Текст книги "Дурная мудрость"

– Ха-ха-ха. Пейте, гости! – рявкнул он добродушно.

Кроме нас, посетителей в этой полярной заднице – только двое ребят в самом дальнем углу. В опасной близости над их столиком нависает большой телевизор на черной подставке, прикрепленной к стене болтами. Я подмечаю мелкие, незначительные детали: чахнущий в кадке бальзамин, который давно уже надо полить, пропыленные ситцевые занавески.

Подражая Рагнару, мы выплеснули вонючее содержимое кубов себе в лицо. Парни побросали свои куртки и кожаные штаны прямо на устланный соломой пол, и несколько женщин с густо татуированным лицами бросились их подбирать. Женщины появились из смежного помещения – надо думать, из кухни. Рагнар приобнял меня за плечи своей огромной ручищей, сплошь покрытой татуировкой. Меня это немного нервировало, потому что теперь из одежды на нем был лайковый суспензорий, украшенный эсэсовскими рунами. Рагнар подтолкнул меня к столу.

– Прошу, ха-ха-ха! Мы пируем! – У него изо рта воняло прокисшим пивом и собачим дерьмом. Мы сели за стол. Крупные, дородные женщины принесли еще еды и питья. Сыновья Рогатого бога жадно набросились на горячее, сочившееся алой кровью мясо, хватая его прямо руками. Пенный эль лился рекой.

Безо всякого предупреждения грянула музыка. Музыканты возникли словно из ниоткуда. Викинговская хэви-металлическая команда заиграла свою версию Led Zeppelin'ской «Иммигрантской песни» на полной мощности звука. Усилители трещали и хрипели, не выдерживая этих чудовищных децибелов. Зал наполнился какими-то полуголыми лилипутками, которые выделывали всякие акробатические номера, жонглерами, метателями ножей и шпагоглотателями. Такой цирк на дому. Настоящее шоу уродов. Пир продолжался часов шесть кряду. Снежные байкеры предавались разнузданному обжорству. Я приналег на пиво.

Кстати, после пятнадцатой кружки оно стало уже не таким противным. В общем, пиво как пиво. Праздник кипел и бурлил. Гимпо яростно содомировал толстую служанку, прямо не отходя от стола. В процессе он периодически окунал ее головой в большой чан с элем. Под конец она уже даже и не трепыхалась. Кажется, он ее утопил. Билл, голый и весь измазанный кровью и пивом, производил впечатление на хозяев неистовой боевой пляской шотландских горцев. Его ноги были искромсаны в капусту, потому что он танцевал на скрещенных саблях. При этом он что-то кричал про «Золотую ветвь» Фрэзера и про растительных богов.

Потом стул передо мной опрокидывается; стол переворачивается. Из горло рвется истошный крик. Я падаю на пол.

Две голые женщины корчились и извивались на полу у камина, демонстрируя жесткую силовую борьбу. Их кожа зеркально блестела от мясного жира, которым они были вымазаны с головы до ног. Одна из них провела особо удачный прием и пихнула соперницу головой в пламя. Волосы на голове проигравшей вспыхнули ослепительным пламенем. Сыновья Рогатого бога дружно заржали. Рагнар так смеялся, что даже упал со стула. Маленькие детишки проводили потешные казни на забаву родителям.

Теплая кровь, жир и пиво текли у меня по подбородку обильными струями. Я заметил, что громко смеюсь над шутками Рагнара еще до того, как он договаривал их до конца. Я был пьян в жопу. Так же, как и Рагнар. Но нам было весело. А потом его вдруг переклинило. Он нахмурился и ударил кулаком по столу. Со всей дури. Стол задрожал. Зажаренный целиком молочный поросенок взвился в воздух над блюдом на целый фут. Кое-кто из женщин заметно напрягся. Он уже миновал первые две стадии опьянения – приподнятое настроение, переходящее в бурную радость, и уныние на грани депрессии, – и вышел на третью, наиболее потенциально опасную для окружающих.

– Итак! – проревел он, еле ворочая языком. – Худосочные воины! – Это был тяжкий приступ боевой пьяной удали. – Стало быть, вы собираетесь спасти мир? – Это был не вопрос. Это был вызов. Мне сразу вспомнилась молодость, растраченная по злачным люмпенским пивнякам в Лидсе, и совет одного старого драчуна, как справляться с не в меру задиристыми кренделями, в которых бухло пробуждает воинственные инстинкты. «Не пытайся их урезонить. Не пытайся язвить, они все равно не поймут тонкой иронии, – говорил он. – Покажи, что ты круче. Бей в рыло первым. Или оскорбляй словом. Агрессивно и тупо». Я сделал глубокий вдох:

– Иди ты на хуй, Рагнар, мудила!

Да уж, ни разу не Оскар Уайльд. Смертельно-голубые глаза Рагнара, замутненные элем, сделались жесткими и холодными, словно окоченевший труп. Тень замешательства пробежала по его лицу черной грозовой тучей; рот слегка приоткрылся от удивления. Потом он оскалился, обнажив зубы, сделал вид, что сейчас схватится за бензопилу у себя на поясе, и взревел, как разъяренный медведь – это он так смеялся. Мой стиснутый анус немного расслабился.

– Ха-ха-ха. А ты смешной парень! – проревел Рагнар со своим жутким викинговским акцентом.

Я мысленно возблагодарил того старого перца из Лидса.

Праздник кипел и бурлил по-прежнему. Сыновья Рогатого бога громко смеялись, пребывая в настроении благодушном и где-то даже умиротворенном. Пиво лилось хмельной рекой. Служанки, которых насиловали повсеместно и рьяно, относились к подобному обращению весьма благосклонно. Девок, стало быть, пялили; животных подвергали потешным пыткам; дым стоял коромыслом, блевотина весело булькала, изливаясь обильным потоком.

Резкий звук рога пробился сквозь пелену пьяных воплей этой разнузданной северной вакханалии. Я подумал, что это, наверное, какой-то церемониальный призыв, потому что в зале вдруг стало тихо – лишь редкие звуки отрыжки и мужественного бздежа нарушали эту тревожную, выжидательную тишину. Рагнар схватился за подлокотники своего деревянного трона и поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие.

– Сыновья Рогатого бога! – проревел он и смачно рыгнул, прикрыв рот кулаком. – Любезные гости, воины из далекой страны! – Он ткнул в нашу сторону толстым пальцем, глядя на нас затуманенным, мутным взором. – Пришло время, ик… – Рагнар пошатнулся, но все-таки устоял на ногах, – …вечернего увеселения! – Его голос был вязким, как креозот, и шершавым, как коровий язык. Он рассмеялся недобрым смехом, обнажив зубы, в которых застряли белые кусочки мяса. – Введите пленных!

И ад разверзся средь земли. Сыновья Рогатого бога в едином порыве вскочили на ноги и изобразили импровизированную ритуальную пляску, топая по полу тяжелыми подкованными ботинками и периодически наклоняясь, чтобы поблевать. Это было похоже на вспышку массового психоза, причем женщины бесновались даже сильнее мужчин: они обнажали груди, рвали на себе волосы и выли в голос. Входные двери распахнулись. Порыв леденящего ветра со снегом разогнал по углам влажный жар, взметнув облака серого пепла. В зал ввели пленников: грязных и исхудавших, одетых в лохмотья, в цепях. Их было человек десять. Двери захлопнулись с оглушительным грохотом. Все взгляды обратились ко вновь прибывшим.

Рев разнузданного карнавала сменился гнетущей, глухой тишиной. Испарения ненависти были почти осязаемы. Рагнар смотрел на измученных пленников смертоубийственным взглядом. Он стоял, закусив губу. Из губы текла кровь, а из смертельно холодных голубых глаз изливалась черная ненависть. Он сдвинулся с места, подошел к пленным, закованным в цепи, сжал руку в кулак и со всей дури вмазал по лицу самому высокому среди них. Раздался мерзкий хруст ломающейся кости. Хлынула кровь. Пленник вытер разбитый рот и выплюнул кровь и кусочки зубов. Он смотрел на Рагнара с презрением. Высокомерно и дерзко.

– Скаллагрим! – проревел Рагнар. Я стоял футах в двенадцати от него, но все равно чувствовал дурной запах у него изо рта. – Ты меня предал! И что ты скажешь в свое оправдание?

Вроде как это был суд. Скаллагрим выпрямился в полный рост, пытаясь сохранять хотя бы подобие достоинства, несмотря на свое явно позорное положение.

– Я не стану оправдываться, потому что виновен! – проговорил он отрывисто. – Рагнар, мы знаем свой приговор, но, брат, дай нам всем умереть по-мужски, как пристало снежным байкерам, с бензопилой в руке и огнем в яйцах. Не лишай нас Валгаллы!

Рагнар придвинулся к Скаллагриму вплотную и посмотрел ему прямо в глаза.

– Откройте яму! – рявкнул он и улыбнулся. Его улыбка сочилась ядом.

Из сумрака выскочили какие-то карлики – целый отряд мелких уродцев, – и принялись суетливо убирать со стола. Сыновья Рогатого бога, стряхнув с себя пьяное оцепенение, дружно взялись за дело и отодвинули тяжеленный дубовый стол к дальней стене. Карлики повисли на цепях, соединенных с какими-то скрытыми механизмами, что приводили в движение пол в центре зала. Пол раздвинулся со зловещим скрипом, открывая подвал. Или яму, как назвал это Рагнар. Из ямы дохнуло кошмарной вонью: смесью прокисшего молока, загноившихся ран, спермы, лука, говна и крови. А внизу бесновались голодные желтоглазые волки, истекая слюной и рыча. Скаллагрим улыбнулся. Рагнар рубанул рукой воздух и проревел:

– Вы оскорбили мою жену, вы осмелились заговорить с ней на улице, и умрете теперь, как паршивые псы! Засранные нужники в Валгалле – вот что вас ждет после смерти. Так что вы будете вечно копаться в дерьме, как последние золотари. Такая судьба ожидает всех подлых ублюдков, которых скормили зверям.

Рагнар выдержал паузу, давая пленникам время проникнуться мыслью о своей страшной доле.

– Или, – он снова умолк на секунду и смачно пернул, – вы можете умереть как герои… – Он быстро взглянул на меня, Гимпо и Билла. В его взгляде плескалось пиво и бурлил призрак кровавой бойни. – …от руки этих воинов… – По залу пронесся одобрительный гул. – Сыновей великого Короля Пресли!

И вновь средь земли разразился Ад – Сыновья Рогатого бога вновь подняли кубки в предвкушении очередной изуверской потехи. Пространство наполнилось громким смехом и возбужденными криками. Душный воздух дрожал ожиданием.

– Блядь, – пробормотал я себе под нос.

Билл вскочил на ноги и принял доблестно-величавую позу, героически уперев руки в боки и обводя взглядом воображаемый горизонт. Он топал ногами, изображая боевую пляску шотландских горцев, и размахивал своим детородным органом в сторону дородных служанок – похоже, у нашего гордого кельтского мачо снова взыграло ретивое.

Театральная поза законченного эгоцентриста или надрыв души? Может быть, даже и то и другое.

Он сбросил с себя всю одежду, вылил себе на голову кружку пива и обернулся к пленникам, двигая тазом в нарочито утрированной имитации полового сношения.

– Рагнар! – проревел он, подражая взбешенному медведю. – Твой приговор справедлив. Для нас это будет большая честь: поубивать этих псов за такое ужасное преступление, оскорбившее честь и достоинство твоей достойной и честной супруги. Приставать к добропорядочной женщине – это позор, который смывается только кровью. Я прошу лишь об одном. Дай мне выпотрошить этих мерзавцев одному, потому что, боюсь, Z и Гимпо, мои товарищи, люди, во всех отношениях достойные и благородные, все же не так хороши в бою.

Экран телевизора светит прямо на меня, хмыкает, посмеивается, что-то бессвязно бормочет. И там, на экране, во всей своей разноцветной и яркой уебской красе – M (Я-хуею-дорогие-друзья) TV. В данный конкретный момент MTV для меня – воплощение всего, что есть мерзкого и ненавистного в этой жизни; всего, что моя душа категорически не принимает… когда я все это вижу, мне сразу хочется убежать на край света, крепко зажмуриться, спрятаться под одеялом, притвориться, что ничего этого нет… но вот она, Пип Дани, со своим гнусавым голоском и супермодной прической, представляет очередной видеоклип. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу «Бит-лов». Ненавижу танцевальную музычку-однодневку. Ненавижу ражих парней из A amp;R. Ненавижу «The NME». Ненавижу «знающих» журналистов. Ненавижу иностранных лицензиатов, разводящих базары про рок-н-ролл, который они знают и любят. Ненавижу «Virgin Megastore». Ненавижу промоутеров, со всеми их турне, распроданными почти полностью. Ненавижу выигрышные и находчивые фирменные знаки. Ненавижу других музыкантов, которые делают по-настоящему гениальную музыку и которые все еще живы. Ненавижу женщин, занятых в музыкальном бизнесе, которые делают вид, что им очень приятно, когда ты звонишь к ним в офис. Ненавижу CD-плейеры, ненавижу запах винила. Ненавижу «Ниггеров с понятиями» («NWA»), ненавижу «Public Enemy», ненавижу футболки «Ice T», «Crowded House», «The Kinks», «Techno Techno Techno», Боба Дилана, людей, рассуждающих про Джеймса Брауна, «The MC5», Дэвида Боуи, Дэвида Бирна, «U2», Мадди Уотерса, Би Би Кинга, все, с чем мне приходилось работать. Ненавижу все записи, которые раньше любил. Ненавижу всех, кто обзывает «дерьмом» и «дрянью» все, что мы сделали с Джимми – ты изобретаешь красивую ложь, осуждаешь, истекаешь кровью, отдаешь своему делу всего себя, а эти мудилы считают, что это такой прикол, что это ты так дурачишься. Развлекаешься. Я не дурачусь. Ненавижу дурачиться. Сама идея дурачества бесит меня настолько, что мне сразу хочется кого-нибудь стукнуть.

В прошлом году мы с Джимми сняли два клипа. На «Justified and Ancient» и «America: What Time is Love». Снимали на Pinewood, самой большой киностудии в Европе (самой большой – по площади крытых съемочных павильонов). У нас было все: массовка в несколько тысяч, викинговские корабли, Тэмми Уиннет, декорации, грандиозные, как падение Римской империи, передвижные буфеты, чтобы накормить пять тысяч человек, виннебаго, дельные техники, которые тут же бросались исполнять каждую нашу прихоть. И зачем мы все это затеяли? Мы это делали не для себя. Мы это делали для MTV.

Все, больше об этом ни слова; иначе я точно кого-нибудь пришибу. Меня все бесило, буквально все. Эти съемки меня сокрушили, убили. Я был абсолютно беспомощным, замороженным. Все в жизни рушилось, и я ничего не мог сделать. Я, конечно, пытался держаться; делал вид, что я знаю, что происходит. Но я продержался не дольше трех месяцев, а потом неизбежно сорвался, впал в помешательство и очнулся в Мексике, на вершине пирамиды, на высоте 12 000 футов над уровнем моря, где я в одиночестве встречал рассвет.

Я проехал по Мексике 2000 миль, я не ел и не спал двое суток, и оказался в итоге на окраине Браун-свилля. Я бродил, неприкаянный, в темноте. Густой ночной воздух был жарким и душным; в кронах деревьев громко кричали какие-то экзотические птицы. Там были блинные и пиццерии, стейк-хаусы и гамбургер-бары. Все как будто кричало: «Это все – для тебя! Все, что ты хочешь, и даже больше!» Все эти бедные мексиканцы, которые рвутся сюда через границу… ради чего? Ради этого?! Что-то прошуршало в траве у меня под ногами. Я глянул вниз. Что-то там шевелилось. Змея. Длиной футов в пять. Она посмотрела на меня, на миг наши взгляды встретились, а потом она уползла. Насовсем. Я нашел телефон-автомат. Позвонил Джимми за счет вызываемого абонента и сказал ему, что со мной все в порядке.

– Интересно, и что он подумал?

Я вздохнул с облегчением. Но Гимпо оскорбился до глубины души. Он вскочил на ноги, вывалил из штанов свой эрегированный причиндал, схватил ближайшую бензопилу и заорал:

– Драммонд! Не унижай меня! – Он отхлебнул пенного эля. – Я, между прочим, – он выдержал театральную паузу, – очень хороший, – еще глоток эля, – палач-убиййййца!

Но сейчас со мной все не в порядке. Сейчас там, в углу – MTV. Визжит, вопит, смеется надо мной. «Ты думал, что можешь сбежать, спастись, скрыться. Ты, со своими благостными мечтами об Элвисе, и о Северном полюсе, и о младенце Иисусе в душе. Со своими инфантильными дзен-мастерскими иллюзиями и богохульными претензиями на звание нового волхва. Ты прошел такой путь, ты добрался до места, дальше которого ты не пройдешь, ты дошел до предела – но мы все равно тебя опередили. Мы – везде! Мы – повсюду! А для тебя ничего не осталось!» Хотя змея была настоящей, не иллюзорной, может быть, я неправильно понял знамение, потому что теперь на экране – та же змея. Она извивается и издевается надо мной. Она смеется. Она хорошо позабавилась за мой счет.

Байкеры как обезумели. Напряжение и драматизм – они это любили.

Я посмотрел на своих сумасшедших друзей и сказал им прямо:

– На меня не рассчитывайте, благородные господа. Вы храбрые воины, и вам не нужен такой никчемный придурок, как я. Вы прекрасно управитесь и без меня, а я лучше не буду путаться под ногами.

Скаллагрим взглянул на меня и презрительно фыркнул. Потом тряхнул головой и вызывающе проговорил:

– Мы умрем как герои.

Опять – громкие возгласы одобрения, пердеж, рукоблудство и пенные реки эля.

– На арену! – проревел Рагнар.

Мы всей толпой перешли в сумрачную комнату, смежную с залом и освещенную горящими факелами. В центре было углубление по типу круглой ямы. Пол был усыпан опилками, почерневшими от пропитавшей их крови. Сыновья Рогатого бога окончательно впали в неистовство. Рагнар вручил Биллу и Гимпо по огромной, искрящейся бензопиле и сказал, чтобы они разделись догола. Десятерым приговоренным выдали по крошечному пластмассовому ножичку – те даже сперва не поверили, что можно так издеваться над людьми. Но байкеры, должно быть, решили, что это будет очень прикольно: похабный смех прокатился по комнате жестокой волной. Пленников без церемоний столкнули в яму. Они сгрудились в центре, спина к спине, выставив перед собой свои жалкие кухонные принадлежности из пластмассы. Кое-кто даже наделал в штаны.

Гимпо, голый, с мощной эрекцией, важно прошелся по периметру ямы, словно какой-нибудь злобный Приап из безумной мечты извращенца-гомосексуалиста. Он раскручивал над головой ревущую, бьющую искрами бензопилу и смеялся садистским смехом. Он периодически останавливался, чтобы принять героически-театральную позу и сладострастно огладить свой эрегированный прибор. При этом он яростно двигал тазом, как бы давая понять обреченным пленникам, что он отымет их в задницу после того, как убьет.

Билл снова затеял свою боевую пляску шотландского воина. Подняв бензопилу над головой, он тяжело топал ногами, словно какое-то жуткое божество из индусского пантеона, и изображал языком движения члена в исступленной секс-джиге. Он принимал позы одержимого сексуальной горячкой Криса Юбэнка и периодически останавливался, чтобы смазать свой мощный стояк маслом из бензопилы.

Рагнар поднялся на ноги, и в зале вновь воцарилась почтительная тишина. Снежные байкеры приготовились внимать своему вождю. Он поднял свою кружку с пивом, осушил ее одним глотком и выкрикнул:

– Один!

– Один! – подхватили Сыновья Рогатого бога.

– Смерть предателям! – проревел Рагнар.

– Смерть! – отозвались байкеры.

– Смерть! – внес свою лепту и я.

Их первобытная жажда крови подстегнула Билла и Гимпо, которые впали в неистовство и проявили себя с самой лучшей стороны, оправдав ожидания обезумевших Сыновей. Гимпо спрыгнул в яму и пошел на сжавшихся пленников, опустив руку с бензопилой. Одним движением он отрезал ноги сразу шестерым – чуть ниже колен. Они так кричали, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Из обрубков хлестала кровь. Гимпо был весь в крови, с головы до ног. В дрожащем свете факелов его голое тело переливалось красным. Остальные четверо в ужасе бросились врассыпную и попытались выбраться из ямы, но хохочущие Сыновья быстренько отпинали их обратно.

Билл спрыгнул в яму и неспешно направился к этой жалкой четверке. Пленники бухнулись на колени и принялись умолять о пощаде. Билл рассмеялся и пустил им в лицо тугую струю мочи, прежде чем обезглавить всех четверых одним грациозным взмахом руки с зажатой в ней бензопилой. Сыновья оценили его тонкий, изящный стиль. Билл поклонился, как матадор перед ликующей толпой, подобрал свои трофеи, еще сочившиеся алой кровью, швырнул их восторженным зрителям, впавшим в буйный экстаз, и ленивой походкой направился к Гимпо, который исступленно рубил в капусту своих шестерых обезноженных.

Если Билл убивал элегантно и почти человечно, то Гимпо махал своей бензопилой, как какой-то мясник-изувер. Он отпилил своим подопечным и руки тоже и теперь подбрасывал искалеченные, брызжущие кровью тела вверх и пинал их ногами по приземлении. Несчастные были еще в сознании, и Гимпо, кажется, получал несказанное удовольствие от их воплей боли. Он был весь в крови своих жертв. Он содомировал их по очереди, причем норовил расположиться так, чтобы остальные смотрели и видели, как он измывается над их товарищем. Закончив сношать изувеченных пленников, он всех их кастрировал, не забыв предъявить каждому его отрезанный член. Он наслаждался их ужасом и агонией. Он упивался своим изуверством. Под конец он принялся кромсать их пилой как попало. Потом отбросил пилу и стал терзать их тела руками, вырывая им почки и еще бьющиеся сердца. Когда от пленников не осталось уже ничего, кроме кровавого фарша, он оглядел толпу зрителей с идиотской улыбкой на измазанном кровью лице, в ожидании бурных аплодисментов. У него на шее болтались чужие кишки, словно сияющее алое ожерелье. Сыновья Рогатого бога были просто в экстазе. Они спрыгнули в яму и вынесли Гимпо на плечах.

– Гимпо! Гимпо! Гимпо! – скандировали они.

Билл улыбался, гордый за своего друга.

Я поднимаю стул, поправляю стол, извиняюсь в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь, и снова сажусь. Пью свой лагер, ем курицу, запеченную в микроволновке, с картофельными чипсами и салатом, и смотрю на экран, где MTV – спокойный как слон, сокрушенный, пришибленный, сломленный. Закрываю блокнот. Не могу ничего писать.

Рагнар обернулся ко мне, смеясь:

– Зодиак, дружище, а теперь твоя очередь показать себя, да?

У меня внутри все оборвалось. Я боялся даже представить, что мне сейчас предстоит сотворить для всеобщего увеселения.

– Насилие у нас уже было! – Рагнар заговорщески подмигнул и ткнул меня локтем под ребра. – А теперь будет секс! Ха-ха-ха! Очистить арену!

Гимпо, почетного Князя Насилия, сияющего, голого и измазанного в крови, усадили на трон рядом с Рагнаром. С арены убрали остатки кровавой и страшной резни.

На очищенное пространство выскочили четверо волосатых всклокоченных карликов в кожаных штанах. Они прошлись колесом по кругу и выжидающе замерли. Пятый карлик вывел на арену двух телок на двойном собачьем поводке: высокую статную негритоску и аппетитную белую штучку. Черная красотка была шести футов ростом; ее намазанное маслом тело блестело в свете факелов. Она была вылитая Грейс Джонс, а белая девочка напоминала топ-модель Кейт Мосс. Один из карликов достал из штанов острую бритву и полоснул «Грейс» по ногам, перерезая ахилловы сухожилия. Она закричала и упала на четвереньки. Кровь хлестала из ран. Второй карлик уселся на нее верхом, как на лошадь, и принялся вырывать ей зубы плоскогубцами. Третий карлик сосредоточенно забивал гвозди в дырки в деснах, где были зубы. Сыновья Рогатого бога хохотали до слез. «Кейт» рванулась в сторону, в отчаянной попытке сбежать, но ее заарканили с помощью лассо и повалили на пол. Один из карликов сорвал с нее трусики, перевернул на живот и заправил ей в задницу. Еще один карлик отрезал ей пальцы – все до единого, – и выковырял глаза. Это было похоже на выступление злобных клоунов в каком-нибудь цирке жестокости. Карлики, которые не занимались с девицами, выделывали незатейливые акробатические номера. «Кейт» отрезали уши, потом – нос, потом – губы. Снежные байкеры один за другим спрыгивали на арену, расковыривали отверстия в телах изувеченных женщин и сношали их в эти раны. Кто – куда.

Не могу ничего писать. Перед глазами – безумный калейдоскоп разноцветных картинок: сексапильные половозрелые школьницы скачут под музыку; странный коллаж из жанров и стилей; Рей Кук рассказывает анекдот… или это Пип Данн улыбается? Z, кажется, понимает, что со мной что-то не так, но упорно делает вид, что он ничего не заметил.

Сыновья веселились вовсю. Рагнар стукнул меня по спине и сказал, чтобы я поторопился, пока их сердца еще бьются. Не желая обидеть хозяина, я скинул штаны и сиганул в яму. Гимпо подбодрил меня радостным воплем. Чернокожую «Грейс» уже вскрыли, как труп в анатомическом театре. Ее живот был полностью распотрошен, и Сыновья громко смеялись и беззлобно кидались друг в друга ее кишками. Я дождался своей очереди на «Кейт», которая еще дышала. Схватил ее за волосы и принялся сношать прямо в разодранный рот. Когда я уже был готов спустить, кто-то из Сыновей отрезал ей одну ягодицу и в шутку ткнул трепетным мяском мне в лицо. Один из карликов схватил ее кишки и побежал по арене, разматывая их на бегу. Кишки растянулись, словно резинка. Потом карлик их отпустил, и они с влажным хлюпом прилетели обратно, обдав меня черным говном.

Пытаюсь взять себя в руки. Пытаюсь рассуждать здраво.

– Слушай, Z, это не то место. Мы приехали не туда. Нельзя оставлять здесь Элвиса. Если оставить Элвиса здесь, мира на Ближнем Востоке не будет.

Z не настроен на споры. Сидит, весь из себя добродушный и благостный. Мы живы, мы не погибли в полярных снегах; мы нашли бар, где лагер крепче, чем повсеместное пойло не более двух процентов алкоголя.

– Хорошо, Билл, и куда мы его отвезем?

Мне даже не верится, что он так легко согласился. Может, он видит, в каком я раздрае, и не хочет меня нервировать? А я и вправду уже никакой. У меня сейчас даже не встанет на Пип Данн, я уже не говорю о том, чтобы ей заправить. Гимпо берет еще пива – на всех. Я пытаюсь писать.

– Может быть, в Африку, – говорит Z. – Туда, где Копи Царя Соломона, или в то место… ну, в Эфиопии… где вроде как спрятан Ковчег Завета. – Z говорит, говорит. Я слышу слова, но их смысл от меня ускользает. Я думаю про Джеймса и Кейт: как они спят у себя в кроватках. Что им с того, что их папа поперся на Северный полюс? Они еще не понимают… Но что они скажут об этом потом, когда вырастут?

Сыновья хохотали до слез.

Я заметил, что Билл присоединился к веселью: он скакал по арене с отрезанной головой черной «Грейс», насаженной на член. Гимпо тоже не смог усидеть на месте. Он слез со своего трона, обрушился в яму, расковырял дырку в груди уже мертвой «Кейт» и запихал туда свой причиндал. Я кончил ей в рот и оторвал ей голову – голыми руками. Теперь мы с Биллом плясали на пару, с головами растерзанных женщин на членах. Взревев от смеха, Рагнар вскочил на ноги. Он хлопал в ладоши и вытирал слезы тыльной стороной ладони.

– Славно потешили, славно.

Собаки и дети тоже приняли участие в этой кровавой потехе. Все были довольны и счастливы – как говорится, и стар и млад, – все смеялись и радовались, забавляясь с кусками тел расчлененных женщин.

Потом все вернулись обратно в пиршественный зал. Сыновья затянули свой гимн снежных байкеров. Потом – еще один, и еще. Пока мы все забавлялись в соседней комнате, потакая своим первобытным звериным инстинктам, служанки снова накрыли на стол. И, надо сказать, очень вовремя: кровь, насилие и жестокий секс возбуждают жажду и аппетит. Мы жадно набросились на еду и эль.

– Ну, что, – Рагнар со всей дури хлопнул меня по спине, так что у меня изо рта вывалился пережеванный кусок мяса, – Зодиак, дружище, как тебе наше гостеприимство, а?

– Замечательная культурная программа, Рагнар, дружище. Интересная и содержательная, – ответил я вполне искренне.

– Вот и славно, – отозвался Рагнар, вгрызаясь в ногу белого медведя. – Мы хорошо повеселились, а теперь шутки в сторону.

Один из этих местных ребят за столиком под телевизором обращается к нам. На хорошем английском:

– Вы не против, если мы выключим телевизор?

– Э? – Я.

Снежные байкеры, изрядно охрипшие от постоянного смеха и ора, разом притихли. Все взоры были обращены на Рагнара, на лицах – почтительное ожидание.

– Скажите, друзья, – улыбнулся Рагнар, – любите ли вы поэзию?

Билл закашлялся, подавившись элем.

– Поэзию?

– Да, поэзию, – отозвался Рагнар, явно задетый скептическим тоном Билла. – Поэзию воинов! Поэзию викингов – снежных байкеров!

– Мы хотим включить радио. Сейчас будет радио-бинго.

Я мысленно застонал, когда понял, что он имеет в виду: северные саги, долгие, нудные и нескладные вирши о крутых мужиках, что похваляются друг перед другом своими подвигами; пьяные басни о вечно бухих воителях с явными психопатическими наклонностями – какие они распрекрасные, хитроумные, доблестные ушлёпки. Хорошо еще, саги Рагнара оказались относительно короткими, а то я бы точно рехнулся. Рагнар поднялся на ноги, пошатнулся, но все-таки устоял – и велел принести мед поэзии. Двое байкеров притащили огромный глиняный таз, до краев полный эля. Пинт пятнадцать, не меньше. Рагнар осушил его одним глотком и начал свое поэтическое сказание.

– Я, Рагнар, – он ударил себя кулаком в грудь, – круче всех мужиков! – Он выплюнул сгусток какой-то гадости и продолжил:

 
Всякий из Сыновей, кто захочет оспорить мою крутизну,
Познакомится с верным моим Мозгобоем, ревущей пилой.
 

Он потряс кулаком и продолжил:

 
Когда был я младенцем, сосал материнскую грудь,
Обе груди я матушке напрочь отгрыз.
А в два года родного отца зарубил топором.
 

Сыновья Рогатого бога почтительно зааплодировали.

 
Когда мне сравнялось три года, мой член стал длиннее и толще,
Чем у любого из взрослых мужей.
Я отымел во все дыры родную сестру и насрал в рожу дьяволу,
Я ничего не боялся.
От моего пердежа все коровы на поле валились замертво.
Я могу перепить всех богов. Тор по сравнению со мной – слабак.
В сражении я лучший и в ебле я лучший,
В здеже и дрочилове – нет мне равных.
Однажды сразился я с Одином, старым болваном,
Все три его рога легко запихал ему в зад.
 

Рагнар смачно рыгнул и потерял нить.

– Включайте, конечно. – Гимпо.

– Ну да, – продолжил Рагнар, – как-то раз, когда мы совершили набег на Йоркшир, я отодрал 8000 женщин и заправил в зад 2000 мужикам, не считая овец и…

Парень, который обратился к нам по-английски, поднимается, вырубает телевизор и включает маленький радиоприемник на полке между двумя нашими столиками. Он невысокого роста, на лицо вполне симпатичный. Высокие скулы, усы, блеск в глазах, манера держаться немного нахальная, но не высокомерная. Обычно девушки таких любят: относятся к ним с материнской заботой и в то же время находят их очень даже сексуальными – собственно, этого им и надо (парням, я имею в виду). Он подходит к бару, говорит что-то барменше, и та смеется. Достает из-под стойки пачку ярко раскрашенных карточек размером восемь на шесть дюймов и отдает их парню.

Я все пытаюсь понять, что такое радио-бинго, и тут Гимпо говорит:

– А можно мы тоже сыграем?

– Да, конечно, – отвечает парень. – Мы сядем к вам за столик, и я покажу, что надо делать. – Они с приятелем пересаживаются к нам. Барменша тоже присоединяется. Она переносит со стойки телефон и ставит его на край стола. Мы сидим с одной стороны стола, они – с другой, напротив нас.