Текст книги "Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна"

Об этом я думала, когда через пять с небольшим лет она рассказывала у нас дома о том, как – с полным правом, достойно – представляла академика Сахарова на церемонии вручения Нобелевской премии. Ей сказали, что по протоколу в зале на особом возвышении устанавливается почетное кресло для лауреата и предложили выбрать: оставить ли кресло пустым, положить ли на него букет цветов или, может быть, она сама займет место, предназначенное для главного действующего лица? «Разумеется, я его займу», – ответила Люся. Помню, как моя матушка сначала ахнула от такой смелости, но, подумав, одобрила: «Ну, и молодец!» Уверенность в своем праве на признание очень шла Люсе и украшала её.

Дома, на Чкалова, февраль 1972 г.

Елена Георгиевна с Андреем Дмитриевичем часто бывали в нашем доме. В середине 70-х, когда отец уже был очень болен, я обычно сервировала угощение не в столовой за обеденным столом, а в кабинете отца, придвинув к дивану маленький столик. Андрей Дмитриевич всегда устраивался так, чтобы быть рядом с Еленой Георгиевной и куда бы она ни положила свою руку, всегда накрывал её своей. Мужская рука, твердо и нежно покоившаяся на сильной женской, – для меня этот жест остался символом их союза.

В отличие от многолюдных дачных застолий то были уютные домашние вино– и чаепития с неторопливыми беседами, в том числе и о литературе, с чтением стихов, с обменом воспоминаниями, с забавными происшествиями вроде того, что Андрей Дмитриевич пытался наполнить бокалы из закрытой бутылки вина, а мы все вежливо делали вид, что не замечаем его ошибки, пока Люся не решалась мягко бутылку у него отобрать, или наблюдали, как Костя кидал вопросительные взгляды на Елену Георгиевну в надежде выпросить у нее, врача педиатра, медицинскую справку, чтобы прогулять школу. Как-то Люся его отшила: «Отстань, у меня все равно нет с собой бланков», А.Д. перехватил печальный вздох мальчишеского разочарования и заступился: «Соня, ну позвольте ему завтра не ходить в школу!» – «Вот что значит комитет защиты прав человека!» – восторженно и не без упрека в мой адрес отозвался мой сын. – «Комитет прав человека», – строго поправил его Академик.

* * *

В Америке мы с Люсей перезванивались и переписывались, даже как-то сблизились, почтительное «вы» с моей стороны превратилось в дружеское «ты», однажды она коротко гостила у нас в Колорадо. Последний обмен электронными посланиями между нами случился, когда у неё появилась правнучка, Кира – Е.Г. сообщила мне об этом событии письмом и прислала чудесную фотографию «трехрасовой», как она выразилась, девчушки. Вскоре у меня возникла возможность ответить ей в том же духе: похвастаться фотографией новорожденных «двухрасовых» внучек, дочек моего сына и его жены-китаянки.

Так мы с ней, моей старшей подругой, и попрощались: обменявшись портретами трех младенцев, бросив взгляд в будущее наших, столь тесно близких в прошлом семей.

Антонина Буис

Antonina W. Bouis – литературный переводчик с русского на английский язык, США.

Я знала о Елене Боннэр то, что знали все: о ее мужестве, как гражданском, так и личном.

Антонина Буис

Когда Эд Клайн пригласила меня в свою квартиру в Нью Йорке, чтобы познакомиться с ней в 1985 году, я была готова встретиться с волевым суровым политическим активистом. И была совершенно не готова встретить женщину с восхитительным чувством юмора и живым интересом к литературе.

Я стала ее переводчиком – сначала книги «Постскриптум» (Alone Together, (1987) а затем «Дочки-матери» (Mothers and Daughters, 1992) – и её другом.

Я прибыла в Москву вместе с Аланом Кованом и его женой, когда они захотели взять интервью у Сахарова после его возвращения в Москву. Мы были первыми иностранцами, которые вошли в их квартиру. В тот самый день, 28 мая 1987, когда Матиас Руст[195]195
  Mathias Rust, немецкий пилот-любитель, совершивший перелет на легком самолете из Гамбурга в Москву и 28 мая 1987 г. приземлившийся на Васильевском Спуске Красной площади в Москве. После этого провала системы ПВО страны М.С. Горбачев провел кардинальную чистку в руководстве вооруженных сил СССР. – Сост.


[Закрыть] посадил свой самолет Cessna на Красной площади.

Полтора года спустя, в ноябре 1988 года АД отправился в Соединенные Штаты в первый раз. ЕГ попросила меня быть с ним на борту, чтобы «защитить его» в полете в Нью-Йорк. Он был в первом классе с академиком Евгением Велиховым[196]196
  Велихов Евгений Павлович – академик АН СССР. – Сост.


[Закрыть], и стюардессы позволили американскому телевидению снимать их. АД был застенчив и чувствовал себя очень неуютно. Хоть я и была в бизнес-классе, я сказала стюардессе, чтобы она велела съемочной группе выключить камеру и дать АД спокойно поесть.

Сотрудничая с Фондом Сороса, я часто бывала в Москве, а потому провела много времени в их квартире. Думаю, я ни разу не видела ее без сигареты. Она курила, прищуривая один глаз от дыма, независимо от ситуации, независимо от того, каково ее здоровье. «Я врач» – говорила она. «Я знаю, что бросить курить будет слишком большим шоком для моего организма.» После чего смеялась. Вот пример её юмора: мой муж, Жан-Клод (муж А. Буис – Ред.), снимал нас на видео, когда мы болтали, и пока они оба – ЕГ и АД – были расслаблены и шутили, мама ЕГ, Руфь Григорьевна, чувствовала себя очень неудобно. ЕГ успокоила ее: «Не волнуйся! Это не Виктор Луи[197]197
  Луи Виктор Евгеньевич (1928–1992), английский и советский журналист, тесно связанный с КГБ. – Сост.


[Закрыть]! Это Жан и Нина».

Однажды в 1989 году, мы с Жаном пригласили их на ужин. ЕГ было интересно посмотреть нашу гостиницу «Советская». У нас был огромный номер «Люкс», со спальней, столовой, и гостиной с пианино. АД осмотрел ванную, которая была огромной, но очень бедно обставленной.

«Вам нужны тут полки», – сказал он. Он любил столярничать.

Нам хотелось уединения, потому мы не ели в ресторане и не заказывали еду в номер. Я попросила прислугу Евгения Евтушенко приготовить все дома и привезти нам в гостиницу. Люся разогревала котлеты и гречку в микроволновой печи, которую мы привезли с собой в Россию. За обедом мы дали АД значок, который купили на рынке в Сокольниках: «А Сахаров по талонам». Ему понравилось, и он надел его. Это было во время Первого съезда народных депутатов, который все смотрели по телевизору. Я включила телевизор на следующий день, и увидела – он оставил значок, приколов его чуть пониже своего депутатского значка. Люди подумали, что это была своего рода провокация. Я позвонила Люсе около полудня. «Как Вы дали ему надеть его на съезд?» «Я спала, когда он ушел. Ничего». Мы посмеялись.

Мы с ЕГ говорили о литературе и литературных сплетнях. Она, казалось, читала все, и, конечно, имела собственное мнение обо всем. АД тоже был в курсе событий в современной литературе. Я помню, как перед отъездом в Тбилиси, где мне предстояло встретиться еще с одним из моих авторов, Чабуа Амирэджиби[198]198
  Чабуа Ираклиевич Амирэджиби (1921–2013), классик грузинской литературы XX века. – Сост.


[Закрыть], АД попросил меня передать наилучшие пожелания и свое восхищение его романом «Дата Туташхиа».

Конечно, наша литературная болтовня иногда служила прикрытием для более важных разговоров. Мы использовали стираемые, пригодные для многократного использования таблички, на которых писали более важные сообщения в то время, как громко говорили о том, у кого с кем роман в Союзе писателей. Эти сообщения были для ее семьи в Америке или для друзей – Эда Клайна или Джорджа Сороса.

Она любила недорогие украшения, которые позволяли ей выглядеть привлекательно. Я привозила бусы (и блоки сигарет «Мальборо») каждый раз, когда прилетала из Нью-Йорка. Она любила свой «сад» на балконе, свои любимые мускарики, и всегда просила фотографии нашего сада и фото помидоров Жана. Она любила готовить. АД не любил холодную еду, а потому она разогревала даже творог для него. Он мыл посуду, говоря, что это прекрасное тихое время для него, чтобы думать. Пока он мыл, мы пили чай и говорили о любви.

ЕГ знала много о любви. Наблюдать за ней и АД было большим удовольствием. Когда они не были обеспокоены своими друзьями и политической ситуацией, они наслаждались друг другом. В большой компании, они всегда находили глаза друг друга. В небольшой компании они всегда были рядом. Они делили одно большое кресло, когда смотрели телевизор, иногда она сидела у него на коленях. Они подтрунивали, отпускали дурацкие шутки, иногда шутливо спорили о значении старой пословицы: «Возьми Даля, если мне не веришь!».

Я знаю, что ЕГ демонстрировала невероятное мужество и в этом была примером для всех нас. Но я также помню ее женственность.

Владимир Буковский

Буковский Владимир Константинович (1942–2019) – один из первых советских диссидентов, 12 лет в заключении, в 1976 г. выслан в обмен на лидера чилийской компартии Луиса Корвалана. Настоящее интервью дано французскому радио RFI в 2011 г.

Владимир Буковский: Как Елена Боннэр была теткой Эдика Кузнецова и другое. Я познакомился и с Люсей (так близкие называли Елену Боннэр), и с Андреем Дмитриевичем в 70-м году, после освобождения из лагеря. Тогда они еще, действительно, не были супругами и только-только познакомились на каком-то суде, по-моему, на суде Бориса Вайля и Револьта Пименова. Ещё тогда у них, по-моему, никаких специальных отношений не возникало. В то время мы общались от суда к суду.

Владимир Буковский в молодые годы.

RFI: Вы говорите: познакомились на суде, общались от суда к суду. Что это означает конкретно?

Владимир Буковский: Как вы помните, в то время шли политические репрессии, и была традиция к своим друзьям приходить на суд. Вернее сказать, к суду, потому как внутрь не пускали. Люди стояли снаружи. Там же стояли иностранные корреспонденты, а в зал пропускали избранную публику, которую отбирал ЦК.

Такие встречи были наиболее частым, наиболее распространенным социальным общением. Помимо этого, конечно, у разных общих знакомых пересекались. Но это был основной вид общения. И там люди поневоле знакомились.

Сахарова какое-то время пускали. Он приходил к суду в полном наборе своих орденов: а у него там было три Героя социалистического труда или что-то в этом роде… полный иконостас. Он распахивал свое пальто в лицо охранникам и говорил: «Я – академик Сахаров. Вот, пропустите». И те поначалу его с перепугу пропускали. Потом им, конечно, дали инструкцию, разъяснение, и больше его не пускали.

Но в то время его еще пускали, а всех нас остальных – нет. Наиболее это всё проявилось на кассационном суде по «самолетному делу». Было такое в 70-м году «самолетное дело». Группа евреев-отказников, якобы, пыталась захватить самолет, чтобы улететь из СССР. Ну и они были арестованы.

Главным по этому делу проходил мой старинный приятель Эдик Кузнецов. А Люся Боннэр заранее записалась к нему теткой. Она у него в деле фигурировала как тетка. По той причине, что у Эдика больше не было никаких родственников: отец погиб на войне, мать была очень тяжело больной человек, почти не двигалась. А кто-то же должен к нему ходить, передачи приносить. И вот Люся записалась к нему заранее, еще до суда, записалась теткой. И как-то это прошло.

И она была единственной, кого пускали в зал суда как родственника. И когда этот суд шел в Ленинграде, то она – единственная, кто там была. Но ее КГБ предупредил, что если она хоть какие-то данные об этом суде будет передавать кому бы то ни было, то ее не будут пускать.

И вот мы изобрели очень сложный способ как у нее незаметно эту информацию получать и передавать из Питера в Москву. Этим занимался покойный ныне Володя Тельников. А передавали всю эту информацию мне. Я был как бы конечной инстанцией. А моя задача была уже это пристроить иностранным журналистам, чтобы мир узнал о всех деталях этого дела. Вот в такой цепочке, в такой «связке» мы с ней в 70 году общались.

RFI: Владимир, а вы не можете сказать, как же можно было эту информацию передавать так, чтобы и Елену Боннэр продолжали пускать в суд, но и чтобы она попадала на Запад? Как это можно понять?

Владимир Буковский: Вот в этом была задача, и она была головоломной. И, в общем, Володя Тельников с этим справился. Нас так ни разу и не поймали.

Как это делалось? Всех деталей и я не знаю толком. Это был такой секрет. Но как-то у нее там брали эту информацию незаметно. И по цепочке – цепочка была очень длинная. Я недавно познакомился с человеком, которого никогда не знал раньше и который, оказывается, тоже был звеном этой цепочки. И вот мы с ним это выяснили и долго смеялись. Ну, доходило это до меня, и я уже передавал журналистам.

Потом был кассационный суд. Их, как вы помните, приговорили к смертной казни двоих. И кассационный суд в Москве совпал с моим днем рождения. Это было 30 декабря 1970 года. И тут мы, наконец, все столкнулись носом к носу – вся цепочка. Ну, не вся, но часть хотя бы. И Люся приехала, и ее пустили в суд. И тут ей уже можно было не прятаться. И Сахаров пришел. На этом суде они уже сдружились, скажем так. Вот такие были общения.

Помимо этого – по общим знакомым: дни рождения там, то-се. Все время «пересекались», конечно, в Москве. Особых отношений у меня с ней никогда не было. Ну, были деловые какие-то вещи. Не более того. Мы с ней в те времена не дружили. Это все пришло много позже.

RFI: Владимир, те события, о которых вы только что нам рассказывали, – это события самого начала 70-х годов. Потом Елена Боннэр и Андрей Сахаров поженились, потом была долгая деятельность академика Сахарова – совершенно удивительного общественного деятеля. И потом, в какой-то момент, когда вы, Владимир Буковский, уже были на Западе, была ссылка академика Сахарова в Горький. Ссылка, естественно, вместе с его женой, Еленой Боннэр. Вы уже были на Западе. У вас были в тот момент какие-нибудь контакты с четой Сахаровых?

Владимир Буковский: Были, конечно. У нас в Москве был целый ряд людей, которые эти контакты поддерживали. Была такая Ира Кристи, которая прямо поехала в Горький, никому ничего не сказав. И нашла их, и ничего страшного, вроде. Ну, ее, конечно, потом туда больше не пускали, а у Сахаровых поставили милицейский пост перед квартирой, чтобы никто пройти не мог.

Но такие вот контакты были. Были горьковчане – ребята, которые находили способы контактировать и нам передавали. Контакты мы всегда устанавливали. Это обязательно, потому что надо знать, что происходит.

Слева направо: Александр Подрабинек, Владимир Буковский, Иосиф Зисельс (украинский диссидент и политзэк), Украина, начало 2010-х.

Но общения-то не было, потому что меня в 1971 посадили, и с тех пор я их уже не видал, кроме тех случаев, когда Люся в 1979 году приезжала в Италию лечить глаза а потом в 1985–1986 для операции на сердце. Тут, конечно, я уже мог с ней возобновить знакомство, узнать конкретнее, что там у них происходит и прочее.

RFI: А как вы воспользовались тогда этими встречами?

Владимир Буковский: Ну, что значит «воспользовались»? Просто пообщались – не виделись ужасно долго. И, конечно, сведения, которые мы о них получали, были достаточно точными, но очень неполными. Узнать, все-таки, что там и как, и как это все оборудовано, и что там происходит, было нам всем важно. Ну, а помимо того – не виделись очень давно. Все-таки люди друг друга знавшие, и знавшие в необычной ситуации, в необычной атмосфере, обстановке. Это создает особые отношения. Мы – звенья одной цепочки, символически говоря. Поэтому, конечно, это особые отношения.

RFI: Годы шли, коммунизм приближался к концу. И, кажется, в 89 году или в 90, может быть, даже в 91-ом вы уже смогли сами приехать в завершающийся Советский Союз. В этот момент вы встречались с Еленой Боннэр?

Владимир Буковский: Да, это было в 91-м году в апреле. Первый раз, когда мне, наконец, со скандалом дали визу туда. Мы с ней немного пообщались. Но не очень много. Сахаров уже умер, как вы помните, он умер в 89 году в конце года. Его уже не было. Пообщался я со всеми, кто был. За 5 дней, а у меня виза была на 5 дней, много не успеешь и многих не увидишь, но с Люсей мы пообщались.

RFI: И в заключение, несколько слов. Когда Советский Союз рухнул, и появилась свободная независимая Россия, «свободная, независимая» с некоторыми оговорками, Елена Боннэр осталась гражданской активисткой. И в годы путинского правления она выступала как деятель гражданского общества России. В этот период вы с ней как-то встречались, как-то координировали, что-то было у вас общего в отношениях с современной российской властью?

Владимир Буковский: Безусловно. Это был как раз период, когда мы очень плотно с ней общались. И начался он раньше, чем появился Путин – с чеченской войны. До этого она входила в какие-то там президентские советы по гражданскому обществу и прочее. Тут она отовсюду ушла демонстративно. И моя позиция очень обострилась по отношению к Кремлю в тот период.

И мы оказались с ней вместе, по одну сторону этих самых пресловутых «баррикад». Мы с ней много чего делали вместе и по поводу Чечни, и войны в Чечне, писали обращения, даже совместное было у нас с ней письмо президенту Соединенных Штатов Бушу. Вот в этот период мы довольно много с ней общались.

Последний раз я ее видел в ноябре прошлого года, когда был в Бостоне. У нее состояние уже было нелегкое со всеми ее болезнями. Но меня поразила ее ясность ума и невероятная энергия для человека так тяжело больного.

Мы с ней довольно долго просидели у нее в квартире, обсудили все происходящее, и меня потрясло, как она в курсе всех дел, несмотря на свой возраст и болезнь. То есть, не просто всех общих событий, но и всех слухов, которые ходят, всех оттенков и деталей событий. Она за всем этим очень живо следила и всегда очень болезненно реагировала на все происходящее. Так что в этот период мы как раз общались очень много.

2011

Илья Бурмистрович

Математик, в 1968–1971 находился в заключении за распространение произведений А. Синявского и Ю. Даниэля. В последние годы собирает материалы об А.Д. Сахарове и Е.Г. Боннэр для Архива Сахарова.

О Елене Георгиевне

Мои воспоминания о Е.Г. – это несколько разрозненных, но, как мне кажется, небезынтересных штрихов.

Илья Бурмистрович

* * *

По-видимому, следующий эпизод относится ко времени, когда Сахаров был в Горьком, а Е.Г. еще пускали в Москву. Я спешу к Е.Г. на день рождения и несу две красивые керамические тарелки. У самого подъезда поскользнулся и разбил обе. Осколки одной совсем мелкие, другой покрупнее. Е.Г. меня утешала и, наверно, предложила не выбрасывать осколки. Через какое-то время я снова у Е.Г. Она с гордостью демонстрирует мне склеенную тарелку. Я, несколько ошарашенный, даже не спросил, кто ее склеивал. Теперь не исключаю, что она сама.

* * *

Однажды я захотел взять почитать несколько тамиздатских книг, которые увидел на полке в квартире А.Д. и Е.Г. Разумеется, разрешение Е.Г. тут же получил. Самой ценной из них была книга «Бодался теленок с дубом» Солженицына, переданная А.Д. из-за рубежа, с необычно теплой надписью автора. В сентябре 1980 г. все их забрали у меня на обыске. Когда я сообщил об этом Е.Г., она сказала, что А.Д. спрашивал про «Теленка»…

* * *

Е.Г. вскоре после смерти А.Д. попросила меня собирать всевозможные материалы в периодике, касающиеся его, и подчеркнула: собирать даже такие материалы, где А.Д. только упоминается.

* * *

Я помню, как Е.Г. выступала на митинге на Васильевском спуске. Там присутствовал Ельцин. По-видимому, это май 1993 г. Атаки на Ельцина усиливались. Обращаясь к нему, Е.Г. воскликнула: «Стукните кулаком по столу!»

* * *

Е.Г. несколько раз выражала недовольство тем, что я собираю воспоминания об Андрее Дмитриевиче. Потому что «все наврут». Она не без оснований полагала, что воспоминания – ненадежный источник информации. Я как-то сказал, что потом разберутся. – Не разберутся! – убежденно возразила она.

Илья Бурмистрович и Елена Боннэр в Архиве Сахарова, Москва.

Я все-таки продолжал собирать воспоминания и в этой связи даже как-то спросил, не являюсь ли я для нее «персоной нон грата». – Нет, – ответила она.

* * *

Однажды я напомнил Е.Г., что воспоминания одной из дочерей Н.Н.Гончаровой от Ланского, несмотря на то, что она с Пушкиным не встречалась и Пушкина не любила (где-то я такое вычитал), пушкинисты считают ценным источником. Е.Г. немедленно назвала ее фамилию – Арапова – и вроде бы поколебалась в своем отношении к воспоминаниям…

* * *

Во время болезни жены Юрия Шихановича Алевтины Плюсниной обсуждался вопрос о деньгах на дорогое лекарство, используемое в качестве «химии». Я, в частности, обратился к Е.Г. Она стала убеждать меня – не нужно ее мучить химией, пусть до конца живет на обезболивающих. «Не мучить химией» Е.Г. повторила несколько раз. И добавила: «Это я вам как врач говорю». Потом сказала, что там-то имеются принадлежащие ей 300 долларов, их можно взять. Впрочем, их так и не взяли…

* * *

Я неоднократно беседовал с Е.Г. об Андрее Дмитриевиче. Помню, как она однажды в ответ на мою просьбу с обреченным видом сказала: «Ну спрашивай»… Я обычно записывал ее ответы на диктофон, но несколько незаписанных ответов я приведу по памяти.

Я начал спрашивать ее по поводу позиции Сахарова в вопросе о Карабахе. Она, не дожидаясь собственно вопроса, стала горячо убеждать меня, что Карабах должен принадлежать Армении. Мне не сразу удалось задать свой вопрос: а как Сахаров себе это представлял? Что Азербайджан с этим просто согласится? Она ответила (передаю не дословно, но за смысл ручаюсь): Тогда еще Горбачев мог решить это на Политбюро волевым путем.

* * *

Я спросил, а Е.Г. подтвердила идею Сахарова о желательности мирового правительства. Я: А если во главе мирового правительства окажется Сталин? Она (сразу, не задумываясь): Я не знаю, как ответить на это возражение.

* * *

У меня сохранились два электронных письма от Е.Г. Первое письмо связано с тем, что я переслал Е.Г. адрес видео, на котором запечатлена церемония вручения Сахарову премии имени Эйнштейна и, в частности, его речь на церемонии. Я спросил, знает ли Е.Г. это видео. В тот же день (23.07.2010) она ответила:

Ох, Илья! Не знала. Речь-то я знаю, но про интернет слышу впервые. Еще не смотрела. Мне всегда, прежде чем смотреть на Андрея, надо внутренне и с помощью лекарств подготовиться к этому. Спасибо. Е.Г.

Второе письмо – ответ на мою просьбу подтвердить Ольге Владимировне Окуджаве, что она (Е.Г.) со мной знакома – без этого О.В. не хотела со мной говорить про Сахарова. Письмо датировано 24.01.2011:

Илья! Ну что Оля может тебе сказать. Это бесконечное нанизывание баек на Андрея. У него и с самим Булатом контакта не получилось. Ну были они у нас вдвоем, кажется, один раз, когда Маша[199]199
  Мария Васильевна Олсуфьева (1907–1988), итальянский переводчик русской и советской литературы, близкий друг Е.Г. с середины 1960х гг.


[Закрыть]привезла им какие-то шмотки. Был Андрей один раз у Окуджавы – получился антиконтакт. А Оли кажется дома не было. И был один большой обед у них, когда приезжали наши общие друзья итальянские, но я была без Андрея, только с Алешкой. Мне кажется, собираешь ты какое-то сильно далекое от сути и только сбиваешь людей с толку. Все это как воспоминания Шкловского (Иосифа), что Андрей в эшелоне читал и проработал Гарднера (Гайтлера, «Квантовая теория излучения» – Ред.). Уж не путаю ли я фамилию, а порыться сил нет. Но Андрей утверждал, что это сплошная фантазия Шкловского. Сколько можно сети плести. Надо бы мне когда-то почитать, что ты насобирал. Боюсь, что большинство ценность имеет не большую, чем трепотня Иосифа.