Текст книги "Просто Маса"

На ближайшем перекрестке размахивала руками группа мужчин, все с красными повязками, а один, в середине, еще и в шляпе и при портфеле, очень важный. Видимо, какой-нибудь самооборонный начальник. Ему возбужденно рассказывали:

– …Голова лысая, как у монаха, рожа зверская, одет в клетчатый сэбиро.

Маса посмотрел на свой клетчатый пиджак, задумчиво погладил гладко выбритую макушку.

– Сообщить на все заставы, что по району бродит корейский террорист с пистолетом, – распорядилась шляпа. – Приметы: среднего роста, плотный, бритая голова, клетчатый пиджак. Очень опасен. Уничтожить на месте, не вступая в разговоры. Исполняйте!

В четыре стороны бросились посыльные. Следуя пословице «когда все бегают, лучше посидеть», Маса присел на корточки. Кому захочется, чтобы его уничтожили, да еще не вступая в разговоры?

Выход был только один – поменять приметы.

Некоторое время он кружил по разоренным кварталам, пока не нашел то, что нужно.

То, что нужно, стояло у фонарного столба. Косопузый дядька в очках, с дробовиком на плече. Одет в юкату[98]98
  Юката
  Кимоно японцы надевали по торжественным случаям. Это дорогая парадная одежда. В обычное время – во всяком случае, когда тепло – дома и на улице носили юкаты: легкие хлопчатобумажные халаты более свободного кроя, чем кимоно.
  Женщина в юкате на картине Хасигути Гоë (1880 – 1921)


[Закрыть], на рукаве красная тряпка, голова повязана платком, чтоб не напекло.

Бесшумно подойдя сзади, Маса вкрадчиво спросил:

– Про лысого корейского террориста с пистолетом слыхал? Это я.

Дядька подпрыгнул, обернулся, выронил ружье. Оно, впрочем, было негодное, с отломанным курком.

– Ты кто? Что сторожишь? – поинтересовался Маса.

– Я провизор из здешней аптеки… Поставлен охранять государственный флаг, террорист-сан, – дрожа, поклонился дружинник.

На фонаре действительно болтался белый лоскут с красным кругом.

– Давай сюда повязку. И юкату. И платок. Очки тоже давай, – прибавил Маса, подумав, что с точки зрения идиота корейские террористы в очках ходить не могут.

– Теперь вы меня убьете? – проблеял раздевшийся защитник государственного флага.

– Обязан, – строго сказал Маса. – У нас, террористов, такой порядок.

Дядька зажмурился, но просить пощады не стал. Всякий японец понимает: порядок есть порядок.

– …Однако мы, корейские террористы, тоже люди, – вздохнул Маса. – Эх, возьму грех на душу, оставлю тебя в живых.

Близорукие глаза аптекаря замигали. В них были изумление и робкая надежда.

– Но пообещай, что никому не расскажешь о нашей встрече.

– Клянусь! – завопил ограбленный. И потом долго кланялся вслед: – Спасибо вам, террорист-сан, спасибо!

Не расскажет. Потому что японец и понимает долг благодарности.

Дальше Маса шел в открытую. Надел юкату поверх костюма, бритую голову обмотал платком, нацепил очки, но главное – привязал на руку красную тряпку. Вроде не бог весть какой камуфляж, а никто чужого человека больше не останавливал. Повязка была чем-то вроде униформы, а в Японии ко всякому мундиру привыкли относиться с уважением.

За собой подобного благоговения к мундирам Маса раньше не замечал и все же чуть не прослезился, когда увидел посреди пустыря, прежде, вероятно, бывшего площадью, фигуру в черном кителе, черной фуражке, с саблей на боку. Полицейский ничего не делал. Просто стоял. Но сам его вид означал, что государство все-таки существует, что не всё в этом мире распалось. Обычный омавари, японский городовой, показался измученному Хаосом путнику мессией, несущим надежду на новое пришествие.

Ах, как добропорядочные обыватели в дореволюционной России не любили полицейских – и как затосковали по ним, когда в мире не осталось ни добра, ни порядка! В Японии-то отношение к блюстителям закона другое. Правда, и полиция другая. Полвека назад, когда ее создавали, на службу принимали только самураев, людей с достоинством. Их происхождение и поведение вызывали у публики почтение.

Важно держался и этот, нынешний полицейский. Осанка, как на параде, перчатки белее снега, пуговицы сверкают, выпученные глаза строго устремлены в пространство.

Маса кинулся к нему, как больной к доктору. И, как положено больному, начал с жалоб:

– Куда вы все подевались? Под землю от тряски провалились? Вы знаете, что в городе творится? У вас людей убивают, ни за что ни про что!

– Мне приказано стоять на посту – я стою на посту, – ответил омавари.

– Кем приказано?

– Начальником, капитаном Бабой.

Существует начальник, он отдает приказы – уже неплохо, сказал себе Маса. И скорректировал первоначальный план. Зачем обращаться за помощью к якудзе, если есть полиция?

– Где он, ваш начальник?

– Где положено. В околотке, на Хонго.

«Где положено», «в околотке», «на Хонго». Эти слова звучали для слуха прекрасной музыкой.

На улице Хонго полицейская часть находилась и в прежние времена. Хоть что-то в этом утлом мире осталось незыблемым.

Чем хороша Япония

Но околоток на улице Хонго не остался незыблемым. От него уцелел только обломок стены – правда, с дверью, перед которой стоял навытяжку еще один полицейский, похожий на постового с площади, как брат-близнец. Рядом на груде камней была аккуратно водружена вывеска «Полицейское управление Портового района», над нею торчал государственный флаг.

– Я к господину капитану Бабе, – сказал Маса. – По срочному делу.

Постовой откозырял, сделал чеканный разворот «кругом», постучал.

– Господин капитан, к вам посетитель!

– Пусть войдет, – отозвался строгий голос.

Переступив порог, Маса обмер. Посреди битого кирпича и всякого хлама, прямо под открытым небом стоял письменный стол. На вошедшего смотрели два лица, благосклонное и суровое. Первое – с портрета, повешенного на деревянный шест: его величество микадо. Второе принадлежало сидевшему под портретом офицеру.

Он был очень широкий и головастый, как борец сумо, с преогромными закрученными усами – пышнее, чем у красного кавалерийского генерала Буденного.

– Я Баба. Чем могут быть полезен? Говорите коротко и ясно. Очень много дел, – сурово произнес начальник.

Уху Масы, испорченному русским языком, фамилия капитана показалась никак не соответствующей мужественному облику, хотя по-японски она звучала солидно: означала «Конский Манеж». Наверное, предки господина Бабы были конюшими – почетная самурайская служба.

– Во-первых, на улице убивают корейцев. То есть даже не корейцев, а всех, кто им кажется подозрительным, – начал Маса, едва представившись, но капитан сразу же раздраженно перебил:

– Вы думаете, я этого не знаю? Людей можно понять. Они в панике, а среди корейских рабочих действительно немало смутьянов. Уже появились листовки подрывного содержания, с призывами к пролетарской революции и созданию «советов трудящихся». Черт знает, кто их развешивает.

На эту тему у Масы было предположение, но он благоразумно промолчал.

– Если среди корейцев и есть «смутьяны», разве это причина убивать всех подряд?

– Нет, не причина. – Баба насупился. – Я делаю, что могу. Но большинство моих людей погибли, или ранены, или позорные предатели – бросили службу ради спасения своих семей. Семь полицейских у меня осталось, на весь Портовый район! Одного я поставил перед дверью, остальных отправил стоять на площади и большие перекрестки, где их лучше видно. Пусть напоминают гражданам, что мы еще существуем! Сам сижу тут, как идиот, и ничего не делаю! Принимаю посетителей и отправляю их ни с чем! От начальства ни приказов, ни помощи – ничего!

Сразу было видно, что нервы у капитана на взводе. Окончательно сорвавшись, он накинулся на Масу:

– Вы вообще кто такой? Говорите чуднó, будто иностранец.

– Меня, зовут Сибата Масахиро. Я международный сыщик, вел расследования во многих странах, – с достоинством молвил Маса. – А во времена, когда вы еще в школу не ходили, я помогал создавать иокогамскую полицию. Слышали про инспектора Асагаву, убитого «крадущимися»[99]99
  «Крадущиеся»
  Буквальный перевод слова «синоби» – клана профессиональных лазутчиков и убийц, больше известных в мире под названием «ниндзя».
  Исторические синоби, собственно, исчезли еще в XVI веке, когда объединитель страны Ода Нобунага огнем и мечом уничтожил их общину в провинции Ига, поэтому легенды о приключениях ниндзя в более поздние времена главным образом вымышлены. Ходили слухи, что потомки «крадущихся» сохраняют свое искусство в глубокой тайне, передавая секреты мастерства из поколения в поколение. Правда это или нет – неизвестно.
  «Крадущийся» подкрадывается


[Закрыть]? Я с ним работал.

Дело в свое время было громкое, но очень уж давнее, и помянул его Маса без особой надежды. Однако Баба вскочил и с волнением воскликнул:

– Вы лично знали Героического Инспектора Гоэмона Асагаву?! Работали с ним?! Прошу вас садиться, Сибата-сенсей.

Подбежал, пододвинул стул.

Чем хороша Япония – здесь чтут память героев, с удовлетворением подумал Маса, неспешно усаживаясь. Обращение «сенсей» заставило его приосаниться.

Теперь начальник районной полиции заговорил совсем иначе.

– Погром – конечно, безобразие и хуже того позор. Откуда-то поползли слухи, упавшие на подготовленную почву, корейцам просто не повезло. Их не любят, потому что они приезжают сюда, нанимаются работать задешево, сбивают расценки.

– Слухи поползли не просто так. Их специально распространяют.

Маса рассказал, какие листовки раздают на холме Сэнгэн. Капитан задумался.

– Если сообщения исходят от «Хиномару-гуми», к ним следует отнестись серьезно. Господин Сандаймэ человек твердых принципов. Ни в чем недостойном он участвовать не стал бы. Должно быть, у него есть основания обвинять корейцев. Хотя, учитывая воспаленное состояние умов, делать этого все равно не следовало бы…

Какой-нибудь иностранец, наверное, удивился бы, что полицейский начальник говорит о главаре бандитов с таким уважением, но Маса был японец, и к тому же якудза не вполне бандиты. Во всяком случае, не все.

Положение сенсея дает человеку массу привилегий. Например, можно рассердиться и повысить голос. Это Маса, на правах личного знакомого Героического Инспектора, и сделал.

– Значит, нужно у Сандаймэ спросить, почему он распространяет такие взрывоопасные слухи! И это-то уж вы сделать можете. Чем сидеть тут «как идиот»!

О втором деле – про украденную Глэдис – международный сыщик решил пока не говорить. Во-первых, японские полицейские (а впрочем, любые полицейские) не способны вместить в башку два трудных дела сразу. А во-вторых, гораздо лучше будет выяснить про Шрам-На-Лбу у самого Сандаймэ, явившись к нему с представителем власти.

– Нет, сенсей. Извините, не могу. Я должен находиться здесь, в управлении. Это мой долг. Мимо проходят люди, видят, что власть на месте, и немного успокаиваются. Я – не просто человек по имени Итиро Баба, я олицетворяю государство.

– Олицетворяете то, чего нет. Почему государство ничего не делает?

Капитан подвигал усищами, запыхтел. Ответил неохотно, понизив голос:

– Потому что у нас демократия. Парламент, партии. Вы же знаете, неделю назад умер премьер-министр Като[100]100
  Премьер-министр Като
  Хаос, в который Япония погрузилась после землетрясения, усугублялся тем, что страна в это время не имела правительства. Премьер-министр виконт Като Томосабуро скончался за неделю до катастрофы. Это был решительный, волевой человек, в прошлом адмирал. Подобно великому Нельсону, этот моряк страдал морской болезнью. Во время Цусимского сражения была сильная качка, и Като, начальник штаба у адмирала Тодзё, отдавал приказы в промежутках между приступами рвоты.
  Но сильный человек очень невовремя умер, кабинет распустили, а новый собрать не успели. В момент двенадцатибального шторма корабль остался без капитана и офицеров…


[Закрыть], его кабинет ушел в отставку, а новое правительство еще не сформировано. В прежние времена сёгун назначил бы главного министра, тот отдал бы приказ, и всё задвигалось бы. А сейчас, наверно, спорят, голосуют. Юристы говорят, что это и это сделать нельзя, потому что конституция… Поди еще депутатов собери в этой неразберихе. В результате никто ничего не делает. Демократическое государство – оно слабое. Нет настоящего Порядка, одна видимость.

Произнести такое вслух для японского казенного человека было непросто.

– Если государство – видимость, зачем вам сидеть на битых кирпичах в разрушенном доме? – рассудительно молвил Маса. – Флаг висит, постовой стоит. Он будет говорить людям, что господин начальник очень занят, принять не может. Посетитель увидит, что государство на месте и работает. Этого достаточно. А к тому, что обычному человеку государство ничем не поможет, все и так знают. Идемте лучше в парк Ханадзоно. Потолкуем с Сандаймэ. Нужно остановить убийства. Это самый первый долг полицейского.

С людьми, у которых развито чувство долга, легко. К тому же капитан, кажется, и сам измучился сидеть под портретом императора, пыхтя от бессилия и безделия.

– Разве что отлучиться ненадолго?

Баба прицепил саблю, надел фуражку и перчатки, расчесал щеточкой усы.

– Идемте, сенсей.

Беседа о государстве продолжалась по дороге.

Капитан с глубоким убеждением говорил:

– Вся Япония держится на одном стержне, который называется «Кокутай», «Тело Государства». В Государственном Теле живет национальный дух, он называется «Кокусуй», «Суть Государства». Каждый японец – клетка этого тела и частица этого духа. Твердо знает свой долг и права, понимает все правила и потому чувствует себя защищенным. Беда в том, что землетрясение разрушило столицу – голову, принимающую решения. Империя сейчас похожа на человека в эпилептическом припадке. Члены бессмысленно двигаются, руки и ноги дергаются, сами себя калечат… И чем дольше помрачен мозг, тем больше будет травм.

– А может быть, Кокутай – не самая лучшая концепция государства? – усомнился Маса. – Хорошо ли, когда все решения принимаются в одном пункте, который можно парализовать? И который способен совершать ошибки? В Америке, например, сорок восемь штатов, и в каждом свой собственный мозг.

– Кокутай не лучшая идея?! Какая нелепая мысль! – Баба даже остановился от изумления. – Вы слишком долго жили за границей, Сибата-сенсей. Что нам пример американцев? У них нет представления о морали. Но мы, японцы, потому и японцы, что являемся одной семьей. А в хорошей семье младшие слушаются старших, иначе семья распадается.

Они завернули за угол и остановились, как вкопанные. На тротуаре вповалку лежали люди, человек двадцать или тридцать. Здесь случилась какая-то трагедия!

По русской привычке Маса хотел перекреститься, но тут одно тело шевельнулось, за ним другое. Это были не покойники. Около развалин дома валялась вывеска винной лавки, в воздухе стоял густой запах сакэ.

– Вы когда-нибудь видели таких японцев? Хуже иностранных моряков, – горько вздохнул Баба, отворачиваясь. – Вот она – жизнь, в которой совсем не осталось Порядка…

Он был прав. Кокутай не Кокутай, но совсем без Порядка жить нельзя.

Впереди зазеленел городской парк, самого обычного вида: кусты, деревья, клумбы. Будто и не было никакого землетрясения. Насколько природа прочнее человеческих творений – каменные дома развалились, а деревья стоят.

На широкой лужайке кипела работа. Люди в черных куртках разгружали из автофургона ящики с консервами и мешки риса. Другие складывали штабелями котелки для приготовления пищи, свернутые палатки, носилки.

– Вот кто сохранил Кокусуй, – с завистью сказал Баба. – Потому что у якудзы нет демократии, зато есть твердый Порядок… Где Сандаймэ-сан? – спросил он у ближайшей черной куртки.

– Оябун сейчас в лазарете, начальник, – поклонился якудза. – Вон там, за кустами.

За кустами, под натянутыми полотняными навесами, лежали раненые. Их было несколько сотен.

Первый, кого увидел Маса, была мисс Турнип. То есть, увидел он ее потом – сначала услышал.

Пароходная знакомая орала на красавца Сандаймэ по-английски:

– Сколько раз повторять? Нужны еще бинты! Йод! Противостолбнячная сыворотка!

Дьяконисса выглядела диковинно. Она тоже была в черной куртке, с повязкой «Хиномару-гуми» на голове.

Главный якудза морщился на крик, но покорно кивал.

– Ору райт, окусан, – повторял он. – Ору райт.

Увидел приближающегося полицейского, очень обрадовался.

– Сорри, окусан. Ай маст гоу! Порису! – поклонился он ведьме добра и кинулся навстречу капитану.

Они вежливо поклонились друг другу, как добрые знакомые.

Мисс Турнип злобно уставилась на Масу.

– А, мистер якудза! К своим пришли? Только вас здесь и не хватало. Хорошо хоть Наоми оставили в покое… Эй, разве так накладывают шину?! – закричала она на кого-то. – Я же показывала!

Слава богу, ушла.

Маса тоже поклонился:

– Благодарю за вчерашнее.

Сандаймэ слегка наморщил лоб, пытаясь вспомнить, о чем речь – и, кажется, не вспомнил. Должно быть, вчера было слишком много всякого.

– Почему Турнип-сан назвала вас «мистер якудза»?

– Потому что я родом из иокогамских якудза. Масахиро Сибата. А моего отца звали Рюдзо Сибата.

Капитан удивленно воскликнул:

– Вы же говорили, что создавали иокогамскую полицию!

– Разве якудза и полиция – враги? – укорил его Маса.

Баба смутился:

– Нет, конечно. Прошу прощения, сенсей. Прошу прощения, Тадаки-сан.

А Сандаймэ задумчиво повторил:

– Рюдзо Сибата, Рюдзо Сибата… Точно. Был у моего деда Сахэя в Иокогаме такой гасира – еще во времена, когда мы назывались «Обезьяньей рукой». Его убили стражники за сопротивление при аресте. Отрубили руку с мечом, а потом и голову, чтобы не мучился. Красивая смерть. Насколько я помню, это произошло в третьем году эры Бункю, ровно шестьдесят лет назад.

И пояснил капитану:

– Курано-сенсей следил за тем, чтобы мы с братом хорошо учили историю семьи. Всё зубрили наизусть: имена, даты.

Маса молчал, потрясенный тем, что наконец, совершенно неожиданно, узнал правду о гибели своего бандитского папаши…

– По какому вы делу, капитан? – спросил Сандаймэ, фамилия которого, выходит, была Тадаки.

Говорил он на правильном, чистом японском – не на жаргоне. К тому же еще худо-бедно изъяснялся по-английски. И то, и другое для якудзы необычно, подумал Маса. Либо же японская преступность за сорок лет сильно изменилась.

– Сибата-сенсей говорит, что ваши люди раздают листовки, которые настраивают горожан против корейцев. Из-за этого в городе происходят самочинные расправы, – строго начал Баба, но сразу же перешел с официального тона на доверительный: – Я привык вас считать человеком ответственным. Зачем же вы умножаете Хаос там, где его и так слишком много? Откуда у вас сведения, что корейцы творят бесчинства и отравляют колодцы?

Оябун ответил не тотчас же, словно что-то обдумывая. Смотрел он при этом не на полицейского, а на Масу. И обратился тоже к нему:

– …Если вы из рода якудза, значит, вам можно доверять, лишнего не наболтаете. Предупреждаю: то, что я скажу, разглашению не подлежит.

А еще Япония хороша тем, что, если тебя признали своим, то тебе доверяют, подумал Маса. Раз ты потомственный якудза, а полицейский начальник именует тебя «сенсеем», значит, ты заслуживаешь всяческого респекта и от тебя можно не таиться.

– Дело в том, – понизил голос Сандаймэ, – что вчера вечером нарочный доставил мне письмо из Токио. Вот оно.

Он достал из-за пазухи конверт с затейливой монограммой, вынул листок дорогой рисовой бумаги. Почтительно развернул. Текст был написан не ручкой, а кисточкой – в нынешние времена так никто уже не пишет.

– Главное – вот здесь. Слушайте. «…Ко мне поступили сведения, что левые элементы затевают провокации и диверсии с целью возбуждения беспорядков. Особенную активность красные будут проявлять среди так называемых «корейских пролетариев», падких на всякую антиправительственную агитацию. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы природная катастрофа переросла в социальную. Наш Кокутай и так переживает тяжелейшее испытание. А еще помни то, чему я тебя когда-то учил. Для умного человека всякое несчастье – не удар судьбы, а шанс. У нас появилась возможность очистить страну не только от обломков землетрясения, но и от заразы, разъедающей наш Кокусуй». – Сандаймэ поднял глаза. – Дальше следуют инструкции, которые я зачитывать вам не стану. Но теперь вы видите: мы делаем только то, чего требуют принципы Кокутай и Кокусуй.

– А кто это пишет? – спросил Баба, косясь на листок.

Оябун отодвинул палец, показал подпись.

– О! Сам Курано-сенсей! – Капитан поклонился. – Тогда понятно. Ему, конечно, видней.

Это имя Маса услышал уже во второй раз. Очень захотелось узнать, что за Курано, к которому и якудза, и полицейский относятся с таким благоговением. Но спрашивать не стал. Раз все этого сенсея знают, а он – нет, как бы не разжаловали из своих в чужие.

Вместо этого Маса осторожно поинтересовался:

– Подтверждаются ли сведения о диверсиях? Я видел в городе, как убивают и избивают случайных, ни в чем не повинных людей. Провокаций и диверсий – нет, не видел.

– Подтверждаются, – ответил Сандаймэ. – Мои люди поймали в развалинах человека, который расклеивал подрывные прокламации. С ним были еще трое, в тюремных юкатах, но они убежали, а этот не успел.

Капитан и Маса взяли смятую, надорванную листовку. На ней от руки, красными иероглифами было написано:

«Трудовой люд Японии!

Сама природа освободила тебя от гнета буржуев и аристократов! Их власть рассыпалась, она валяется на земле бесхозная. Подобрать ее должен народ.

Пролетарии, создавайте советы самоуправления! Вооружайтесь, чтобы защищать свою свободу!

Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!».

– Это писал коммунист, – со знанием дела сказал капитан. – В конце цитата из их главной песни «Интернационал». И что рассказывает пойманный кореец?

– Пока ничего. Молчит.

– У вас? – удивился Баба. – Как это возможно, чтобы вы допрашивали корейца, а он не отвечал?

– Это японец.

– Откуда вы знаете, если он молчит?

– Кореец давно бы раскололся. Нет, это точно японец, – уверенно сказал Сандаймэ. – Настоящий японец. Уже четыре часа терпит. Хотите взглянуть?

– Нет, – нахмурился Баба. – Мне такое видеть не положено. Я полицейский.

– Я хочу, – сказал Маса, потому что у него появилась нехорошая догадка.

Но капитан за ними все-таки потащился. То ли из любопытства, то ли из чувства долга. Правда, предупредил:

– Официально меня тут нет.

В дальнем краю парка, прямо на траве, были прямоугольником составлены ширмы, вероятно, вынесенные из разрушенных домов. Перед этим эфемерным, но нарядным сооружением прохаживался здоровяк в форменной черной куртке, но при этом в полосатых брюках и щегольских штиблетах на перламутровых кнопочках. Из-под закатанных рукавов виднелись жилистые предплечья, сплошь покрытые татуировками.

– Это мой вакагасира, – сказал Сандаймэ, а своих спутников представлять не стал.

Сразу было видно, что в «Хиномару-гуми» соблюдается строгая субординация. Даже второй человек в клане не ровня гостям, которых сопровождает сам оябун.

– Ну что, Фугу?

Широкая и круглая физиономия, обросшая тщательно подстриженной щетиной, и малюсенькие глазки в самом деле придавали франту сходство с этой ядовитой рыбиной[101]101
  Рыба фугу
  Помощник оябуна выглядел примерно так:


[Закрыть].

– Ни звука, ояссан. Только кряхтит.

Без интереса скользнув взглядом по полицейскому, Фугу внимательно посмотрел на Масу, очевидно, не понимая, что это за человек.

– Покажи его господину Сибате.

– Осс!

Энергично поклонившись, вакагасира отодвинул одну из загородок.

На земле лежал по пояс раздетый человек, привязанный за ноги и за руки к четырем колышкам. Рядом на подставке было установлено зеркало. Оно сияло нестерпимым светом, отражая прямые солнечные лучи и направляя их на живот лежащего. Живот выглядел странно: был весь темный и шевелился.

Маса слышал про эту старинную пытку. Она называется «Спуск в колодец». На животе бобовой пастой пишут большой иероглиф «колодец»[102]102
  Иероглиф колодец


[Закрыть], напоминающий решетку. На сладкий запах, на обгорающую под солнцем кожу отовсюду сползаются и слетаются насекомые: муравьи, кровососущие мухи. Это пытка не на остроту боли, которую мужественный человек способен вынести кратким напряжением воли, а на выносливость, на непрекращающуюся муку, когда дух постепенно ослабевает, словно проваливается в глубокий колодец. Истязание это считается незазорным для допрашивающих, потому что никому не приходится брать на себя унизительную роль палача. Тому, кого пытают, «Спуск в колодец» тоже дает возможность сохранить лицо. Считается, что от многочасового изматывающего страдания рассудок помрачается, человек утрачивает контроль над сознанием, начинает бредить и может проговориться в беспамятстве, а это не капитуляция, это не стыдно. Сила духа определяется тем, как долго продержался допрашиваемый, прежде чем его дух провалится в колодец.

Даже в пытке мы, японцы, желаем сохранять достоинство, подумал Маса, сам не зная, гордиться или плеваться.

Оторвав взгляд от живота, он посмотрел на лицо пленника и скривился. Ну так и есть! Кибальчич! Отыскал себе Пса, Обезьяну и Фазана, но те удрали, а Персиковый мальчик, идиот, попался.

Момотаро подмигнул знакомцу красным, воспаленным глазом, оскалил сжатые зубы.

Сзади сопел капитан Баба. В нем, вероятно, боролись Кокутай и Кокусуй. Первый требовал соблюдения Порядка, второй взывал к духу Ямато. Привело это к компромиссу.

– Я начальник местной полиции капитан Баба, – объявил служивый, приблизившись к лежащему. – Назовите ваше имя и укажите сообщников. Тогда я вас арестую, и вы окажетесь под защитой закона.

Оскалившись еще шире, Момотаро просипел по-русски:

– Баба-Яга, костяная нога.

Он попробовал плюнуть капитану на ботинок, но слюны из пересохшего рта не вылетело.

– Ишь ты, заговорил, – удивился Сандаймэ. – Но ничего не разберешь. Бредит.

Оскорбленный плевком, даже символическим, Баба отвернулся от хама, который так ведет себя с представителем власти.

– Тадаки-сан, у меня пока нет возможности принимать арестованных. Участок разрушен. Пусть остается у вас. Если что-то расскажет – сообщите.

– Само собой.

– Идемте, сенсей, – сказал капитан Масе. – Мне не следует здесь находиться.

– Сейчас, у меня развязался шнурок.

Маса опустился на одно колено около Кибальчича.

Тот хрипло затянул «Варяга»:

Из пристани верной мы в битву идем, Навстречу грозящей нам смерти, За Родину в море открытом умрем, Где ждут желтолицые черти!

Незаметно вынув из штанины бритву, Маса чиркнул ей по веревке, обвязанной вокруг запястья арестанта. Потом сунул бритву в раскрытую ладонь. Пальцы сомкнулись.

– Только не убивай мордатого, – шепнул Маса. – Иначе за тобой будет охотиться весь клан.

Вместо следующего куплета Момотаро пропел:

 
Скажите, пожалуйста, умник какой.
А то бы я сам не дотумкал!
Я все же японец, ты не забывай.
Жену поучи свою, Ронин.
 

А спасибо не сказал, хоть и японец. Большевики, они такие.

Потом, выполняя долг вежливости, Сандаймэ, конечно, пригласил гостей выпить чая к себе в шатер. Там у клана «Хиномару», тоже оставшегося без крыши над головой, находился «бакуфу» (это слово, собственно, и означает «походная ставка в шатре»).

Теперь, на правах уважаемого сенсея, который, с одной стороны, помогал создавать иокогамскую полицию, а с другой стороны, был потомственным якудзой и отпрыском иокогамского гасиры, погибшего красивой смертью, Маса мог перейти к главному.

– У меня есть еще одно дело, – сказал он, сначала похвалив вкус чая. – Оно касается вас обоих. В Блаффе неизвестные преступники похитили тринадцатилетнюю девочку. Я взялся найти ее, пока злодеи не продали ребенка в публичный дом.

– Сибата-сенсей в свое время служил с Героическим Инспектором Асагавой, а потом искоренял преступления по всему миру, – объяснил капитан. Так торжественно он перевел «международный сыщик».

– Вы служите в полиции?! Вы, якудза?! – подскочил на стуле оябун.

Помогать полиции (разумеется, строго в установленных кодексом рамках) было допустимо, но служить в ней – никогда. Это означало предать свой род, и сидеть, распивать чаи с таким ренегатом честному якудзе было зазорно.

– Героическому Инспектору я только помогал. Вернее он мне. А потом я стал частным сыщиком, – успокоил щепетильного хозяина Маса.

– А, это другое дело. – Сандаймэ снова сел. – Однако зачем вы рассказываете про похищенную девочку мне? Расследовать такие преступления – работа полиции.

– Я тоже сейчас заняться этим не могу, – сказал Баба. – Какая девочка, что вы? Сами видите, что творится.

– Я обратился к вам обоим, потому что это вопрос чести. И для клана «Хиномару», чье доброе имя под угрозой. И для чести иокогамской полиции.

Эффект был достигнут. Сандаймэ и Баба повели себя одинаково: сдвинули брови и подались вперед. Хочешь, чтобы японский служивый и японский бандит тебя внимательно слушали – скажи, что их честь и доброе имя под угрозой.

Маса начал атаку с капитана.

– Как начальник полиции Портового района вы, должно быть, ведаете всеми делами, касающимися иностранцев? В прежние времена было так.

– Так и осталось, – подтвердил Баба. – Мне приходится заниматься поножовщиной среди моряков, торговлей кокаином и морфием, вообще – любыми преступлениями, жертвами или виновниками которых являются иностранные подданные. Прежде чем получить эту должность, я сдавал экзамен по английскому. Но при чем тут иностранцы?

– Девочка – англичанка. Из очень влиятельной семьи. А похитили ее японцы. На глазах у многочисленных свидетелей-иностранцев. При этом одного человека преступники убили. – (Что убитый – японец, Маса уточнять не стал). – Сейчас внимание всего мира будет привлечено к Японии. Сюда уже плывут специальные корреспонденты из Европы и Америки. Они обязательно накинутся на эту историю. Для западных репортеров история о белой девочке, утащенной желтолицыми чертями в свой азиатский бордель, будет лакомым подарком. – (О том, что Глэдис Тревор не совсем белая девочка, говорить тоже не следовало). – Представьте себе, как будет выглядеть бездействующая иокогамская полиция и лично вы. Хуже того: представьте, как пострадает честь Японии.

Баба представил – и побледнел. Для японского служаки мысль о том, что из-за него пострадает престиж родной страны, невыносима.

Следующий шаг был – сделать капитана своим должником.

– Я знаю, у вас не осталось людей и нет возможности заняться поисками, – сочувственно произнес Маса. – Поэтому я помогу вам. Буду искать девочку сам.

– Правда?! Вы готовы исполнить работу полиции?! Сенсей, вы меня очень, очень выручите!

Полицейский дернулся вперед всем туловищем, застыл в поклоне.

– Да, я буду искать английскую девочку Глэдис Тревор. Но мне понадобится ваша помошь.

– Всё, что смогу, сенсей! Всё!

Так. Полдела сделано.

Маса повернулся к оябуну.

– Вас, Тадаки-сан, это преступление затрагивает еще больше, чем полицию. Потому что убили слугу-катаги и похитили ребенка люди из якудзы. Не знаю, ваши ли это бойцы, но ведь вся Иокогама – территория клана «Хиномару». Подумают на вас.

Словом «катаги» якудза называют мирных обывателей, обижать которых без особой причины кодекс строжайше воспрещает. В народе знают это, потому и относятся к преступным кланам с уважением.

– У меня в гуми нет и не может быть мерзавцев, которые грабят и убивают катаги, тем более воруют девочек, – гордо ответил Сандаймэ. – Опять же «Хиномару-гуми» не опускается до работы с публичными домами. Это запрещено нашим Никёдо.

Кодекс Никёдо, что буквально означает «Путь Сострадания и Рыцарственности», у каждой гуми свой, вводящий дополнения и разъяснения к общим правилам. Чем кодекс строже, тем клан почтенней.

– Тогда еще хуже. – Маса сокрушенно поцокал языком – европейская привычка. Оябун странному звуку удивился. – Выходит, в вашем сима орудуют бойцы другого клана…

«Сима» («остров»), – территория, подконтрольная гуми и зорко оберегаемая от чужаков. Всякое вторжение извне для клана – потеря лица и потому заканчивается войной между бандами.

– Ну да, я знаю, сейчас такой хаос, – деликатно вздохнул Маса. – Люди поймут, что вы не можете за всем уследить, и, конечно, извинят вас…

Оябун грозно зашевелил своими красивыми бровями. Оставалось подлить еще чуть-чуть керосина в огонь.

– …Правда, некоторые наверняка подумают, что это ваши люди решили немножко подзаработать. Ну, да на каждый роток не накинешь фуросики[103]103
  Фуросики
  Как вы догадались, это такой японский платок, обычно очень красивый. Но в него не сморкаются, а заворачивают всякую мелкую поклажу, так что получается узелок. И японцы не были бы японцами, если бы даже завязывание узлов на платке не превратили в сложное искусство.
  По нему даже бывают учебники:


[Закрыть].

Каменный кулак оябуна ударил по столику. Драгоценный старинный чайник подпрыгнул.