Текст книги "Просто Маса"

Борис Акунин
Просто Маса
Роман

序幕
Пролог
Великий Тацумаса

Вечер рэнга

Тацумаса проснулся на несколько минут раньше обычного – над ухом нудел комар. Вот уже и лето, пора жечь сушеные лепестки хризантемы, подумал мастер. Москитных сеток он не любил, от них такая духота.

Маленький кровосос уселся лежащему на кончик носа, готовясь вонзить жальце. Тацумаса осторожно сдул насекомое, ибо никого нельзя лишать жизни, даже комара. Зевнул, с наслаждением потянулся. Смена времен года – это так приятно. Скоро природа умоется прозрачными «сливовыми» дождями[1]1
  «Сливовые» дожди
  Малоприятный период затяжных дождей, начинающийся в конце мая или в начале июня и длящийся до середины лета. Японцам с их склонностью находить красоту во всём на свете эта мокрая, душная погода отчего-то кажется поэтической. Сезон «Цую» (梅雨) воспет многими поэтами и любовно изображен еще большим количеством художников.
  Например, великим Утамаро.
  «Взрослые, спасающиеся от грозы».
О, струи дождяМне льются за шиворот.Какая прелесть!

[Закрыть], а потом покроется испариной жары, которая тоже по-своему прекрасна, ибо располагает к несуетливости.

Некоторое время Тацумаса просто любовался игрой теней на сёдзи. Они были пурпурными от заката, а в саду росла береза, и ее ветви слегка покачивались под вечерним ветром. Редкое белоствольное дерево, давний подарок одного самурая из северного княжества Мацумаэ, вытянулось кверху, поднялось над крышей и стало достопримечательностью всего Кидзитё, Фазаньего квартала. Усадьбу теперь называли Домом-под-березой, а ее хозяина – «Сиракаба-но Тацумаса», «Березовым Тацумасой». Это имя ему нравилось.

Но вот со стороны улицы донесся звонкий перестук. Квартальный бантаро[2]2
  Бантаро
  В больших японских городах безопасность жителей обеспечивалась весьма эффективным образом. В эпоху, когда улицы европейских городов кишели ночными грабителями, жители Эдо или Осаки могли мирно любоваться луной. Вход в каждый квартал перекрывался, и по улицам расхаживали сторожа «бантаро», громко стуча деревяшкой. Этот звук демонстрировал обывателям и преступникам, что силы правопорядка не дремлют. Разумеется, поэтичным японцам грохот, производимый бантаро, тоже казался красивым – вроде стрекота ночных цикад.


[Закрыть] шел по улице, гремел своей колотушкой, извещая жителей о наступлении Часа Петуха[3]3
  Час Петуха
  Японская система отсчета времени суток была странной. Имелось шесть дневных «часов» и шесть «ночных», но, поскольку в разное время года световой день меняется, продолжительность каждого «часа» то увеличивалась, то сокращалась. Для людей Запада нет ничего точнее хронометража, и сама мысль о расплывчатости понятия «час» кажется дикой, а вот жителям эпохи Эдо известная картина Дали абсурдной не показалась бы.
  Каждый текучий «час» был назван знаком Восточного зодиака. «Час Петуха» – самый первый из «ночных». Его отсчет ведется с заката.


[Закрыть]. Пришло время вставать.

В коридоре под легкими, мелкими шагами жены запели доски «соловьиного» пола. Особый настил, по которому невозможно ступать бесшумно, окружал спальню со всех сторон. Никто не смог бы подкрасться к хозяину дома незаметно.

Зная, что муж уже проснулся, О-Судзу все же деликатно кашлянула за перегородкой и лишь потом ее отодвинула. Когда разогнулась после поклона, Тацумаса уже сидел на футоне[4]4
  Футон
  Толстый матрас, набитый хлопком или шерстью, расстилавшийся на ночь, а днем убиравшийся в стеной шкаф, в эпоху Эдо считался большой роскошью. Почивать на мягком могли себе позволить только состоятельные люди. Бедняки спали на жестких соломенных татами и накрывались ветошью.
  Хорошо спится тем, кто может спать на футоне.


[Закрыть].

– Добрый вечер. Как я рад тебя видеть, – улыбнулся он.

Это было правдой. Он всегда радовался, когда ее видел. Супруги жили каждый своей жизнью: жена – дневной, муж – ночной. Встречались они дважды в сутки – на закате и на рассвете. Радостной была каждая встреча.

Нежно улыбалась и О-Судзу. Из-за того что Тацумаса никогда не смотрел на нее при ярком свете дня, морщины на ее лице были почти незаметны, складки на шее едва видны, и жена казалась все такой же молодой. А ведь она была двумя годами старше. Они прожили вместе почти тридцать лет.

– На счастье, погода ясная. Значит, луна будет хорошо видна, – сказала О-Судзу после обычного приветствия и расспросов о сновидениях. – Вы ведь помните, что нынче у нас вечер поэзии. Угодно ли вам проверить, хорошо ли я всё приготовила?

Она поставила на татами лаковый таз с водой, и Тацумаса стал умываться. На вежливый вопрос он только хихикнул. Приготовления О-Судзу, к чему бы она ни готовилась, всегда были безупречны.

Ясное небо в полнолуние – драгоценный подарок. Как впрочем и облака, сквозь которые так волшебно просачивается небесный свет. Тацумаса радовался всякой погоде. Если, конечно, это не тайфун или цунами.

– Снова вечер рэнга? Превосходно! – Поэтические вечера в Доме-под-березой происходили раз в месяц, каждое полнолуние. Тацумаса любил эти праздники еще и за то, что они позволяли насладиться обществом О-Судзу дольше обычного. – Кто придет?

– Прислали подтверждение Орин-сан и сенсей Саяма. И на всякий случай я приготовила место для какого-нибудь нежданного гостя. Сегодня ведь последнее весеннее полнолуние, когда старым знакомым разрешается «упасть с неба» – прийти без объявления.

– Умница, что предусмотрела это, но уж совсем-то с неба никто не упадет, – засмеялся Тацумаса. – На обоих перекрестках дежурят ученики. Предупредят. Что произошло за день?

Сначала, как водится, жена рассказала про незначительное – про всякие домашние, хозяйственные мелочи. Тацумаса задавал вопросы, ему все было любопытно, а больше всего нравилось слушать голос О-Судзу. Но в конце она сказала про важное: у ребенка наконец режется первый зуб. Давно пора бы, ведь малютке уже годик. Бедняжка сердится, бьет себя кулачком в щеку.

– Не плачет? – одобрительно молвил Тацумаса. Сын у него был особенный: если что-то не так, грозно орал, а плакать не плакал. В шестимесячном возрасте отец нанес ему на животик родовую татуировку, красного дракона, – кроха весь извопился, но не уронил ни слезинки. Характер!

– Подожди минутку, я сейчас…

Мастер отлучился в уборную, но справил нужду без обычной неспешности, с созерцанием красоты сада, а наскоро. Не терпелось посмотреть на малыша.

Мальчик спал, хмуря лысые бровки. Он был само совершенство, просто маленький Будда.

– Левая щечка действительно стала еще круглее правой, – залюбовался Тацумаса. И, поскольку расхваливать собственного сына неприлично, сказал:

– Раньше он казался мне уродливым. Но теперь мальчишка все больше хорошеет, потому что делается похож на тебя. Не странно ли?

– Это неправда, и вам незачем это говорить, – усмехнулась О-Судзу, видя мужа насквозь. – Я и так люблю его всей душой.

У них была плохая карма с детьми. Восемь раз О-Судзу скидывала. Единственный ребенок, который родился живым, очень поздний, поманил счастьем, а принес горе. Три года назад, во время холерного поветрия, умер. И Тацумаса смирился с судьбой. Жена вышла из детородного возраста. Кровных наследников не будет. Что ж, значит придется усыновить старшего ученика Данкити и передать Дело ему.

Но как-то раз О-Судзу сказала: «Данкити-кун старателен, он усердно постигает науку, но преемника из него не получится. Осваивая технику, он не понимает духа Китодо. Все-таки лучше, когда это родная кровь. И воспитывать преемника надо с младенчества». Супруга всегда понимала (или улавливала инстинктом – у женщин не разберешь) важные вещи раньше Тацумасы. Он и сам чувствовал, что Данкити не тот, кому можно доверить школу. Шустрого мальчишку основатель Китодо когда-то подобрал в слободе неприкасаемых[5]5
  Неприкасаемые
  Одна из самых несимпатичных реалий традиционного японского общества – каста «неприкасаемых». Люди, причисленные к этой категории, считались «грязными». Их не следовало касаться, чтобы не оскверниться. Селились они отдельно от всех.
  Исторически каста состояла из «эта» («слишком грязных») и «хининов» («нелюдей»). К первым относились палачи, могильщики, мясники, кожевники. Ко вторым – бывшие преступники, золотари, а также уличные актеры, циркачи, дрессировщики. Жить эти изгои были обязаны в особых слободах «бураку», поэтому их называли «буракумин», «слобожанами».
  В слободе «неприкасаемых». Фотография второй половины XIX века.
  Закон отменил касту «неприкасаемых» и уравнял их в гражданских правах еще в 1871 году, но это не значит, что дискриминация окончательно исчезла. Некоторые хранители национальных «скреп» и поныне нанимают частных детективов, чтобы те по архивным документам выяснили, не из буракуминов ли, допустим, невеста сына или жених дочери.
  Совсем недавно, уже в 21 веке, кандидат в премьер-министры Хирому Нонака был вынужден сняться с выборов, когда выяснилось, что он родом из «неприкасаемых».
  Официально буракуминов можно называть только ужасно неуклюжим, но стопроцентно политкорректным термином «хисабэцу-буракумин» («недискриминируемые буракумины»).
  Одной из немногих возможностей вырваться из гетто для буракумина было членство в каком-нибудь преступном клане – то есть выйти за координаты установленных социальных взаимоотношений. Больше половины «бойцов» современной якудзы происходят из буракуминов.


[Закрыть] – за смелость, за дворняжью цепкость, за жадный блеск в глазах. Но в десятилетнем возрасте перевоспитывать уже поздно. Дворняжка много чему научилась, но так дворняжкой и осталась.

«Ты права, – грустно согласился Тацумаса. – Но что тут поделаешь?».

«Поручите это мне, – поклонилась О-Судзу. – Я что-нибудь придумаю». Муж ни о чем ее не спросил, хоть и знал: когда она так говорит, значит, уже придумала.

Вскоре, вернувшись домой с работы холодным зимним утром, когда еще темно, Тацумаса залез под одеяло, обнял жену – и отпрянул, потому что руки нащупали незнакомое тело, горячее и твердое. Кто-то испуганно дышал в темноте, блестел влажными глазами.

В страхе – не кицунэ[6]6
  Кицунэ
  Лиса, способная превращаться в человека. Самый популярный персонаж японского фольклорно-мистического пантеона. Репутация у лисы-оборотня противоречивая. В одних сказках и преданиях это существо коварно и душегубительно, в других – способно на великую любовь и самопожертвование. К первой категории относятся лисицы-«яко», ко второй лисицы-«дзэнко». Из кицунэ обычно получаются очень опасные любовницы, но очень неплохие жены.
  Если ты заподозрил, что имеешь дело не с человеком, а с лисой-оборотнем, первым делом нужно попытаться проверить, нет ли у подозреваемой особы под одеждой хвоста – у кицунэ обычно он сохраняется даже в людском обличье. Правда, тут есть риск: лисица может обидеться. Как, впрочем, и дама, если подозрение не подтвердится.
  Редкий кадр: кицунэ в момент превращения. Огата Гэкко (1859 – 1920)


[Закрыть] ли прокралась в постель – Тацумаса бросился вон из комнаты и за порогом наткнулся на О-Судзу.

«Сделайте это ради меня, – низко поклонилась жена. – Просто представьте, что это я. Все равно ведь темно, а после она сразу уйдет».

Таких ночных, верней, предрассветных встреч было еще три, с перерывами в месяц. Потом супруга сказала: «Всё хорошо. Теперь только молиться богине Каннон[7]7
  Богиня Каннон
  Буддийская богиня милосердия. У нее тридцать три ипостаси и очень много рук, потому что нужно помогать большому количеству людей.
  В эпоху Эдо японские христиане, вынужденные тайно исповедовать свою запретную религию, часто молились богине Каннон, мысленно называя ее Девой Марией, поскольку за хранение иконы можно было поплатиться жизнью.
  Блаженномилостивая многорукая Каннон


[Закрыть]».

Девушка, лица которой Тацумаса так и не увидел, а имени так и не узнал, родила двенадцать месяцев назад, в первый год эры Манъэн[8]8
  Первый год эры Манъэн
  Японская система летоисчисления – вплоть до настоящего времени – делится на «эры», которые, впрочем, иногда бывали совсем короткими. «Эра» (дзидай) непременно обновляется с воцарением нового императора, но в истории часто случалось, что при одном и том же монархе объявлялись и новые «эры». Обычно это происходило, если «эра» не задалась и требовалось произвести перезагрузку.
  Название «эре» выбиралось очень тщательно, с учетом множества сакральных обоснований. Все названия благозвучны и красивы. «Манъэн», например означает «Длящаяся десять тысяч лет». Провозгласил ее император Комэй (1846 – 1867) в 1860 году после того, как предыдущая эра Ансэй («Спокойное правление») оказалась чрезвычайно неспокойной. Манъэн впрочем тоже не оправдала надежд. Потому она продлилась не десять тысяч лет, а всего один год (1860-1861).


[Закрыть]. Дитя роженице не показали, чтобы не доставлять ей лишних страданий, а сразу унесли и передали кормилице. Мать же отправилась обратно в деревню, получив за работу щедрое вознаграждение, пять золотых рё[9]9
  Рё
  Японские деньги в конце периода Эдо (1600 – 1867) были медными, серебряными и золотыми. Самой крупной денежной единицей был золотой рё (монета называлась «кобан») весом 11,2 г. Для сравнения: викторианский золотой соверен весил 7,3 г, а золотой пятирублевик (полуимпериал) 1895 года весил 6,5 г, то есть японский рё ценился очень высоко.
  В одном рё было 50 серебряных моммэ или 4 000 медных грошей мон.


[Закрыть] – будет богатой невестой. А в Доме-под-березой поселилось счастье.

Тацумаса ласково приоткрыл младенцу губки, сунул в ротик палец, пощупал десну. Когда сын спал, разбудить его было невозможно.

– Правда зуб! – прошептал мастер, блаженно жмурясь. – Острый, как у тигра.

– Ара! – всплеснула руками О-Судзу. – Скоро придут гости, а я, бестолковая, забыла почернить зубы[10]10
  Чернение зубов
  Замужние женщины покрывали зубы черным лаком, что в глазах европейских путешественников выглядело довольно устрашающе.
  Иностранцы полагали, что японки нарочно себя уродуют, демонстрируя верность супружескому долгу. На самом же деле лак выполнял функцию защитного слоя. У японцев в рационе питания не хватало железа, и особенно страдали женские зубы, потому что после родов процесс разрушения ускорялся.
  Ну и вообще: кто сказал, что белые зубы – это красиво? Дело вкуса.


[Закрыть]! И вам нужно одеться. Я приготовила вам темно-синее кимоно в цвет ночного неба и хаори[11]11
  Хаори
  Этот предмет туалета обычно надевался поверх кимоно ради пущей торжественности. Хаори самурая на плечах, рукавах и спине могли быть украшены вышивкой в виде фамильного герба.
  Молодой человек из хорошей семьи принарядился.
  (Фотография сделана британцем Феликсом Беато в середине 1860-х годов).


[Закрыть] с серебряным узором в цвет луны.

Убранство гостиной было идеальным для поэтического вечера, пришедшегося на поздневесеннее полнолуние. Свечи освещали только стол, чтоб не соперничать с небесным сиянием, когда придет время открывать сёдзи в сад. На столе – письменные принадлежности, табак и трубки, а также сезонное угощение: рисовые пирожные, мармелад в виде цветков сакуры и яблони, кувшинчики и чашки для сакэ. Благовонные палочки источали тонкий, неназойливый аромат свежей травы. Из деревянной лаковой клеточки доносилось умиротворяющее пение сверчков.

Первым, ровно с наступлением Часа Собаки, прибыл неизменно пунктуальный Саяма, знаменитый врач по внутренним болезням. Он всегда ходил пешком, в сопровождении двух слуг: один нес фонарь, другой зонтик. Время дождей еще не наступило, но сенсей без зонта из дому никогда не выходил, он был человеком твердых привычек. Приношение к столу Саяма вручил сам: парчовый узелок, в нем стеклянная банка с чем-то бордовым.

– Это засахаренная клубника, называется «дзяму». Я ездил за ней в Ёкохаму. Там открылся «хотэру», гостиница для иностранных моряков, и при ней есть лавка. Столько всего интересного! Попробуйте, попробуйте!

Ему не терпелось угостить хозяев заморским деликатесом. Сенсей был знатоком голландских наук и любителем всего чужеземного, человеком экзотических суждений и, случалось, нес ужасную чушь. Например, всерьез утверждал, что у ёкохамских варваров тоже есть своя культура, а не только арсенал технических трюков. И все же Тацумаса относился к чудаку с почтением. Саяма был достойнейший человек, только немножко утомительный. В стихосложении он, увы, мало что смыслил, но считал себя выдающимся поэтом и не пропускал ни одного вечера рэнга.

Тацумаса обмакнул палочку в подозрительную липкую массу, гадливо облизнул. Вкус и цвет у пресловутого «дзяму» был ужасающий: будто муха нажралась сахара и ее потом вырвало кровью. А учтивая О-Судзу поела и похвалила. У доктора от удовольствия глаза под толстыми стеклами, и так огромные, выпучились еще больше.

Потом прибыла в паланкине госпожа Орин – как всегда, ярко, шумно и празднично, в сопровождении разноцветных фонариков, под звон дорожных колокольчиков. Несли ее не мужчины, а крепкие носильщицы в нарядных кимоно. Такое уж у этой гостьи было ремесло – восхищать и поражать. В дневное время за ее кортежем обычно следовали зеваки.

Орин-сан была самой знаменитой куртизанкой веселого квартала Ёсивара[12]12
  Веселый квартал Ёсивара
  На самом деле это был не квартал, а целый столичный район, где располагались всякие увеселительные заведения, в том числе так называемые «чайные дома» (о-тяя). В них можно было, конечно, заодно и попить чаю, но мужчины ходили туда с иной целью.
  Проституция была организована с обстоятельностью, присущей любой японской иерархии. Талантливая девица могла сделать большую карьеру, продвигаясь от ранга к рангу. Начинался трудовой путь с камуро (младшей ученицы), потом девица становилась старшей ученицей синдзо и лишь затем достигала уровня профессиональной зрелости. Были проститутки низшего ранга хаси-дзёро, среднего ранга коси-дзёро, старшего ранга тайю – это всё «офицерский состав» Ёсиварской армии. До «генеральского» чина ойран (к которому принадлежит госпожа Орин) дослуживались только самые яркие дарования. Зато и жизнь у них была совсем другая. Попасть к высокопоставленной куртизанке могли только самые ценные клиенты, да и то лишь в случае, если ойран соглашалась иметь с ними дело.
  На этой фотографии – пролетарии секс-индустрии:
  Ойран же выглядела так:


[Закрыть]. За ночь с ней клиенты платили неслыханные деньги – по три рё, да она еще была и разборчива, принимала лишь тех, кто ей нравится.

Отношения со звездой «ивового мира» (так издавна называлось искусство покупной любви) у супругов тоже были давние. Несколько лет назад О-Судзу вдруг забеспокоилась, что их любовь стала чересчур пресной, и отправила мужа к прославленной мастерице за наукой. Тацумаса провел в гостях у Орин волшебную ночь, потом всё в подробностях пересказал жене, и после этого их любовная жизнь очень украсилась. Из благодарности О-Судзу пригласила куртизанку на поэтический вечер, и та сделалась постоянной гостьей.

Орин-сан была само очарование. С ее приходом гостиная будто озарилась радугой, наполнилась мелодичными звуками. Они изливались из куртизанки, будто из музыкальной шкатулки. Смеялась ли она, издавала ли восклицания или просто говорила – всё получалось диво, а когда в беседе возникала пауза, Орин подносила к губам маленькую флейту, всегда лежавшую в рукаве кимоно, и наигрывала что-нибудь короткое, прелестное.

Больше сегодня никого не ждали. Вечер рэнга, «цепляющихся строк», начался.

По правилам, установленным в Доме-под-березой, вначале хозяин наугад доставал листок из колоды карт «Сто стихов ста поэтов»[13]13
  «Сто стихов ста поэтов»
  Самая известная антология древней поэзии (XIII век). Содержание полностью соответствует названию: от каждого автора по одному стиху.
  Во всей средневековой Европе и близко не набралось бы такого числа поэтов, японцы же могли себе позволить отбирать только самых лучших – и кроме главной антологии были другие, менее известные.
  Существовала очень популярная салонная игра в карты. На каждой картонке писалось одно из стихотворений сборника (или его часть), и разыгрывалось нечто вроде поэтического лото. Приличному человеку полагалось знать стихотворную классику наизусть.
  Карты для этой азартной игры
  Мое любимое стихотворение написано поэтессой Оно-но Комати примерно во времена, когда Рюрика то ли призвали, то ли не призвали славяне.
Сакуры цветыОблетают под ветром.Так и я смотрюНа жизнь свою и вижуТолько ветер и дожди.

[Закрыть] и зачитывал первые три строки какого-нибудь классического танка. Второй участник заканчивал пятистишье, экспромтом меняя две последние строки. Третий отталкивался от этих двух строк, присоединяя к ним собственное трехстишье. Четвертый прицеплял к трехстишью свои две строки. Так по кругу – три строки, две, три, две – и заплеталась рэнга, под неспешные разговоры, под сакэ, под любование луной.

На карте, которую вынул Тацумаса, оказалось стихотворение Фудзивары Асатады. Придворный кавалер, живший девять веков назад, оставил потомкам горькие строки:

 
Ах, если б в жизни
Ни с кем я не сближался,
Не ведать мне бы
Отвращенья ни к людям,
Ни к собственной персоне.
 

Тацумаса переписал три первые строки на бумагу своим превосходным, щегольским почерком, потом продекламировал вслух. Концовку, конечно, опустил, но ее и так все знали.

Саяме как гостю-мужчине надлежало сочинять первым. Он окунул кисточку в тушь, забормотал: «Не ведать мне бы, не ведать мне бы…». Помогая ему войти в поэтическое настроение, Орин заиграла на флейте «Ветер в тростниках».

– Вот, готово! – воскликнул сенсей. – Послушайте.

 
Ах, если б в жизни
Ни с кем я не сближался,
Не ведать мне бы
Зараз, что переносят
Брызги слюны больного.
 

– Западные медики установили, что зараза передается воздушно-капельным путем, – пояснил он и засмеялся, очень собой довольный.

Куртизанка шутливо стукнула его веером по запястью.

– Ара! Как вульгарно! Сиракаба-сама, спасайте стихотворение. Нужно что-нибудь возвышенное, весеннее!

Тацумаса поклонился, секунду подумал. Кисть размашисто прошлась сверху вниз.

 
…Зараз, что переносят
Брызги слюны больного
Страшусь я меньше,
Чем аромата азалий –
Он навевает…
 

Этот прием, очень удобный для следующего участника, назывался «стрела на тетиву»: бери и стреляй в любую мишень. Орин – теперь был ее черед – оценила галантность, с поклоном отложила флейту, картинно приподняла правый рукав, дав всем полюбоваться умопомрачительным запястьем. Без малейшего колебания написала:

 
Он навевает
Томленье о том, кого
Мне встретить не суждено…
 

О-Судзу – она сидела не за столом, а чуть в стороне, готовая подливать сакэ в опустевшую чашку – восхищенно вздохнула. Профессия Орин придавала вроде бы банальным строкам тонкий и глубокий смысл, намекая на то, что куртизанка не просто торгует своими ласками, а находится в вечном поиске идеальной любви, найти которую уже не надеется.

– Теперь прошу вас, – попросила Орин хозяйку. – Сакэ мужчинам буду наливать я.

Та поотнекивалась, потом согласилась и тоже села к столу. Это был всегдашний ритуал.

О томлении О-Судзу написала вот что:

 
…Улетай прочь,
Как под ветром лепесток,
Вслед за юностью.
 

Это был намек на то, что Орин еще совсем молода, потому и томится несбывшимся. Куртизанка поняла и поблагодарила поклоном. Вдвоем, без мужчин с их грубым воображением, рэнга у них получилась бы много изысканней.

Доктор схватил листок.

– Моя очередь!

И запыхтел:

– Юность, что делать с юностью? … «Которая…». Нет, «Которой не жаль. Потому что умный человек…» – Стал считать слоги: должно было получиться пять, потом семь, потом снова пять. – Нет. «Ибо умный человек»… Да, вот так. Каково, а? Послушайте!

 
…Которой не жаль,
Ибо умный человек
Ни о чем не жалеет.
 

– Будто молотком по наковальне. После такого и добавить нечего. Голландоведение[14]14
  Голландоведение
  Наука со столь странным названием в эпоху Эдо была для Японии маленьким окошком в большой мир. С середины XVII века страна объявила самоизоляцию. Иностранцам было строжайше запрещено ступать на священную японскую землю, а подданные микадо, намеренно или случайно попавшие за границу (допустим, унесенные тайфуном рыбаки), лишались права вернуться обратно. Этот «железный занавес», с одной стороны, надежно оберегал Японию от зловредных чужестранных влияний, но с другой обрекал на технологическое отставание. Поэтому одной-единственной стране, Голландии, все же разрешалось посещать крошечный островок около города Нагасаки. Вся информация, поступавшая из внешнего мира, изучалась специальными учеными. Они назывались «голландоведами». Поэтому кое-какое представление о «мире за окном» у японцев было, но весьма, весьма приблизительное.
  Это книга о диковинных странах и их диких обитателях:
  Туманное представление о воздушных шарах:
  И более точное о паровых машинах:


[Закрыть] не идет вам на пользу, – наморщила носик Орин. Она Саяму вечно поддразнивала, это всех веселило. – Господин Береза, выкручивайтесь. А я вам сыграю «Водовороты под луной». Кстати, не пора ли раздвинуть ширмы? Мне кажется, в саду уже светло.

Но сёдзи приоткрылись со стороны прихожей. В щель заглянул Данкити, который сегодня встречал гостей и заботился об их слугах. По лицу ученика Тацумаса понял: что-то произошло. Извинившись, он вышел.

– Учитель, сюда направляется паланкин Касидзавы! – зашептал Данкити. Его худое горбоносое лицо казалось застывшим. Парень он был нервный, очень старался себя сдерживать и в минуты волнения делался просто каменный. – Караульщик прикинулся, что на рогатке заело засов. Это их ненадолго задержит.

С Тораэмоном Касидзавой, советником его светлости Южного Губернатора, у мастера отношения были очень непростые. Внезапное ночное появление человека, который столько лет мечтал упечь Тацумасу за решетку, было событием тревожным.

– Касидзава-доно со стражниками или только со слугами?

– Ребята про стражу ничего не говорили, – ответил Данкити, и Тацумаса немного успокоился.

– Пойди, помоги караульщику открыть запор. Неудобно заставлять такого человека ждать.

Фазаний квартал на ночь запирался с обеих сторон, а караульные были людьми преданными.

Но выполнять распоряжение ученику не пришлось. В калитку уже входил Касидзава. Когда требовалось, он обходился без церемоний: просто вылез из носилок и прошел двести шагов пешком.

– А-а, вы вышли меня встретить? – сказал он. Мрачное лицо чуть тронула усмешка. – Право, не стоило беспокоиться. Ничего что я без приглашения? Сегодня ведь можно? Мы старые знакомые, в небе полная луна, и я тоже люблю стихи.

– Сейчас время Северного управления, и у меня много свободного времени, – продолжил Касидзава, вынимая из-за пояса длинный меч и передавая его Данкити. с коротким мечом[15]15
  Короткий меч
  Самураю полагалось носить два меча – длинный и короткий. Первый называли дайто, второй вакидзаси. В мирные времена, наставшие с XVII века, обязательное для самурая ношение мечей превратилось в довольно бессмысленную повинность, поскольку рубиться стало не с кем. Подавляющее большинство дворян за всю свою жизнь вынимали меч из ножен, лишь когда надо было почтительно отполировать клинок.
  Но мечи были показателем социального статуса, и самураи очень ими дорожили. Когда новое правительство в 1876 году запретило разгуливать с холодным оружием, начались самурайские восстания.
  Короткий меч в эпоху Эдо употреблялся чаще, чем длинный – им могли владеть не только самураи.
  Два вакидзаси – в ножнах и без ножен (Wikipedia)


[Закрыть] господин советник никогда не расставался. – Можно и отоспаться, и заняться любимыми досугами. Благодать!

Столичным городом Эдо управляли два губернатора-бугё, Южный и Северный, но свои полномочия они делили не по территории, а по времени. Месяц начальствовал один бугё, месяц – другой. Эта система позволяла избегать злоупотреблений, неизбежных при единоличной власти. Конечно, из-за этого вдвое увеличивался штат чиновников, но в городе жило множество самураев, которых нужно было занять работой.

Про Тораэмона Касидзаву, формально занимавшего скромную должность советника, все знали, что настоящим губернатором является он, а не его высокородный и праздный начальник.

Замечание о «любимых досугах» мастера насторожило. У них с Касидзавой шла давняя игра в кошки-мышки: один ловил, другой ускользал. Оба получали от этого сложного балета удовольствие, но для мышки он мог окончиться печальнее, чем для кошки. Правда, господин советник всегда играл по правилам, а это значило, что Тацумасу ему никогда не одолеть. Настоящий мастер не совершает ошибок.

И все же Касидзава явился неспроста. За что-то уцепился? Неужто остался какой-то след после новогоднего визита в сокровищницу ссудного дома «Цуцуи»? Если и так, советник сразу не скажет – он человек хорошего воспитания.

Не стал торопить события и хозяин.

– А вот и «упавший с неба» гость, дорогой гость. Ты хорошо сделала, что приготовила для него место, – похвалил Тацумаса жену и представил советника другим гостям.

Оказалось, что Касидзава наслышан об обоих. Оно и неудивительно. Про господина советника говорили, что он знает каждого из миллиона двухсот тысяч эдосцев[16]16
  Из миллиона двухсот тысяч эдосцев
  Эдо был не только самым большим городом Японии, но и одним из крупнейших городов всего тогдашнего мира: вдвое больше Санкт-Петербурга и на треть больше Нью-Йорка.
  Правда, на панорамической фотографии 1860-х годов японская столица похожа на огромную деревню.


[Закрыть]. Конечно, это преувеличение, но Касидзава знал всех, кого стоит знать. И знаменитый доктор, и прославленная куртизанка несомненно входили в эту категорию.

По правилам «упавший с неба», да еще явившийся с опозданием, в качестве штрафа должен был дописывать стихотворение без подготовки и не заглядывая в правую часть листка. Поэтому Орин, на сей раз обнажив оба белейших запястья, завернула край свитка и с поклоном подала его Касидзаве.

Отпив сакэ, господин советник одним глазом покосился на кривоватый почерк Саямы.

– «Умный человек ни о чем не жалеет?». Значит, я дурак. Только и делаю, что сокрушаюсь о своих ошибках. Позвольте-ка…

И вывел скользящей скорописью:

 
Кроме потерянного
На пустяки времени.
 

Тацумаса поймал быстрый взгляд жены. Взгляд означал: «У него срочное дело. Это не к добру». Поняла намек и Орин – это было частью ее искусства.

Она покачнулась, прикрыла лицо рукавом.

– Ах, у меня в последнее время такие тяжелые месячные! То мутит, то тошнит, то вдруг спазмы в голове. Очень стыдно портить праздник, но, боюсь, мне придется вас покинуть. Доктор, пожалуйста, отведите меня к паланкину. Я обопрусь на ваш локоть.

Тацумаса как хозяин тоже пошел провожать занемогшую гостью, встав с другой стороны и подставив не локоть, а плечо – он был мал ростом, ниже госпожи Орин.

Во дворе куртизанка, конечно, упросила сенсея отправиться к ней в особняк для врачебного осмотра. Сам доктор при его бестактности и любопытстве нипочем бы не ушел. Он попытался отговориться, сказавши, что судя по цвету ногтей, зубов и белков глаз почтенная госпожа пребывает в отменном здравии и проживет сто лет, но от Орин-сан отделаться было непросто.

В гостиную Тацумаса вернулся один и нашел там только господина советника. Деликатная О-Судзу под каким-то предлогом удалилась. Хозяин догадывался, куда – в соседнюю комнату, откуда будет отлично слышно каждое слово.

Разговор без церемоний

– Мне жаль, что я распугал ваших гостей, испортил поэтический вечер и все такое прочее, – сказал господин Касидзава. – Однако позвольте обойтись без длинных извинений и церемоний.

Ишь как ему не терпится, даже об учтивости забыл, подумал хозяин. Но так оно было и проще.

– Без церемоний так без церемоний, – молвил Тацумаса, не скрывая холодной ярости. – Я знаю, что вы желаете меня погубить, однако до сих пор держал вас за человека воспитанного. Если вам наконец удалось вооружиться против меня какими-то доказательствами, совершенно необязательно вторгаться в дом среди ночи, на глазах у жены и гостей. Вы могли бы прислать вызов, и я пришел бы сам.

Когда-то – оба в ту пору были много моложе – у них уже случился один такой «разговор без церемоний». Касидзава тогда попытался припереть мастера к стенке, потерпел сокрушительное фиаско и в сердцах пообещал положить жизнь, но разгромить школу Китодо, «Благородного воровства», а ее создателя выставить на позор перед всем светом и сгноить в тюрьме.

Теперь же господин советник выслушал упрек с удивленно приподнятыми бровями.

– Уверяю вас, вы заблуждаетесь. Мы так давно не беседовали по душам. Прежде я был неопытен и глуп. Когда я лучше узнал жизнь, мои взгляды на общество переменились. Я вовсе не испытываю к вам ненависти и совершенно не желаю вашей гибели. Даже странно, что вы этого не чувствуете по моему поведению. Конечно, я не спущу вам небрежности или ошибки – это мой долг. Но разве эта опасность не понуждает вас постоянно оттачивать свое искусство? Затем и волк в лесу, чтоб олень не толстел.

– Прошу вас, продолжайте, – сказал Тацумаса, когда собеседник сделал паузу. – Как именно переменились ваши взгляды? И когда?

– Это произошло восемь лет назад, в шестой год эры Каэй, когда в наш мир вторглись «черные корабли»[17]17
  «Черные корабли»
  Так японцы назвали пыхтящие черным дымом корабли американского коммодора Перри, которые в июле 1853 года приплыли из-за океана открывать Японию миру. Насильно, под угрозой ужасных железных пушек.
  Японцы испугались, потому что совершенно отвыкли воевать и к тому же были наслышаны о том, как легко «красноволосые варвары» разгромили великую китайскую империю в ходе «опиумной» войны.
  А вслед за американцами явились русские. Потом англичане, французы…
  Ничего не поделаешь, пришлось от изоляции отказываться. Япония стала частью Большого Мира и пустилась его догонять.
  В следующем веке сначала русские, а потом и англичане с американцами пожалеют, что пробудили Японию от спячки.
  Ужасное зрелище.
  А сами американцы еще страшней:


[Закрыть]. Грубая, чужая сила, против которой не было защиты, под дулами своих огромных пушек заставила нас открыть страну Хаосу. Вот кто настоящий враг японской гармонии Ва[18]18
  Японская гармония Ва
  Иероглиф 和 «Ва», означающий «гармония», – старинное название Японии, потому что выше всего жители этой страны всегда ставили именно это состояние души, общества и государства.


[Закрыть] – прилетевший издалека заморский Дракон, а вовсе не ваш тактичный Тацу, который обкрадывает лишь тех, кого грех не обокрасть.

Господин советник улыбнулся, обнажив острые зубы. Он намекал на то, что герб мастера Китодо – иероглиф «дракон», «тацу»[19]19
  Иероглиф тацу
  В описываемые времена иероглиф «дракон» писался так:
  А если он вам кажется сложным, то вот вам иероглиф «полет дракона»:


[Закрыть].

– Как это называется в вашей доктрине? «Три канона и одно правило»?

– «Три правила и один канон», – поправил хозяин. – «Не красть у своих; не красть у хороших людей; не красть у тех, у кого и так мало» – это три правила. А канон: «Кто верит в Будду, ни у кого не отнимает жизни»…

Тацумаса задумчиво смотрел на самурая. А ведь действительно – в последние годы от господина Касидзавы не было особенной докуки.

– Значит, вы сегодня пожаловали не из-за новогоднего происшествия в ссудном доме «Цуцуи»?

Советник рассмеялся.

– Мы, конечно, нашли в пустом хранилище ваш автограф, но никаких следов не обнаружили. Изящная работа! Честно говоря, так им, ростовщикам, и надо – они дерут грабительскую мзду. Сколько вы с них взяли за возврат украденного? Спрашиваю сугубо из любопытства.

– Как обычно, четверть, – поколебавшись, ответил Тацумаса. – Кроме того они пообещали брать вдвое меньший процент с вдов.

– И половину добычи вы, как водится, раздали беднякам? Это ваше обыкновение поначалу ставило меня в тупик. Потом я понял: вы делаете это, потому что ваша лучшая защита – любовь простонародья. Никто никогда не выдаст властям благородного вора Тацумасу, и все считают за честь ему помогать. Хитро!

За бумажной стенкой скрипнула циновка. Это возмущенно шевельнулась подслушивающая О-Судзу. Она-то знала, что муж помогает обездоленным не из хитрости, а следуя духу Китодо. Но что взять с чиновника? Ворона все оценивает по-вороньи.

– А еще я пришел к убеждению, – посерьезнел господин Касидзава, – что не всякое нарушение существующих законов – Зло. Не давать полю зарасти сорняками, как это делаете вы, даже полезно. Нет, уважаемый сенсей, вы мне не враг. Мой враг – истинное Зло. Вроде банды подлого негодяя Кровавой Макаки. Но ведь вы тоже с ним воюете?

– Да, мы с господином Тадаки не любим друг друга, – сдержанно ответил Тацумаса, ибо говорить грубое про человека, которого удостаиваешь вражды, – себя не уважать.

– Отчего же вы упорно отказываетесь мне помочь в его поимке?

– Я вор, а не доносчик.

«И со своими врагами разбираюсь сам», – мысленно добавил мастер.

– Ну, дело ваше, – вздохнул Касидзава. – Меня сейчас больше занимает борьба не со Злом, а с Хаосом. Он много опасней. Вы не возражаете, если я немного пофилософствую?

– Сделайте милость.

Господин советник затянулся трубкой, щурясь на огонек свечи.

– Наши предки большими жертвами, огромным трудом, кровью и пóтом установили в стране Ямато почти идеальный Порядок. Мы живем по установленным правилам, разумным и удобным. Мы заботливо пестуем культуру, искусства и ремесла. Всё у нас логично, всё осмысленно. Дух нации обитает в императорском Киото, разум нации – в сёгунском Эдо. Тело нации – самурайские княжества[20]20
  Cамурайские княжества
  Административная структура тогдашней Японии была запутанной, и европейцам разобраться в ней было непросто.
  В Киото царствовал (но не правил) император-микадо, небесный владыка.
  В Эдо царствовал еще и сёгун, владыка земной, но и он не очень правил. Реальная власть обычно находилась в руках у главного министра дайро и совета высших сановников-родзю.
  Однако жизнь народа определяли не Эдо и тем более не Киото, а правители феодальных княжеств. Число их доходило до 260. Размер территории, населения, доходов был невообразимо пестр. Скажем, самое богатое княжество Кага было богаче самого бедного княжества в сто с лишним раз.
  Административная карта Японии:


[Закрыть], их двести с лишним, как больших и маленьких костей в человеческом скелете. Конечно, Япония не рай, но это наш дом, наша крепость. Мудрые предки затворили ее от внешнего мира, чтобы он не мешал жить, как нам нравится. Мы – архипелаг, со всех сторон окруженный океаном. Имя океану – Хаос. Он насылает на нас тайфуны и цунами. На эти нежданности мы отвечаем тем, что стараемся сделать наше существование сколь возможно более предсказуемым. Мы не меняемся, мы всегда те же. Мы живем так уже десять поколений. По переписям видно, что за два века не изменилась даже численность нашего населения – это всё те же двадцать миллионов человек. И каждый знает свое место, свои обязанности. Каждый находится под присмотром и под защитой. Иногда рождаются люди, не желающие подчиняться существующим законам, но и они не могут жить без правил – изобретают собственные, тем самым лишь разнообразя общую гармонию…

Он выразительно посмотрел на Тацумасу. Тот признательно склонил голову.

– Но вот Хаос-Океан дунул ветром, который надорвал наши хрупкие сёдзи. Пока мы лелеяли нашу стабильность, внешний мир не стоял на месте. Он воевал, корчился, грыз сам себя – и в этих судорогах развивался. Он отрастил себе стальные клыки и огненные зубы. Мы были вынуждены открыть наши порты для иностранных варваров – иначе они поступили бы с нами, как с Китаем. Но значит ли это, что Хаос победит?

Тацумаса молчал. Пусть господин советник ответит сам – тогда станет ясно, к чему он клонит.

– Нет. Победим мы. Потому что настоящая сила не в пушках и паровых машинах, а в культуре, дисциплине, крепости духа. В готовности пожертвовать жизнью ради чего-то большего, чем твоя жизнь. По этим качествам мы определенно превосходим и нахрапистых америкадзинов, и хозяев моря игирисудзинов, и «красных айну» из страны Рококу[21]21
  Cтрана Оросия
  Японцы привыкли относиться к «варварам» пренебрежительно и, записывая неблагозвучные названия диких заморских стран иероглифами, иногда подбирали знаки обидного смысла.
  Словосочетание «А-мэ-ри-ка» 亜米利加, например, состоит из иероглифов, которые складываются в нехорошую белиберду, что-то вроде «Извлечение выгоды из свинцового риса». Можно было бы подобрать иероглифы того же звучания, но посимпатичней. Досталось же Франции-Фурансу красивое название 仏蘭西 «Запад Лотоса Будды»!
  Но хуже всего обозвали Россию: 魯国, Рококу – «Дурацкая страна». Дипломаты его императорского величества, научившись читать по-японски, справедливо заподозрили тут русофобию, стали бороться за замену иероглифа и в конце концов своего добились. Россию стали писать так: 露国. Все равно Рококу, но по смыслу «Страна росы». Совсем другое дело.


[Закрыть]. Чтобы одолеть их, нам не хватает только одного: изучить их повадки, выведать их секреты, понять устройство их ума, разобраться в их хитрых изобретениях.

Теперь Мастер начинал догадываться о цели ночного визита. И господин Касидзава тут же подтвердил верность предположения.

– Помните, как во время второго пришествия «черных кораблей» я от имени правительства попросил вас исполнить патриотическое поручение?

Ах вот оно что, кивнул сам себе Тацумаса.

Тогда, в седьмом году эры Каэй[22]22
  В седьмом году эры Каэй
  Седьмой год эры Каэй, Вечного Блаженства, соответствует нашему 1854 году. Тяжелое время для Японии – время национального унижения и капитуляции перед нахрапистыми «варварами». Расплачиваться за это пришлось эре. Ее решительно завершили и провозгласили новую – Ансэй, Спокойного Правления (которого тоже не получилось – см. следующий комментарий).


[Закрыть], шесть с половиной лет назад, он должен был пробраться на главное судно варваров и выкрасть их загадочный кэндзю, позволяющий произвести несколько выстрелов подряд. Задание было благополучно исполнено. Умельцы из сёгунского арсенала разобрали железное оружие с круглым барабаном на части и научились делать точь-в-точь такие же. Правда, вскоре самурай-заговорщик застрелил из подобной штуки его высокопревосходительство господина премьер-министра[23]23
  Самурай-заговорщик застрелил господина премьер-министра
  Эра Мирного Правления закончилась шумно. Главный министр Ии, вынужденный заключить неравноправные договора с иностранными державами, вызвал лютую ненависть патриотов. Восемнадцать самураев напали на кортеж министра возле сёгунского дворца 24 марта 1860 года. Злая ирония заключалась в том, что убийца застрелил бедного Ии из револьвера «кольт», который вошел в употребление совсем недавно – в результате переговоров министра с иноземцами.
  Конец эры Мирного Правления


[Закрыть], но это уже не вина мастера Тацумасы.

– После того случая я стал считаться у вашего начальства специалистом по обкрадыванию варваров? Вы хотите, чтобы я опять у них что-то спер? – кисло спросил Тацумаса.

Он нарочно употребил вульгарное слово, потому что такого рода операции не достойны называться благородным термином «кража». И недовольно прибавил:

– Иностранцы теперь живут на берегу, обворовать их нетрудно. С этим могут справиться даже ваши шпионы.

– Нет. Красть ничего не нужно. Во-первых, воровство на японской земле было бы позором для отечества. А во-вторых… – Советник заколебался. – Тут всё гораздо сложнее. Мы сами не знаем, как подступиться к этой задаче. Давайте я ее опишу. Может быть, вы что-нибудь придумаете.

Он рассказал, что правительство ведет долгие и трудные переговоры с посланником страны Игирису о будущих торгово-таможенных отношениях. От условий этого соглашения зависит очень многое. Но никто не знает, чего можно добиться от варваров, а чего нельзя, какие требования будут достижимыми, а какие невыполнимыми. И так по десяткам, по сотням пунктов. Существует две опасности: либо завысить свои притязания – и остаться ни с чем, либо занизить их – и нанести казне убыток.

Посланник Ору-Коку[24]24
  Посланник Ору-Коку
  Так японцы называли британского генерального консула Джона Резерфорда Олкока (1809 – 1897), прибывшего в Японию в 1858 году.
  Работа была опасная – иностранцев в Японии тогда люто ненавидели. Однажды ночью в резиденцию ворвались самураи, но в реальности они, видимо, фехтовали менее ловко, чем в кино, а стреляли и того хуже – англичане кое-как отбились подручными средствами.


[Закрыть] действует не по собственному разумению. Лазутчики разузнали, что у него имеется подробный документ от правительства, где на многих страницах расписано, чем и до какой степени можно поступиться. Эта заветная грамота называется «Инсу-тора-кусён» (Касидзава прочел трудное слово по бумажке). Если добыть и перевести секретный документ, Япония не совершит ошибок и добьется предельно возможных выгод. Но как выглядит «Инсу-тора-кусён» и где он находится, неизвестно. Временная резиденция посланника Ору-Коку расположена в бывшем храме Тодзэндзи. Прислуга перерыла там всё – тщетно. Тогда Касидзава нанял тайную секту «крадущихся», но и они ничего не нашли…

– Эти умеют находить черную кошку в темной комнате, только когда она там есть, – не удержался от комментария Тацумаса. Его всегда раздражал всеобщий пиетет перед ниндзя. – Крадущиеся хорошо крадутся, но плохо думают. Ору-Коку не такой дурак, чтобы держать секретный документ там, где до него могут добраться ваши люди. Этот «Инсу» наверняка хранится на корабле.

– Очевидно, так и есть. – Советник нахмурился. – Перед очередной встречей с нашими представителями посланник обязательно наведывается в Ёкохаму и проводит некоторое время на пароходе, который доставил из страны Игирису подарки для его величества, а вместе с ними «Инсу-тора-кусён». У вас получилось проникнуть на варварский корабль тогда, получится и теперь.