Текст книги "Предчувствие беды. Книга 1"

– Не в том дело, что хуже…

– А в чем?

– Не знаю.

– Такой себе цузамменфасунг, – произнес Саша свою любимую присказку.

– Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном! – подхватила Катя с облегчением. – Андрей Петрович, ну хоть вы-то расскажите что-нибудь не про политику!

Как ни пытался Андрей уговорить Катю, чтобы называла его по имени и на «ты», она упорствовала, обращалась на «вы» и с отчеством; «дядю Андрея», хотя и вправду родной дядя, оба отвергли, как Катя сказала, из соображений эстетических, и некоторая церемонность в их отношениях сохранялась.

Спиртного в этом доме не водилось, чему Андрей всегда радовался, потому что пить в Москве приходилось гораздо больше, чем он привык. Готовила Ирина вкусно, хотя и просто, в основном пироги всякие да тушеное блюдо, носившее собирательное имя «муляка» и состоявшее из овощей, риса, картошки, иногда мяса – каждый раз состав был разный.

– Тебе не холодно, Андрюша? – спросила Ирина. – Они опять отопление отключили.

– Нет, мне тепло, спасибо, – отозвался Андрей и подумал: «Я постоянно это слышу: “нам выключили отопление”, “они все еще топят”, “вечно у них все ломается”. Как тут всегда странно говорят: они. Кто это – они? У меня в квартире я сам включаю и выключаю, сам решаю, сколько мне нужно тепла и сколько я готов за это платить. Почему у них иначе?» А вслух добавил:

– А кто это – «они»?

– Отец дьякон! – вдруг воскликнула Катя, молитвенно сложив руки и глядя на Андрея. – Простите меня, Христа ради!

– Катерина! – Ирина строго и слегка испуганно попыталась ее остановить, но Катю явно понесло.

«Почему эта девчонка постоянно цитирует, а я не узнаю?» – успел слегка раздраженно подумать Андрей и спросил:

– За что ты просишь прощения? И почему я дьякон? Опять цитата?

– За то, что я подумала, что у вас в голове идея есть! – победно закончила Катя, блестя глазами.

– Не сердись, Андрей, она у нас совсем на Чехове свихнулась, – хмыкнула Ирина.

– Я не сержусь, – засмеялся Андрей, – у нее это здорово получается, – и добавил, сам не понимая, почему: – Вчера читал вашу «Нацию» – забавная там передовица, с какой-то даже симпатией к большевикам.

– Не читайте «Уфимских губернских ведомостей», – сказала Катя. – Из них вы не почерпнете никаких сведений об Уфимской губернии.

– Опять Чехов?

– Кто же еще?

– У них в школе драмкружок, – сказала Ирина. – В прошлом году «Три сестры» ставили, Катя наша Ирину играла.

– Это младшая? – спросил Андрей, пьесу помнивший смутно.

– Да, младшая, – ответила Катя, – которая громче всех кричит «В Москву!». Очень патриотично звучит.

– Потому что не в Петербург? – догадался Андрей. – Ирина, положи мне еще муляки, пожалуйста.

– Даже самая прекрасная пища, – вмешался Саша, – принятая сверх меры, производит в желудке что?

– Боль, икоту и чревовещание! – радостно откликнулась Катя, и Андрей понял: снова Чехов, которого Андрей помнил плохо, а поучаствовать в трепе хотелось, поэтому он, поднатужившись, ввернул, что помнил:

– Относительно женщин автор остается при своем национальном мнении.

– Ты знаешь Зощенко? – вздернула брови Ирина. – Мы «Сентиментальные повести» вслух читали по вечерам в прошлом месяце.

Вставать из-за стола не стали – в этой квартире вся жизнь происходила на кухне – просто убрали посуду, смахнули с клеенки крошки и остались сидеть, где сидели. Поговорили еще, потом Катя, как часто бывало, принесла из комнаты гитару, села в углу, закинула ногу на ногу, пристроила гитару на колене… Пела она неплохо, чисто и негромко, играла прекрасно.

– Это твое сочинение? – спросил Андрей после одной из песен.

– Что вы, Андрей Петрович, это у нас в Москве есть такой молодой парень… Ужасно талантливый, по-моему.

(На другой день Андрей все время бубнил привязчивый мотив, из слов же помнил только «уйти труднее, чем остаться, сломаться проще, чем согнуться…». «Наверное, я неправильно запомнил, – думал он. – Почему? Согнуться ведь проще! Согнуться легче, чем сломаться? Что легче на самом-то деле? Для меня, впрочем, это вопрос совершенно философский, в отличие от моих московских знакомых». Так ему тогда казалось.)

– Хорошо у вас, – сказал Андрей, – мне пора, к сожалению, уже полдесятого, а в двенадцать поезд.

Тут случилась неожиданность: когда Андрей встал, Саша вдруг сказал: «Давай провожу». Никогда не провожал, всегда прощались на пороге…

На лестнице, между третьим этажом и вторым, Саша внезапно остановился, приложил палец к губам, достал из кармана плотный толстый пакет, размером со стандартный почтовый конверт, завернутый в газету, молча протянул Андрею, показал жестами – в карман, во внутренний карман! Убедился, что пакет благополучно спрятан. Вышли на улицу, пошли к метро.

– Ты это здесь не разворачивай, – наконец заговорил Саша. – Спрячь хорошенько, дома прочитай. И если получится – напечатай.

– Что это? – спросил Андрей.

– Сам увидишь. Только помни – это очень опасно. Не для тебя – для меня. Для Ирины. Для Кати. Такой себе цузамменфасунг, – глянул умоляюще. – Только тебе могу доверить.

– Все-таки – что это?

– Роман, – ответил Саша, – про нашу жизнь роман.

– Чей?

Саша не ответил, и Андрей догадался, чей.

В гостинице Андрей хотел было развернуть пакет, посмотреть, что там внутри, но вспомнил Сашины глаза и решил не рисковать: кто их знает, может, у них здесь не только микрофоны, но и смотрят как-нибудь, что в номерах происходит. Подожду до Питера, там-то точно безопасно.

Так ему тогда казалось.

Глава 19

Утром, когда около девяти Андрей приехал с вокзала домой, его ждал сюрприз: Нина оказалась дома, в халате и без макияжа. Обычно она уезжала рано, если вообще была в городе – работа требовала постоянных разъездов. Строительный бизнес – не шутки. Ее фирма, которая десять лет назад начиналась с крохотного офиса в бизнес-центре на Сергиевской, строила теперь по всей стране, превратившись в одну из самых известны компаний в этой области, и не оставляла хозяйке ни минуты свободного времени. Подъем в полшестого, фитнес и бассейн, в офисе с восьми, с утра совещания, потоком идут посетители, вечные проблемы с поставщиками и заказчиками, вечером деловые обеды, приемы… Раньше десяти не приходила. А в полшестого снова подъем. В воскресенье отсыпалась. С понедельника все начиналось по новой. И это если не в поездках. Как так можно жить – Андрей не понимал, но Нине нравилось.

– Ты что, дома? – спросил он, целуя жену в макушку.

– Лечу в Омск, там у нас чрезвычайная ситуация, – ответил Нина. – В двенадцать самолет, сейчас поеду. Поспать решила. Как съездил?

– Нормально, – сказал Андрей, поняв, что ему совершенно не хочется рассказывать подробности. Да Нина и не спрашивала.

Посадил Нину в такси, достал из кармана плаща завернутый в газету пакет, благополучно миновавший пограничный энэровский досмотр: плащ с пакетом так и провисел на вешалке в купе, никто на него не обратил внимания (тогда это показалось Андрею забавным, позже он вспомнил, как легко смог провезти пакет через границу и ужаснулся своей наивности).

Прошел в кабинет, сел за стол, развернул.

В пакете оказалась довольно толстая стопка мелко исписанных страниц в четвертушку листа. На первой странице печатными буквами было выведено:

Арон Коэн. Прогулки с Ницше

Андрей перевернул страницу.

Предисловие. Автору данного сочинения довелось узнать от самого Ницше, что книги «Воля к власти», которая лежит в фундаменте нашей единственно верной идеологии, на самом деле не было совсем. Во всяком случае, именно так Ницше автору и сказал.

Автор познакомился с классиком, когда тот временно воскрес. Так случилось, что временно воскрес классик именно в квартире автора на Пречистенке и много интересного ему рассказал, когда они, оба инкогнито, гуляли по Москве. В том числе и про книгу: не было никакой книги, была не более чем груда заметок классика, уже не очень здорового. После его временной кончины эти заметки собрала и сложила в книгу его сестра. Это та самая сестра, сказал классик, с которой у меня всегда были сложные отношения. В разговоре с автором классик назвал сестру «мстительной антисемитской дурой», за что автор ответственности не несет.

Андрей хихикнул, перелистнул десяток страниц, стал читать дальше.

– Да, сказал Ницше, я пользуюсь понятием «раса», но что эти ваши сделали из моего понятия?! Вот я вам сейчас почитаю, что я на самом деле про это написал. Он достал из кармана листок бумаги и стал с пафосом читать:

«Раса господ – это особая порода людей, для которой характерна высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое состояние души, ради которого можно пожертвовать и своим богатством, и положением в обществе, и жизнью. Основа морали господ – строгость и суровость по отношению к себе, презрение к земным благам, к богатству, к комфорту. Никакого отношения к “национальности бабушки” раса господ не имеет. Слабая же раса, раса подчиненных – это люди, живущие исходя из принципов пользы, выгоды и материального благополучия. Малодушный, мелочный, унижающийся ради своей выгоды человек – вот представитель морали рабов».

Классик спрятал бумажку в карман и огляделся. Кругом была Москва.

– Думаю, что именно эта мысль стала последней соломинкой, сломавшей вашу и без того расшатанную психику? – спросил я.

– Совершенно верно! – воскликнул классик. – Она и сломала.

«Да, – подумал Андрей, улыбаясь, – это и правда для энэрии бомба… Это же прежде всего смешно, а смех…

Вдруг зазвонил телефон.

– Либер штудент, – раздался в трубке веселый голос Левы. – Приехал? Вечером как – не занят? Посидеть у француза не хочешь? А то что-то давно не виделись.

* * *

«У француза» – было у них с Левой в Питере одно из трех любимых мест, второе называлось «у грузинов», третье «у японца» – японская кухня недавно вошла в моду. Славный такой французский ресторанчик на Петроградской назывался «Фламинго», недорогой и кормили очень вкусно. Хотя и «у грузинов» было вкусно, да и вообще – в Питере было много славных мест, где посидеть, поесть, поговорить.

Андрей прошелся от дома пешком, до «француза» было минут тридцать ходу. Левин джип уже стоял перед ресторанчиком на стоянке, и сам Лева курил, привалившись к машине, поджидая – всегда курил, сколько Андрей его помнил. Обнялись, вошли в ресторанчик, уселись за привычный столик в углу. Подошла официантка, незнакомая, коротко стриженная, черноволосая.

– Вы новенькая? – спросил Лева, всем корпусом разворачиваясь навстречу девушке. – Вас как зовут?

– Наташа, – улыбнулась та.

– Наташенька, вы нам принесите две кружки «Стеллы» пока что и меню обеденное. Посмотрим, чем у вас тут кормят.

– У нас все вкусное. Возьмите рыбу.

– Нет, Наташенька, рыбу мы не возьмем. Это вам днем старшая на разводе велела рыбу предлагать, это понятно, – протянул Лева. – А на самом деле что порекомендуете?

– Откуда вы знаете? – изумилась Наташа.

– Я, Наташенька, все про вас знаю, потому что я старый и мудрый. Так что? Что посоветуете?

– Медальоны возьмите из оленины, – оглянувшись, негромко сказала Наташа. – А рыбу не берите.

– Спасибо за совет, – улыбнулся Лева. – Но меню все-таки дайте.

– Кончено, конечно, – заторопилась девушка. – А к пиву что будете?

– Что-нибудь солененькое на ваш вкус.

Девушка черкнула что-то в блокноте, одарила Леву кокетливой улыбкой и отошла. За все время на Андрея она не взглянула ни разу.

– Ох, герр профессор, чем у тебя там намазано, ты мне скажи? – засмеялся Андрей. – Чем ты их притягиваешь? Вроде и старый, и лысый…

– Я не лысый, либер штудент, я бритый, это большая разница. А притягиваю я их любовью, исключительно бескорыстной любовью и пониманием, – прищурился Лева. – Я ведь смотрю на каждую как на единственную, мне ведь и правда интересно, что они, как они, что у них за жизнь. У всех ведь разное, и все разные. Это только в романах типажи – такая типичная судьба, сякая типичная судьба… Они мне правда интересны, и они это чувствуют.

– А если две одновременно? Или три? Каждая индивидуальность, каждая интересна, сидят рядком, как на диване… Не путаешься?

– Опыт, Андрюша, опыт… Ты в Москве долго был в этот раз?

– Нет, дней пять.

– Что-то ты, герр штудент, зачастил в энэрию, – прищурил Лева хитрый глаз. – Ну, понятно, дело молодое…

– Вечно у тебя бабы на уме, герр профессор, – отмахнулся Андрей. – Ты не представляешь, какие там архивы.

– Ага, архивы, – не унимался Лева. – Утром архивы, днем архивы, вечером и ночью тоже архивы… Нет, старик, не скажи: у них на юге бабы красивее. Не то что у нас на севере.

– Ну, да, тебе виднее, – перешел в наступление Андрей. – Ты в Москве сколько лет сидел?

– Сколько я сидел и где, – резко сказал Лева, – это, братец, не твое дело. Не задавай дурацких вопросов, не получишь дурацких ответов.

– Да я не задаю, – смутился Андрей.

Левину историю он знал в общих чертах и знал, что тот никогда никаких подробностей о своей прошлой работе не рассказывает.

Лева был старше Андрея лет на пятнадцать. Огромного роста, бритый наголо, шишковатый череп, мощный торс, кулаки с хороший кочан размером. Веселый, жизнелюбивый, очень эмоциональный и очень умный.

Родился он где-то под Львовом, году в 1925-м. С детства на улице говорил по-русски, на идише, по-польски и по-немецки – и постоянно дрался. Когда началась война, ему было одиннадцать, и он был младшим сыном в большой семье. Когда война кончилась – ему было почти четырнадцать, и никого родных у него не осталось. Родителей арестовали и расстреляли в самом начале войны, двое братьев и сестра сгинули, сам он в разгар войны как-то оказался в Харькове, попал в советский детский дом. В последние месяцы войны детский дом эвакуировали, переезжали несколько раз, пока не оказались в Вологде.

Там, в трехэтажном каменном доме, бывшем особняке Витушечникова, Лева и вырос. Из бывших хозяев особняка никого не осталось, так что реституция детского дома не коснулась: и дом, и примыкающий сад были в их полном распоряжении. В шестнадцать лет из детдома его выпустили, дав профессию переплетчика. Но темперамент оказался не для этого занятия. Некоторое время Лева поскитался по стране, работал где-то на Байкале, потом поступил в Новгородский университет на истфак, бедствовал, подрабатывал, но природный талант взял свое: в 1949-м окончил с отличием, освоил в придачу к четырем детским языкам английский и французский, был замечен, оставлен при университете, преподавал, защитил диссертацию, в 1959-м получил приглашение в Петербургский университет. Быстро получил профессуру, успел пару лет поучить Андрея – тогда и подружились, несмотря на разницу в возрасте. Оттуда и обращения шутливые – герр штудент и герр профессор – с самого начала так звали друг друга, хотя давно были на «ты».

Лет через шесть Лева на преподавательской работе заскучал. Сказал Андрею как-то, что получил предложение перейти работать в МИД – и вскоре исчез: телефон не отвечал. Андрей зашел к нему в Мучной переулок – квартира заперта, на звонок никто не открыл… Не было Левы лет восемь, а то и десять. Потом вдруг объявился – сильно изменившийся: кожа стала какая-то как будто прозрачная, морщины на лице появились, голову стал брить наголо, но жизнелюбие, юмор и богатырскую силу сохранил.

– Я теперь пенсионер, Андрюша, – сказал тогда Лев, позвонив неожиданно по телефону, – и живу не в Мучном, а за городом, во Всеволожске. Приезжай, если хочешь, поболтаем.

– Лева! – заорал Андрей. – Ты где пропадал?!

– Ты знаешь историю названия Всеволожска?

– Да черт с ним с названием! – кричал радостно Андрей. – Расскажи, где ты был столько лет?

– Был такой Павел Александрович Всеволожский, – невозмутимо продолжал Лева. – Так вот, когда строили Ириновскую железную дорогу…

И Андрей понял, что спрашивать бесполезно – ничего ему не расскажут. Так и повелось: он не спрашивал, а Лева не говорил. Только из каких-то недомолвок, случайно оброненных фраз он понял, что в МИДе Лева попал в какой-то секретный отдел, что работа у него тоже была какая-то секретная, что работал он в посольстве в Москве. Но без подробностей.

Официантка Наташа принесла медальоны из оленины, и графинчик к ним – Андрей пил мало, Лева же очень это дело уважал и за обедом всегда три-четыре рюмки выпивал, хоть и за рулем.

– Жениться тебе надо, Андрюша, – сказал вдруг Лева, разливая водку, и зевнул.

– Да я вроде как женат, – улыбнулся Андрей.

– Нет, ты с этой своей бизнес-вуманшей разведись и женись на простой русской бабе, – Лева вдруг воодушевился. Андрей знал этот его заблестевший взгляд: сейчас начнет вещать. И точно. – Знаешь, на ком должен жениться дальновидный человек?

– На медсестре.

– Правильно! А умный человек?

– На умной?

– Ни в коем случае! – замахал руками Лева. – Зачем тебе двое умных в одной постели? Умный человек должен жениться на женщине с музыкальным образованием!

– Почему?

– Черт его знает почему, но эти, которые с музыкальным образованием, которые поют или играют на чем-нибудь, в них что-то такое есть… Не знаю, как объяснить, но они что-то такое знают, они какие-то интуитивно мудрые, что ли. Да, спокойные и мудрые. Молчат и улыбаются своим мыслям. Нет, не мыслям, а ощущениям и звукам, наверное. В общем, ясно. Теперь сложи: на ком должен жениться умный и дальновидный мужчина? Правильно: на медсестре с музыкальным образованием!

– Да где ж такую взять?

– Должны быть, Андрюша, должны где-то быть. Ищи!

– А чем тебе моя Нина не нравится?

– Так она же вечно в разъездах, вечно озабочена чем-то. Это тебе по молодости нравится, что она деловая, и шумная, и красавица, и умница. А лет через пятнадцать… Поверь мне, Андрюша, захочется тебе тишины, мягких плотных штор, уюта и чтобы в кресле напротив сидела уютная такая, молчаливая…

– Что же ты сам не женишься на такой – на певице с медицинским образованием?

– Наоборот, Андрюша, наоборот: на медсестре с музыкальным! Тут последовательность важна! Не женюсь, дорогой мой, потому что кому я, старый хрен, нужен…

– Плохо одному, – вырвалось вдруг у Андрея. – Как-то я растерялся в последнее время, Лева, опереться не на кого.

– Да, – задумчиво протянул Лева, – одному нехорошо. Беда одному. Ты братцев своих двоюродных датских пытался искать?

– Где их искать… Писал в посольство, полгода думали, прислали ответ, мол, фрау Йенсен скончалась в пятидесятом от сердечной недостаточности, ну, ты понимаешь, что это означает, ее дети, мол, взяты на попечение государством, фамилия им изменена, дальнейшие поиски нецелесообразны…

– Нецелесообразны… Да, с воссоединением семей у них плохо. Но ты не переживай, это не очень надолго.

– Ты что-то знаешь? – вскинулся Андрей.

– Нет, просто предчувствие у меня, что не может это межеумочное состояние долго длиться. На мой век, скорее всего, их хватит, а на твой, я думаю, нет…

За окном, у которого они расположились, медленно прошел бездомный, таща за собой тележку с какими-то пакетами и коробками. Андрей поморщился и отвернулся.

– Что, не нравится? – спросил Лева.

– Бедных жалко.

– Тебе с такими идеями прямая дорога в РНР.

– Да, у них там такого нет.

– У них там такого нет, – зло сказал Лева, – потому что у них там больных и убогих из столицы высылают. А вообще хорошо, что все леваки могут, если хотят, от нас туда уехать и нам тут глаза не мозолить. Две России – очень удобная система.

– Жалко, что оттуда к нам не могут перебраться те, кто не хочет там жить…

– Да, система однобокая. А как было бы здорово: поделить страну на кусочки, тут – демократы, там – республиканцы, в третьем месте – националы, здесь – монархия, там – вообще какой-нибудь неолиберальный каннибализм, и ко всему – свобода передвижения: где кому нравится, там и живи.

– Не получится. Некоторые впускать будут, а выпускать нет. Оно, конечно, хорошо бы, но не получится.

– Точно, не получится. Ты с кем-нибудь виделся в Москве?

– У Ковалевых был, сестру видел и Лобанова.

– Это Дима, что ли, Лобанов, который Дитер?

– Да, а откуда ты его знаешь?

– Встречались, – мрачно сказал Лева и налил себе рюмку.

– Слушай, Лева, – решился Андрей, отправив в рот последний кусочек действительно очень вкусного мяса и сложив вилку с ножом на тарелке, – у тебя ведь наверняка есть знакомые в МИДе.

– А зачем тебе?

– Посоветоваться надо.

– О чем посоветоваться?

И Андрей рассказал ему про разговор с Павлом, про желание того уехать из Москвы, да и про рукопись Сашину заодно рассказал.

– Ох, не лез бы ты, герр штудент, в эти дела! – скривился Лева. – Побереги задницу!

– Жалко их, Лева, – отозвался Андрей. – Хорошие люди. Хочется как-то помочь. Еще с изданием я, наверное, смогу помочь – ты только не рассказывай пока про это никому – а вот как Павла с семьей вытащить…

– Есть у меня один знакомый, – задумчиво сказал Лева, – Рафик зовут, поговорю с ним. Кофе будешь? Я бы рюмку коньяку выпил.

* * *

С третьего этажа тихий осенний Таврический сад, освещенный низким закатным солнцем, был виден как на ладони. По улице бесшумно проходили машины: все звуки надежно приглушали тройные стеклопакеты. Комната была совершенно безликая: низкий столик, диван и два кресла, какой-то вроде бы сервант с посудой, ковер на полу, выключенный телевизор в углу. За низким столиком сидели двое, разговаривали негромко.

– Что-то мне эта схема не нравится, – сказал тот, что помоложе, в сером свитере и без галстука. – Слишком многих мы используем втемную.

– Другие варианты? – раздраженно спросил тот, что постарше, в сером костюме и при галстуке.

Помолчали.

– Других не вижу, – ответил свитер.

– И я не вижу, – согласился галстук.

– А может, подождем? – спросил свитер. – Подумаем еще?

– А что будет, если они сами его вычислят? – спросил галстук.

Еще помолчали.

– Я хочу вас спросить, – сказал свитер. – Вы старше меня и опытнее…

– Предисловие можно опустить, – оборвал галстук.

– Вопрос такой: мы ведь обязаны это сделать, я правильно понимаю?

Галстук быстро вскинул глаза, с любопытством взглянул на молодого.

– Правильно. Хорошо, что вы это понимаете, Игорь. Конечно, это все от начала и до конца авантюра. Но они, – вздохнул галстук, – играют в эту игру, и мы обречены в нее играть.

Еще помолчали.

– Сейчас сюда придет человек, – сказал тот, что постарше. – Он из МИДа, и он не в курсе. Он будет просить об одной услуге. Мы будем сначала удивляться, потом протестовать, потом неохотно согласимся помочь. Если все сработает, то можно считать, что первый этап операции начался. Вы этого человека не знаете, и он вас не знает. Вы просто мой помощник. Меня он знает как Константина. Я передам его вам, и вы все сделаете, как мы решили.

– Хорошо, – сказал тот, что помоложе.

Старший поднялся, взял из серванта тяжелый стакан из фальшивого хрусталя и потянулся налить себе минералки. И тут тихонько пропел дверной звонок.

– Точен, – удовлетворенно сказал старший, отставил стакан и вышел в коридор.

– Здравствуйте, Рафик, – услышал молодой. – Заходите, мы вас ждем.

* * *

Примерно в то же время, может быть, на пару дней позже, в совершенно безликой комнате в Москве сидели трое…

Окна комнаты выходили в Фуркасовский переулок, и рамы были двойные, поэтому шум с Мясницкой в комнату не проникал, было тихо и прохладно. Посередине комнаты стоял небольшой стол, за столом сидел молодой человек в сером костюме и внимательно читал какую-то бумагу. Раздался звонок в дверь, молодой человек подскочил и бросился в прихожую. Открыв дверь, он почтительно поклонился:

– Здравствуйте, Афанасий Сергеевич!

Вошли двое: названный Афанасий Сергеевич, мужчина лет пятидесяти, и Лобанов.

– Знакомься, – сказал Афанасий Сергеевич, – это Дитер Васильевич Лобанов, я тебе про него рассказывал. А это Фридрих, мой помощник. Можно просто Фриц.

– Здравствуйте, Дитер Васильевич, – включился Фридрих, – я так много о вас слышал.

– Привет, Фриц, – отозвался Лобанов. – Могу себе представить, что вы обо мне слышали.

Афанасий Сергеевич сел во главе стола, Лобанов и Фридрих уселись по обе стороны от него.

– Нам про вас в школе на лекциях рассказывали, – начал было Фриц, раскладывая перед собой бумаги, но Афанасий Сергеевич перебил:

– К делу. Докладывай.

– Пятый абтайлунг, – начал Фриц, – засек странную активность у партнеров. Похоже, что они ведут какое-то издание, непонятно пока какое – какую-то книгу. Странно, что этой книге уделяется необычно большое внимание: вроде бы этим занимается сам Сафронов…

– Когда засек? – перебил Лобанов, сощурившись.

– Примерно две недели назад.

– А точнее?

Фриц смутился и стал перелистывать бумаги, но Лобанов махнул рукой:

– Неважно. Примерно месяц назад, значит, это все началось… Афанасий, что у нас было интересного месяц назад?

– Ничего, – буркнул Афанасий. – Обычная рутина.

– Сегодня у нас двадцать пятое… А двадцать восьмого в прошлом месяце приезжал Рихтер… А третьего он уехал, – задумчиво припоминал Лобанов. – И он был в гостях… Где он был, Афанасий?

– Ты гений, Дима! – рассмеялся Афанасий. – И как это ты всегда умеешь найти связь! Да-а, старая школа…