Текст книги "Разбитое сердце"

Когда дед завершил свой рассказ, я будто вернулась в сегодняшний мир из дальней дали. Протянув руку, я прикоснулась к его руке.

– Спасибо за этот рассказ, – проговорила я. – Я услышала вас и впервые поняла. Все эти годы я считала вас злым и жестоким человеком. Но теперь, по-прежнему сочувствуя матери, я понимаю и ваши чувства.

A потом я стала рассказывать ему о моем отце. О том, как родителям его пришлось переселиться в Канаду, как еще мальчишкой он был вынужден помогать отцу и старшим братьям на лесопилке. Я рассказала о том, как собственным усердным трудом он продвигался наверх и теперь возглавлял правительственный департамент лесной промышленности; рассказала я и о том, сколько счастья он принес моей матери.

Дед не прерывал меня. Когда я умолкла, не задал мне ни одного вопроса. После долгого молчания он поднялся на ноги и сказал:

– Пойдем. Я хочу показать тебе наш замок.

Так началось мое знакомство с исторической достопримечательностью – одно из самых замечательных в моей жизни. Дед показал мне древние стены; показал полуразрушенные башенки, в которые приходилось подниматься по узким винтовым лесенкам, приводившим в крошечные круглые комнатушки, откуда в узкие просветы можно было наблюдать всю окрестность. Он провел меня по стенам и руинам старой крепости.

Я обнаружила, что ныне обитаемая часть замка очень мала по сравнению с той, какой она была когда-то, но, отмечая прочность древних стен, я заметила кое-что еще: очевидные повсюду знаки бедности – вытертые ковры, выцветшие занавеси, нигде не было видно тех современных удобств, без которых мы теперь уже не можем обойтись.

Свет давали масляные лампы и свечи; в кухне готовили на открытом огне, а возраст старинных печей перевалил за сотню лет. В жилой части замка не было ни ванн, ни водопровода. Воду носили из глубокого колодца во дворе, вырытого еще во времена постройки старого замка и некогда позволившего моим предкам выдержать осаду войска герцога Камберлендского.

Заметила я и то, что слуг было очень немного. Открывший нам дверь дворецкий – его звали Роберт Манро – провел рядом с дедом всю свою жизнь. Готовила его жена, такая же старая, как и он сам, ей иногда помогала приходящая пожилая женщина. Звали ее Джинни Росс, и я узнала, что она нянчила мою мать, когда та была совсем маленькой. Узнав, кто я такая, она заплакала, взяла меня за руки, благословила и рассказала, что любила маму всю свою жизнь и никогда не забывала ее.

Наконец, мы остановились наверху стены, откуда открывался вид на равнины, а дед показывал мне вершины далеких гор и перечислял их названия. Пока мы стояли там, над нашей головой пролетел небольшой самолет, снизился, описал дугу и начал заходить на посадку.

– Забавно, – заметила я, – видеть в этом краю нечто современное.

Дед не ответил, он все глядел на свою землю, и я подумала, что старик едва ли представляет, насколько изменился мир с дней его юности. Он показал мне богатую лососем речку, которая, серебрясь под солнечными лучами, неспешно змеилась в долине; показал и стайку молодых куропаток, купавшихся в пыли на подъездной дороге. Наконец он извлек свое, как он выразился, «увеличительное стекло», на мой взгляд скорее похожее на телескоп, и показал мне оленя, залегшего на осенней гари.

Заметить его было непросто, и я потратила на это некоторое время, но, когда увидела, пришла в полный восторг.

«Будет что рассказать маме», – подумала я, вспомнив, что она не раз рассказывала мне, как следила за оленями из окна собственной спальни, а потом пыталась выслеживать их без помощи егеря.

Подошло время обеда, и мы спустились вниз, чтобы сесть друг напротив друга за длинным обеденным столом в просторной столовой. К обеду пришел священник, и дед попросил его остаться и отобедать с нами.

Священник задавал мне вопросы о Питере, и признаюсь, я с трудом находила ответы на них. Старый священник казался мне таким добрым, и я нисколько не сомневалась в том, что он решил, будто мы безумно влюбились друг в друга с первого взгляда. Он полагал очень романтичным, что мы решили пожениться в такой тайне и спешке.

Но раз или два я ловила на себе взгляд деда и гадала, не понял ли он, зная нашу историю, настоящую причину моего скоропалительного брака с Питером.

Тем не менее я ощущала, что Питеру помогает явная симпатия деда. В этом не могло быть никаких сомнений, и я понимала, что Питер считает, что своим согласием дед оказывает ему честь. А еще я очень жалела, что кое-кто из моих канадских подружек не может видеть меня в этом замке, более того, не может видеть сам замок. Он производил внушительное впечатление, уж в этом ему невозможно было отказать, и хотя обед оказался скромным и не слишком вкусным, блюда к столу подавали на огромных серебряных блюдах с выгравированным фамильным гербом. Когда мы отобедали, священник сказал:

– Кстати, мисс Памела, когда мы с Питером Флактоном пришли на аэродром, там мы встретили нескольких канадцев. Не хотели бы вы ближе к вечеру сходить туда и побеседовать с ними. Они недавно появились в наших краях и, как мне кажется, скучают по дому. С вашей стороны это было бы весьма любезно.

Я уже было собралась согласиться, но потом поняла, что встреча с кем бы то ни было до тех пор, пока я не стану женой Питера, будет ошибкой. В конце концов, кто знает, как связаны эти встречи, и если Дурбин настолько опасен, как полагает Питер, то чем меньше людей будут знакомы сейчас со мной как с Памелой Макдональд, тем лучше.

– Едва ли я готова отправиться куда бы то ни было сегодня, – проговорила я.

Я посмотрела на деда, и, словно подслушав мои мысли, он сказал:

– Нет, пусть девочка останется здесь, она еще много чего не видела в самом замке.

Я улыбнулась ему, и дед впервые ответил мне улыбкой.

«А ведь он очень даже милый старик», – умильно подумала я.

Глава тринадцатая

Должно быть, все ощущают себя как-то по-особенному в день собственного венчания. Так было и со мной, однако я понимала и то, что моему браку суждено быть весьма необычным, если не сказать – странным. Я превзошла даже собственную матушку, которая, после бегства с отцом, смогла вступить в брак, только уже приехав в Канаду.

Питер вернулся в замок лишь к пяти часам – как раз к чаю. Мы ожидали его с самого утра, однако дела его задержали.

Когда он наконец появился, я была уже настолько встревожена, что забыла буквально обо всем, увидев его целым и невредимым. Я уже успела перебрать в уме все возможные варианты того, что могло случиться с ним – авария по пути или встреча с вражеским самолетом, – и, должно быть, мое воображение вырвалось из-под контроля, ибо меня уже буквально трясло от напряжения.

Я чувствовала себя заточенной в замке, несчастной принцессой из сказки, ожидавшей своего спасителя – рыцаря Питера.

Глупая, конечно, и старомодная мысль, однако от этих древних стен веяло драмой и романтикой – и не проникнуться этой атмосферой было просто невозможно.

Проведя в замке целые сутки, все двадцать четыре часа, я поняла, почему мама убежала с любимым. Родившись и живя в самом обычном сельском доме, она бы, наверное, поступила более разумно; но здесь, в этом старинном замке, сами стены требовали от нее решительности, отваги и изобретательности.

Все Макфилланы были людьми отважными, все готовы были блеснуть личной храбростью. Я понимала теперь и дядю Эдварда, наперекор светским условностям разделившего свою жизнь с Рози Хьюитт.

Как я уже говорила Питеру, подобные поступки требуют такой же отваги, как сражение с врагом на поле брани, и дядя Эдвард, вне сомнения, унаследовал бесстрашие своих предков. Мамочка и та не была исключением из семейных традиций, и, как мне кажется, та же отвага является одной из главных черт моего характера.

Тем не менее это не умалило моей тревоги за Питера и ощущения того, что ответственность за его сегодняшний риск лежит на мне.

Словом, когда он появился, я искренне обрадовалась. Я сидела рядом с дедом в большой гостиной, когда он вошел в дверь.

Мы оба поднялись на ноги.

– Питер! – воскликнула я. – Что случилось? Я так волновалась!

– Мне очень жаль, Мела, – ответил он.

Но, похоже, он скорее радовался, чем сожалел, на мгновение он крепко сжал мои руки, потом он подошел к деду.

– Надеюсь, что я не доставил вам беспокойства, сэр.

– Отсутствие новостей уже хорошая новость, – ответил дед. – Но вот эта самая молодая особа всячески старалась нажить первую седину.

– Я польщен, – проговорил Питер, посмотрев на меня.

– Вы получили брачную лицензию? – спросил дед.

– Она у меня, – ответил Питер.

– Тогда чем скорее состоится венчание, тем лучше.

С этими словами старик поднялся, пересек гостиную и позвонил в колокольчик. Появившемуся в двери Манро было приказано привести священника. Мы с Питером молчали.

Он смотрел на меня, и на какой-то момент я ощутила внезапный страх, сердце мое словно стиснуло. Неужели настал миг моего с ним бракосочетания?

Однако мне нашлось чем его удивить. Узнав в то утро, что я выхожу замуж, Джинни Росс извлекла из старого сундучка с приданым такую чудесную кружевную накидку, какой мне в жизни своей видеть не приходилось. Она рассказала мне, что вещь эта существует в семье не одно поколение и что девушки рода Макфилланов шли в ней к венцу, а каждого новорожденного Макфиллана при крещении накрывали ею. Конечно же она хотела, чтобы я надела ее, и сначала я решила было отказаться, потому что у меня не было подходящего к кружевной накидке платья, но на лице старушки отразилось такое огорчение, что я поняла, что нарушение традиции расстроит не только ее, но и деда.

Тогда я принялась рыться в своих чемоданах и обнаружила, что среди прочих вещей захватила с собой, как говорят американцы, «платье хозяйки»[8]8
  Нарядное длинное платье для приема гостей.


[Закрыть]. Его привезли мне из Нью-Йорка, белое платье из атласа с вышитым узором из синих и серебряных листьев. Я часто носила его дома, но могла и выйти в нем к обеду.

Забавно было идти к венцу в таком наряде, но кружевная накидка будет смотреться на нем отлично. За прошедшие годы она приобрела пергаментный оттенок, так что снежно-белое платье никак не сочеталось с ней.

Пока священник разговаривал с Питером, я скользнула наверх. Там меня уже ждала Джинни, платье лежало на постели, а кружевную накидку она держала в руках. Пока я переодевалась, она что-то твердила мне мягким шотландским говорком, потом со слезами на глазах приколола накидку и отступила, бормоча благие пожелания и благословения.

Спускаясь по дубовой лестнице, я ощущала смущение и неловкость. Дед с Питером ждали меня в зале и, как только я появилась на лестнице, устремили на меня взгляды. Я спускалась неторопливо, держа в руке молитвенник, по словам Джинни принадлежавший моей матери. До слуха моего донесся голос деда:

– Наша порода! Макфиллановская!

Понятно было, что лучшего комплимента от него получить невозможно. На Питера я не смотрела, хотя чувствовала, что он смотрит на меня. Я вдруг почувствовала себя маленькой застенчивой девочкой, и мне вдруг захотелось убежать из замка… Мы шли длинными коридорами, они вели из замка к часовне. Когда мы оказались у двери, дед повернулся ко мне и предложил свою руку, и так, вдвоем, мы неспешно прошествовали к алтарю по проходу между сиденьями.

Древняя часовня встроена в сам замок; но так как единственная церковь в округе сгорела около десяти лет назад, ее посещают и местные жители, многим из которых, по словам священника, приходится преодолевать несколько миль по вересковым пустошам, чтобы посетить воскресную службу.

Сегодня здесь никого не было, только мы с Питером, дед, Манро и Джинни Росс, они были свидетелями нашего бракосочетания.

Я видела часовню при дневном свете, но теперь шторы затемнения на окнах были задернуты, и свет давали только свечи, стоявшие на алтаре и в большом канделябре из кованого железа, подвешенном к потолку. Такое освещение создавало ощущение таинственности, и я почти физически ощутила, что это крошечное помещение окутывает удивительная и чудесная атмосфера, освященная верой людей, когда-либо молившихся здесь.

Священник начал венчальную службу. Я взглянула на Питера и увидела на его лице строгое выражение и уже знакомую мне решительность, но, когда настало время брать меня за руку, я ощутила в его прикосновении волнение.

Тем не менее свои обеты он произносил ровным голосом, в то время как я говорила их негромко и взволнованно.

Священник благословил нас, и мы отправились в ризницу, чтобы сделать официальную запись. Когда следом за нами в ризницу вошла Джинни, я поцеловала ее и познакомила с Питером. Он говорил с нею очень ласково, а она все рассказывала о том, какой красавицей была моя мама и как всем им не хватало ее.

Потом мы вышли из ризницы, обменялись рукопожатиями с семейством Манро, и на сем церемония завершилась. Возвращаясь из часовни, я все вертела кольцо на пальце. Меня удивило уже то, что Питер вспомнил о нем и нашел время купить.

Казалось, что говорить не о чем, и потому я молчала, хотя мне так хотелось узнать, что думает Питер и не испытывает ли он те же самые чувства, что и я, – волнение и какое-то ощущение нереальности происходящего, как будто все происходит не со мной, а с другой особой, испытывающей странные и незнакомые чувства.

Когда мы вернулись в гостиную, дед распорядился, чтобы Манро принес нам бутылку портвейна, дабы выпить за наше здоровье. Дворецкий, надо думать, ожидал подобного распоряжения, так как почти немедленно явился с подносом, на котором стояли две бутылки – виски и старинного портвейна, какого, по словам Питера, в наши дни нельзя купить ни за какие деньги.

В гостиную вошел священник, и вместе с дедом они выпили за наше здоровье, а потом мы выпили друг за друга, на чем маленькая церемония завершилась, и разговор пошел более естественным образом.

Питер красочно рассказал о своем полете в Лондон, происходившем при весьма неблагоприятной погоде.

Затем я сказала, что мне надо подняться наверх и переодеться.

– Я просто боюсь испортить эту чудесную кружевную накидку, дедушка, – сказала я. – Более очаровательной вещи мне еще не приходилось видеть. Носить такую – особая честь.

К моему удивлению, дед обнял меня за плечи и сказал:

– Сегодня ты еще больше украсила ее, но смотри не подведи тех, кто надевал ее до тебя.

Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Слезы уже наполняли мои глаза, и не задумываясь я произнесла:

– Жаль только, что мамы нет сегодня с нами.

К моему удивлению, он ответил:

– Да, ей следовало бы находиться здесь.

Я ощущала, что одержала огромную победу, и, взбегая по лестнице в свою спальню, радовалась тому, что эти слова доставят мамочке больше радости, чем что-то еще.

Я не успела провести в своей комнате и минуты и как раз снимала с головы накидку, как в дверь постучали.

– Входите, – сказала я, решив, что это Джинни, но это был Питер.

Войдя, он притворил за собой дверь.

– У меня есть подарок для тебя, Мела, и я хочу немедленно вручить его.

– Подарок! – воскликнула я. – Как это мило! И что же это?

Вместо ответа он вложил в мою руку небольшой розовый футляр. Открыв его, я увидела внутри очаровательное кольцо с огромным синим сапфиром посреди россыпи мелких бриллиантов.

– Ох, Питер! Какое чудо!

– Это, если можно так выразиться, подарок задним числом – кольцо как символ нашей помолвки, хотя она и оказалась столь невозможно краткой.

Я надела кольцо на палец и подняла руку, чтобы полюбоваться им.

– Минуточку! – проговорил Питер. – Ты нарушаешь мои права.

– То есть?

– Право надеть это кольцо на твой палец.

Взяв меня за руку, он снял с пальца кольцо.

– Значит, я опять поступила неправильно? – спросила я шутливо.

– Неправильно, – согласился он.

Питер поднес мою руку к губам, поцеловал палец, на котором уже красовалось обручальное кольцо, и надел на него кольцо с сапфиром.

Я молчала, восхищенно глядя на кольцо. И вдруг Питер обнял меня и привлек к себе.

– Ты и представить себе не можешь, – проговорил он негромким голосом, – как ты была хороша, когда, одевшись к венчанию, спускалась по лестнице?

– В самом деле? Приятно слышать.

Ответ мой прозвучал совершенно невыразительно. Я была пленена кольцом рук Питера, переполнена близостью его лица, его тела.

– Мела, а ты понимаешь, что стала моей женой?

Я хотела ответить ему, но огонь страсти в его глазах, его жаркие объятия, его ищущие губы парализовали меня.

Внезапная паника охватила меня, но я уже не могла ничего поделать.

Объятия Питера едва не раздавили меня – я и не думала, что он так силен. Он поцеловал меня, и я впервые поняла, что его невозмутимое спокойствие является не более чем привычной маской. Он обнимал меня яростно, властно, и только в этот самый момент я поняла, что он страстно любит меня.

Но ничего поделать я не могла. Ничего из того, что мне хотелось. Мной овладело нечто неизмеримо более сильное, чем я сама; мне казалось, что меня уносит всесильное, пламенное, всепоглощающее желание.

Внезапно Питер выпустил меня – настолько неожиданно, что, не устояв на ногах, я упала бы, если бы не схватилась рукой за туалетный столик.

– Прости меня, Мела, – проговорил он внезапно охрипшим голосом, – я не хотел торопить тебя подобным образом. Я намеревался сделать это постепенно, но не смог сдержать себя. Дорогая моя, я очень люблю тебя – я полюбил тебя с самого первого взгляда.

– Но, Питер! – в голосе моем помимо моей воли прозвучало разочарование.

– Да, я знаю, что ты хочешь сказать, – прервал меня Питер. – Что это не было условием сделки. Но Мела – буду вполне откровенен с тобой. Когда ты предложила мне жениться на тебе, это было воплощением моей самой смелой мечты. Я так хотел тебя, я всей душой стремился к тебе, a ты ничего не замечала.

Я попыталась открыть рот, но он продолжил:

– Твое сердце отдано не мне, и поэтому я не мог принять столь щедрого дара. Но когда ты сказала, что не выйдешь ни за кого другого, кроме меня, я решил, что Бог ответил на мои молитвы. Я люблю тебя, Мела, и сделаю все, чтобы и ты полюбила меня, – только заранее прошу о прощении, если буду слишком спешить.

Говоря эти слова, он сделал шаг в сторону, но тут же шагнул обратно и вновь заключил меня в объятия, осыпая голодными, почти безумными поцелуями, как если бы не мог более сдерживать себя. Мне казалось, что на меня обрушилась буря.

Он целовал мои глаза и волосы, шею, вновь впился в губы и наконец победно посмотрел мне в лицо, раскрасневшееся и испуганное.

– Скажи же, что любишь меня, – проговорил он. – Скажи! Я хочу слышать, как ты произнесешь эти слова.

– Не получается, Питер… – с трудом выдавила я.

Лицо его помрачнело, губы сжались. Резким движением он отстранился от меня.

– Прости! Я был несдержан, мне нет прощения.

Пытаясь взять себя в руки, он отошел от меня.

– Ты не сердишься на меня, Мела?

– Нет, конечно нет… просто все это так странно… Я и не представляла…

– Да, конечно, но у меня не было возможности открыться тебе до сегодняшнего дня.

Я опустилась в кресло перед туалетным столиком и откинула волосы со лба. Я была невероятно взволнована, и тут Питер опустился на колени передо мной и нежно обнял меня.

– Тебе будет хорошо со мной, Мела, – проговорил он. – Я сделаю все, что ты захочешь, моя дорогая, только постарайся хоть немного полюбить меня.

«Он как ребенок, – подумала я. – Охваченный страстью самец исчез, уступив место одинокому мальчугану». Повинуясь порыву, я обняла его.

– Буду стараться.

– Ты обещаешь?

Опять эта грустная нотка!

– Обещаю.

Голова его, крупная и тяжелая, лежала на моей груди, и я ощущала ее бремя, ощущала его обнявшие меня руки, теперь сделавшиеся нежными. Я чувствовала, как лихорадочно колотится его сердце, как шумно вырывается из его груди дыхание, но я больше не боялась его близости. Нас словно охватил великий покой.

Не знаю, как долго мы так просидели, наконец Питер встал и, взяв меня за подбородок, чуть запрокинул мою голову назад, так чтобы получить возможность снова поцеловать меня в губы – нежно, с любовью, совсем не так, как те прежние страстные поцелуи, перевернувшие все во мне.

– Переоденься и спускайся вниз. Твой дед будет тревожиться, не случилось ли что с тобой.

– Сейчас спущусь, – пообещала я.

Но, когда Питер вышел из комнаты, я замерла на месте, вглядываясь в свое отражение в зеркале. Мысли в беспорядке кружили в моей голове. Я и подумать не могла, что Питер может влюбиться в меня. Я понимала, что нравлюсь ему, и даже самонадеянно рассчитывала на восхищение с его стороны, однако создавшееся положение никак не входило в мои планы.

Я могла лишь с некоторым разочарованием думать, что вышла за странного, совершенно незнакомого мне человека.

Тот Питер, который заключал меня в объятия, который осыпал поцелуями мой рот и лицо, ничем не напоминал Питера-политика, Питера-друга или даже симпатичного мне Питера-спутника, на которого я уже привыкла полагаться в последние, проведенные в Шотландии дни. А теперь передо мной был новый Питер, и этот человек, честно говоря, пугал меня.

Я до этого дня полагала, что мне известно многое о том, как мужчинам положено любить девушку, но теперь я чувствовала себя совершенно неопытной, как если бы неосознанно выпустила на свободу нечто слишком огромное и неведомое мне, чтобы я могла понять это нечто или управлять им.

Однако, какие бы чувства мной ни владели, я понимала, что не могу бесконечно долго оставаться в своей комнате. Я должна была снова спуститься вниз. Питер уже сказал мне, что мы не сможем уехать до завтрашнего утра, поскольку единственный дневной поезд уходил сразу после ланча.

Я попробовала представить себе предстоящую ночь, и щеки мои вспыхнули румянцем. Вся моя затея с замужеством приобретала совершенно непредвиденный мной оборот. Ведь до этого дня я наивно полагала, что Питера вполне устроит фиктивный брак или что мы, хотя бы какое-то время, будем добрыми друзьями, постепенно привыкнем друг к другу и станем добрыми спутниками, по-прежнему сохраняя формальный характер нашего союза. Но теперь все изменилось, и меня переполняли сомнения.

Поспешно переодевшись, я спустилась вниз. Коридоры замка освещались очень скупо, и мне пришлось пробираться по ним едва ли не на ощупь. Я отворила дверь большой гостиной, однако там никого не оказалось.

В камине горел яркий огонь, а перед ним лежал один из ретриверов, который, увидев меня, приветливо помахал хвостом.

– Ну, и где же все остальные? – спросила я, но, естественно, не получила ответа.

А потом я услышала доносящиеся из библиотеки голоса и решила, что дед показывает Питеру те самые редкие книги, которые я уже видела вчера.

Я села перед огнем, поглаживая ретривера, и принялась размышлять о себе.

«Итак, Памела Макдональд, – думала я, – несколько слов и росчерк пера преобразили тебя в Памелу Флактон. Ты почти ничего не знаешь о своем муже, а он знает о тебе еще меньше того. Во что ты превратила свое будущее? Во что ты превращаешь собственную жизнь?»

Я встала, пересекла комнату и остановилась перед портретами своих предков. Я смотрела в их спокойные, равнодушные лица, пытаясь представить, задавался ли кто-нибудь из них подобными вопросами и находил ли ответы.

– Скорее всего, – вслух произнесла я, – мне посоветовали бы исполнять свой долг. Что ж, попытаюсь сделать это.

Честно говоря, я бы предпочла в реальности услышать полезный совет. Меня настолько увлекли мои фантазии, что я подумала: неплохо было бы, если дух одного из моих предков явился и наделил меня либо своим благословением, либо проклятием…

– Пора уходить отсюда, – произнесла я, рассмеявшись нелепой выдумке.

Я вернулась к камину, однако душой моей владело беспокойство, и в библиотеку мне идти не хотелось. Дело в том, что я стеснялась Питера.

То, что произошло в моей комнате, теперь казалось мне чем-то нереальным, происшедшим словно во сне.

Я просто поверить не могла в то, что Питер, которого я считала таким бесстрастным и ожидала и впредь видеть его покорным и кротким, взволнует и смутит меня, обрушив на меня огонь и страсть своей любви!

«Надо как-то отвлечься, – решила я. – Почитать или чем-то заняться, чтобы заглушить бесплодные сомнения».

Я вышла из гостиной и по коридору направилась к лестнице. И тут я услышала, как кто-то стучит в большую входную дверь.

«Могли бы дернуть за колокольчик», – подумала я.

Но тут я вспомнила, что и старинный колокольчик, и цепочку возле двери, на которой он висел, в темноте заметить было трудно.

Я окинула взглядом пустой коридор и, решив, что могу оказаться полезной, подошла к двери и подняла тяжелый засов. Передо мной стоял мужчина.

– Добрый вечер, – поздоровался он. – Могу я видеть сэра Торквила Макфиллана?

Я уже собиралась ответить ему, когда сердце мое на мгновение остановилось… Я открыла дверь пошире, и свет лампы осветил сперва летный мундир, а потом и лицо мужчины…

– Тим! – вскрикнула я, и в то же самое мгновение и он узнал меня.