Текст книги "Наставники"

Бора Чосич
Наставники

Междусловие

Русская публика уже знакома с некоторыми событиями, происходившими в моей семье, и по прочтении первого издания этой книги поняла, что в те времена мы постоянно несли чушь. Моя чокнутая родня вроде как ничем другим и не занималась, а только говорила и говорила, будто солому молотила. Да ведь в том была не только их вина, думаю, частично в этом безумии виновата и история. А поскольку неприлично сваливать все на моих родителей, на моего деда, на моих теток и дядю, вы теперь получаете добавление. Читая отдельные главы очень толстого романа «Наставники», вы узнаете, что многие другие люди, не состоявшие с нами в какой-либо степени родства, также практиковали бесценную и веселую науку болтовни. Это наваждение уходит корнями в далекое прошлое, да и человеческое существо вообще бы не возникло, если бы не научилось сначала извергать из себя миллионы букв, которые иной раз не могли вступить между собой в связь.

Впрочем, все это не должно удивлять читательство, привыкшее к Гоголю, Хлебникову, Хармсу, Сорокину.

Бора Чосич

За что боролись

О ремесле неблагодарном – семейном

Все мы были одна семья. Мы были сообщество людей, связанных между собой родством. В нашей среде были мужчины и женщины, приходившиеся друг другу сыновьями или дочерьми, некоторые были женаты на них либо замужем за ними или что-то в этом роде. Я рассматривал все это как род деятельности, о чем и рассказал в сочинении на тему «Как функционирует семейный механизм!». Учитель сказал: «Как ты смеешь писать порнографию о совместном спанье твоих родителей в одной кровати!» Я ответил: «Так у них второй нет, то есть во второй сплю я с дядей!» Мама спросила: «До каких пор старые террористы будут терроризировать младших членов общества – моего сына, например?» Я спросил: «Наверное, во всем мире жизнь в семье функционирует подобным образом?» Дедушка ответил: «Даже хуже!» Мама сказала: «Не знаю, но мне жаловаться не на что! – и добавила: – Повсюду мы наблюдаем примеры пьянства, вечных ссор и ругани, но люди тем не менее живы и здоровы!» Дедушка согласился и отметил: «Вот голова у матери, а?»

Все мы стремились усовершенствовать свое дело, свое ремесло, семейное. Все мы работали так, будто выучили наизусть роли в пьесе «Семейная жизнь», хотя никто нас не понуждал к этому. Все мы исполняли свои семейные обязанности; слова, произносимые нами, звучали громко, как будто кто-то слушает нас и готовится воскликнуть: «Браво!» Мама говорила: «Мне скрывать нечего!» Мама вышла на балкон и заявила собравшимся соседям: «Да, он пьет, но лучше его нет в мире!» Соседи возразили: «Молчала бы!» Но мама продолжила: «А мой единственный брат перетрахал всех женщин в доме, о чем вам, собственно, и без меня прекрасно известно!» После этого соседи умолкли.

Наша жизнь происходила ежедневно, без каких-либо перерывов. Все мы участвовали в этой жизни, все сотрудничали в этом деле как могли. Отец говорил: «Неплохо!» Дедушка говорил: «Хорошо, если б лучше не бывало!» Мама говорила: «И так бывает! – потом добавляла: – Никто у нас не кривой, не болеет сифилисом или, скажем, не заикается!» На это дедушка всегда восклицал: «Боже сохрани, только этого не хватало!» Мама обычно продолжала: «В то время как все это весьма широко распространено в городе и вообще!»

Мы были одна семья, все члены которой отличались отменным здоровьем, несмотря на нехватку различных вещей – например, денег, пищи, одежды. Мама говорила: «Я готова в опорках ходить, только бы не подхватить воспаление легких или свинку, их так трудно сейчас вылечить!» Мы работали дни напролет, несмотря на то что со стороны эта работа не была видна, а потом ложились спать и во сне продолжали заниматься все тем же, а именно: продолжали работать как заведенные. Дедушка сказал: «Я и во сне изобретаю химическую формулу мастики для паркета, только потом вспомнить никак не могу!» Мама сказала: «Я во сне играю в чудных фильмах, но об этом я вам при ребенке рассказывать не могу!» Отец сказал: «Мне во сне никто не запрещает пить самые отвратительные напитки, причем ни разу еще не отравился, что весьма странно!» Дядя сказал: «Я одно время записывал сны в дневник, но потом перестал!» Дедушка сказал: «Потому что порнография!» Мы просыпались и вновь брались за дела, как за домашние, так и за другие, общечеловеческие. Мы делали домашнюю работу, которая не давала никаких результатов. Капитан Вацулич сказал: «Как-нибудь приведу Пролетарскую бригаду, чтоб хоть она убралась в комнате!» Мама сказала: «Мы все делаем для наведения порядка, но нас так много, да еще вы приходите когда вам взбредет, да еще в грязных сапогах!» Дядя добавил: «Да еще приносите раненых с улицы, чтобы мы их перевязывали и поили морковным чаем!» Дедушка присоединился: «Да еще бабы твои ботинки не вытирают!» Дядя возразил: «Ну, это совсем другое!»

Мы были одна семья с неопределенным количеством членов, с учетом всех тех, кто приходил к нам и сидел у нас, распевал незнакомые песни, штопал перчатки и тому подобное. Мама говорила: «Наша семья – весь мир, который я обнять готова!» Дедушка вступал в диалог. «Вот-вот, не забудь только руки пошире расставить!» Мама возмущалась: «А что тут такого?» Капитан Вацулич объяснил так: «В мире водится много таких, кого удавить следует, от них все беды!» Мама заверила* «Я их в расчет не беру, Боже упаси!»

В сорок пятом, в первые дни свободы самовыражения, пришел солдат с тетрадкой и карандашом. Солдат спросил: «Каков ваш род занятий и почему?» Дедушка ответил: «Я оберегаю свою семью от напастей всякого рода!» Солдат сказал: «Это не род занятий!» – вырвал листок из тетрадки и ушел. В тысяча девятьсот сорок пятом, в году всеобщей переписи благородных человеческих ремесел, дедушка остался без определенных занятий, а вместе с ним и мы, все остальные. Мама говорила: «Некоторые только и умеют делать, что окунать ложку в тарелку, а их сразу заносят в рабочий список!» И еще: «В то время как я загибаюсь от домашних дел, им хоть бы что!» Капитан Вацулич объяснил маме: «Это должно относиться к производству и товару, который производит это производство, например вроде как фабрика! – а потом добавил: – Товар есть все, что пакуется в коробки, например ботинки!» Мама сказала: «Я новой обуви с до войны не видела, тем более в коробках!» Дедушка добавил: «Как это мы можем делать ботинки, если у нас нет соответствующих станков!» Дядя сказал: «В одной книге у Фридриха Энгельса я прочитал, что сама природа есть фабрика, которая производит с помощью обезьян людей, а также другие вещи!» Капитан Вацулич подтвердил: «Это совершенно точно! – и добавил: – Все дела в природе подлежат законам промышленного производства, несмотря на то, цветок ли это или белый медведь!» Дедушка сказал: «По мне, фабрика – так это дом с трубой, а все остальное – ваши глупости!» Капитан Вацулич сказал: «Человеческие руки также есть орудие производства, а рабочий – тот же станок, который эксплуатируется капиталистическим преступником!» Я сказал: «В комиксе про профессора Вируса я сам видел производство людей, которые вылезают из реторт готовыми монстрами, которые сразу убивают все живое!» Капитан Вацулич сказал: «Вот и я говорю!» Тетки сказали: «Это не означает, что мы должны сидеть сложа руки!» Мама возразила: «Еще чего!» Отец сказал: «Есть вещи, которые постоянно производятся, но совершенно незаметно – например, распитие спиртного!» Дедушка оборвал его: «Ты что, читал, что ли, про это?» Тетки добавили: «И любовь тоже не оставляет никаких следов в виде товара!» Дядя усомнился: «Как же, а дети!» – на что тетки покраснели, обе сразу. Я сказал: «Мы на уроке природоведения рисовали разные там дела домашние, все без исключения!» Мама прошептала: «Что я говорила!» Тетки сказали: «Многие семьи живут производством корзинок для фруктов или кукол для детей богатеев!» Мама сказала: «С меня хватит мойки окон, засолки огурцов и штопки брюк вечно пьяному мужу!» Отец сказал: «Вам никогда не овладеть сколько-нибудь прогрессивной специальностью – например, портного или парикмахера!» Дядя тут же опротестовал: «Я могу побриться с завязанными глазами, прямо сейчас, при всех!» Мама возразила: «Я могу из старого отцовского костюма сделать четыре маленьких, хоть у меня всего один сын!» Дедушка разозлился: «Тебя что, спрашивают?» А капитан Вацулич констатировал: «К сожалению, это так!»

Все это было в сорок пятом, очень важном для многих человеческих ремесел году. У разных людей были разные ремесла, наше же ремесло никем признано не было, в то время как оно было очень важным – ремесло домашнее, семейное. Мама говаривала: «Я своими руками столько дел могу сделать, не перечесть!» Все мы что-то делали, но все наши дела осуществлялись только дома, соседи говорили об этом с презрением. Мои тетки, весьма одаренные особы, изготовляли пейзажи с несуществующими видами, после чего в сумерках вытирали платочками слезы, возникающие по совершенно неизвестным причинам. Отец, некогда чемпион соколов по стойке на руках, изыскивал различные способы употребить как можно большее количество ядовитого алкоголя, с тем чтобы наутро не иметь никаких последствий. Мама успешнее других избегала падений со стремянки во время побелки кухни, каковые факты фиксировала в записной книжке, наряду с собственными абсолютно правильными сонетами. Дедушка мастерски заколачивал гвозди, в том числе там, где в них не было никакой нужды. Дядя пытался так начистить сапоги, чтобы в них можно было смотреться, этот процесс длился очень долго. Я хотел сделать человечка ростом в два сантиметра, двигающегося с помощью резинки, и мечтал оживить этого человечка. Все вместе мы занимались своими делами в большой комнате, которую получили в пользование взамен прежних шести, маленьких и душных где разместилась бригада мастеров по развлечению Народной армии посредством различных цирковых и других художественных трюков. У меня были тетки, дядя, дедушка, все это было и у других. Однако о других говорили; «Это семья!» О нас говорили: «Это мафия!» – или еще хуже. Мы жили в конце большой войны, на исходе оккупации, в самом начале новых дней, мы пользовались различными предметами – например, кроватями, ложками, одеколоном, все это было и у других. Однако о других говорили: «У них все есть!» О нас же: «У этих ни черта нет!»

Мы были одна семья с многими членами, все члены находились в родственных отношениях, мы были одна семья в смысле ремесла. Дедушка говорил: «Мы живем и боремся, и это наша профессия!» Однако этого было явно недостаточно, и кто-то в табличке с именами жильцов написал перед дядей: «Блядун!», перед отцом: «Пьянь!», передо мной: «Кретин!» Перед мамой ничего не написали, мама вздохнула: «Вечно меня обходят!» Она часто спрашивала: «За что нас ненавидят?» Дедушка отвечал: «Потому что мы дружные!» Дядя возражал: «Как бы не так!» Мама заключала: «Зависть человеческая!» – и мы продолжали семейную жизнь.

Дядя взял тетрадку и записал: «Послеобеденный сон!», «Скандал вокруг разбитой чашки!», «Прослушивание музыкальной передачи!». Мама спросила: «Что это такое?» Дядя ответил: «Это дела, которыми мы чаще всего заняты в семье!» Мама воскликнула: «Страшно подумать, на что ты тратишь свой ум!» Дядя сказал: «Я просто веду наблюдения за событиями на этой кухне, для меня все это происходит как бы в макрокосме, или в природе!» Все спросили: «Как это?» Дядя пояснил: «Дела семейного характера то же, что и произрастание растений, круговорот воды, возникновение животного мира!» Дедушка спросил: «Что-то не пойму, при чем здесь вода?» Мама сказала: «От стольких идиотов приходилось слушать, будто я скотина, но чтоб еще и родной брат!» Дядя спросил: «Может, вам больше нравится на заводе вкалывать?» Дедушка сразу заявил: «Ни за что!» Тогда дядя сказал: «Вот видишь!» Все люди работали на каких-то заводах, в полях и на пароходах, а мы вкатывали на этой кухне, это была сущая правда. Капитан Вацулич принес цветы младшей тетке и сказал: «Надо бы вам прогуляться, на дворе весна?» Мама сказала^- «Ах, если 6 у меня было время! – и добавила – И надеть-то нечего!» Отец сказал: «Я хочу погулять, но меня не пускают два вооруженных черта с ружьями и в немецких касках на рогах!» Капитан Вацулич сказал: «Вам надо обмениваться опытом с остальным миром, он совсем другой!» Мама ответила: «Мы слушаем радио и знаем все!» Дедушка заверил: «Всему, чему надо, нас научили предки, которые теперь покойники!» Меня спросили в школе: «Вы что, правда ничего не делаете, только приколачиваете к стенкам картинки?» Я подтвердил: «Ничего!» Тогда меня спросили: «Вы что, умнее всех, что ли, да?» Я ответил: «Вот это не знаю!»

Капитан Вацулич спросил: «Знаете ли вы вообще, как вкалывают на фабрике по производству металлургии или, скажем, в канцелярии?» Дядя ответил: «Понятия не имеем!» Вацулич сказал: «Легко же вам жить!» Мама сказала «Я бы с радостью работала где угодно, только не на этой кухне, где слова доброго не дождешься!» Дедушка спросил: «А чего бы ты хотела?» Мама ответила: «Я знаю, что дела хуже всего обстоят с домохозяйками, в то время как другие имеют все права!» Вацулич сказал: «Все-таки вы не мокнете под дождем и снегом, как солдаты например!» Мама ответила «Невелико преимущество!»

Мы были одна семья, о таких, как мы, речь шла в отрывке «Родственники», отрывок был в моей «Книге для чтения». В «Книгу для чтения» после слов «дедушка», «дядя», «отец» я вписал имена своих дедушки, дяди, отца. Учитель спросил: «Слушай, какое мне дело, как их зовут?»

В нашей семье существовало распределение обязанностей, как на любом предприятии: отец – по части потребления алкоголя, дядя отвечал за обслуживание соседей женского пола, мама – за мытье окон и вечернюю тоску. Дядя говорил: «У нас все великолепно функционирует!» Дедушка добавлял: «Как по маслу идет!» О нашей семье говорили как о паровозе, который, впрочем, никуда не едет, только стоит у платформы и пускает пар. «Вот это-то меня и задевает! – говорила мама и добавляла: – Впрочем, ничего не поделаешь!» В нашей семье пытались делать разные дела: отец – опохмелиться, дедушка – изобрести искусственное масло, мама – накормить всех нас маленькими кусочками хлеба.

Жизнь в семье была похожа на фильм, порой волнующий, необычный, иногда невероятно скучный. Жизнь в семье была похожа на роман, давно прочитанный, забытый, смутно припоминаемый какими-то кусками. Жизнь в семье состояла из событий, события происходили почти ежедневно, даже по воскресеньям. События, происходившие в семье, назывались «жизнь» – часто употребляемое слово, однако совершенно неопределенное. Мы очень верили этому слову, а также действительности, которую это слово означало. Про жизнь мы всегда говорили, что она прекрасна, другие выражались иначе – например, так: «Дерьмо!» Все, что мы предпринимали, нам, в отличие от других, казалось прекрасным, тут уж ничего не сделаешь. Мы были одна семья. В рамках нашей семьи возникал целый ряд видов человеческой деятельности, человеческих ремесел, общественно полезных работ, но для нас важнее всего и всегда были дела отцовские, материнские, вообще дела родственные. Почти все выступали против наших дел, за нас заступались лишь отдельные личности, в основном из круга наших друзей. Я был в курсе всего этого. И все-таки я и сейчас полагаю, что существует это ремесло, оплеванное всеми, – семейное. Несмотря ни на что тогда мы были убеждені, что участвуем в очень важном деле, деле построения нового общества на внутреннем фронте, домашнем, кухонном. Дядя сказал: «Когда-нибудь я опишу все это! – но потом добавил, уже много дяде: – А может, и нет!»

Так оно и оставалось до нынешнего дня.

В защиту сапожного искусства

Мы жили семьей, семья была группой людей, связанных между собой родством. В нашей семье было множество членов, например: дедушка, отец, тетки. Мама говорила^- «У нас есть все!» Я жил в семье, каждый член которой был занят делом – мытьем окон, готовкой обеда, игрой на гитаре; остальными делами были заняты другие люди – наши соседи, ремесленники – словом, мастера. Мы могли сделать множество предметов, необходимых для существования семьи в условиях войны, остальные вещи делали наши друзья – мастера, почти незаменимые. Мы были в состоянии вести семейную жизнь вследствие наличия таких высокообразованных и одаренных членов, как дядя или отец; впрочем, некоторые вещи мы никак не могли сделать – например, ботинки. Мама сказала: «А в чем дело, я могу сделать веревочные туфли!» Дедушка ответил: «Выйдешь в дождь – тут им и капут!»

Ботинки создавали другие люди – мастера обувного искусства, сапожники. Отец говаривал: «Пошли играть в сапожника!» Это была карточная игра. Дядя говорил: «Надрался как сапожник!» Дедушка смотрел, как американские бомбардировщики мажут по Земунскому мосту, орал в небо: «А-а-а, сапожники! – и добавлял: – Тьфу!» Все это не имело никакого отношения к создателям обуви, довоенным, живущим по соседству. Отец спросил одного из них: «Не сделаешь ли ботинки для моего босого сына?» Мастер ответил: «А из чего, позвольте спросить?»

Обувщики, владельцы прекрасных свидетельств о законченном профессиональном образовании, взятых в позолоченные багетные рамки, искушенные создатели чудной обуви для дам и господ, сидели по своим будкам и читали довоенные журналы о дамских бюстах, о Распутине, о событиях, в настоящий момент не происходящих. Отец сказал: «Снимите хоть мерку!» Я разулся, мастер обвел карандашом ступню, водруженную на лист бумаги, после чего сказал: «Ни к чему все это!» Потом я обводил свою ладонь в школе, на уроке природоведения, но это было уже не то.

Сапожники, знатоки не существующих в настоящее время кож, торчали в своих будках и ждали ареста или чего-то в этом роде. Один из них сказал: «Все сапожники до войны были красные; если немцы про это узнают, нас перетопят как котят!» Отец сказал: «Вы, главное, молчите в тряпочку!» Это было в сорок третьем босом году, году безо всего. Сапожники сидели на стульчиках, очень маленьких, почти детских. Сапожники дни напролет глядели в дырявые подметки, которые пытались залатать, одновременно ведя беседу: «Все планеты в космосе, должно быть держатся на невидимых глазу нитях!» Или: «Наполеон Бонапарт был мал ростом, но велик духом!» Мама говорила о сапожниках: «Они все – философы!» Дедушка сказал: «Это потому, что сидят скорчившись!» Дядя сказал: «Иные из них очень умны, просто они разочаровались в образовании!» Дедушка сказал: «Лучше почтенное ремесло, чем черт знает что!» И мы согласились.

Сапожное ремесло состояло из кройки кож для ботинок и из пришивания к кожам подметок, очень жестких. Мама всегда говорила: «Какие у них ладони, у бедняг, жесткие, как подметки!» Сапожники всегда здоровались и прощались за руку; мне казалось, что руки у них деревянные, из живого дерева Сапожное ремесло состояло из кройки кож, подбивки подковок и очень крепких рукопожатий. В сапожном ремесле самым важным делом было изготовление ботинок, беседы о Наполеоне, а также о других событиях, все еще не утративших значения. Дедушка говорил: «Не понимаю, как они выносят этих клиентов, которые вечно толкутся и чешут языками!» Мама отвечала: «Но, папа, без клиентов они останутся без работы!» В сапожных будках присутствовали мастера, которые заколачивали гвозди в подметки, и другие люди, созерцающие заколачивание. В сапожном деле главным было снятие мерки с клиента, далее беседы о линкоре «Граф фон Шпеер», в настоящее время потопленном. В сорок третьем снятие мерок почти прекратилось, однако беседы о морских сражениях продолжались. В сорок третьем кровожадном году стала раскрываться истинная сущность сапожников – философская, проповедническая, общечеловеческая. К сапожникам приходили мой отец, мой дядя, они спрашивали: «До каких же пор это будет продолжаться?» Сапожники отвечали им удивительно точно: «Видно, до конца войны!» – или что-то в этом роде. В сорок третьем кожу перестали употреблять на обувь для человечества, сапожники плевали вслед появившимся ненастоящим мастерам, фабриковавшим по соседству деревянные башмаки, гордость сапожников была весьма уязвлена. Раньше сапожники всегда держали в окошке только что сделанный ботинок, сейчас в окошках торчали вазы с искусственными цветами и фотографии Геды Ламар, очень непристойные. В будки входили немецкие унтера, унтера спрашивали: «Вас ист дас?» – но никому из них не удалось купить дорогую и далекую американскую актрису. В сорок четвертом самый известный маэстро сапожного искусства, Воя Лупа, нашел нелегальную кожу и стал делать по ночам ботинки, довоенные, очень элегантные. А в сорок третьем вся округа ходила с дырявыми подметками. Воя Лупа сделал ботинки для своего товариша, героя сапожной профессии, одновременно героя профессии умирания за свою родину. Когда подтянулся Первый батальон Двадцать первой сербской дивизии, друг Вой, Душко-пулеметчик, объявился на костылях, ой нога у него больше не было. Воя Лупа надел своему коллеге Душко-пулеметчику на оставшуюся ногу изумительный ботинок, второй выставил в окошке, очень запыленном. В сапожном искусстве самым главным было сделать два одинаковых ботинка, левый и правый. Это было главнее всего раньше; в сорок четвертом же. штучной работы году, зачастую это выглядело смешно, глупо, мизерно.

Дедушка сказал: «Может, этот ботинок кто другой купит, с правой ногой!» Все согласились: «Не исключено!» Это рассказ об искусстве изготовления обуви, о сапожном мастерстве, но и еще кое о чем другом, как это часто случается в жизни.