Текст книги "Разбитое сердце"

Глава одиннадцатая

Питер молчал, и мне показалось, что он ошеломлен подобной идеей. А потом спросил странным, незнакомым мне голосом:

– Вы это серьезно?

– Вполне, – ответила я. И тут только заметила, что сердце мое колотится с отчаянной быстротой. Мной владело странное чувство – не то чтобы испуг, но как если бы я прыгнула куда-то в непроглядную тьму, будучи не уверенной в том, где приземлюсь.

– Но вы, конечно, осознаете, что делаете? – произнес Питер голосом тихим и серьезным, и я заметила, что он чрезвычайно растроган.

– Конечно, – ответила я, глядя ему в глаза.

Он казался мне совершенно нелепым в своем жутком пальто и кепи, однако на лицо его уже вернулось обычное непроницаемое выражение, и я подумала, что, должно быть, я ошиблась и он воспринимает мое предложение как вполне естественное в этой ситуации.

Но мной владело все то же неприятное чувство – мне хотелось если не быть, то хотя бы казаться застенчивой, наивной и неопытной. Волнение заставило меня заговорить:

– Понимаете, Питер, я отдаю себе отчет в том, что вовлекла вас в эту дурацкую историю. Я понимаю, как много значит для вас политическая карьера – Сибил рассказывала мне о вашем отце и о том, что от вас ожидают подобного блеска. И вот, явилась я и все испортила.

Я думала, что он что-то скажет, но Питер промолчал, и я продолжила:

– Если бы не я, вы никогда не отправились бы на эту охоту за дикими гусями. Вы оставались бы в Лондоне, предоставив возможность полиции делать свое дело. Я ошибалась – теперь я это понимаю, – дело оказалось не по моим силам. Посему, если я могу что-то исправить тем, что выйду замуж за вас, почему бы и нет?

– Но надо же учитывать и ваши чувства, – заметил Питер. Голос его был полон спокойствия, как если бы мы обсуждали пару незнакомцев, а не собственную судьбу.

– Я уже учла их, – отозвалась я. – Понимаете, Питер, дело обстоит следующим образом. Я люблю другого человека, который не хочет жениться на мне, потому-то я и приехала в Англию: чтобы забыть его. Мне безразлично, что будет теперь со мной – будущее представляется мне пустым, – и поэтому, если я могу стать полезной и исправить содеянное, мне остается только радоваться.

Питер не ответил, так как в этот момент на улице показалось такси.

– Не можем же мы вести такой важный разговор, стоя на улице, – проговорил он.

Питер остановил машину. Взяв свои чемоданы, мы сели в такси.

– Итак? – спросила я после того, как мы отъехали.

– Нам следует хорошенько подумать, – ответил Питер. – Нельзя же так бросаться очертя голову, пусть и спасения ради…

– Я никуда не бросаюсь, – сказала я нетерпеливо. – В самом деле, Питер, какие сложности вы придумываете! Если вы не хотите жениться на мне, скажите прямо. Но, если вы этого не сделаете, вам придется встретиться лицом к лицу со всеми последствиями. A, судя по физиономии этого Дурбина, они будут нешуточными.

– Видите ли, Мела, – проговорил Питер и повернулся лицом ко мне. – На мой взгляд, более восхитительное предложение получить невозможно, но я не уверен, что могу воспользоваться вашей щедростью.

– Не говорите глупостей! Разве вы не поняли, что я имела в виду, когда сказала, что будущее мое пусто. Оставляя Канаду, я давала себе обет в том, что никогда и ни за кого не выйду замуж. Я любила этого человека всей душой и сердцем и буду всегда любить его, на ком бы он ни женился и будь у него два десятка жен, так что какая разница, что мне делать? Ну а вместо того, чтобы сидеть и горевать, я могу помочь вам и выйти за вас.

После затянувшейся паузы Питер произнес:

– Ваши слова кажутся мне достаточно убедительными, Мела, однако, мне кажется, что вы еще не достигли того возраста, когда осознанно принимают такие важные решения. Вы можете полюбить кого-то еще, какого-нибудь хорошего парня.

– Никогда! – возмущенно воскликнула я. – Никогда! Никогда! Я уже сказала это, и выполню свое слово. Если я не выйду за вас, то не выйду больше ни за кого.

Питер вдруг взял меня за руку. С нежностью сжав мои пальцы, он медленно проговорил:

– Но вы понимаете, что если выйдете за меня замуж, то уже навсегда? Разрушенный брак причинит мне такой же политический ущерб, как и возможный скандал. Даже если вы станете сожалеть о своем решении, назад пути уже не будет.

Голос его прозвучал торжественно, и я вновь ощутила в нем непонятное мне волнение, до глубины тронувшее меня. Слова Питера будто задели во мне неведомые прежде струны. И я быстро, так, чтобы он не решил, что я колеблюсь, произнесла:

– Я по-прежнему готова выйти за вас, если вы хотите этого.

– Если я хочу этого! – повторил Питер за мной. – Спасибо вам, Мела. Итак, ловлю вас на слове.

– Отлично, – решительно проговорила я. – И как мы это устроим?

Выпустив мою руку, Питер закурил сигарету.

– Брак придется заключить без промедления и по возможности тайно. А это сделать чрезвычайно сложно, пресса повсюду сует свой нос. – И тут же он воскликнул: – Придумал! Придумал, как разрешить эту проблему!

– Что же?

– Вот что, – проговорил он. – По британским законам заключить брак тайно, чтобы об этом не узнали газеты, чрезвычайно сложно даже при наличии особого разрешения[7]7
  Особое разрешение на венчание без оглашения имен лиц, вступающих в брак в не оговоренном заранее месте и в не оговоренное заранее время. Выдавалось канцелярией архиепископа Кентерберийского.


[Закрыть]. Существует всего несколько частных капелл, где позволено исполнять этот обряд. Одна из них как раз принадлежит вашему деду.

– Мы не можем поехать к нему!

– Почему, собственно, нет? – спросил удивленно Питер. – Я хорошо знаком с сэром Торквилом; пора и ему познакомиться с собственной внучкой.

– А знаете, это и в самом деле неплохая мысль, – проговорила я. – В ней есть некая справедливость, но как, по-вашему, он ко всему этому отнесется?

– Я расскажу ему всю правду, и нисколько не сомневаюсь в том, что он постарается избежать скандала, связанного с его родной внучкой.

– Итак, когда мы едем? – спросила я.

– Сегодня ночью, если это возможно, – ответил Питер.

Такси подъехало к гостинице. Питер попросил водителя подвезти нас к боковому входу, так что мы незаметно для посторонних проскользнули внутрь и поднялись в мой номер, где спешно избавились от выданной нам одежды.

На переодевание у меня ушло некоторое время, и, когда я вернулась в гостиную, Питер уже разговаривал по телефону. Закончив разговор, он положил трубку.

– Мы можем считать, что нам не повезло столкнуться с Дурбином, – сказал он, – но шеф полиции чрезвычайно заинтересовался моим сообщением. Он сказал, что в последнее время в Глазго наблюдается оживление пацифистской пропаганды. И они как раз пытались понять, откуда она идет. Они будут впредь следить за Дурбином. У них пока еще на него ничего нет, но кто-то же оплачивает литературу и все прочие расходы, связанные с пропагандой.

– Значит, Дурбин – человек обеспеченный?

– Нет, но он вполне может оказаться агентом куда более значительной персоны или даже организации. В любом случае наше сообщение было небесполезным. Они выделят людей для слежки за Дурбином и Натом Грю.

– Надеюсь, они их не упустят! – горячо воскликнула я.

– Полагаю, они свое дело знают. Но эта встреча с Дурбином сослужила нам добрую службу. Нет худа без добра, Мела.

Вид у Питера был оживленный, и я посмотрела на него с удивлением.

– Что вас удивляет! – воскликнул он. – У вас глаза как плошки. Я счастлив – вы что, недовольны этим? В конце концов, жениху положено быть счастливым.

Теперь, переодевшись и находясь рядом с ним в освещенной комнате, я ощущала все по-другому. Нет, я не жалела о своем предложении и в то же время чувствовала, что и со мной и вокруг меня происходит что-то особенное, но самым странным было то, как Питер говорил о предстоящем событии.

И словно почувствовав мое настроение, он переменил тему.

– Итак, Мела, я посмотрел расписание поездов. В полночь отходит только один, он отвезет нас до станции, находящейся в сорока милях от замка Макфиллан, завтра к девяти утра. Остальную часть пути мы можем проделать на автомобиле. Я уже телеграфировал вашему деду, предупредив его о нашем прибытии, и заказал спальные места. Начальник вокзала обещал их нам обеспечить.

– А как насчет разрешения?

– Я подумал и об этом. Кстати говоря, архиепископ Кентерберийский – мой дальний родственник, я отослал запрос его личному капеллану. Я встречусь с ним и расскажу, что мне надо, а потом, как только познакомлю вас с дедом, оставлю вас у него, а сам слетаю на юг за разрешением.

– O боже! Вам придется брать на себя такие хлопоты!

– Увы, но это так. Как я вижу, предстоящая встреча с родственником не особо волнует вас, так?

– С какой стати мне волноваться, – сказала я. – Это пусть дед волнуется, когда я закончу свою речь. Сколько же лет я копила в своей душе все, что думаю о нем, дожидаясь этого самого дня!

– Ну-ну… Вряд ли сейчас стóит слишком раздражать старика. Помните о том, какое неоценимое преимущество дает нам возможность венчаться в капелле его замка.

– Не забуду, – пообещала я, приступая в уме к сочинению обвинительной речи против деда.

Как же мне хотелось поговорить сперва с мамочкой! Впрочем, подозреваю, что она ограничилась бы просьбой не грубить и произвести хорошее впечатление.

А меня хорошее впечатление нимало не заботило. Гораздо важнее для меня было доказать моему деду, какой чудесный человек мой отец, как любит его мама и как ошибался старик в его отношении.

Однако времени на долгие разговоры с Питером уже не оставалось. Мне нужно было собрать свои вещи, а до отхода поезда оставался один час. Питер помчался в свою гостиницу, но и при этом все равно опередил меня. Выйдя через какое-то время в гостиную, я обнаружила, что он успел заказать сэндвичи и бутылку шампанского.

– Какое сумасбродство! – воскликнула я при виде шампанского.

– Я подумал, что мы не только заслуживаем его, но просто обязаны выпить за здоровье друг друга.

– Вы правы, отличная мысль! К тому же я уже успела проголодаться.

Я взяла сэндвич, a Питер откупорил бутылку шампанского, наполнил мой бокал, а после, подняв свой, сказал:

– За наше будущее, Мела, – мое и ваше – чтобы мы были счастливы вместе!

Я поднесла свой бокал к его бокалу и тут обнаружила, что почему-то не смею посмотреть ему в глаза. Быть может, это было глупо с моей стороны – но мне вдруг сделалось стыдно, словно я обводила Питера вокруг пальца, а не оказывала ему услугу.

Не знаю, почему мной овладело подобное чувство, в конце концов, я не могла поступить более благородно, чем пообещав выйти за него, чтобы исправить то трудное положение, в которое я его поставила. Но, по правде сказать, я тогда казалась себе пошлой и лукавой.

Питер отпил из своего бокала.

– Пейте, Мела, – предложил он, потому что я забыла о том, что должна была сделать, и застыла на месте, обдумывая его слова.

Я выпила и попыталась улыбнуться.

– Не могу придумать оригинальный тост, – сказала я, – остается только добавить «аминь» к вашему. Сойдет?

– Прекраснейшим образом, – одобрил Питер.

Оба мы умолкли.

Я ощущала некоторую неловкость, Питер, по моему мнению, тоже, но по прошествии нескольких мгновений мы вновь завели вполне естественный разговор, и постепенно – смею сказать, не без помощи шампанского – я ощутила в себе вновь вспыхнувший огонек волнения и дух приключения.

В конце концов, было восхитительно – да и забавно – представить себе, что мы надуем этого мерзкого Дурбина.

И только оказавшись в своем спальном купе и оставшись в одиночестве, меня начал точить червь сомнений. Итак, я начинаю новую жизнь с практически незнакомым мне человеком, выхожу за него замуж – и это после того, как я дала себе клятву не выходить за кого бы то ни было, кроме Тима.

Интересно, а что скажет Тим, когда узнает об этом. Я не сомневалась, что газеты на моей родине обязательно напишут о бракосочетании. Питер – человек известный, и в глазах света он может считаться в сто раз более важной и лучшей «партией» – как выразились бы мамины знакомые, – чем скромный Тим.

Я сказала себе, что за исключением ближайших родственников никогда и никому не открою истинные причины моего брака с Питером. Пусть они думают, что нас осенила любовь с первого взгляда, лично я никогда и никому не скажу правды.

С другой стороны, я понимала, что Питером нетрудно будет управлять. Он будет со мной добр и позволит мне идти собственным путем, и вдруг мое будущее показалось мне совсем не таким мрачным и безрадостным, как совсем недавно представлялось мне.

«Я буду ему хорошей женой, – думала я, засыпая. – Буду работать в его избирательном округе, но, что еще важнее, не позволю Сибил и всем остальным паразитировать на нем». Я нисколько не сомневалась в том, что Питер не способен отказать своей родне и каждый год они вытягивают из его кармана тысячи фунтов.

Мне вдруг стало интересно, о чем думает сейчас Питер, в частности думает ли он сейчас в своем купе обо мне. Влюблялся ли он когда-нибудь? Встретил ли раньше девушку, на которой хотел бы жениться, и если да, то почему так и не женился? Я вспомнила о Вили и ее кокетстве с ним и с искренним удовольствием представила себе ее досаду и разочарование, когда она узнает о наших планах. Конечно, с моей стороны не стоило бы проявлять столь низкое злорадство, однако, если я хочу оставаться честной с самой собой, мне следует признаться в нем. Вили неприятна мне, и вообще ни одна девушка не должна демонстрировать свои намерения столь очевидным образом.

И все же, пришла я к выводу, в жизни Питера должны были существовать другие женщины. Я вспомнила, что перед нашей помолвкой с Тимом я знала о нем все. Я была знакома с девушками, за которыми он ухаживал, кроме того, он был абсолютно откровенен со мной, рассказывал, как мало или много они значили для него.

О Питере я не знала абсолютно ничего. И тут я подумала, что ведь и он ничего не знает обо мне. Впрочем, это было даже неплохо – во всяком случае, будет о чем поговорить и что выяснить после заключения брака.

Я решила, что пора уже и заснуть, однако в два часа ночи еще лежала с открытыми глазами, слушая, как поезд во тьме мерно стучит колесами.

И тут я испугалась – испугалась того, что делаю. Я почувствовала, что жизнь моя как раз похожа на этот поезд, мчащийся в ночи и освещавший перед собой лишь несколько впереди лежащих ярдов дороги.

«Ну хорошо, – сказала я себе, – ты вызвалась спасти карьеру Питера, но что, если ты будешь несчастной в браке с ним, что ты будешь делать тогда? К тому же отныне тебе придется жить в Англии».

Как я могла забыть об этом – забыть, что всю свою жизнь мне придется провести вдали от родины, от своего дома, от близких – здесь, в Англии.

«Нет, на это я не способна, – решила я. – Это мое предложение было просто безумием. Надо немедленно сказать Питеру, тогда мы сойдем на следующей же станции и первым поездом вернемся назад, в Глазго».

Я встала, надела халат и тапочки, но, едва я включила свет, будущее предстало передо мной не таким уж мрачным. Никто не тянул меня за язык, я дала слово. К тому же Питер был мне симпатичен, и я не могла его подвести.

Мне вспомнилось полное издевки, торжествующее выражение на лице Дурбина, когда мы стояли посреди прихожей миссис Маллиган; пришли на память слова, которые она бросала нам своим громким вульгарным голосом; вспомнилось лицо Питера, побелевшее и напряженное, вспомнила его жесткий профиль.

– Нет, все уже решено, – вслух сказала я сама себе и, сняв халат, снова забралась под одеяло.

Должно быть, сразу после этого я заснула, так как потом помню только стук в дверь принесшего мне чай проводника. Я встала и подняла шторку.

Первый увиденный мною за окном пейзаж привел меня в такой восторг, как ни одно другое место – я имею в виду подлинную Шотландию, а не Глазго с его окрестностями. Равнину освещали неяркие лучи весеннего солнца, а вершины далеких гор были покрыты снегом.

Там и сям кристально чистые ручейки куда-то спешили по серым камням, время от времени вдали проглядывало изумрудно-зеленое море.

Не могу описать, насколько прекрасной показалась мне эта картина, и я вновь ощутила радостное волнение от того, что ждало меня впереди.

«Во всяком случае, смерть от скуки мне не грозит, – подумала я, – что угодно, но не это».

Я как раз начала одеваться, когда Питер постучал в дверь между нашими купе и спросил, проснулась ли я.

– Уже встаю, – ответила я.

– Прибытие через двадцать минут, – напомнил он мне.

Я заторопилась и вскоре была готова. Пришлось приложить все усилия, чтобы выглядеть привлекательной. Я намеревалась явиться в замок моего деда не растрепанной и усталой с дороги, но бодрой и привлекательной.

«Я покажу ему, как игнорировать моих родителей», – думала я.

Когда я привела себя в порядок, Питер открыл дверь.

– Ну как спалось? – спросила я его.

Он помедлил с ответом, и я заметила, что у него усталый вид.

– Похоже, вы так и не сомкнули глаз! – укорила я его. – И что же беспокоит вас – прошлое или будущее?

– И то и другое, – произнес Питер.

Покачнувшись вместе с вагоном, он спросил:

– А вы точно не передумали, Мела? Мы можем успеть и на поезд, возвращающийся в Глазго.

У меня было такое чувство, будто он каким-то образом подслушал мои ночные сомнения и колебания.

– Я приняла решение, Питер, – ответила я, – и не имею привычки менять их.

– Благослови вас Господь!

В голосе его вроде бы послышалась нотка облегчения, но, прежде чем я успела убедиться в этом, он нагнулся к моему чемодану.

– Прибываем, – заметил он.

Надев шубку, я вышла за ним в коридор. Проводник помог нам спуститься на перрон полустанка. Было очень холодно, но морозный воздух бодрил и напоминал мне о чудесной погоде, которая обычно стоит у нас осенью.

Поезд остановился всего на пару минут и тронулся с места, еще когда мы шли по платформе.

Я проводила его взглядом, подумав, а не следует ли увидеть в этих вагонах последнее звено, связывающее меня с прошлым, однако не стала этого делать. В то мгновение я не ощущала никаких сожалений, в волнении предвкушая предстоящие события.

Нас ожидало старое, даже дряхлое на вид такси.

– Я телеграфировал в местный гараж, – проговорил Питер. – Боюсь, что ничего лучшего у них просто нет.

– Хорошо, если доедем до места.

Водитель ухмыльнулся.

– Можете не беспокоиться, мисс, в этом моторе еще есть силища.

Мы уселись, и машина, громыхая, двинулась с места. Именно громыхая, потому что и окна, и двери, и всякое сочленение этого автомобиля пищало и скрипело по-своему. Дорога оказалась ужасной, Питер объяснил мне, что недавние снега попортили полотно и что его скоро, еще весной, поправят.

Впрочем, я не обращала особого внимания на дорогу, так захватили меня окрестные виды. Мы ехали вдоль побережья, и отвесные скалы спускались к песчаному пляжу, на который накатывал морской прибой.

Питер вдруг прикоснулся к моей руке и сказал:

– Смотрите, вот и замок.

Я посмотрела вперед и увидела над пустошами, в центре большой долины внушительные серые стены, за которые сражались и гибли мои предки.

Глава двенадцатая

Никогда не забуду своих первых впечатлений от замка.

По мере того как мы подъезжали ближе, стены замка как бы становились все выше и выше, все суровее и мрачнее, пока наконец не воцарились над всем ландшафтом, и я не видела ничего, кроме серого камня, узких, похожих на щели окон и огромной арки над входом.

Ворота были открыты, и машина въехала на просторный квадратный двор. Нас никто не встречал, но я услышала лай собак.

Я вышла из машины, и тут, впервые, разволновалась. А потом вспомнила, что это родной дом моей мамочки, вспомнила, как она любила его, и оттого почувствовала себя отважнее, как если бы она стояла рядом со мной.

В двери показался ветхий старик. На нем был килт, и на какое-то мгновение я приняла его за своего деда и только потом сообразила, что вижу дворецкого или как он там называется у шотландцев. Питер взял меня за руку.

– Думаю, что лэрд ожидает нас.

Старик повел нас по темному коридору. Я увидела обшитые дубовыми панелями стены, старинную винтовую лестницу, a затем перед нами распахнулась дверь, и мы вступили в огромный баронский зал.

Потолок парил где-то высоко над белыми стенами, почти полностью увешанными разного рода оружием: ружьями, пиками, щитами и кинжалами, которые, как я узнала впоследствии, делились на две категории: дирк и скинду.

Я все еще оглядывалась по сторонам, но Питер уже повел меня вперед, и в дальнем конце зала у огромного камина я увидела человека, сидевшего в кресле с высокой спинкой. Мы сделали еще несколько шагов вперед, и я увидела своего деда.

Это был великолепно сохранившийся старец, не могу найти для него более подходящего слова. Несмотря на то что возраст его приближался к восьмидесяти годам, держался он столь же прямо – если не прямее, чем я, – и высоко нес голову. Волосы его поседели, однако брови над глубоко посаженными, на удивление пронзительными глазами оставались черными.

Он также был одет в килт; возле его ног расположились два черных ретривера, которые при нашем приближении сели и зарычали. Он что-то сказал им низким своим голосом, и псы улеглись обратно, с подозрением поглядывая на нас.

Неторопливо, с неописуемым достоинством, он поднялся на ноги и протянул руку Питеру.

– Вы получили мою телеграмму, сэр? – спросил Питер.

– Я ждал вас, – ответил мой дед. – Приветствую.

Потом он повернулся ко мне. И, не знаю почему, под его внимательным взором колени мои обратились в вязкую массу, а сердце забилось часто-часто. Но Питер оставался невозмутимым.

– Разрешите вам представить, сэр, мою будущую жену и вашу внучку, Памелу Макдональд.

– Памелу Макдональд, – неспешно повторил дед.

– Мы приехали просить вашей помощи, – продолжил Питер. После чего вкратце, без подробностей, рассказал обо всем, что произошло после моего прибытия в Англию.

На мой взгляд, он очень точно подбирал слова. Он рассказал о моей привязанности к дяде Эдварду и о том, насколько решительно я стремилась найти его убийц, после чего перешел к описанию событий вчерашнего вечера.

Все это время старик смотрел на него, но иногда переводил взгляд и на меня. Наконец Питер окончил свой рассказ.

– Если вы нам поможете, сэр, – проговорил он, – мы будем чрезвычайно вам благодарны.

Без единого слова дед отвернулся от нас и по лежавшему перед камином ковру подошел к длинному красному шнуру звонка, свисавшему со стены. Через несколько минут дверь отворилась, и в ней возник также одетый в килт слуга.

– Пригласите сюда священника!

Слуга исчез, а лэрд поманил нас за собой. Неспешным шагом он направился в дальний конец зала, к стене, увешанной портретами мужчин и женщин.

Он остановился перед одной из них, a когда мы подошли поближе, повернулся ко мне и положил руку на мое плечо. Следуя его указанию, мы посмотрели наверх.

На картине была изображена женщина в платье восемнадцатого столетия, однако я сразу заметила сходство. Мы с ней были очень похожи. У женщины на портрете были и волосы, и глаза того же цвета, что и мои, тот же овал лица, что у меня – ну то есть у меня, как у нее.

– Удивительно! – воскликнул Питер.

– Она из рода Макфилланов, – строгим голосом промолвил дед, и я поняла, что он имеет в виду именно меня, а не изображенную на картине женщину.

Я вдруг ощутила, как потяжелела его рука, лежавшая на моем плече, и почему-то в этот самый миг существенная доля моей задиристости и решительности оставила меня. Все, что я собиралась сказать деду, вылетело из моей головы.

Может, это и кажется забавным, но я всерьез полагаю, что это сработал зов столетий, зов родной для меня крови.

Мы неторопливо вернулись к камину, но теперь я знала, что дед принял меня, признал во мне свою плоть и кровь. Мы вспоминали дядю Эдварда, когда дверь открылась и в зал вошел священник. Впоследствии я узнала, что его дом находился недалеко от замка. Он тоже был старик; невысокий, с весело поблескивавшими глазами на добродушном лице капеллан сразу понравился мне.

Оказалось, что и он хорошо знаком с Питером, и, едва обменявшись рукопожатиями, они сразу же заговорили о рыбной ловле и охоте.

Я уже думала, что они никогда не доберутся до причины нашего визита и не поймут, как важно не терять времени напрасно.

Наконец дед потребовал, чтобы Питер перешел к делу. Изложив суть дела, Питер добавил, что надеется вернуться с необходимой лицензией завтра утром.

– Я знаю, что неподалеку отсюда есть аэродром, – сказал Питер.

– На землях поместья, – уточнил священник.

– Отлично. Я сейчас же отправлюсь туда и переговорю с дежурным офицером. Надеюсь, сумею договориться, чтобы меня переправили на юг. Это одно из немногих преимуществ, которое дает мой статус члена парламента.

Питер повернулся к моему деду:

– Полагаю, сэр, что вы позаботитесь о Памеле до моего возвращения.

– Мы приглядим за ней, – ответил дед.

Питер обменялся рукопожатиями с ним и пожал руку мне.

– Спасибо, – сказала я. – До свидания, Питер, и удачи.

– Я провожу вас, – сказал священник, – а потом вернусь и поговорю с вами, мисс Памела.

Питер ушел, а я вдруг ощутила желание вернуть его и попросить взять меня с собой. Мне было страшно остаться здесь одной, без его поддержки и, если угодно, без защиты.

Я ощущала себя такой уязвимой в этом замке в обществе деда. Я словно превращалась в мелкое и незначительное создание в его присутствии, и я впервые осознала, почему родные всегда так боялись его, а еще я поняла, какая колоссальная отвага потребовалась моей матери, чтобы покинуть дом, а точнее, просто сбежать.

Замок был пропитан атмосферой власти и значительности. Казалось, что это минувшие века оставили память о себе, слившуюся в единое целое с переживаниями живших здесь раньше людей. Даже царивший здесь теперь покой был полон необъяснимого величия. Я чувствовала себя незначительной и ничтожной – капелькой воды в большой реке.

Когда Питер ушел, я спросила деда:

– Можно мне еще раз посмотреть портреты?

Кивнув, он опустился в кресло, а я направилась в дальний конец зала.

Удивительно было видеть узнаваемые фамильные черты на таком множестве лиц, однако лица всех Макфилланов мужского и женского пола, от начала рода и до наших дней, обнаруживали несомненное семейное сходство. Рассмотрев портреты, я подошла к витрине с миниатюрами, и в этих лицах угадывались похожие черты; в женских портретах я словно узнавала себя – тот же овал, линия носа, разлет бровей, даже манера зачесывать назад со лба волосы.

Должно быть, процесс узнавания оказался куда более волнующим для меня, чем для большинства коренных британцев, живших на родине в своих домах, где жива память о предках – картины, книги, мебель и прочие вещи, собранные ушедшими поколениями.

Однако моя мать приехала в Канаду с пустыми руками, а мой отец, не старший среди наследников, немногое получил от своих родителей, которым, собственно, и нечего было ему завещать.

Закончив осматривать картины, я вернулась к деду. Возле его кресла стоял деревянный табурет, и я села на него.

– Они заинтересовали тебя? – спросил он.

Я кивнула головой в знак согласия.

– Ужасно! И мне хотелось бы узнать побольше о них, узнать об их жизни и делах.

Ответ явно понравился старику.

– Мама кое-что рассказывала мне, – продолжила я, – но понимаете, она всегда грустит, когда рассказывает о доме.

Лицо деда словно окаменело, и на какое-то мгновение мне показалось, что он запретит мне упоминать о его дочери. Однако он спросил:

– Как там она?

– Благополучна и счастлива, – ответила я, – но скучает по своим родным. А вы не тосковали о ней все эти годы?

И только произнеся эти слова, я ощутила всю их дерзость и решила, что получу резкий ответ. Он ответил не сразу, сперва нагнулся и погладил по голове одного из своих ретриверов.

– М-да, – отозвался он наконец. – Нам тоже не хватало ее.

– А почему вы так возненавидели моего отца? – рискнула спросить я. – Потому что он был канадцем или Макдональдом?

Дед неотрывно смотрел на огонь в камине, на языки пламени, лизавшие большое полено, уложенное на стальные опоры. А потом, выждав немного, заговорил.

Не могу вспомнить в точности его слов, однако рассказанная им повесть показалась мне правдивой, живой и настолько берущей за душу, что невозможно было подумать, что он рассказывает не о событиях наших дней, но о делах минувших столетий.

Дед рассказал мне о том, что некогда клан Макфилланов был довольно многочисленным. Они построили замок, в котором жил их вождь, а сами поселились в долине. Предки мои не занимались кражей овец или грабежами, как многие шотландские кланы, ими правил благородный вождь, давший им законы, научившие уважать помимо своей собственности и собственность других людей. Это был процветающий род, у них были стада скота и отары овец, поэтому они ни в чем не нуждались.

А однажды к ним обратился за помощью попавший в опасное положение соседний клан, занимавший земли в тридцати-сорока милях отсюда. Не ответить на призыв о помощи было невозможно, поэтому все, кто мог сражаться, двинулись к соседям, оставив в замке только женщин, детей и подростков и стариков.

Но пока мужчины отсутствовали, из-за гор нагрянули Макдональды; они похитили все, до чего смогли добраться; перебили юношей и стариков, увели с собой стада, молодых женщин и детей. Они сожгли фермы и пытались поджечь замок.

Вернувшись, мужчины клана Макфилланов обнаружили, что от родного дома остались только курящиеся руины да нагая земля на месте того, что приносило им благополучие и довольство.

Конечно же, охваченные горем и яростью, они немедленно отправились в погоню за Макдональдами, дав клятву отмщения. Прошло несколько месяцев, прежде чем им удалось сойтись в бою, но ход сражения обратился против Макфилланов. Они оказались окруженными превосходящим в числе противником в незнакомой им местности. Лишь немногие уцелевшие сумели вернуться в свою долину. Среди них был и младший сын того вождя. Он унаследовал замок и стал главой клана, ибо отец его и братья погибли в бою. От него мы и ведем свой род…

Дед неспешно рассказывал мне эту историю, и я начинала понимать, что жестокость и коварство Макдональдов оставили по себе не зажившую за прошедшие века рану: отмщение не совершилось, воздаяние не было получено.

Услышав эту историю в Канаде, я восприняла бы ее как древнюю легенду, не имеющую никакого отношения к ныне живущим людям. Но, услышав ее из уст собственного деда, в огромном, полном старинного оружия зале, я поняла то, что прежде оставалось за пределами моего понимания.

Его голос выдавал глубокую боль, которая им владела. С его точки зрения, Макдональды во все времена были коварными и жестокими ворами и насильниками.

И то, что любимая и единственная его дочь убежала с Макдональдом, было для него горем и позором.

Да, теперь я осознавала это, и мне уже трудно было понять, как моя мать смогла влюбиться в Макдональда. Ведь она-то должна была знать с малых лет эту горькую повесть. Мне казалось, если бы я была на ее месте, я бы едва ли не в ужасе отшатывалась от всякого мужчины, носящего это имя.