятельствах он очень ревниво воспринимал то, когда за его господином ухаживал какой-то другой слуга, и не выносил, чтобы кто-то хоть отчасти посягал на те особые отношения, которые у них сложились. Но Жизель он, похоже, принял без всякого сопротивления – и граф по достоинству оценил всю неординарность происшедшего.

– Продолжай попытки, Бэтли, – сказал он камердинеру. – Редко бывало, чтобы нам с тобой не удавалось выяснить то, что мы хотим узнать. Помнишь, как ты мне помог в Португалии, когда смог выяснить, куда торговцы спрятали все свои вина?

– Это было намного проще, милорд, – отозвался Бэтли. – Женщины во всем мире одинаковы, и португалки не меньше других любят, чтобы за ними поухаживали.

– Поверю тебе на слово, – ответил граф. Он заметил, как глаза его камердинера заискрились смехом: видимо, он вспомнил очаровательную сеньориту, с которой граф провел несколько приятных ночей, когда они проездом оказались в Лиссабоне.

Мало нашлось бы и жизни графа таких эпизодов, о которых бы не знал Бэтли. Он был полностью предан своему господину, питая к нему уважение и восхищение, доходившие чуть ли не до обожания.

И в то же время его камердинер никогда не проявлял подобострастия и не терял независимости взглядов и суждений.

Бэтли был очень сметлив, и граф знал, что он редко ошибался в своих оценках мужчин и женщин.

– Скажи мне откровенно, что ты думаешь о нашей новообретенной прислуге, Бэтли, – спросил он.

– Если вы это о мисс Чарт, милорд, – ответил Бэтли, – то готов спорить на последнюю рубашку, что она – настоящая леди. Но она что-то скрывает, милорд, и это ее сильно тревожит, хоть я никак не могу понять, почему.

– Именно это нам с тобой и надо узнать, Бэтли, – отозвался граф.

Сказав это, он подумал, что, несмотря на то, что Жизель согласилась с ним обедать с явной неохотой, сам ждет их совместной трапезы с любопытством и нетерпением.

Глава 2

– Куда ты собралась?

Жизель обернулась от столика, с которого только что взяла несколько писем. В другой руке у нее была стопка книг.

– Сначала я зайду на почту, милорд, – ответила она, – и попытаюсь уговорить ленивого почтмейстера, что ваши письма – срочные. В городе все им недовольны, потому что он постоянно задерживает отправление почты. Не знаю только, как мне с ним лучше разговаривать: сурово или заискивающе.

Граф улыбнулся.

– Я не представляю тебя сурово разговаривающей с кем бы то ни было. В твоем случае мягкий подход окажется эффективнее.

– С людьми такого сорта никогда нельзя знать определенно, – сказала Жизель. – А потом ты собираешься отнести книги в библиотеку? – осведомился граф, глядя на приготовленную ею стопку прочитанных книг.

– Я постараюсь подобрать там что-нибудь, что вас развлечет, – озабоченно проговорила она. – Однако вы, ваша милость, очень придирчивы. Хотя библиотека Уильяма – лучшая в графстве, мне трудно бывает найти такие книги, которые пришлись бы вам по вкусу.

Граф ничего на это не ответил. Если говорить правду, то ему просто нравилось критиковать те книги, которые Жизель читала ему вслух, по той простой причине, что ему интересно было узнать ее мнение о самых разнообразных предметах, которые они обсуждали.

К своему глубокому изумлению, он обнаружил, что столь юная девушка не только имеет очень четкие взгляды на множество вещей, включая и политику, но и может их аргументировать. При этом она приводила примеры из других прочитанных ею книг. Иногда они бурно спорили, а вечером, оставшись один, граф мысленно перебирал все, что было сказано, и с удивлением убеждался в том, что в некоторых вопросах Жизель оказывалась более осведомленной, нежели он сам. В этот день на ней была все та же шляпка с зеленовато-синими лентами. И хотя день был теплым, но дул довольно сильный ветер, так что поверх платья она надела светло-голубую накидку.

Глядя на нее, граф решил, что за ту неделю, которую Жизель находилась у него в услужении и два раза в день ела как следует, составляя ему компанию, она уже успела немного поправиться. Теперь она уже не казалась такой худой, и ее прежде бледные щеки стали чуть румяниться. Но в то же время ему было очевидно, что она еще далека от того, чтобы набрать свой нормальный вес, как бы ей ни хотелось уверить его в том, что она всегда была очень стройной.

За эту неделю граф уже убедился в том, что основная трудность заключается в том, чтобы убедить Жизель принимать от него что-то, помимо платы.

Это выяснилось уже на второй день после ее появления в его спальне. Граф решил, что ему достаточно будет заказывать так много блюд, чтобы после трапезы оставалось столько еды, что она уносила бы с собой провизию, которой хватало бы на всю их семью. Однако этот его план разбился о то, что он в раздражении назвал «проклятой гордостью».

Когда они закончили ленч, он с удовлетворением заметил, что на столе остались нетронутыми цыпленок и жирный голубь, а кроме них, еще несколько закусок, которые Жизель могла бы унести с собой.

– Тебе следует упаковать все, что осталось, – небрежно заметил он.

Жизель посмотрела на цыпленка и сказала:

– Я этого сделать не могу, милорд.

– Почему это? – резко спросил граф.

– Потому что я подозреваю, что ваша милость специально потребовали гораздо больше еды, чем это было необходимо. Все, что осталось нетронутым, можно будет подать к обеду.

– Ты хочешь сказать, что не отнесешь домой эту еду, в которой, как тебе прекрасно известно, нуждаются твои близкие? – изумленно переспросил он.

– Пусть мы и бедны, ваша милость, но у нас тоже есть гордость.

– Бедные не могут позволить себе такую роскошь, как гордость! – презрительно отозвался граф.

– Когда они доходят до такого состояния, – возразила Жизель, – то это значит, что они потеряли свою индивидуальность и разум и мало чем отличаются от животных.

Немного помолчав, она вызывающе добавила:

– Я благодарна вам, милорд, за вашу заботу, но принять милостыню не могу.

Граф раздраженно хмыкнул и, потянувшись через стол, оторвал у цыпленка ножку.

– Ну теперь ты можешь его забрать? – спросил он.

После недолгого колебания Жизель сказала:

– Поскольку я знаю, что повар либо его выбросит, либо скормит собаке, я его заберу, милорд, но в другой раз этого делать не стану.

– Тогда ты самая глупая, упрямая и своевольная женщина из всех, что я имел несчастье знать! – вспылил граф.

Жизель ничего не ответила, завернула цыпленка в пергаментную бумагу и убрала в корзинку, оставив нетронутого голубя на блюде.

В течение последующих дней граф понял, что с Жизелью надо обращаться с крайней осторожностью, иначе ее гордость восставала, создавая такие преграды, которые даже такой опытный военачальник, как он, не мог преодолеть.

А самым досадным во всем этом было то, что, несмотря на все свои усилия, граф по-прежнему знал о своей странной служанке не больше, чем в тот день, когда он ее нанял.

Однако одно было совершенно очевидно: благодаря умелым перевязкам Жизели и чудодейственной мази, которую делала ее мать, его нога заживала гораздо быстрее, чем смел надеяться его врач, мистер Ньюэл.

Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:

– Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!

– Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! – проворчал граф. – Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!

Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:

– Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.

– Это не так-то просто! – мрачно отозвался граф.

– Я буду совершенно откровенен, милорд, – продолжил хирург. – Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают – и в вашем случае явно произошло чудо.

– Я весьма благодарен судьбе, – с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».

– Когда я смогу встать с постели? – снова спросил нетерпеливый граф.

– Не раньше чем еще через неделю, милорд.

Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.

– К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, – со вздохом заметил его пациент.

– Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, – ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.

– Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.

– Похоже, у вас много работы, – проговорил граф.

– Ко мне записываются за несколько недель вперед, – сказал Томас Ньюэл не без гордости. – И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.

– Все имеет свои недостатки, – улыбнулся граф, – даже слава прекрасного врача.

– Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, – любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.

И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:

– Если вы будете двигаться, то повязка собьется – и тогда все мои усилия пропадут даром.

Она уже собиралась уйти, но остановилась, словно вспомнив что-то.

– Моя мать делает для вас свежую мазь. Наверное, на обратном пути мне стоит зайти домой.

– Я еще не заплатил тебе за прошлую порцию, – сказал граф. – Во сколько она вам обошлась?

– В три с половиной пенса, – ответила Жизель.

– Надо понимать, что ты ожидаешь, что я расплачусь с тобой с точностью до полупенни. Или ты примешь четыре пенса?

– Я могу дать вам сдачу, – ответила Жизель, весело блеснув глазами.

Она прекрасно поняла, что граф поддразнивает ее: наполовину в шутку, наполовину всерьез сетуя на ее отказ принимать больше денег, нежели он назначил ей в качестве платы за услуги.

– Ты меня просто бесишь! – сказал он, когда девушка снова направилась к двери. – Тогда вашей милости не придется скучать в мое отсутствие, – отозвалась Жизель. – Если вам что-нибудь понадобится, Бэтли придет по первому вашему зову, милорд.

С этими словами она ушла, а граф откинулся на подушки и в тысячный раз попытался сообразить, кто она такая и почему упорно отказывается рассказывать ему о себе.

Прежде он не мог вообразить, чтобы столь юная девушка, – а Жизель призналась, что ей девятнадцать лет, – могла разговаривать с ним настолько спокойно и уверенно. И в то же время он знал, что во многих отношениях она очень ранима и робка.

В Жизели было нечто такое, что он не встречал ни у одной женщины… Например, ее удивительная скромность, которая так его восхищала. Когда он не разговаривал с нею, она тихо садилась в уголке комнаты и читала, сосредоточенно углубившись в книгу, что было для него удивительным, поскольку прежде ему казалось, что всем женщинам просто необходимо постоянно находиться в центре внимания.

Граф привык иметь дело с женщинами, которые прибегали ко всевозможным уловкам и хитростям, чтобы заставить его их заметить. Они бросали на него манящие взоры, жеманно складывали губки, словно приглашая его к поцелую, говорили неестественно высокими голосами, находя это привлекательным. Жизель же вела себя так спокойно и естественно, словно он был ее братом или – ужасная мысль! – отцом. Она готова была откровенно говорить обо всем – кроме себя и своей семьи.

«Я во что бы то ни стало узнаю, что за этим кроется!»– поклялся себе граф.

В эту минуту дверь его комнаты открылась и в нее заглянул мужчина.

– Вы не спите? – спросил низкий голос. Граф повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего.

– Фил! – воскликнул он. – Входите! Я очень рад вас видеть!

– Я на это надеялся, – сказал полковник Беркли, входя в комнату графа.

Лежащему в постели широкоплечий и высокий Фиц показался почти сказочным великаном.

– Черт подери, Фиц! – воскликнул он. – Вы выглядите до отвращения здоровым – просто смотреть противно. Как ваши лошади?

– Ждут, когда вы снова сможете на них сесть, – отозвался полковник Беркли. – У меня уже шестьдесят превосходных скакунов, Тальбот, и в этом сезоне я намерен предоставлять их в распоряжение каждого, кто захочет охотиться верхом. А вам я могу обещать право первого выбора.

– Да, это хороший стимул побыстрее выздороветь, – сказал граф.

– Вам лучше?

– Намного лучше. Ньюэл – действительно прекрасный специалист.

– Я же вам говорил!

– Вы были совершенно правы, Фиц, и я очень рад тому, что послушался вашего совета и приехал в Челтнем.

– Вот это я и хотел от вас услышать! – улыбнулся полковник Беркли. – Я ведь уже говорил вам: этот город просто уникален!

По его голосу было совершенно ясно, насколько он гордится Челтнемом, так что граф невольно рассмеялся.

– Когда вы собираетесь переименовать его в «Беркливиль»? Это было бы только справедливо!

– У меня мелькала такая мысль, – отозвался покровитель Челтнема, – но поскольку название «Челтнем» имеет саксонское происхождение, наверное, было бы не правильно его менять.

– Почему вы здесь? Я считал, что дела держат вас все время в замке.

– Я приехал, чтобы обсудить с соседями прием герцога Веллингтона. Вы слышали, что он собирается к нам приехать?

– Да, мне говорили. Это правда?

– Конечно, правда! Куда еще могут направить «Железного герцога» его врачи, как не к нам, в Челтнем?

– Действительно, куда? – насмешливо откликнулся граф.

– Он будет гостить у Риделла, в коттедже «Кэмбрей», который, естественно, должен быть переименован в «Особняк Веллингтона». И, естественно, я попрошу его открыть новую ассамблею, посадить дуб и посетить местный театр.

– Ну просто сплошная череда веселья и развлечений! – с циничной усмешкой заметил граф.

– Господи, Тальбот, я больше ничего не могу предложить, – ответил полковник. – Он берет с собой герцогиню!

– Так что всем придется вести себя как можно лучше.

– Всем, не считая меня. Вы же знаете, что я никогда не подчиняюсь общим правилам.

– Это правда, – признал граф. – И что вы теперь задумали, Фиц?

– Я нашел совершенно восхитительную женщину, – сказал полковник Беркли, усаживаясь на край постели. Его до блеска начищенные ботфорты ловили лучи солнца, падающие из окна, и отбрасывали на потолок яркие зайчики.

– Новую? – удивился граф. – Неужели такие дамы еще не перевелись? Я думал, что вы уже перезнакомились со всеми, Фиц. Кто же она?

– Ее зовут Мария Фут, – ответил полковник, не обращая внимания на поддразнивание приятеля. – Она – актриса. Я познакомился с ней в прошлом году, в театре, когда участвовал в ее бенефисе.

– А что произошло за стенами театра? – осведомился граф.

– Некоторое время она оставалась довольно неуловимой, – сказал полковник Беркли. – Но вы же знаете, Тальбот, какой я искусный охотник? – самодовольно произнес Фиц.

– И что же теперь?..

– Я поселил ее в одном из моих коттеджей.

Граф рассмеялся:

– И сколько дам сердца у вас сейчас, Фиц?

Хватит ли на всех коттеджей?

– Немало, – ответил тот. – Но Мария среди них – примадонна. Она прекрасна, Тальбот, поистине прекрасна. Я должен вас познакомить, как только вы поправитесь.

– Значит, вы не остановитесь здесь? – осведомился его гость.

– Нет. Эту ночь я проведу с Марией, а завтра мне необходимо вернуться в замок. Но к концу недели я вернусь. Вы не очень скучаете?

– Нет, я совсем не скучаю, – совершенно честно ответил граф. – И Ньюэл надеется, что я примерно через неделю смогу вставать.

– Вы обязательно должны присутствовать на открытии ассамблеи!

От полковника не укрылась гримаса недовольства, которую состроил граф, и он расхохотался.

– Ладно, я разрешу вам манкировать этой официальной церемонией, если вы пообещаете прийти на спектакль, в котором я буду играть в театре вместе с моей труппой. Мы ставим новую пьесу – и я уверен, что вы найдете ее забавной. Ее пописал молодой талантливый человек, на которого я возлагаю немалые надежды.

Граф Линдерст прекрасно знал, что среди многочисленных интересов полковника Беркли числилось и увлечение театром. У него была любительская труппа, и каждый месяц они играли в театре «Ройал» перед зрителями, которые собирались не столько для того, чтобы получить удовольствие от пьесы, сколько чтобы изумленно взирать на полковника, чей неуемный темперамент и широкая натура поражали их воображение.

А вот самого полковника любительские представления не удовлетворяли, и он часто исполнял свои любимые роли с такими знаменитыми актерами, как Джон Кембль и миссис Сиддонс. Он платил за эту возможность немалые деньги и к тому же мог гарантировать, что среди зрителей будет немало его знатных друзей.

Актеры считались людьми безответственными и безнравственными, так что дружеские отношения с ними еще сильнее портили и без того не слишком хорошую репутацию полковника Беркли.

– Я с удовольствием приду вам поаплодировать, – пообещал граф. – И как называется этот новый шедевр?

– Название у него такое: «Разоблаченный мошенник», – ответил полковник. – Ну как – достаточно драматично?

– И вы играете героя?

– Нет, конечно! Я – злодей. А какую еще роль я могу выбрать, если речь идет о бесчестье юной и прекрасной девушки?

Граф откинулся на подушки и от души рассмеялся.

– Фиц! Вы совершенно неисправимы! Можно подумать, о вас слишком мало сплетничают.

– Я люблю, чтобы обо мне сплетничали. Моя легендарная личность привлекает в Челтнем все большее число людей, они тратят здесь свои деньги, и оправдывается мое утверждение, что городу надо расти и развиваться. Нам надо построить побольше новых домов, обновить общественные здания и проложить новые улицы.

Строительство было еще одним любимым коньком полковника Беркли. Вот и на этот раз он довольно долго распространялся на эту тему. Граф в очередной раз выслушал его планы о превращении Челтнема в «столицу лечебных вод».

– А вы слышали последние куплеты о посетителях города? – спросил полковник.