Текст книги "Смерть за стеклом"

День девятнадцатый. 7.00 утра

Келли в последний раз вскрикнула и проснулась.

– Какого хрена? – И сразу вспомнила. Это Камера соития. Она же – Уголок трахалыцика, Башня перепихона, Сексодром, Домик туда-сюда. Еще до начала шоу, когда «Любопытный Том» объявил об этой особенности домоустройства, журналисты придумали не меньше пятидесяти названий. И вот Келли в этой самой камере. На виду у всей страны. Хорошо же она выглядит!

– Не беспокойся, – сказала она прямо в висящую над головой камеру. – Ничего не было.

Потянулась из-под одеяла, взяла джинсы и застенчиво улыбнулась. Как и Хэмиш, она считала, что обязана адресоваться к объективу.

– Похоже, я вчера перебрала. Вот и не вышло. Показались ее изящные ноги. Учитывая ее состояние, Келли недурно справилась с брюками.

– Готова спорить, что Хэмишу так же блевотно. – Она опять улыбнулась, но за улыбкой чувствовалось смущение. В чем дело? Отчего воротит с души, как старую шлюху? Головная боль? А еще? Разве что-нибудь было? Ни в коем случае! Она не позволила Хэмишу зайти дальше, чем нужно.

В этом она уверена. Келли помнила все до последней мелочи. Как сначала его завела, а потом остудила. И остановилась там, где хотела.

Тогда в чем же дело? Отчего так муторно?

Какая-то причина в ней самой… очень неясная… разве что не давала покоя мысль: неужели что-нибудь было? Невероятно! Келли помнила все. Это отличало ее от других – когда пила, всегда запоминала, что делала, а чего не делала.

И на этот раз также. Сначала поцеловала, а потом осадила. Но оставался осадок, словно ее… изнасиловали.

Изнасиловали? Чепуха! Дом «Любопытного Тома» – самое безопасное место в мире. Здесь повсюду камеры, за нами наблюдают круглые сутки. В таких условиях никто бы не рискнул. Тем более Хэмиш. Он славный парень. К тому же – врач.

Кто-то другой? Потом? Абсолютный бред! Размышляя, Келли не забывала о пяти объективах и пяти наблюдавших за ней опекунах и снова улыбнулась в камеру.

– Повезло, что ничего не случилось. «Любопытный Том», ты моя дуэнья. Папаше не о чем беспокоиться: пока ты со мной, все будет в порядке.

Под утро в бункер аппаратной ворвалась запыхавшаяся Джеральдина и застала среди подчиненных полное уныние. А услышав Келли, и вовсе взвилась.

– Ах ты, стерва, я что, тебя для этого поила? – бросила она в монитор. – Нет, моя милая, вовсе не для этого!

Келли появилась из хижины и сразу нырнула в бассейн. Даже джинсы не сняла. Получилось как-то само собой – возникла потребность очиститься. Так погиб очередной микрофон за пятьсот фунтов стерлингов.

За стеклянными дверями все еще спал дом. Джаз, Мун и Сэлли так и не потрудились подняться с дивана. Даже Хэмиша сморило, но его и без того тревожный сон омрачало чувство вины. А пробуждение оказалось еще неприятнее. Не догадалась ли она? Не догадался ли кто-нибудь еще? Что подсмотрели камеры? Наверняка ничего. В противном случае «Любопытный Том» обязан был вмешаться, иначе его самого бы обвинили в преступлении. Именно так Хэмиш убедил себя, что снаружи ничего не заподозрили. А если заподозрили, то ничего не сказали. Значит, угроза оставалась только изнутри. Могла ли Келли что-нибудь помнить? Нет. Она спала. Определенно спала.

День девятнадцатый. 8.00 утра

Келли больше не легла. Сменив мокрую одежду, она заварила чай и, устроившись на зеленом диване, старалась выбросить из головы нелепые подозрения, с которыми недавно проснулась.

Именно там ее застала Дервла, когда час спустя проходила в душевую. Дервла, как и остальные, поднималась поздно, но старалась не пересыпать и вставала все-таки раньше других. Потому что хотела смотреть в зеркало.

– Доброе утро, Келли, – поздоровалась она. – Ну как, оттянулись с Хэмишем?

– Что ты имеешь в виду? Мы просто подурачились!

Ее задиристый тон заставил Дервлу улыбнуться. Неужели у них в самом деле что-нибудь было?

– Вы оба крепко поддали. Парень на тебя запал. Целый вечер пялился да облизывался. Если бы бедолага не отключился первым, тебе пришлось бы отгонять его палкой.

– Отключился первым? Это он так сказал?

– Он так сказал. С тобой все в порядке, Келли?

– Да, да! Конечно! – воскликнула девушка гораздо бодрее, чем требовалось, и погрузилась в молчание.

Дервла оставила ее в покое и вошла в душевую.

– Привет, господин оператор. – Она намылилась под майкой и сунула скользкую, в пене ладонь в трусики. – Надеюсь, тебе лучше, чем мне.

За стеклом зажужжал электромотор, наводя объектив на резкость. Если бы не душ, Дервла услышала бы звук. Когда она подошла к раковине, надпись на зеркале уже красовалась. Но тон корреспондента изменился.

К – твой враг, – прочитала девушка. – Долбаная шлюха опять впереди. Трется с мужиками, чтобы избежать номинации. – В следующую секунду невидимый палец подчеркнул первые три слова: «К – твой враг».

День тридцать шестой. 11.50 вечера

Сержант Хупер подумывал, не вызвать ли такси. Он провел долгий и безрезультатный день, расследуя преступление, а потом изрядно нагрузился пивом и карри. И теперь чувствовал, что пора сматываться.

Он скоротал вечерок с парнями, но ему начинало надоедать их общество. Хупер не возражал против порнографии, хотя не считал себя ее заядлым любителем. Он только не понимал, почему надо смотреть картинки с приятелями. По его мнению, порно возбуждало желание заняться любовью либо с партнером, либо с самим собой. Мастурбировать или, насмотревшись, расширять с приятельницей горизонты ночных забав. Но никак не сидеть на диване с кебабом в одной руке и банкой «Стелы» в другой и, залив глаза пивом, пялиться на голых девчонок вместе с другими, свободными от дежурства копами.

– Вы тут все озабоченные, с вами скучно, – проворчал он. – Допиваю банку и ухожу. А вы смотрите не запачкайте диван.

– Ты ничего не понимаешь, Хуле! – закричал констебль Торп из отдела нравов. – Речь не о сексе, а о качестве. Порно – то же искусство. А мы его критики и ценители. Ты хоть слышал, что в Каннах назначают специальный приз за лучший откровенный кадр?

– Задолбаешься глотать, – необдуманно буркнул сержант, чем вызвал пять минут истерического пьяного смеха.

– Порнография – законный жанр кинематографа, – наставительно говорил Блэр. – Такой же важный, как приключения и романтические комедии.

– Я же сказал, что ты озабоченный. Признайся честно, ты смотришь эту чушь, потому что у тебя от нее встает. Я только не понимаю, зачем нужна компания.

– Ты не прав, Хуле. Ты ничего не понимаешь. Это дело общественное. Мы обсуждаем фильм и игру: как героиня застонала, как удачно партнер сцедился на партнершу и трахал ли он ее по-настоящему или только изображал. Мы жюри Мы форум критиков. А ты как будто считаешь, что все порнухи похожи одна на другую?

– А разве не так?

– Не больше, чем фильмы ужасов или вестерны. Разве «Буч Кесседи» похож на «Горсть долларов»? Или «Экзорсист» на «Чудовищный Молот»? Нисколько. Точно так же и с порно. Сейчас, например, я ставлю пленочку покруче – из самых гнусных: все по-настоящему Неподдельная мерзкая порнуха.

– Спасибо, что предупредил, – поблагодарил Хупер и допил пиво. – Я, пожалуй, пас. Поймаю такси на улице.

– Ты ненормальный. Сам не представляешь, что теряешь. Настоящую классику. Культурный фетиш. Веху в своем жанре. Вот что такое «Секс-оргия».

Хупер уже открывал дверь, когда в голове прозвенел звоночек.

– Какая серия? – обернулся он.

– Легендарная «Секс-оргия» – никаких запретов, все на ваших глазах. Ни глупых сюжетов, ни длинных вступлений. Сразу к делу. Именно то, что в названии. Эта третья, для настоящих ценителей. По-моему, непревзойденная. Но заслуженным успехом пользуется девятая…

– А одиннадцатая существует? – нетерпеливо спросил Хупер.

– Разумеется. Их наснимали всего пятнадцать. Если хочешь, достану все. Слушай, ты чего так довольно лыбишься?

Хупер в самом деле улыбался. Он понял, что прошептала Келли Дэвиду в ванне. И так разволновался, что все решили, будто он завелся.

День тридцать первый. 9.00 утра

Старший инспектор Колридж снял в гардеробе пальто и премного удивился, услышав доносившиеся из следственной комнаты возгласы и веселые восклицания. А когда открыл дверь, обнаружил, что вся его группа – и мужчины и женщины – сгрудилась у экрана телевизора, динамики которого источали странные вопли и стоны.

– Отпад! – громогласно резюмировал один из констеблей. – Он не втиснется ей в рот!

– Не может быть, чтобы натуральный, – ужаснулась девушка. – Наверняка цифровое увеличение.

Только тут Колридж понял, что за видео смотрели его подчиненные. Он уже намеревался устроить разнос, но в этот момент Хупер нажал на кнопку «стоп-кадра» и повернулся к начальнику.

– Это вы, сэр? – проговорил он. – Извините за шум. У нас сегодня удача. Я полагаю, теперь нам известно, каким образом Келли познакомилась с Дэвидом.

На экране застыла женщина, ублажавшая минетом партнера, который, судя по его выдающимся данным, происходил из могучего племени ослов-производителей.

– Это не Келли, – раздраженно заметил инспектор. – И Дэвида я тоже не вижу. Что вы имеете ввиду?

– Взгляните за спину этого типа, сэр, – предложил Хупер. – Там две девахи тянутся к вымени героини – то есть, извините, к грудям. Ту, что справа, загородил хобот, простите, пенис. Но это определенно Келли.

– Боже праведный! Так оно и есть! – воскликнул Колридж.

– Она говорила, что подрабатывала на съемках. Теперь нам известно, в каком фильме она снималась. Неудивительно, что она его ставила не слишком высоко. Кстати, это и есть ее «Один носатый корги».

– Странное название.

– Не очень, если разобраться, как оно на самом деле звучит – «Одиннадцатая секс-оргия».

– Понятно. Вот уж никогда бы не подумал… ну, ладно. А обладатель этого… гм… придатка… это Дэвид?

– Нет, сэр. Просто один из снимавшихся в картине пенисов. А Дэвид вот. – Хупер перемотал пленку, и на экране появился главный герой – чудовищная фигура непонятного пола в пышном бордовом парике, с напомаженными губами и блестящими тенями вокруг глаз. Монстр снимал с себя балахон из меха и перьев. – В серии «Сексуальные оргии» известен под именем Бориса Хрена. Появляется также в ролях Оливии Ньютон Давалы, Айвора Залупона и в двойном амплуа Бена Палки и Фила Макдырки в полушутливой голубой шотландской порнокомедии.

– Пресвятая Богородица!

– Сегодня утром я разговаривал с его агентом. Он сначала отнекивался, но в итоге признался – не решился вводить в заблуждение полицию. Наш Дэвид ведет двойную жизнь. И в качестве порнозвезды определенно нарасхват.

– Вот откуда у него средства, хотя он нигде не работает.

– Совершенно верно, сэр. Таков уж этот талантливый, серьезный актер, который ни за что не согласится на массовку и лучше останется безработным, чем решится торговать своим дарованием.

– Грязный лицемер!

– Именно. Помните, как он выговаривал Келли и предлагал поменять мечту, потому что она разменивалась на массовки.

– Помню.

– А теперь посмотрите.

Магнитофон заработал, и едва узнаваемый в чудовищном макияже Дэвид, он же Борис Хрен, предстал на фоне совокупляющихся тел. Он был совершенно гол, если не считать отвратительного бордового парика и красной шапочки на члене.

– Меня зовут лорд Коитус, – объявил он. – Кланяйтесь могуществу моего Шлонга.[29]29
  Шлонг – еврейское название полового члена.


[Закрыть]

Тела из массовки перестали дрыгаться и распростерлись перед своим повелителем.

– Удивительно, что ни один газетчик не пронюхал, – заметил Колридж.

– Парик, помада, манеры гомика. Вы бы тоже не узнали, сэр, если бы не были уверены.

– Пожалуй.

– И другие также. Если не запомнили какую-нибудь характерную деталь. А теперь посмотрите на Келли.

Девушка лежала у ног Дэвида и смотрела прямо на его левую голень.

– Быть или не быть, сэр, – улыбнулся сержант.

День тридцать восьмой. 10.15 утра

Пока Колридж и Купер оценивали Дэвида в заглавной роли в «Одном носатом корги», Триша снова отправилась в комплекс «Любопытного Тома» поговорить с Бобом Фогарти.

– Речь идет о забавах Хэмиша и Келли на сексодроме, – сообщила она по телефону. – Наутро после сексодрома Келли пошла в исповедальню, но мы располагаем только отредактированной версией записи. У вас сохранился оригинал?

– С жесткого диска вообще ничего не исчезает, – ответил Фогарти в восторге, что можно поговорить о компьютерах. – Если что-то не записать специально поверх, цифровая копия сохраняется навечно. Нажатие на «делит» или сброс в «корзину» не уничтожает, а только скрывает его. Зная методику, можно все восстановить. Так ловят порнодельцов.

– В таком случае попытайтесь выудить исповедь Келли в девятнадцатый день заточения. За это я принесу вам шоколадку.

Боб выудил необходимую запись, и они вместе сели ее просматривать.

«Сейчас семь пятнадцать утра девятнадцатого дня «ареста», – сообщил диктор Энди. – Келли входит в исповедальню, потому что она озабочена событиями предыдущего вечера».

– Привет, Том.

– Привет, Келли, – ответила Сэм умиротворяющим голосом «Любопытного Тома».

– Я хотела спросить о вчерашней вечеринке и… м-м-м… о том, как отлучилась в маленький домик с Хэмишем.

– Слушаю, – подбодрил «Любопытный Том».

– Я немножко выпила… м-м-м… если честно – напилась. Вот что я хотела спросить… там что-нибудь случилось? Я ничего не помню. Мне нравится Хэмиш, он отличный парень. Но у меня абсолютный провал в памяти.

– Почему бы тебе не спросить у самого Хэмиша, Келли?

– Ну… он тоже напился. И потом, как-то неудобно спрашивать парня: «Слушай, у нас с тобой ночью что-нибудь было?»

– «Любопытный Том» вынужден напомнить тебе правила: играющие не должны подвергаться никакому влиянию извне или пользоваться внешней информацией. Это правило запрещает также обсуждать поведение отдельных индивидов. «Любопытный Том» предполагает, что каждый из вас понимает, как поступить.

– Я это знаю, просто хотела спросить, что… – Келли запнулась, ее глаза, казалось, молили камеру.

Триша вгляделась в изображение девушки. «Спросить, что он сделал?» – мысленно договорила она.

– Пожалуйста, «Любопытный Том», я не требую деталей. Скажи, в хижине что-нибудь было?

– «Любопытный Том» подумает, – прозвучал после паузы ответ.

– О чем тут думать? – выкрикнула девушка. – Ты же все видел! Там что-нибудь случилось? – Ее голос задрожал. – Это хохма? Розыгрыш на вечеринке? Вроде того, когда просыпаешься с бритой головой и вся в зубной пасте. Ну, скажи, я стала посмешищем? Надомной посмеялись?

– Я сама не дежурила вечером. Мне надо проконсультироваться с соответствующим редактором. Если хочешь, посиди, подожди.

Келли осталась в исповедальне.

Триша и Фогарти смотрели, как она ждала.

– Ей довольно погано, – заметил Боб. – Боится, что напилась и отмочила глупость. А на самом деле – вы видели материал – все было очень скучно.

Наконец возвратился голос «Любопытного Тома».

– Я разговаривала с редактором, Келли, – объявила Сэм. – Мы решили, что это в рамках правил, и сообщаем, что вы с Хэмишем целовались, ласкались, а потом уснули под одеялом, и мы не наблюдали никакого движения.

Келли облегченно вздохнула. Ей очень требовалась поддержка.

– Спасибо, «Любопытный Том». Пожалуйста, не показывай это, ладно? Я выглядела идиоткой. А о Хэмише ничего не хочу говорить. Он славный, и он мне нравится.

– «Любопытный Том» ничего не обещает. Но мы учтем твою просьбу.

– Спасибо.

– Но как вы видели, мы, естественно, показали, – заметил Фогарти. – По крайней мере, отредактированную версию. Джеральдине очень понравилось. Она сказала, что получился забойный сюжет: напившаяся шлюшка умоляет ответить, натянули ее ночью или нет. Джеральдина сказала, что с ней самой такое часто случается: какой-нибудь хмырь на вечеринке уверяет, что отодрал ее по-черному в прошлый вторник, а она не может ни подтвердить, ни опровергнуть этого, поскольку просто не помнит.

– Ну и характерец у вашей Джеральдины.

– Одно слово – стерва.

– Вот что странно: почему эта Келли решила, что вы не покажете ее исповедь?

– Поразительно, они все полагают, будто их желания превыше возможности сенсации. Заползают в исповедальню и ноют, чтобы мы не показывали этот кусок. А могли бы задуматься, на кой ляд мы потратили два с половиной миллиона на обустройство этого дома. Не для того же, чтобы обеспечить им прямую дорогу в шоу-бизнес!

– Им некогда задумываться. Все время уходит на то, чтобы ощущать. – Триша внезапно поняла, что в свои двадцать пять она заговорила как ее престарелый пятидесятилетний шеф. Далеко же она пойдет!

– Трогательно, – продолжал Фогарти, – они даже благодарят, когда мы как-то о них заботимся. Хотя все направлено на то, чтобы ребята сняли побольше одежды. Стокгольмский синдром.

– А, это когда заложники начинают любить собственных похитителей.

– Именно. Любить и доверять. Неужели эта девушка не понимает, что мы готовы сотворить из нее все, что нам заблагорассудится? И использовать как нам угодно?

– Это ясно, когда вас слушаешь. Но ребята вам верят. И зрители тоже.

– Зрители! Зрители еще хуже, чем мы! Нам, по крайней мере, платят за то, что мы кого-то обманываем. А зрители смотрят ради потехи. Понимают, что перед ними муравьи, которых сжигают под лупой. Но не возражают, чтобы мы тыкали в них булавками, пока они еще шевелятся. – Боб сердито посмотрел на застывшее на экране изображение Келли. – Эти дурачки считают, что их упрятали в кокон. Но на самом деле это окопы. Которые со всех сторон окружают враги.

День двадцатый. 6.15 вечера

«Сейчас два пятнадцать, – объявил Энди. – Пообедав приготовленной Джазом курицей с рисом и овощами, Сэлли просит Келли помочь ей покрасить волосы».

Джеральдина уставилась в экран, на который транслировалось изображение нескольких камер. Там под разными углами Келли втирала шампунь в «ирокез» Сэлли.

– Куда мы катимся? – вздохнула Тюремщица. – Я думала, что после сыра Лейлы ниже падать некуда. Но нет, рухнули еще ниже! Хорош сюжетец – деваха мылит волосы. Невероятные глубины долбаного телевидения. Когда-то в качестве заставки между программами давали гончарный круг. А сейчас сама программа – один гончарный круг.

Фогарти сжал зубы и продолжал заниматься своим делом.

– Какой ты хочешь план? Руки Келли на голове? Или общий?

– Выведи Сэлли на главный монитор: крупный план отражения в зеркале лица и все подряд с того момента, как она наклонилась к раковине.

Фогарти занялся кнопками, а Джеральдина продолжала рассуждать:

– Тяжелые времена. Завтра вечером выселение. Но не будет никакого выселения. Этот мудила Воггл лишил нас законного еженедельного оргазма. Полный штиль. Паруса опали. Никакой динамики – застой. Горшочек с виагрой пуст, и телеелдак не стоит.

Из звукозаписывающей студии показался Энди и налил себе чашку травяного чая.

– Может, объявить, как у кого с пудингом? – предложил он. – Дэвид приготовил суфле, но оно не поднялось. Это же интересно.

– Катись в свою будку! – оборвала его Джеральдина.

– Газза не доел, и это немного обидело Дэвида.

– Я тебе что сказала? Катись в свою сраную будку.

Энди моментально исчез, а Тюремщица продолжала ворчать:

– Вечно этот сукин сын куда-то лезет. Я его предупредила: озвучит еще одну рекламу пива – немедленно выкатится вон! В следующий раз возьму на диктора девку. Останови здесь!

Изображение на экране застыло. По вискам Сэлли сползали лохмотья пены. На срезе рамки виднелись ладони Келли. Сэлли до половины запихнула в рот мандарин.

– Давай дальше, только приглуши звук, – распорядилась Джеральдина.

Сэлли безмолвно двигала челюстью. Рот сморщился, на щеках появились ямочки. Затем губы раскрылись, и она облизала их языком.

– Чудесно, – обрадовалась Джеральдина. – Люблю немое жевание. А теперь, мой друг режиссер, убери с переднего плана мандарин и дай под картинку рассуждения Келли об эротичности массажа головы.

Фогарти чуть не подавился.

– Но… она говорила это совсем в другое время. Когда ребята ели приготовленную Джазом курицу с рисом и овощами. Если мы наложим ее голос на лицо Сэлли, может сложиться впечатление, что…

– Ну, ну, и какое же? – поинтересовалась Тюремщица.

– Что Келли получает удовольствие, массируя голову Сэлли.

– А у самой Сэлли, – подхватила Джеральдина, – судя по ее чмокающим губкам и влажному язычку, явно промокли трусики. Дорогуша, считай, что мы поймали полупристойный миг лесбийских ласк.

В аппаратной воцарилось тяжелое, смущенное молчание. А Джеральдина издала нечто похожее на торжествующий, радостный рык.

– Слушайте, мудилы, мы все в одной рейтинговой лодке. Но жалованье плачу вам я!

День двадцать второй. 6.10 вечера

– Как плохо, что вчера не состоялось выселение, – сказала молодая женщина. – Прошлое было потрясающим, хотя жалко, что Лейла ушла.

– Она позерка, дорогая, – ответил мужчина лет тридцати. – Чистая игра, она мне совершенно не нравилась.

Старший инспектор Колридж минут пять прислушивался к их болтовне, но так и не сумел понять, о ком и о чем они рассуждали. Похоже, говорили о хороших знакомых, но с каким-то удивительным пренебрежением.

– А вы что думаете о выселении Лейлы? – повернулся к нему Глин.

– Боюсь, что я ее не знаю. Это ваша приятельница?

– Боже мой, вы не знаете Лейлы? Вы не смотрите «Под домашним арестом»? – искренне удивился мужчина.

– Признаю себя виновным по обоим пунктам обвинения, – отшутился инспектор. Его собеседники знали, что он коп.

– Вы не представляете, что теряете, – сказал Глин.

– Вовек не искупить мне этот грех, – ответил Колридж.

Это был вечер проб в любительском Драматическом обществе, членом которого Колридж являлся больше двадцати пяти лет. Он тридцать три раза присутствовал на прослушиваниях, но ему никогда еще не предлагали заглавную роль. Самое большее, что он получил, – это полковник Пиккеринг в «Моей прекрасной леди», и то только потому, что основной претендент уехал в Бейзинсток, а второй претендент заболел ветрянкой. Следующей постановкой общество планировало «Макбета», и Колридж страстно желал сыграть короля-убийцу.

«Макбет» был его любимой пьесой, пьесой на все времена – полной страсти, преступлений и мести. Но одного взгляда на высокомерного и покровительственного Глина оказалось достаточно: Колридж понял, что сыграть Макбета у него не больше шансов, чем представлять Британию на песенном конкурсе «Евровидения». В лучшем случае можно рассчитывать на Макдуфа.

– Я думаю об очень молодежной постановке, – растягивал слова Глин. – Такой, которая способна вернуть молодых людей в театр. Вы видели «Ромео и Джульетту» База Лурмана?

Колридж не видел.

– Истинное вдохновение! Мне нужен современный сексуальный «Макбет». Вы согласны?

Колридж, естественно, был не согласен. Спектакль Глина сыграют три раза перед сельской публикой, которой нужны доспехи, мечи и клубы черного дыма.

– Мне почитать? Я приготовил монолог, – спросил он.

– Боже мой, нет! – испугался Глин. – Сегодня не пробы, а предварительная беседа, во время которой вы можете на меня повлиять. Так сказать, шанс обратной связи.

Инспектор долго молчал, обдумывая, что бы сказать. Стол между ним и Глином показался глубочайшей пропастью.

– А когда настоящие пробы? – наконец спросил он.

– В это же время на следующей неделе.

– Хорошо. Так я приду?

– Давайте, – милостиво разрешил Глин.