Текст книги "Пленница любви"

– Если вы сделаете это еще раз, я пойду к дяде Эдмунду и скажу ему правду.

– Он тебе не поверит.

– Он оказался достаточно проницательным, чтобы понять и то, как граф оказался в моей комнате, – возразила Сорильда, – и то, что о его возвращении предупредила вас я.

Герцогиня прикусила губу, но тут же, совершенно теряя самообладание, топнула ногой.

– Что ж, выходи за него, если так хочешь заполучить титул! Но имей в виду: он сделает тебя самой несчастной женщиной на свете! И я буду рада – да, да, рада!

С этими словами она вышла из гостиной, хлопнув дверью, и Сорильда коротко рассмеялась, хотя от собственной смелости у нее неистово колотилось сердце.

Щека ее горела от пощечины, но девушка понимала, что выиграла сражение; это утешало уже само по себе после стольких месяцев унизительного подчинения.

Она тут же сказала себе, что ни за что не пойдет венчаться в таком отвратительном и унылом одеянии, с жирными волосами и в платье без кринолина.

Венчание состоится завтра, и купить что-либо не было времени.

В небольших городках вроде Бедфорда и Сент-Олбанса для нее не найдется ничего подходящего, то же самое относится и к Нортхемптону.

У Сорильды мелькнула мысль: не попросить ли ей дядю Эдмунда отложить свадьбу, но она тут же сообразила, что едва ли он согласится; да и потом, в случае задержки, тетушка наверняка отыщет какое-нибудь препятствие или причину, из-за которых свадьба может не состояться.

Сорильда знала, что Айрис безумно завидует тому, что она станет женой графа, и подозревала, хоть и не была уверена, что та действительно любит его.

Но такая любовь, думала Сорильда, не по мне, В ней нет ничего возвышенного.

Что бы там ни было, но по мере того как день близился к вечеру, не оставалось никаких сомнений: то ли из-за потери графа, то ли из-за того, как держался с ней герцог, но герцогиня была в подавленном настроении и явно опасалась за свое будущее.

Впервые, с тех пор как Айрис вышла замуж за герцога, она буквально ходила за ним по пятам, прекрасными голубыми глазами заглядывала ему в глаза и говорила с ним печальным голосом несправедливо наказанного ребенка.

Герцог разговаривал язвительным тоном и держался с ледяным холодом. Таким Сорильда никогда еще не видела дядю прежде, а для его жены это было явным потрясением.

Однако же Сорильда не собиралась глубоко вникать в их отношения, решив сосредоточиться на своих проблемах.

Она поднялась к себе в комнату, пересмотрела платья, висевшие в гардеробе, и решила, что выглядят они одно уродливее другого.

В отчаянии она забралась на чердак, где стояли сундуки, привезенные сюда после смерти ее родителей.

Она открыла один из них. Здесь хранилась одежда отца. На глаза Сорильды навернулись слезы. Глядя на его одежду, девушка вдруг поняла, что с тех пор, как умер отец, не было ни единого мгновения, чтобы она не тосковала о нем, чтобы ей не хотелось оказаться с ним рядом.

Как мучительно было сознавать, что никогда уже ей не поговорить с ним, никогда не задать вопросов и не получить ответов, все объяснявших и будивших воображение.

Она закрыла этот сундук и открыла другой, принадлежавший матери.

Когда умерла ее мать, Сорильде было только пятнадцать лет, так что большинство платьев было роздано маминым подругам, которые жили в стесненных обстоятельствах и были рады получить их не только из практических соображений, но и на память о той, которую любили.

» Ничего я здесь не найду «, – уныло подумала Сорильда.

Но тут на глаза ей попался каркас из китового уса, купленный матерью незадолго до гибели. В то время такие каркасы считались экстравагантными, ибо кринолины только начинали входить в моду, но ее мать всегда любила быть в числе первых.

Сорильда припомнила: она купила его в период траура и очень горевала, что должна носить черное в память о весьма далекой родственнице.

» С какой стати я должна одеваться в черное ради кузины Аделаиды? – спрашивала она мужа. – Она всегда была сварливой старухой и просто из кожи вон лезла, лишь бы досадить тебе, этого я не могу ей простить «.

» Британцы просто жить не могут без траура, – шутливо объяснил ей муж, – но, к счастью, дорогая, черный цвет тебе к лицу, чего не скажешь о большинстве женщин. – Откровенно говоря, – добавил он, обнимая ее, – с твоей белой кожей и рыжими волосами в черном ты выглядишь соблазнительной до неприличия!«

Мать рассмеялась. Вспоминая теперь этот разговор, из-под каркаса Сорильда вытащила черное платье – как раз такое, какое вполне подошло бы ей для венчания, будь оно белым.

Облегающий лиф был из мягкого шифона, такого тонкого, что казался прозрачным.

Неудивительно, подумалось Сорильде, что отец находил ее мать соблазнительной: черный цвет платья прекрасно оттенял белоснежную, словно магнолия, кожу и выгодно подчеркивал рыжеватый цвет ее волос, изумрудную зелень глаз.

Она хорошо помнила улыбку, появившуюся на прекрасном лице, когда мать разглядывала себя в зеркале перед тем, как отправиться на похороны родственницы.

– Папины степенные Итоны будут шокированы моим видом, – воскликнула она, – но, в конце концов, что они могут сказать? Я вся в черном, нигде нет ни единой яркой ниточки.

Яркие цвета были неотъемлемой частью ее самой, подумала Сорильда. Как раз этого ей, Сорильде, и не удалось сохранить за последние шесть месяцев, с тех пор как жизнь ее омрачило появление герцогини.

Яркие цвета рождались смехом. Смеялись не только губы матери. Смех искрился в ее глазах; казалось, даже волосы ее вспыхивали смехом.

Что бы они ни делали сообща, все выходило весело. В их доме царила радость, которой Сорильда не находила в замке и которой ей страшно не хватало.

Эту радость создавала любовь, любовь родителей друг к другу и к ней. От этого их жизнь приобретала особое очарование, а все трудности воспринимались как увлекательное приключение.

Сидя рядом с сундуком матери и держа в руках ее черное платье, Сорильде внезапно стало за себя стыдно.

» Мама ни за что бы так просто не сдалась, – подумала она. – Она бы боролась своими собственными способами и справилась с герцогиней, чего я сделать не сумела «.

Сорильда вспомнила, как ее матери удавалось сделать счастливыми всех вокруг. К ней обращались со своими бедами; она выслушивала каждого и каким-то образом всегда находила решение.

Она умела заставить других понять: каким бы мрачным ни казалось все вокруг, человеку всегда есть чему радоваться, и люди уходили от нее, думая о своих удачах, а не горестях.

– Какой же я была глупой, мама! – обратилась Сорильда к ней.

Хотя девушка и сознавала, что позволила себе впасть в уныние из-за молодости, неопытности и одиночества, в этот момент она чувствовала, что предала память матери.

– Я буду бороться за то, чего хочу, и за то, что справедливо, – пообещала она матери. – Я буду вести себя по-другому, но ты должна мне помочь, мамочка. Одной мне не справиться.

Сорильда говорила и чувствовала, что по ее щекам текут слезы, но это были совсем не те горькие слезы, которые она так часто лила в последнее время.

Это были слезы решимости – слезы, принесшие мужество и надежду на будущее.

– Мамочка, помоги мне – попросила она опять.

Наклонившись, она поцеловала черное платье, принадлежавшее матери, и вдруг поняла, что ей надеть на свою свадьбу.

Глава 4

В дверь постучали, и Сорильда отвернулась от зеркала, в котором рассматривала свое отражение.

– Кто там?

– Это Харриет. Ее светлость велела мне причесать вас и помочь одеться.

– Спасибо, Харриет, но я прекрасно справлюсь сама.

– Но ее светлость… – начала было горничная, однако тут же замолчала и, видимо, отправилась назад доложить хозяйке, что Сорильда ее не впустила.

Сорильда слегка улыбнулась, потому что представляла, как разозлится тетушка. Но тут же в зеркале отразился тревожный взгляд ее зеленых глаз, и, заметив это, она гордо вскинула голову.

Она не должна бояться. Она покидает замок и тетушку, и теперь ей больше не придется унижаться и угождать той.

Вновь она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что уже один только внешний вид придает ей мужество, какого дотоле у нее никогда не было.

Она стояла в материнском платье. Широкая юбка на кринолине из китового уса подчеркивала крошечную талию, а черный цвет усиливал белизну кожи и рыжий оттенок волос.

Этим утром Сорильда вымыла голову и не собиралась позволять Харриет обезобразить волосы отвратительной темной помадой или уничтожить прическу, мягкой волной спускавшуюся по обе стороны от лица.

Сорильда была бы совершенной тупицей, если бы не заметила, что выглядит не просто прекрасно, но и совершенно иначе, чем прежде.

Черный цвет придавал ее облику утонченность и элегантность. Когда же для довершения ансамбля она надела шляпу матери, то поняла, что вполне могла бы сойти за картинку со страницы мод из дамского журнала.

Три года назад эта шляпа с тульей из того же шифона, что и платье, по краям полей отороченная мягким кружевом, была последним криком моды; Сорильда решила, что лишь опытный женский взгляд найдет ее слегка устаревшей.

Разумеется, она понимала, что любого мужчину, в том числе ее дядю и будущего мужа, поразит вид невесты в черном.

– У меня нет выбора, – сказала она себе, но при этом подумала: даже если бы и был, все равно ее радует и воодушевляет мысль о том, что на ней надеты вещи, принадлежавшие матери.

Сорильда чувствовала тонкий нежный аромат фиалки – духов, которыми всегда пользовалась ее мать. Ими были пропитаны все ее вещи и все комнаты, где она находилась.

Аромат этот ничуть не напоминал тяжелый экзотический запах духов, которые любила Айрис. Сорильда часто думала, что он не к месту за городом и особенно – в замке.

– Мама, помоги мне! – произнесла она вслух.

В тот момент, когда она тихонько сказала эти слова, кто-то взялся за ручку двери. Дверь не открылась, так как Сорильда заперла ее.

В следующее мгновение резко и властно прозвучал голос герцогини:

– Сорильда, открой дверь! Не понимаю, с чего это ты вдруг вздумала запираться.

– Мне хочется побыть одной.

– Побыть одной? – воскликнула герцогиня. До этого никто еще не осмеливался высказать подобное пожелание, и она повысила голос:

– Никогда не слыхала подобных глупостей! Я хочу поговорить с тобой и проверить, так ли ты одета.

– Мне хочется побыть одной, – повторила Сорильда, – до тех пор, пока не настанет время спускаться для венчания.

Она представляла, в какую ярость пришла герцогиня оттого, что ей не подчинились. Сорильде показалось, что она услышала, как Айрис топнула ногой перед тем, как сказать:

– Никогда не слыхала ничего нелепее! Немедленно открой дверь! Это приказ! Сорильда взглянула на часы.

– Через десять минут, – быстро проговорила она, – мне больше не нужно будет подчиняться вашим приказаниям, и в эти минуты я хочу подумать о своем будущем.

Она знала, что ее ответ заставил герцогиню задохнуться от изумления. На мгновение та лишилась дара речи, а затем с восклицанием, в котором звучали раздражение и злость, удалилась прочь.

Несмотря на смелые речи Сорильда облегченно вздохнула. После стольких месяцев унизительного существования трудно было осознать, что сказанное ею – правда.

Больше ей уже не придется исполнять приказания герцогини, отныне она будет подчиняться лишь человеку, который вовсе не желал на ней жениться и так же, как она сама – Сорильда была уверена в этом, – с тревогой думал о будущем.

Девушка тут же заставила себя сосредоточиться только на одной мысли: замужество с графом давало ей возможность вырваться отсюда.

Она подошла к окну и постояла, глядя на парк. Ей вспомнилось, как она представляла себя пленницей королевской крови, сидящей под стражей в неприступной крепости.

Но теперь кошмар кончился; бояться можно было только одного: как бы, спасаясь из одной тюрьмы, не угодить в другую.

Подчиняясь бессознательному порыву, она обратилась за помощью к матери и к Богу, который, как порою Сорильде казалось в эти печальные месяцы, ее покинул.

Но теперь она знала, что не забыта, не покинута, а находится под Его защитой и Он всегда пребудет с ней, что бы ни готовило будущее.

Погруженная в размышления и молитвы, Сорильда подскочила, когда опять раздался стук в дверь.

– Кто там?

– Мисс Сорильда, его светлость попросил меня сообщить вам, что прибыл граф Уинсфорд. Сорильда глубоко вздохнула.

– Передайте его светлости, что я сейчас спущусь.

– Хорошо, мисс.

Сорильда отвернулась от окна и оглядела спальню. Все было готово.

После того, как служанки уложили ее дорожный сундук, она открыла его и выбросила все ужасные коричневые и серые платья, выбранные для нее тетушкой. Выбросила она и большую часть ночных рубашек и белья – их она носила еще до того, как стала считать себя взрослой.

Наверху в сундуке матери она отыскала изящные ночные рубашки из тонкого батиста, отделанные кружевом, шелковые нижние юбки, шелестевшие при ходьбе, и кое-что из других предметов одежды – все столь изысканное, что Сорильда просто ахнула от восторга.

Она совсем забыла о них, да и не смотрела раньше, что из вещей матери осталось, по той простой причине, что боялась расплакаться.

Сорильде никогда и в голову не приходило, что она может носить одежду матери, но теперь девушка знала: материнские вещи, надетые ею, укрепят ее мужество – оно уже струилось по ее жилам.

Теперь в ее дорожном сундуке лежали лишь материнские вещи, в том числе и вечернее платье черного цвета, столь же красивое и элегантное, как и платье, надетою ею на собственную свадьбу.

» Первым делом я куплю себе новую одежду по собственному выбору «, – пообещала себе Сорильда.

Все вещи, выбранные для нее тетушкой, она затолкала в дальний угол гардероба, захлопнула дверцу и закрыла ее на ключ. После этого она затянула на сундуке ремни. Теперь она знала, что берет с собой лишь то, что ей хочется носить.

На кресле лежала шелковая шаль с длинной бахромой – мать купила ее к этому платью, дорогие замшевые перчатки и маленькая сумочка из такого же шелка, что и лиф платья.

В другой сундук Сорильда уложила не одежду, а небольшие вещицы, которыми она дорожила и которые принадлежали ее матери: шкатулку для рукоделия, две миниатюры – одна с портретом ее отца, другая – с ее собственным портретом в детском возрасте, книги в кожаном переплете; мать любила их и бережно завернула в бумагу; декоративные статуэтки, стоявшие в ее спальне на каминной полочке и у постели.

» Где бы я ни была, – заметила Сорильда, – эти вещи позволят мне чувствовать себя как дома, потому что они принадлежали маме «.

Медленно, не торопясь, она натянула длинные замшевые перчатки, взяла шаль и сумочку, затем отперла дверь и пошла по коридору в сторону лестницы.

Как она ни нервничала, но невольно чисто по-женски обрадовалась, ощутив колыхание кринолина и почувствовав, что хоть ее платье и выглядит странным для невесты, но впервые в жизни она в привлекательном женском облике может лицом к лицу встретиться с тетушкой на равных.

Подойдя к лестнице, Сорильда увидела, что внизу в холле ее ждет дядя. Он стоял один.

Она поняла, что граф с тетушкой уже ушли в часовню, и с возмущением подумала, что герцогиня воспользовалась возможностью поговорить с графом пусть даже и несколько секунд.

» Они оба отвратительны, и я их ненавижу!«– сказала себе Сорильда и, еще выше подняв голову, начала медленно спускаться по лестнице.

Ступив на мраморный пол холла, она заметила изумленный взгляд дяди. Когда девушка подошла к нему, он воскликнул:

– Черное! С чего это ты надумала идти в черном на собственную свадьбу?

– По-моему, это вполне соответствует обстоятельствам, дядя Эдмунд, – ответила Сорильда. – Но если говорить честно, это единственное платье, в котором я не чувствую себя точно воспитанница приюта.

Дядя растерянно посмотрел на нее, и она пояснила:

– Последнее время мне не позволялось выбирать самой себе платья, но сегодня я выбирала сама и считаю, что имею на это полное право!

– В любом случае теперь поздно переодеваться, – сказал герцог.

С этими словами он предложил племяннице руку, и по длинному коридору они направились в часовню.

Впоследствии Сорильда так и не смогла вспомнить ни саму церемонию, ни свои собственные слова и действия.

С того момента, как она встала рядом с графом, Сорильда ясно ощущала только исходящий от него гнев; это могло бы напугать ее, если бы девушка не испытывала к нему некоторого сочувствия.

» В конце концов, – подумала она, – хоть он и вел себя отвратительно, но прибыл в замок по приглашению Айрис «.

Граф не был женат и, следовательно, мог искать развлечений где угодно.

Разумеется, искать встреч с женой соседа достойно порицания и грешно, но Сорильда прекрасно понимала, что истинная вина лежит на белоснежных плечах герцогини.

Когда церемония закончилась и из часовни все двинулись в холл, от ее внимания не ускользнуло, что герцогиня приложила все усилия, чтобы выглядеть еще обольстительнее, чем всегда.

Голубое платье точно того же оттенка, что и ее глаза, великолепно смотрелось бы и в Букингемском дворце, а бриллианты на шее и в ушах сверкали, словно на рождественской елке.

Глядя на тетушку, Сорильда заметила выражение ее глаз, ясно говорившее, что на ком бы граф ни женился, Айрис по-прежнему пылала страстью к человеку, который по ступеням западной башни поднялся в ее спальню.

» Воистину дядя Эдмунд нашел наказание, достойное преступления «, – мелькнуло в голове у Сорильды, и она задумалась над вопросом: выместит ли граф на ней свой гнев, когда они останутся наедине?

С только что обвенчанной парой никто не прощался и не произносил теплых пожеланий. Герцог не пожал графу руку, не поцеловал племянницу. Он лишь угрюмо наблюдал, как лакей накинул Сорильде на плечи шаль, как дворецкий вручил графу шляпу и перчатки и молодые по ступеням сошли вниз, где их ожидал фаэтон.

Сорильда облегченно вздохнула, увидев его: по крайней мере, им не придется ехать в узком, тесном пространстве закрытой кареты.

Лакей помог ей забраться в фаэтон, граф взял в руки вожжи, а грум, до этого державший лошадей под уздцы, подбежал к экипажу и запрыгнул на заднее сиденье. После этого они тронулись.

Любопытство заставило Сорильду оглянуться. Оказалось, что дядя с женой не стали глядеть им вслед. На верхних ступенях не было никого, кроме мажордома да нескольких лакеев.

Фаэтон мчался по подъездной аллее; довольно скоро Сорильда почувствовала, что напряжение, в котором она находилась с того момента, как вошла в часовню, понемногу ослабевает.

Она замужем!

Ей все еще не верилось, что это произошло на самом деле, что она уезжает прочь из замка и герцогиня больше не сможет глумиться над ней!

Больше ей не придется страдать и мучиться от унижения, из-за чего каждый день казался мрачнее и страшнее прежнего.

Словно в ответ на ее мысли из-за туч появилось солнце и засияло золотым светом сквозь ветки деревьев, засверкало на серебряной упряжи четырех великолепных коней, которыми правил граф.

Они миновали сторожку у входных ворот, доехали до середины деревни, а затем вместо того, чтобы ехать налево, в направлении Уинсфорд-парка, экипаж завернул направо.

Сорильда повернула голову и вопросительно посмотрела на графа. – Мы едем в Лондон, – сказал он.

Он говорил резко, и даже за несколькими короткими словами Сорильда почувствовала его гнев.

Она не ответила, но подумала, что понимает его. Сейчас ему было бы не под силу предстать перед собственными слугами, вынести их удивление и пересуды, если бы всего через час после отъезда он нежданно-негаданно вернулся назад в сопровождении жены.

В лондонском доме все конечно же будет проще, и слуги не будут ждать от него объяснений.

Они ехали часов до двух пополудни, и Сорильда уже начала чувствовать, что проголодалась, когда граф завернул на постоялый двор.

Во дворе стояло несколько повозок, фаэтонов и карет; Сорильда ощутила облегчение при мысли о том, что за ленчем будут присутствовать другие люди и им с графом не придется испытывать неловкость, оставшись наедине.

Однако после того, как, умывшись и приведя в порядок волосы, слегка растрепавшиеся от быстрой езды, по старой дубовой лестнице она спустилась вниз, оказалось, что ее поджидает слуга, дабы отвести в отдельную комнату.

Граф уже был там. Сорильда отметила, как он красив, как элегантно выглядит, и поймала себя на мысли, что в какой-то степени понимает тетушку.

– Не желаете ли выпить мадеры?

Граф с явным усилием выдавил из себя эту фразу, умышленно не глядя в ее сторону, словно не мог перенести вида той, на которой женился.

– Благодарю вас, – ответила Сорильда, – но только немножко. Я не очень люблю мадеру.

– В таком случае вы должны выпить то, что любите, – сказал граф. – Полагаю, сегодня шампанское будет кстати.

Он произнес это язвительным тоном, но Сорильда спокойно ответила:

– Думаю, это было бы неплохо. Когда моему отцу приходилось долго ехать в экипаже, он всегда говорил, что всему прочему предпочитает шампанское.

Граф дернул за шнур звонка с такой силой, что Сорильда удивилась, когда тот не оборвался.

Появился слуга, и граф заказал шампанское. Сорильде показалось, что он хотел заговорить с ней, но в этот момент появился хозяин постоялого двора. Следом за ним вошли две служанки в чепцах и внесли закуски.

Выбор блюд оказался предостаточным, пища – хоть и простой, но хорошо приготовленной.

Пока их обслуживали, говорить откровенно было невозможно, и Сорильда обрадовалась возможности подкрепиться, прежде чем наступит, в чем она не сомневалась, трудный момент.

За завтраком она не смогла ничего проглотить, лишь выпила чашку кофе, и вот теперь оттого, что оказалась наедине с человеком, за которого вышла замуж, ее невольно охватила внутренняя дрожь.

Тем не менее она сумела немного поесть, прежде чем опять почувствовала, что давится пищей. Помогло шампанское. Сорильда надеялась, хоть и не решилась сказать об этом вслух, что оно помогло и графу. Во всяком случае, он выпил большую часть бутылки.

Затем, обменявшись не более чем полудюжиной слов, они снова отправились в путь.

Теперь Сорильда заметила, что граф погоняет лошадей, точно желает доехать как можно быстрее.

Однако прошло довольно много времени, прежде чем они достигли окраин Лондона, и наконец взмыленные от быстрой езды лошади остановились возле Уинсфорд-Хауса на Парк-Лейн.

Сорильда увидела великолепный дом, но не успела разглядеть его как следует: лакей помог ей сойти с фаэтона, и она первой вошла в просторный холл. Граф следовал за ней.

– Надеюсь, ваша милость, вы добрались благополучно, – обратился к нему дворецкий.

– Вы получили мои указания? – резко спросил граф.

– Грум прибыл часа два тому назад, милорд. Все исполнено. Граф повернулся к Сорильде.

– Моя экономка, миссис Досон, проводит вас в вашу спальню, – отрывисто сказал он ей. – Вам, вероятно, хочется отдохнуть. Обед будет в восемь.

Он небрежно поклонился, по-прежнему не глядя на нее, и ушел прежде, чем она успела ответить.

Какое-то мгновение она растерянно смотрела ему вслед, а затем дворецкий мрачно произнес:

– Прошу вас, миледи, следуйте за мной.

По его обращению Сорильда поняла, что граф уведомил слуг о своей женитьбе.

За дворецким она поднялась по лестнице; наверху ее ждала экономка в шуршащем шелковом платье черного цвета.

Это была средних лет женщина с добрым лицом. Почтительно присев перед Сорильдой, она провела ее по коридору и открыла дверь в большую, великолепно обставленную спальню.

– Где желаете отдохнуть, миледи: в постели или на кушетке? – спросила экономка.

– Раз обед еще не скоро, я, пожалуй, отдохну в постели, – решила Сорильда.

– Как только принесут ваш багаж, миледи, служанки распакуют его в гардеробной.

– Благодарю вас, – улыбнулась Сорильда. При виде этой улыбки от сдержанности экономки не осталось и следа.

– О, миледи! – воскликнула она. – Я знаю, его милость пожелал, чтоб не было никаких поздравлений, но я хочу вам сказать, как мы все обрадовались, узнав о его женитьбе, да еще на такой красавице, как ваша милость!

– Благодарю вас, – ответила Сорильда.

– Мы так давно, уже столько лет, ждали, что его милость найдет себе жену, и когда грум привез такую новость, вот уж я удивилась!

– Должно быть, это явилось для вас неожиданностью, – пробормотала Сорильда.

– Действительно, неожиданностью! Но очень приятной. От всего сердца желаю вашей милости всяческого счастья.

– Благодарю вас, – повторила Сорильда, подумав при этом, что, принимая во внимание чувства графа, это совершенно невероятно.

Однако тут же она сказала себе, что вырвалась из замка, освободилась от тетушки, а все остальное не важно!

Сорильда разделась, надела одну из прелестных ночных рубашек матери и улеглась в огромную мягкую постель, размышляя о том, что, по крайней мере, в лондонском доме слуги графа не знали причины его поспешной женитьбы.

Слуги же в поместье наверняка догадались бы о существовании какой-то скрытой причины столь внезапных перемен в жизни хозяина.

Конюхи знали, что за два дня до женитьбы вечером он ездил куда-то верхом, да и потом, ведь кто-то в Уинсфорд-парке принял записку герцогини, привезенную Джимом из замка.

» Они быстро сообразят, что случилось «, – думала Сорильда.

Девушка понимала, что граф не решился оказаться лицом к лицу со слугами, столько лет служившими ему, а еще раньше – его отцу.

Должно быть, она утомилась, ибо заснула, и проснулась, когда горничная пришла сообщить, что ванна готова.

Надевая второе черное платье, принадлежавшее матери, Сорильда сознавала, что горничную и экономку удивляют столь мрачные наряды в день свадьбы, но она не собиралась ничего объяснять и надеялась, что они решат, будто она в глубоком трауре. Лишь перед тем, как спуститься к обеду, она сказала:

– Завтра мне бы хотелось отправиться за покупками. Поскольку я уверена, что это совершенно неинтересно его милости, быть может, вы, миссис Досон, поедете со мной?

– С удовольствием, миледи, – откликнулась экономка, явно обрадованная приглашением. Немного помолчав, она добавила несколько неуверенно, словно боялась проявить непочтительность:

– Миледи, вы такая красавица, и черное очень вам к лицу, но вы только что вышли замуж, и так хочется увидеть вашу милость в белом.

– Завтра я обязательно куплю белое платье, – пообещала Сорильда. – Позвольте пожелать вам доброй ночи и поблагодарить за вашу заботу.

– Элси будет ждать ваших распоряжений, миледи, так что, пожалуйста, позвоните, когда вернетесь в спальню. Или вы предпочитаете, чтобы она ожидала вас здесь?

– Нет, я позвоню, – ответила Сорильда.

– Благодарю вас, миледи.

Миссис Досон отворила дверь и почтительно присела в реверансе.

Сорильда вышла из комнаты и направилась к лестнице. Проходя по коридору, она видела свое отражение в зеркалах, украшающих стены. Казалось, будто рядом идет ее мать. Девушка пришла в полный восторг от собственного вида.

Платье с низким вырезом мягко окутывало ее обнаженные плечи; Сорильда знала, что свет от свечей, уже зажженных в канделябрах гостиной, вспыхнул не только в ее волосах, но и на бриллиантовом колье, надетом ею.

Колье принадлежало ее матери. Утром одна из горничных принесла в спальню Сорильды шкатулку, где лежало колье и другие драгоценности.

– Его светлость просил передать вам это, мисс. Он думает, вы захотите взять все это с собой.

Сорильда почти что забыла о драгоценностях. Их унесли сразу после ее приезда в замок, и ей никогда и в голову не приходило спросить о них.

Открыв обтянутую кожей шкатулку, она обнаружила в выложенных бархатом отделениях бриллиантовое колье, дополнявшие его браслеты, кольца, серьги, а также две бриллиантовые звезды – мать часто носила их в прическе.

Здесь не было ничего особенно ценного, но при виде украшений на глаза Сорильды навернулись слезы, ведь они так много значили для нее. Застегивая вечером на шее колье матери, она чувствовала себя так, словно надела надежные рыцарские доспехи, в которых может бросить вызов противнику, то есть своему мужу.

Сорильда слышала, как шуршат ее шелковые нижние юбки, когда по ковру прошла в дальний конец гостиной, где он стоял, облокотившись на резную каминную полку из мрамора.

Если и в дневном платье он выглядел нарядным и элегантным, то в вечерней одежде был настолько великолепен, что ошеломленная Сорильда смотрела на него во все глаза, словно неотесанная деревенщина.

Но хмурое, сердитое лицо графа заставило ее опомниться; теперь она ощущала лишь чувство робости оттого, что они остались наедине.

– Бокал шампанского? – спросил граф. – Я решил, что вы ожидаете этого.

Когда он заговорил, Сорильда увидела слугу, вошедшего в комнату с шампанским на подносе. Она взяла бокал и поднесла к губам.

Из кармана жилета граф достал часы и сравнил их с часами на каминной полке.

– Если я не ошибаюсь, – громко произнес он, – обед запаздывает.

В этот момент у дверей появился дворецкий и объявил:

– Миледи, кушать подано.

Сорильда ожидала, что граф подаст ей руку, но он сразу направился к двери, и она пошла рядом.

Столовая была столь же величественной, как и весь дом. На стенах висели портреты и золотые украшения, явно находившиеся в семье графа не одно поколение.

Стол был украшен белыми цветами. Сорильда заметила, как взглянул на них граф, и поняла, что слуги сделали это без его ведома, ибо так полагалось в день свадьбы.

Если бы Сорильда так не нервничала, ее бы рассмешил нарочито пренебрежительный вид, с каким граф, сидящий во главе стола, откинул в сторону несколько белых роз, касавшихся его тарелки.

Сорильда считала, что в присутствии дворецкого и четырех лакеев, прислуживающих за обедом, глупо сидеть в полной тишине, и поэтому сказала:

– По-моему, сегодня мы добрались до Лондона в рекордное время. Раньше я всегда ехала гораздо дольше.

В первое мгновение графа словно бы удивило, что у нее есть голос и она может им пользоваться. Затем он ответил:

– Обычно отсюда до поместья я добираюсь за два с половиной часа. Сегодня мы, кажется, действительно доехали быстрее.

– У вас прекрасные лошади.

– Надеюсь, что так.

Наступило молчание. Он только все усложняет, подумалось Сорильде. Даже если она ему очень неприятна, все-таки нужно с достоинством держаться перед слугами.

Обед был великолепным. Правда, Сорильде показалось, что было слишком много блюд, но потом она сообразила: слуги изо всех сил старались хоть как-то отпраздновать свадьбу, на которой жених вел себя хуже некуда!

– У вас что-нибудь намечено на завтрашнее утро?

– На завтрашнее утро? – переспросил граф.

– Мне бы хотелось поехать за покупками.

– Да, да, разумеется. Карета будет в вашем распоряжении.

– Благодарю вас.

Вновь наступило молчание, и Сорильда почувствовала раздражение. В конце концов, он мог хотя бы попытаться соблюдать приличия и вести себя вежливо, даже если и злится.