Текст книги "Десять Слов о Промысле"

Слово восьмое

О том, что для здравомыслящих нет вреда служить господам злым

Великий дар слова и ум, я очень хорошо это знаю, потребны тому, кто покушается говорить о предмете столь важном, потому что слава самих дел имеет обыкновенно некоторую зависимость от слова. По немощи или силе слова любят судить о делах те, кому угодно принимать во внимание не качество дел, но искусство слова. Но я, положившись на важность предмета, не соразмерял с нею [Col. 688] порождений моего ума, не размышлял о том, что порождения сии малы и скудны, имел же только в виду, что для желающих видеть ясен свет истины, как ясно и солнце для имеющих здоровое зрение. И если бы никто не признавал [истины], то вопиет о ней сам Промысл Творца и Спасителя нашего. Поэтому думал, что не сделаю ничего неприличного и достойного порицания, если повсюду раздающемуся гласу предоставлю на служение уста свои и оглашу им загражденный слух неблагодарных. Что бедность и богатство нужны и полезны для настоящей жизни, что рабство и господство Врач душ даровал нам как некое лекарство от греховных струпьев, – сие при содействии благодати Божией показали мы достаточно. А что рабство не вредит находящимся в оном, но даже весьма благодетельно, если кто хочет им воспользоваться, – сие, скажем так с Богом, докажем теперь, ибо и вчера обещались говорить об этом. Кому угодно, тот и без древних примеров может проверить находящихся ныне в рабстве и увидит, что много между ними ревнителей добродетели, которые облегчают для себя рабство добрым изволением, не требуя побуждения, исполняют должное по собственной воле и любят угождать господам, а за это получают свободу, делаются обладателями больших имений и восприемлют награду за свое доброе рабство. Но, может быть, не излишним будет представить в пример некоторое число из бывших в древности в рабстве и открыть собранное ими сокровище благочестия для того, чтобы обличить тех, которые покушаются клеветать на рабство и обращают его в повод к наибольшей хуле, а на сем основании отваживаются метать стрелы в Божий Промысл.

Поэтому первым из всех да предстанет первый служитель патриарха Авраама. Когда состарившийся патриарх, зная предел естества, предвидя конец жизни, потому что старость – предначатие смерти, давал этому рабу заповедь о сыне, повелевал взять для него жену из его собственного племени, веря древним клятвам и благословениям, строго приказывал избегать породнения с хананеями, тогда чудный сей служитель прежде всего строго взвешивает все слова господина, страшась же произносимой клятвы и ужасаясь надзирающего за всем Ока, спрашивает сперва, должно ли возвратить сына в отеческий дом Авраамов, если жена откажется от переселения. Поскольку же Авраам запретил сие и сказал, что возвращать не должно, а надлежит возложить упование на призвавшего Бога, довериться Его водительству, раб идет из дома господина своего и, совершив много дневных переходов, [Col. 689] к вечеру дня достигает Харрана. И верблюдов ставит он, давая им отдых во врачевство после трудов, а сам, отложив в сторону принесенные им дары и всю знатность богатства, воздев же руки к небу, молит Бога, чтобы Он сделался невестоводителем его питомца и обручил с ним девицу, соответствующую нравам господина. Благочестивые изречения его достойны того, чтобы выслушать их. Ибо говорит он: Господи, Боже господина моего Авраама… се, аз стах у кладязя воднаго, дщери же живущих, во граде исходят почерпати воды: и будет девица, ейже аз реку: преклони водонос твой, да пию, и речет ми: пий ты, и верблюды твоя напою, дондеже напиются: сию уготовал еси рабу твоему Исааку: и по сему увем, яко сотворил еси милость с господином моим Авраамом (Быт. 24:12–15). Кто не ублажит за благочестие мужа сего? Лучше же сказать, кто восхвалит достойно каждое изреченное им слово? Ибо можно видеть, что молитва его украшена одновременно верой, мудростью и благочестием. Отложив в сторону все прочее, цель путешествия поставить в зависимость от Божия Промысла – не признак ли это высочайшего благочестия и высочайшей мудрости? Положиться же на праведность своего господина, и общего всех Бога называть его Богом, и надеяться, что его молитва непременно будет исполнена, и увидеть исполнение прошения, – после этого остается ли еще какая высшая степень веры? Но и в том, что получил просимое, оказался он боголюбцем, ибо не получил бы так легко, если бы не был вполне предан Давшему.

Сию же преданность произвела душевная добродетель. Но что получил он, и получил немедленно, сие открывает история, потому что по окончании молитвы пришла Ревекка и показала в себе признак страннолюбия. Едва услышала, что просят у ней воды, как спешит напоить всех верблюдов и, с трудом почерпая воду, утоляет жажду и словесных, и бессловесных, показывая вместе и мужество, и человеколюбие, являя в себе образец невесты, изображенной в молитвенном слове, доказывая, что она достойна Авраамова дома и водится одинаковыми правилами со страннолюбивым шурином⁷⁸. Ибо сего просил в молитве своей верный оный раб: не красивой и величавой наружности, не цвета ланит, не красоты очей, не правильного очертания бровей, не знатности рода, не великого богатства, но страннолюбивого сердца, тихого поведения, кроткой и скромной речи, снисходительного и человеколюбивого нрава, достойного дома господина его, который открыт для всех странников, принимает всякого рода людей и всякому предлагает, что требуется. Этого просил он, это и получил. И не тотчас, [Col. 692] не подумав, принял это, но подверг испытанию все, с ним совершающееся, хотел, как говорит, видеть, аще благоустрой Бог путь ему, или ни (Быт. 24:21). Когда же увидел все признаки, о которых просил, и тогда прежде песнопения не отдал залога обручения и не забыл Давшего от полноты удовольствия. Но, взирая на дар, верил, что видит и Подателя дара, и Его прежде прославил по мере сил, а потом принял уже дар. Ибо спросив девицу, кто она и кем рождена, и узнав, что она дочь Вафуилова, что есть у них пристанище и достаточно корма для верблюдов, раб Авраамов, как сказано, поспешив поклонися Господу ирече: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего: и мене благоустрои Господь в дом брата господина моего (Быт. 24:26–27). Поскольку получил больше, нежели сколько просил: девица не только дала ему воды, но и сама предложила дать пристанище, обещала снабдить пищей и его, и верблюдов, увидел притом, что и родство, о котором не упоминал в прошении, показано ему вместе с тем, о чем просил, – то какими только мог песнопениями воздал Оказавшему сию милость и засвидетельствовал нелживость Божиих обетований. Ибо говорит: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего Авраама. «Праведен Ты, говорит он, потому что прилагаешь великое попечение о благочестивых и преданного служителя Твоего, моего же милостивого господина, удостаиваешь всякого внимания. Истину же слов Твоих возвещают дела. На детях подтверждаешь верность обетований, какие дал господину моему». Так прославив Великодаровитого, предлагает девице залоги обручения, золотом украшает уши, как охотно и скоро внемлющие прошениям странников, также украшает и руки, прекрасно послужившие великодушию сердца. А когда вошел в дом, увидел ее родителей, открыл заповедь господина своего, познал и Божию помощь и испытал на себе великую услужливость, с какою приняли его, как знакомого, – тогда забыл ли он о господине, при множестве забот потерял ли его из виду и собственное свое отдохновение предпочел ли услугам ему? Нимало. Но когда и родитель, и родительница девицы, и единоутробный ее брат стали просить, чтобы остался у них и могли они несколько дней насладиться пребыванием отправляющейся в путь девицы, раб сказал: не держите мя, Господь бо благоустрой путь мой во мне: отпустите мя, да иду к господину моему (Быт. 24:56). Так везде украшает речь свою Божиим именем, [Col. 693] от Бога производит даяние благ и Божию же промышлению приписывает совершающееся с ним самим. Что же, скажи мне, повредило ему рабство? Кто из воспитанных в свободе и гордящихся свободными предками показал в себе столько добродетели? Оставил ли он недостигнутою какую-либо меру высокого благочестия? Но, может быть, кто-либо из знающих, как сплетать клеветы, и научившихся очернять хорошее скажет, что любомудрие господина послужило назиданием рабу и на него взирая, как на некий образец, извлек он для себя сии черты добродетели. А имеющие худых господ также отпечатлевают в себе подобие своего образца и, заимствуя у господ начатки худого нрава, становятся делателями порока, показывая в себе своих учителей. Итак, обличим ложь их и покажем, что приобретение добродетели и порока есть дело произвольное и что раба, который не хочет жить порочно, никакой худой господин не принудит к тому.

Да будет же выведен на середину божественный Иосиф (Быт. 37–40), внук Ревекки, правнук патриарха Авраама, представлен в весне дней его, в юности, во всей красоте (потому что весна есть самое цветущее время года). В весне дней своих был он, цветущие были годы его, но, отличаясь красотой телесной, имел он душу, и тело превосходившую красотою, любим был он отцом, пользовался самою нежною его привязанностью не только как после рожденный, но и как сходный с ним по нравам, как точный отпечаток отцовской добродетели. Когда же он увидел сны свои и пересказал их отцу в присутствии слышавших братьев, немедленно ополчается против него зависть, и терпит он укоризны, порожденные завистью (Быт. 37:5-10). А по прошествии небольшого времени не терпевшие счастья, возвещенного снами, увидев идущего к ним отрока, устремляются, как звери на агнца, отставшего от стада и оставшегося без попечения о нем пастыря, и, не уважив седин отца, не сжалившись над старостью, которой, как некий жезл, служил опорою юноша, забыв и закон естества, и право родства, и единство происхождения, и юность возраста, и неведение порока, и эту невольную (потому что была во сне) власть и начальство, пока еще незначительнее всякой тени, немедленно вознамерились предать его смерти и осквернить руки родственною кровью. Потом, когда Рувим [Col. 696] воспретил убийство и дал совет избежать сего осквернения, на краткое время скрывают Иосифа во рве, а вскоре после сего продают купцам измаильтянам и убийство заменяют продажею, не желая видеть того, который, хотя и во сне, но имел над ними власть (Быт. 37:18–36). Такое наказание потерпев за сны, Иосиф приведен был в Египет, снова продан Потифару (т& Шутефру), который был архимагиром⁷⁹ у царя. Но и здесь оставшись, сохранил он отеческую свободу, соблюл в чистоте благородство предков: не изменял в себе доброго чувства, соображаясь со временем, его бедствия не сопровождались переменою нравов и решимость воли не менялась в нем, как цвет. Напротив того, вступив в иной образ жизни, из свободы перейдя в рабство, остался тверд в прежнем добром чувстве, и говорил ли, делал ли что бы то ни было, всегда на челе его ясно видима была стыдливость. А поэтому немедленно удостаивается он всякой почести, и ему поручается управление господским домом. И господам всегда был предан, а к другим служителям справедлив. Благопризнательный к почтившим, прилагает должное попечение о подчиненных его управлению, за что и стал любим теми и другими, потому что пользовался свыше соразмерною добродетели милостью, лучше же сказать, пожинал во много крат обильнейшие плоды трудов. Посему что ни делал он, все благоустроял Бог в руках его.

Но и здесь снова открылось для него иное бедствие: за треволнением рабства последовала более жестокая буря. Одна волна миновала – другая настигла его, и совершая путь среди таких волн и бурь, сохранил он ладью не погрязшею в водах. Был он, как сказано, молод, украшался свежестью возраста, подобно цветку, едва раскрывшемуся из чашечки, на подбородке его расстилался пушок и наподобие венка окружал щеки, лучи красоты его сливались со скромностью, срастворялись свободою, на челе восседала стыдливость, на губах имела место убедительность. Непрестанно видела это госпожа и, когда должно было почерпнуть из сего пользу, впала в ров непотребства. А так как зрение, служа пищею огню похотения, внутри ее возжигало высокий пламень, то разумная сила, не угасив искры в самом начале, была уже не в силах затушить ее впоследствии, когда от искры сделался больший пожар. И тогда, приняв в помощники бесстыдство, пыталась она словами уловить в сети юношу. Но так как добыча не поддавалась сетям, легко перескакивала через вбитые в землю колья, любодейные, прикрашенные сладострастием речи упрашивавшей госпожи оставались без действия и не вели ни к чему, то, оставив уже слова, решается она искусить самым делом: воспользовавшись тем, что никого не было в спальне, схватывает юношу, подумав, что он раб, а не господин страстей. Но не на отсутствие людей надеялся Иосиф, а видел повсюду присутствующее

Око, [Col. 697] не привел себе на мысль своего рабства, не убоялся ее господства, рассуждая о великости бедствия, какое претерпевал, не захотел ослабить бразды страстям, будто никто не надзирает над делами человеческими и не потребует отчета у решившихся делать неправду, но противостал рассудком рабству, господству, перемене в образе жизни, стремлению вожделения, легко воспламеняющемуся возрасту, убедительным, обольстительным речам, с какими госпожа обращалась к рабу, отсутствию обвинителей, ожидаемой клевете, тысячам бедствий, какие могли произойти от сего. И прежде всего, отступив от законов рабства и приняв на себя должность советника и учителя, делается защитником целомудрия и обвинителем непотребства. И юноша – старейшей летами, раб – госпоже, не носивший еще супружеского ига и подверженный сильным приражениям вожделения – живущей с мужем, имеющей возможность законно удовлетворять похотение, дает урок целомудрия.

И сами священные слова целомудренного юноши достойны того, чтобы выслушать. Аще господин мой, говорит он, не весть мене ради ничтоже в дому своем, и вся, елико, суть ему, вдаде в руце мои, и ничто есть выше мене в дому сем, ниже изъято бысть от мене что-либо, кроме тебе, понеже ты жена ему еси: и како сотворю глагол злый сей и согрешу пред Богом? (Быт. 39:8–9). «Не видишь Того, говорит юноша, Кого вижу я. Ты упиваешься страстью, а я не принял этого опьянения, напротив того, вижу Правителя этой вселенной, Который видит каждое событие. Сему Оку, если угодно Ему что-либо видеть, не препятствуют ни кровля, ни стена, ни запертые двери, и мрак ночной не служит препятствием Его зрению. Ясно видит Оно и зарождающиеся мысли, и в точности усматривает прежде рождения едва зачавшиеся в уме слова. Взирая на сие Око, страшусь и ужасаюсь, не могу поругать брачное ложе, этот источник естества, эту дверь, вводящую в жизнь, которая является причиной того, что не оскудевает человеческий род, и которая не дозволяет смерти угасить естество наше, но руки подсекающей [смерти] утомляет новым насаждением и серп пожинающей [смерти] побеждает новым произращением, которая уподобляется весне, являющейся после грабительств зимы и снова одевающей, что было обнажено ею. Ты приняла на себя иго, жена, люби это иго. Не разрывай ярма и не смотри по сторонам, но обращай взор на супруга. С ним повелено тебе влечь земледельческий плуг. Не бесчести супружеских законов и уставов природы, не причиняй поругания ложу, сподобившемуся чести от Бога. Ты поставлена господствовать над другими, не будь рабою сластолюбия, [Col. 700] не оскорбляй господства лукавым сим рабством, рабственных похотей не делай госпожами души, не извращай порядка, не отнимай власти у рассудка, не вручай бразды страстям. Мне желательно, чтобы и ты стала свободною от страстей. Но если и не послушаешься, не захочешь освободиться от упоения, то я не соглашусь быть преступником закона. По телу я раб, а не по душе. Да и по другой причине ненавижу несправедливое дело. Одолженный вашими многими благодеяниями, обладательница моя, не согласен я воздавать господину противным. Будучи куплен за деньги, предпочтен я родившимся в доме, вчера или позавчера вступил к вам в дом, принял бразды правления над всем, господин поставил меня попечителем над всеми в доме и недавно купленному велел быть властелином всех. Тебя одну, уважая законы брака, оставил вне пределов моего господства. Поэтому какими глазами буду смотреть на того, кто столь почтил меня, если воздам ему таким поступком? Гнусно, обладательница моя, крайне гнусно забвение милостей, непамятование благодеяний. Но и этого хуже, до крайности хуже обида, и притом такая обида, сделанная благодетелю. Хранить, а не расхищать поставлен я господское достояние. Не сделаюсь грабителем вместо надежного стража. Не коснусь того, что поставлено вне моей власти, не буду подражать прародителю Адаму, который, приняв во власть все растения, простер руку к оставшемуся вне его власти (Быт. 2:16–17; 3:1–7) и, пожелав одно то, лишился всех». Так объяснялся этот раб пред лукавой этой госпожой; ни рабство, ни лукавство госпожи не сделали ему вреда, лучше же сказать, показали его в большем блеске, подобном блеску золота или драгоценного камня. Но поскольку не убедил словами и, принуждаемый, должен был спасаться бегством, то, бросив одежду, ушел нагой, под одним покровом целомудрия, потому что не стыдился, как Адам по преступлении (Быт. 2:7), но какое тот имел понятие о телесной наготе до преступления, с таким же и он вышел от госпожи. Тогда прибегает она к клевете, уверяет в ней мужа: защитника целомудрия называет злоумышленником против целомудрия. А он, молча, принимает приговор господина и не хочет обнаружить лукавства госпожи; решается лучше молчанием подтвердить клевету, нежели раскрыть злой умысел и обличить госпожу в явном непотребстве. Дал он ей совет, какой должно было дать, а жалобу, какую мог произнести, не произнес, но, как осужденный заочно, не являясь пред глазами судьи, не слыша обвинения, принял наложенное наказание, переселился в темницу, заключен был в узы со злодеями и все несчастия перенес мужественно.

Но множество друг за другом непрерывно следующих бедствий не расхитили в нем душевной силы [Col. 701] и мужества не превратили в боязнь. И в несчастиях столько имел он веселости и благодушия, что ободрял и других узников, и если видел кого-то унывающим, утешал его. Признаком душевного расположения служит часто положение лица; с движениями мысли не только согласуется цвет лица, но и движение глаз, поднятие и опущение бровей. Возбуждение гнева показывает грозный взгляд очей, а тихое состояние негневливости дает видеть сложение

вежд, производящее улыбку; сведение бровей на середину чела подает мысль о заботах, а дугообразное поднятие тех же бровей вверх – о надменности. Посему, так как большая часть душевных движений выражается на лицах, чудный этот подвижник, принимая лица как бы вестниками души, ободряет унывающих. И однажды, увидев, что в унынии двое из царских слуг: один – главный виночерпий, а другой – главный хлебодар, заключенные в темницу за какие-то проступки, подходит к обоим, спрашивает, допытывается причины уныния. Человек, обремененный столькими бедствиями, правнук Авраамов, внук Исааков, сын Иаковлев, которого больше всех любил отец, на которого смотрел, как на свет очей, в котором находил свою отраду, был в рабстве, терпя это бедствие не от взявших его в плен каких-либо свирепых варваров, но от поработившихся зависти братьев, и не в неправде какой-либо уличивших его, но поводом к неприязни принявших сны, не приводит себе этого и на мысль, а равно и того, что было с ним по впадении в рабство: и подвигов целомудрия, и осуждения после одержанной победы, и наказания вместо венца, и темницы вместо хвалебных провозглашений, – приходит же с утешением к другим, впавшим в уныние, и подобных ему узников спрашивает, говоря: что яко лица ваша уныла днесь? (Быт. 40:7). Когда же сказали, что видели сны и что незнание, как истолковать их, тревожит их помысл, божественный этот муж не заплакал, услышав о снах, не предался сетованию, вспомнив о своих несчастиях, не пролил малодушной слезы, не зарыдал, не стал выставлять на середину печальную историю своих страданий, лучше же сказать, не стал громко смеяться, услышав о снах, лживость которых явственно видел дотоле, не сказал этим узникам: «не знаете, видно, друзья, что лживы сны, и, не испытав, вероятно, их обманчивость, желаете знать их истолкование. [Col. 704] Имея учителем опыт, повелеваю вам посмеяться над сими снами, потому что не показывают они ничего истинного, предрекают же все противное истине. Надеялся и я стать властелином братьев, начальствовать в отеческом доме, поверив некогда снам; и не только не получил этого властительства, но, лишившись свободы, стал самым жалким рабом, да и в рабстве не попутным ношусь ветром, но и здесь, подвергшись тысячам треволнений, принужден жить в темнице. Поэтому пусть не смущают вас ночные призраки. Сны далеки от истины». Но ничего такого не сказал и не подумал мужественный этот узник, говорит же им: еда не Богом изъявление их есть? поведите убо мне (Быт. 40:8). Везде у него Божие имя, им украшает вместе и душу, и речь свою. И говоря, что истолкование от Бога, отваживается на оное, как приготовивший себя для Божьего храма. Посему рассказали ему сны, и он истолковал и раскрыл, что было загадочно и прикровенно. По окончании же истолкования, говорит главному виночерпию: но помяни мя тобою, егда благо ти будет… яко татьбою украден бых из земли еврейския, и зде ничто зло сотворих, но ввергоша мя в ров дома сего [тюремного] (Быт. 40:14–15). Когда и нужда вызывала, не открыл лукавства братьев, но прикрывает дело кражей и тех, которые самым делом сделали его рабом, не хочет обесчестить словом, из уважения к естеству скрывает обиду; и не только на братьев не жалуется, но и лукавства госпожи не делает известным для незнающих оного; изведав, что столько в ней похотливости, непотребства, лжи, клеветы, коварства, ничего этого не вывел наружу, но представил одно простое за себя оправдание: яко татьбою украден бых из земли еврейския, и зде ничто зло сотворих, но ввергоша мя в ров крепости сей. Смотри, какое любомудрие в словах его! Смотри, какое великодушие в мыслях! Смотри, какой нерабский и неустрашимый образ мыслей! Смотри, какая душа! Всегда она одна и та же: не превозносится в благоденствии, не унижается в злополучии, но над всем смеется – и скорбным, и приятным в жизни, удивляется же одной добродетели и в ней старается преуспевать. Какой вред причинила ему гнусность госпожи? Чем повредила порочность ее? Поэтому не утверждай, что служит во вред рабам развратность господ, ибо служащим у дурных господ можно всеми силами избегать подражания их порочности.

А что не господство – учитель зла, не богатство – производитель порока, увидя из того, что этот же самый Иосиф, освободясь от рабства и [Col. 705] заняв второе место в царстве, не превозносится высокою властью, но начальство срастворяет кротостью, власть свою доказывает попечительностью, видит братьев, замышлявших убийство, и не убивает, вспоминает о снах и забывает о зависти, возбужденной снами. Ибо голод привлек братьев в Египет и нужда заставила поклониться, когда не знали, кому кланяются. Сны, против которых восставали, приведены в исполнение замыслившими сделать их неисполнимыми; ради снов продавшие брата, чтобы не кланяться, как предсказывали сны, продажей брата уготовали поклонение, потому что проданный стал рабом; став рабом, возненавидел непотребство госпожи; возненавидев, претерпел клевету; оклеветанный, поселился в темнице; заключенный, истолковал сны слугам царским, и через это делается известным царю, успокаивает его, встревоженного снами, и, ясно истолковав и посоветовав, что должно делать, поставлен уже распорядителем того, что сам посоветовал. Обилием плодов умеряет ожидаемый неурожай земли, обильные сборы хлеба сберегает в качестве лекарства от голода, делается питателем не только египтян, но и братьев, которые отдали его на съедение. Так в действительности кланяются ему те, которые позавидовали поклонению в снах, и не принявшие поклонения во сне на самом деле воздали ему поклонение. А он, хотя приемлет поклонение, однако же не воздает братьям тем же, что сделано ими, но питает их, услуживает им, даром снабжает их хлебом. Напоследок же, увидев единоутробного брата, устроив мнимую улику, доказывающую злой умысел, когда приметил, что крепко стоят они за юношу и попечение о старце-отце предпочитают собственной своей свободе, сложив с себя грозную маску и повелев всем идти из судилища, говорит: аз есмь Иосиф, брат ваш, егоже продасте во Египет (Быт. 45:4). И чтобы для пораженных внезапным страхом не сделался гибельным такой удар, немедленно присовокупил, сказав: ныне убо не скорбите, ниже жестоко вам да явится… на жизнь бо посла мя Бог пред вами (Быт. 45:5). Поскольку видел, что нет у них никакого оправдания, что язык их связан грехом, то сам, претерпевший тысячи бедствий, в сторону отлагает обвинение и заменяет его оправданием. На жизнь посла бо мя Бог пред вами… препитати народ многочисленный (Быт. 45:7). «Не ваше это дело, говорит он, но Божие: не огорчайтесь моим рабством, оно было по Божию смотрению. Отложите страх, из этого не вышло ничего худого: через рабство принял я власть над всем Египтом, [Col. 707] через рабство стал я вторым после царя, и мне вверено править великим народом». Таков был Иосиф и в рабстве, и царствуя; таков – и в благополучии, и в злополучии, таков – и бедствуя, и премного благоденствуя. Поэтому не богатство, не господство, не бедность, не рабство рождают порок, но везде превозмогает произволение духа.

А что лукавство господ не вредит добродетели слуг, нетрудно узнать и из других примеров. Кто из обучившихся Божественному не знает Ахаавова лукавства и Иезавелина злочестия и беснования против Бога? Однако же Авдий, им служа и от них имея вверенное смотрение над домом, не только не следовал по стопам господ, но даже шел путем противоположным. Они, неистовствуя против пророков Божиих, всех спешили предать смерти и в забаву вменяли себе истребление Божиих служителей, усиливаясь совершенно угасить всякую искру благочестия. Но Авдий противодействовал нечестивым поступкам господ и старался в целости сохранить светильник благочестия, и сто пророков скрыв в пещерах, препитал их (3 Цар. 18:3–4), когда целую вселенную охватил жестокий голод, какой в наказание за нечестие наслал на людей великий Илия (3 Цар. 17:1). Авдия не устрашило зверское определение господ, не привело в боязнь убийство благочестивых, мучительный голод и скудость в необходимом не сделали его скупым на услужение святым пророкам. Напротив того, гнушался он жестокости господ, а пророкам в достатке давал потребное, спасение их предпочитая своей безопасности и жизнь без них признавая для себя смертью. И в чем не выказывалось ни малой вражды против Бога, в том исполнял он надлежащее служение господам. Законы же, издаваемые против Сотворившего, признавая достойными смеха, ненавидел издававших и сожалел о принуждаемых исполнять веленное. Но таковое служение почитая гибелью, спасал тех, кого велено было убивать, признавая, что кончина в благочестии честнее жизни в нечестии. Поэтому не повредило ему развращение хозяев; напротив того, порочность господ сделала его славным и знаменитым. Ибо всего крепче решительное намерение предпочитающего благочестие, всего сильнее душа, которая не хочет служить пороку. Но не знаю, что мне делать, потому что добродетель людей доблестных вынуждает у меня слово и заставляет длить его сверх меры. Поэтому, продолжив его, перейдем к другому примеру.

Последним царем у иудеев был некто Седекия, который болезновал великим нечестием и не терпел даже слышать Божественных предвещаний. Он-то божественного Иеремию, который тогда пророчествовал и передавал людям Божии повеления, [Col. 709] заключил в ров с зловонною тиною, потому что Иеремия предрекал царю крайне горестные и скорбные события. Но один служитель, эфиоп, евнух Авдемелех, не думая ни о величии царской власти, ни о господствующем нечестии, ни о сильном гневе на пророка, ни о бедствиях рабства, обличает неправедный приговор царя, обвиняет в беззаконном поступке с пророком, указывает на Того, Кто над всем надзирает и устрашает царя правдивым наказанием. Так советником делается служитель – царю, евнух – мужу, иноземец – туземцу, эфиоп – израильтянину, потомок Хама – ведшему род свой от Сима; и царя убеждает он благочестивыми словами, и пророка выводит из того горького, темного и зловонного заключения и снабжает его необходимою пищею во все время осады города (Иер. 38:7-13). В награду же за благочестие приемлет от Бога благословение. Когда город был взят и все живущие в царском дворце перебиты, он, по обетованию Божию (Иер. 39:15–17), получает спасение.

Посему явствует из сказанного, что добрым слугам не только не вредят лукавые господа, а, напротив того, первые от последних приобретают великую пользу. То же можно еще узнать и иным образом. Когда город

Иерусалим за великое беззаконие был опустошен, многие истреблены голодом, многие преданы смерти на войне, оставшихся царь халдейский отвел пленниками в Вавилон (Дан. 1:1–2), а потом отделил имевших благородное происхождение, отличавшихся красотою тела и цветущих юным возрастом и повелел жить им в царских чертогах и исправлять царскую службу; тогда прежде всего отдал приказ хорошим содержанием, яствами и припасами, приносимыми с царского стола, вознаградить за то, что потерпели они во время осады и долгого пути. Усмотри же из этого благородство тех божественных отроков. Ни взятие города, ни сожжение Божия храма, ни запустение неприступного и неприкосновенного святилища, ни то, что божественные сосуды стали добычею варваров, ни истребление царей, ни избиение священников, ни поселение вдали от святыни, ни пребывание на чужой земле, ни недостаток учителей, ни нечестие правителей, ни нужды рабства, ни тяжкое иго царя, ни незрелость возраста, ни пристрастие к жизни, ни страх кончины, ни иное что-либо сему подобное не убедило их хотя бы в малом чем-то преступить и нарушить предписания Закона. Но сделавшегося их попечителем умоляют они давать им пищу из семян, потому что гнушались царской пищей, мерзкими почитали [Col. 712] разнообразные сии яства, видя, что оскверняли их призыванием идолов. Столько же имели упования на Бога отцов, любви к Нему и веры в Него, что дали обещание попечителю, что от семян будут лучше выглядеть, нежели те, которые питаются царскими снедями. И не обманулись в надежде, но пожали плоды веры: как обещали, так и сделались – всех вообще, пользовавшихся роскошными яствами, были они нежнее и упитаннее, отличались большею красотою, украшались телесною силою (Дан. 3:12–15). Когда же время, идя своим порядком, сделало их совершенными мужами и показали они опыт своей добродетели, сим пленникам было дано начальство над природными жителями страны, и тогда открывается им еще иное поприще. Высокомерный этот царь, в безумной кичливости подражая отцу, воздвигает огромный этот кумир, сделанный из дерева и золота, и всем повелевает поклоняться кумиру сему как Богу, а не желающим поклониться назначает наказание – печь, разожженную до крайней степени непрестанным, без меры прибавлением дров (Дан. 3:1-15). Тогда многие в угоду царю исполняли приказание: многие делали это по обычаю и, как одному из идолов, воздавали и кумиру сему чествование, но нашлись и такие, которые из страха быть сожженными губили души и, уязвляемые совестью, воздавали кумиру божеское чествование. Но Анания, Азария и Мисаил, сии мужественные питомцы Закона, наследники Авраамовой веры, подвижники благочестия, предтечи благодати, защитники веры, рабы по телу, свободные по образу мыслей, пленники, но душою превышавшие царей, не только не поклонились кумиру добровольно, но, обвиненные в неисполнении приказа, не оправдываются, но явно отказываются от поклонения и громогласно взывают: есть бо Бог наш на небесех, Емуже мы служим, силен изъяти нас от пещи огнем горящия, и от руку твоею избавити нас, царю: аще ли ни, ведомо да будет тебе, царю, яко богом твоим не служим и телу златому, еже поставил еси, не кланяемся (Дан. 3:17–18). «Не за награды служим мы Сотворившему, и наше благочестие не для того, чтобы купить спасение, нет у нас желания, каким бы то ни было образом, только бы получить жизнь. Напротив того, любим волю Владыки. Если избавит нас от бед, исповедуем Ему благодарение. А если попустит и впасть в бедствия, поклоняемся Ему. Что может Он укрепить нас и в наказаниях, какие угрожают нам, знаем и нимало не сомневаемся в том. Но угодно ли Ему это, не знаем, потому что глубина Промысла Божия неисследима. Посему не медли, но предавай нас уготованным наказаниям. Для нас приятнее смерть в благочестии, нежели жизнь в нечестии». [Col. 713]