Текст книги "Остров"

8

Кончилась зима, прошла весна, стало над селом тяжелое жаркое лето. Дождей не было с конца мая, и хлеба стояли низкие, худые. Откуда-то с юга налетали быстрые горячие ветры, свободно раскатывались по ровным полям, вздымая к небу сухую горькую пыль. Солнце густо просаливало рубахи мужиков, выбеливало бабьи косынки, разгоняло с улицы все живое. По ночам стояла тяжелая неподвижная духота, дома топорщились раскрытыми створками окон, молчали даже собаки, утомленные небывалой жарой. По вечерам все жадно припадали к приемникам, слушали сводки погоды, гадали, когда пойдут дожди. Дожди были обещаны уже дважды, но то ли врало радио, то ли иссякали они где-то по пути. Собирались по вечерам черно одетые старухи, раскрывали засаленные Евангелия, нестройно бубнили слабыми голосами:

– Итак, братия, будьте долготерпеливы до пришествия Господня. Вот земледелец ждет драгоценного плода от земли и для него терпит долго, пока получит дождь ранний и поздний. Долготерпите и вы, укрепите сердца ваши; потому что пришествие Господне приближается…

Застав однажды у себя такое сборище, Афанасий Казаков, могучий старик с красивым коричневым лицом, с минуту прислушивался к этому бормотанию и вдруг рявкнул:

– Ах вы, сучки чернохвостые, чего мелете? К долготерпению призываете, на господа надеетесь?! Тут и так с души воротит, а вы еще… А ну, геть отсюда, и чтобы мертвечины этой я больше не слыхал!

– Да ты что, отец, – укоризненно начала его жена, – не гневи бога…

– Вот, мать вашу с вашим богом! – затрясся Афанасий, хватаясь за стул, и старухи, подобрав юбки, кинулись к двери, испуганно крестясь и бормоча под нос:

– Свят, свят, господи…

Злобилась деревня, готовилась к скудной зиме, на ходу перекраивала давно выношенные планы. Начали весной строить крытый ток, а сейчас бросили: денег не хватало. Отказались от двух уже присланных машин – долги и без того намечались немалые. И в домах кроили и так, и эдак, покупали только самое необходимое. По утрам оглядывали синее, жаркое уже небо, тоскливо думали: когда же дождь?

Не было дождей.

И черные старухи пугали друг друга осторожным шепотом:

– Препояшьтесь вретищем и власяницами, оплакивайте сыновей ваших и болезнуйте; потому что приближается ваша погибель. Послан на вас меч, – и кто отклонит его? Послан на вас огонь, – кто угасит его? Посланы на вас бедствия, – и кто отвратит их?

И умолкали, заслышав шаги во дворе, воровато прятали истрепанные Евангелия в складках черных необъятных юбок, крестились трясущимися черными руками, слыша злую мужицкую матерщину:

– Свят, свят… Господи, вразуми неразумных, избави нас от погибели, пошли дождь…

А во дворах и на улицах материли и бога, и черта, и душу, и весь белый свет…

Ничего этого не знала, не видела и не слышала Дарья Андреевна. Пустым казался ее дом, слепо глядевший на улицу голубыми бельмами всегда закрытых ставней, запертых изнутри ржавыми железками. Но Дарья Андреевна была в нем, ходила в его сумрачном душном пространстве, спала на неопрятной, никогда не убирающейся постели, не чувствуя дурного запаха своего давно не мытого тела. Из дома она выходила только по самой необходимости – больно ей было смотреть на яркий солнечный свет, черными кругами отражавшийся в ее глазах. Равнодушно смотрела она вокруг, не замечая, как рушится ее долгими годами возводившееся хозяйство. Двор и невскопанный огород заросли желтой травой и буйными лопухами, вода в колодце зацвела, сад безнадежно погибал, вытягивая к горячему небу жалкие ветви с черными остатками съеденных червями листьев. Изгородь еще весной повалилась в трех местах, и соседские коровы беспрепятственно ходили по огороду, терлись боками о покосившуюся баню, теряя бурые клочья шерсти. И живность постепенно пропадала куда-то. Сдохла свинья, по недосмотру Дарьи Андреевны хватившая горячего месива, кур осталось едва ли половина, они почти перестали нестись, бродили по двору голодные, красноглазые, с сухими раскрытыми клювами. Приходила Василенчиха, кормила их, потом шла в дом к Дарье Андреевне, смотрела, как ходит она по избе или лежит на постели, глядя в потолок ничего не видящими глазами. Не окликнешь ее – так и не заметит, был ли кто в доме. Василенчиха спрашивала:

– Болит у тебя что, Дарья?

Дарья Андреевна медленно переводила на нее глаза, слабо качала головой:

– Нет.

– Может, к доктору тебе надо?

– Нет, – тихо отвечала Дарья Андреевна и ждала, когда Василенчиха уйдет.

Однажды Василенчиха, выбросив в уборную околевшую курицу, сказала:

– Давай-ка я заберу у тебя курей, а то передохнут все.

– Забирай, – покорно согласилась Дарья Андреевна, а вечером, войдя в опустевший курятник, никак не могла понять, куда же подевались куры, думала: «Лиса перетаскала, что ли? Так перьев не видать…» Искать не стала и, войдя в дом, тут же забыла о курах.

Навещали ее соседки, приносили молоко, яйца, хлеб, творог, Дарья Андреевка каждый раз совала им красные хрустящие десятки, и ей приходилось напоминать, что деньги она уже давала. Но случалось, что соседки из-за своих хлопот или понадеявшись друг на друга, – не заходили по нескольку дней, и в доме не оставалось ни крошки хлеба. Но и это не могло заставить Дарью Андреевну выйти из дома, да и голода она никогда не чувствовала. Было что есть – ела, нет – и так ладно.

Чаще всего приходила все та же Василенчиха. На грубом ее лице как будто залегла печаль всей деревни, страстное ожидание дождей, злая мужицкая тоска, – было оно сурово, неулыбчиво, строгие глаза смотрели из-под черного платка словно из траурной рамы. Василенчиха молча садилась у порога на лавку, смотрела на Дарью Андреевну, наконец спрашивала:

– Ела нонче?

– Ела, – отвечала Дарья Андреевна, даже если и крошки в рот не брала, потому что никогда не помнила, ела ли она на самом деле. Василенчиха, не обращая внимания на ее ответ, разворачивала принесенную еду, повелительно говорила:

– Садись, ешь.

Дарья Андреевна равнодушно жевала, зная, что так легче всего отделаться от непрошеной гостьи. Василенчиха смотрела на нее, вздыхала, иногда говорила:

– Поплакала бы ты, Даша, легше ведь будет.

Дарья Андреевна отмалчивалась, раза два нехотя бросала:

– Я уж свое отплакала, нечем больше.

– А ты постарайся, поплачь, – уговаривала ее Василенчиха, но Дарья Андреевна только качала головой, молчала. Тогда Василенчиха начинала вспоминать ее давнюю жизнь, ее сыновей, Григория, надеясь на то, что, как и прежде, прошлой еще зимой, Дарья Андреевна расстроится, поплачет вместе с ней. Но и это не помогало – слушала Дарья Андреевна так спокойно, словно не о ней шла речь, не она получала похоронки, не ее сыновья делали то, о чем рассказывала Василенчиха. Да и слышала ли она? Однажды Дарья Андреевна прервала ее рассказ, некстати сказала:

– Помру я, Марья.

– Все умрем, – согласилась с ней Василенчиха, не понимая, почему она вдруг говорит это.

– Все, да в разное время, – Дарья Андреевна оживилась, посмотрела на Василенчиху почти нормальными, осмысленными глазами. – Я – скоро, к зиме, должно быть.

– Чуешь, что ли?

– Чую. К зиме, должно быть, – повторила Дарья Андреевна. – А то и раньше.

– Смертное-то себе приготовила?

– Приготовила. Вон в сундуке лежит. А ключ у меня под подушкой. Ты уж проследи тогда, чтобы все как следует сделали.

– Ладно, не боись, все сделаю, как надо. Деньги тоже там?

– Там.

– Что будешь делать с ними?

– Отложу немного на похороны да на поминки, а остальное разделю тем, кто победнее.

– Это ты хорошо надумала, – одобрила Василенчиха. – Только надо через нотариуса оформить.

– Успеется, время есть еще.

Василенчиха подумала недолго, осторожно предложила:

– Катерине Лифановой надо бы поболе оставить, сын у нее учится, да второго думает отправлять.

– Сделаю, – кивнула Дарья Андреевна.

Помолчали обе, и Василенчиха тяжело поднялась:

– Ну, пойду, надо еще к Пушихе зайти, хворает она что-то. Завтра приду.

И с порога тихо спросила:

– А может, поживешь еще, Даша?

– Зачем? – взглянула на нее Дарья Андреевна.

– Рано ведь… Ты же лет на восемь молодше меня.

– Рано, – вздохнула Дарья Андреевна. – Да только, видать, я свое отжила, чужое живу.

Ушла Василенчиха, а Дарья Андреевна, посидев немного, отыскала листок бумаги, огрызок карандаша и стала прикидывать, кому сколько оставить по завещанию. Она морщила лоб, перечеркивала цифры и со вздохом откладывала карандаш, – нелегко было разделить так, чтобы всем было по справедливости. Она уже несколько раз принималась делать это и все никак не могла довести до конца. Вот и сейчас показалось ей, что кто-то обязательно останется обиженным, и она опять отложила карандаш, подумала: «Успею, до зимы далеко еще».

9

Пошли наконец долгожданные дожди, деревня повеселела – какой-никакой, а урожай будет, без хлеба не останутся. Ну, а без мяса перебьются как-нибудь, не впервой. И к уборочной погода установилась как на заказ – ясная, добрая, словно природа решила вознаградить земледельцев за все неприятности, причиненные сушью. И бабье лето стояло долгое, чистое, сухое.

Оживилась и Дарья Андреевна. Теперь видели ее по вечерам на крыльце своего дома, сидела она во всем черном, смотрела на проходящих мимо односельчан, с ней здоровались, иногда она отвечала, но чаще глядела так, словно не узнавала никого. Пробовали бабы подсаживаться к ней, разговаривать, но Дарья Андреевна молчала или нехотя отговаривалась односложными «да» и «нет».

А однажды зазвала она к себе приезжего инженера, сына Антониды Ковалевой, проводившего здесь свой отпуск. Тот не сразу понял, что именно его зовет Дарья Андреевна, и удивился, что она так приветливо улыбается ему, – давно уже никто на селе не видел ее улыбки.

– Сынок, зайди-ка на минутку. Тебя как зовут-то, не Коля?

– Нет, Сергеем.

– Ну, не взыщи, запамятовала. Зайди, Сережа.

Инженер зашел. Дарья Андреевна усадила его за стол, стала зачем-то расспрашивать, женат ли он, есть ли дети, как их зовут. Инженер, слегка улыбаясь, отвечал, не понимая, с чего такая блажь пришла ей в голову – расспрашивать о его семейных делах, ведь и жену его, и детей Дарья Андреевна знала.

Дарья Андреевна замолчала. Инженер ждал, что будет дальше. Она вытащила откуда-то письмо, подала ему, ткнула пальцем в обратный адрес:

– Сделай милость, сынок, объясни, как мне добраться туда.

– Это на Сахалин, что ли? – удивился инженер.

– Ну да, на Сахалин.

– Далеко, тетя Даша.

– Знаю, что далеко. Да ты расскажи, как ехать туда, я уж как-нибудь доберусь.

– Проще всего – поезжайте в Москву, садитесь на самолет. Один день – и там.

– На самолет? – испугалась Дарья Андреевна. – А поездом нельзя?

– Прямо туда нельзя, это же остров, море кругом. Если не хотите самолетом, поезжайте на поезде до Владивостока, а оттуда на пароходе.

– По морю?

– Ну да, по морю.

– Боюсь я морем-то, – робко посмотрела на него Дарья Андреевна. Инженер развел руками.

– Ну, я не знаю тогда… А только поездом туда нельзя.

– А на самолете долго лететь?

– Да часов двенадцать, наверно.

Дарья Андреевна долго расспрашивала его, нельзя ли как-нибудь по-другому добраться до Сахалина, и инженер, подумав, объяснил, что есть еще только один путь – поехать в Пензу, сесть на поезд, идущий до Хабаровска, а оттуда все равно придется лететь самолетом до Южно-Сахалинска, но всего часа полтора-два.

– А потом как?

– А там поезда должны ходить, – не очень уверенно сказал инженер – название города, обозначенного на конверте, ничего не говорило ему.

– Ну, спасибо тебе, милок, – сказала наконец Дарья Андреевна, решив про себя, что так и поедет, и попросила: – Сделай еще милость, запиши на бумажке, а то забуду.

Инженер записал, попрощался и ушел.

Об этом разговоре в тот же вечер узнала Василенчиха, – Антонида, выслушав сына, тут же кинулась к ней, – и, мучаясь одышкой, побрела к Дарье Андреевне. Чуть не упала на пороге, плюхнулась на лавку, попросила хриплым свистящим шепотом:

– Дай водицы испить.

И, отдышавшись, строго спросила:

– Ты чего это удумала, девка?

– А чего? – не поняла ее Дарья Андреевна.

– Куда ехать-то собралась?

– К сыновьям.

– Ты что, совсем рехнулась, старая? – возвысила голос Василенчиха. – Кто ждет-то тебя на этом Сахалине? Ведь там и могил-то их нет!

– А тут что есть? – прямо посмотрела на нее Дарья Андреевна. – Одни стены голые? – повела она головой. – Хватит, досыта уже нагляделась.

Заплакала Василенчиха.

– Господи, и куда тебя несет? Помрешь ведь там, и похоронить-то по-человечески некому будет, зароют где-нибудь как собаку.

– Ничего, мир не без добрых людей, – уверенно ответила Дарья Андреевна. – Похоронят где-нибудь, земля всех примет. Да и не все ли едино, где гнить?

Василенчиха еще долго отговаривала ее, пугала трудностями дальней дороги, неустроенностью житья на новом месте, – на все это Дарья Андреевна упрямо отвечала, что найдутся добрые люди, помогут. Да и не жить она туда едет, а умереть рядом с сыновьями…

– Да ведь никого там нет, как одна будешь? – плакалась Василенчиха, и Дарья Андреевна рассердилась:

– Чего заладила – одна да одна? Не на пустое место еду, к сыновьям родным…

Василенчиха охнула.

– Господи, совсем из ума выжила… Да ведь нет их там!

– Как это нет? – строго посмотрела на нее Дарья Андреевна. – Это не я, а ты из ума выжила. Сколько лет там жили – аль памяти о них не осталось? Затем и еду – перед смертью поговорить о них, людей порасспрашивать… А здесь что – так и будем друг дружке плакаться?

– Далеко ведь, Дарья…

– Что ж с того, что далеко? – рассудительно сказала Дарья Андреевна. – Они вон каждый год туда ездили – неужто я один раз не доберусь?

– Да ты ж сроду никуда не ездила, не знаешь ничего, – пробовала убедить ее Василенчиха. – Обидит дорогой кто-нибудь аль заболеешь…

Дарья Андреевна рассердилась снова.

– Не дело говоришь, Ивановна. Кто меня, старого человека, обидит? Или думаешь, что одна ты добрая, а остальные – ай нелюди?

– Ну, езжай, бог с тобой, – сдалась Василенчиха.

10

Уезжала Дарья Андреевна погожим сентябрьским утром.

С легким сердцем вышла она из пустого дома с заколоченными уже окнами, и на ее глазах сосед забил дверь косым дощатым крестом. Провожала ее Василенчиха. Дарья Андреевна сказала ей, кивая на дом:

– Если кто приедет и жить будет негде – пусти, чего ему зря стоять.

– Ладно… А то, может, вернешься еще?

– Да нет уж, – вздохнула Дарья Андреевна.

– Землицы-то на могилку взяла себе?

– Взяла.

– А смертное?

– Взяла, взяла, – нетерпеливо сказала Дарья Андреевна, вглядываясь в дальний конец улицы – не едет ли машина. И когда машина вывернулась из-за угла, запылила, заблестела на солнце стеклами, Дарья Андреевна светлыми сухими глазами огляделась кругом, низко поклонилась остающемуся дому и, выпрямившись, отвесила такой же поклон Василенчихе.

– Прощай, Марья, не поминай лихом.

– Прости и ты, Христос с тобой, – согнулась в пояснице Василенчиха, уронив две крупных слезы, темными дождинками ударившихся в светлую сухую пыль.

Уехала Дарья Андреевна.

Отправилась она в путь с плохоньким обшарпанным чемоданом с незапирающимися замками, в котором самым ценным были письма всех ее сыновей и мужа. В нем же безбоязненно везла она все свои тысячи, зашитые в два полотняных мешочка. В большом, зашитом накрепко, двойной стежкой, лежали деньги мертвые, те восемнадцать тысяч с рублями и копейками, что были получены зимой. В маленьком мешочке были деньги живые, и зашила его Дарья Андреевна легонько, чтобы можно было по мере надобности брать на расходы. С чемоданом этим Дарья Андреевна не могла пройти и нескольких шагов, но на всем ее пути до Сахалина всегда находились люди, готовые помочь ей, и она бесстрашно вручала им свои богатства, непоколебимо уверенная в том, что никто не посмеет обидеть ее.

Долго ехала Дарья Андреевна – уж и счет потеряла дням. Были на ее пути реки, такие большие, каких никогда не видела она, обильные ле. са, удивлявшие ее своей густотой, серые каменные горы, так близко нависавшие над дорогой, что Дарья Андреевна в испуге отшатывалась от окна. Полдня ехали мимо синего озера Байкал, где поезд изгибался так круто, что без труда были видны его хвостовые вагоны, едущие куда-то вбок. Надолго ныряли в темные гулкие туннели, и зябко становилось Дарье Андреевне при виде этой тяжко грохочущей темноты. И не переставала она удивляться огромности страны, бесконечности лесов и полей. «Господи, земли-то сколько, – думала она, глядя в окно. – Если все распахать – это сколько же народу прокормить можно?»

Попутчиков за дорогу в одном только ее купе сменилось человек двадцать. Были старые и молодые, тихие и горластые, трезвые и пьяные, не все одинаково внимательны к ней, – да и не ждала она ничьего внимания, – но все как-то старались помочь ей, подсказать, чем-то услужить. И хорошо ей было от бескорыстной людской доброты.

В Хабаровске кто-то подсадил ее в такси, объяснил, к кому обращаться в аэропорту за билетом.

Когда подъезжали к аэропорту, что-то вдруг загремело, засвистело над крышей машины. Дарья Андреевна испуганно втянула голову в плечи, глянула в окно и увидела, как с тяжелым гулом стремительно несется к земле огромный белый самолет с маленькими, словно игрушечными колесами под узкими, далеко откинутыми назад руками-крыльями.

– Ой, батюшки-светы, убьется! – ахнула она.

Шофер с удивлением взглянул на нее и засмеялся:

– Да что вы, мамаша, это он на посадку идет.

– Фу, нечистая сила! – облегченно вздохнула Дарья Андреевна, вглядываясь туда, где скрылся самолет. – А я уж, грешным делом, подумала, что разобьется.

– Вы что, не летали никогда?

– Нет, и видеть-то не приходилось.

– Далеко вам лететь?

– До Южно-Сахалинска, – тщательно выговорила она длинное название.

– Ничего, долетите, – успокоил ее шофер. – Все летают – и ничего не случается.

Он развернулся на площади, Дарья Андреевна дала ему три рубля, и шофер тщательно, до копейки, отсчитал ей сдачу, вытащил из багажника ее чемодан и спросил:

– А билет у вас есть?

– Нету, сынок.

– Тогда вам лучше пока сдать чемодан в камеру хранения.

– А не украдут? – боязливо спросила Дарья Андреевна.

– Да что вы, мамаша, все сдают.

А про себя подумал, оглядывая ее неказистый чемодан: «Да и было бы что воровать…» И сказал, видя, что Дарья Андреевна колеблется:

– Стоит это всего пятнадцать копеек, зато от хлопот избавитесь. Чего вы будете таскаться с ним? Неизвестно еще, когда улетите. Давайте я донесу.

– Донеси, сынок, а то я не знаю, где…

Кладовщик пренебрежительным взглядом окинул ее чемодан, небрежно затолкал его вниз, куда ставил самый нестоящий багаж, и дал Дарье Андреевне в обмен на пятнадцать копеек холодную жестяную кругляшку с выбитым номером. Дарья Андреевна сказала «спасибо», поблагодарила и шофера и пошла к зданию аэропорта.

Залы аэропорта были густо заполнены усталыми людьми, перегорожены очередями, вдоль стен до высоких подоконников громоздились горы узлов и чемоданов. Дарья Андреевна, оглохшая от плотного гула голосов, растерянно остановилась у входа, подумала с тоской: «Батюшки, народу-то сколько… Как же я на самолет сяду?» На секунду показалось ей, что весь этот ожидающий люд летит туда же, куда и она, но тут же Дарья Андреевна рассердилась на себя: «Вот старая перечница, и впрямь из ума выжила…» И решительно обратилась к первому попавшемуся мужчине, спросила, где взять билет до Южно-Сахалинска. Тот отвел ее к кассе, и, выстояв полчаса в очереди, Дарья Андреевна подала деньги и сказала, куда ей нужно.

– На какой рейс? – не глядя на нее, спросила толстая красивая кассирша с ярко накрашенными губами и черными подведенными глазами.

– Да на какой будет.

– Только на завтра, вечером.

– Ну, на завтра, так на завтра, – вздохнула Дарья Андреевна.

– Документы.

Дарья Андреевна подала метрику, но кассирша почему-то сунула ее обратно и неприветливо сказала:

– Не то даете, гражданка. Паспорт надо и пропуск.

– Нету у меня паспорта, – потерянно сказала Дарья Андреевна.

– Как так нету? – вдруг закричала тонким неприятным голосом кассирша. – Что вы мне голову морочите? У всех есть, а у нее нету!

– А чего ты кричишь-то, милая? – тихо сказала Дарья Андреевна. – Нету у меня паспорта… Из деревни я, а там сроду ни у кого паспортов не бывало.

– Тогда пропуск, – уже тише сказала кассирша, только сейчас, видимо, разглядев ее старую седую голову в нешироком пространстве между толстыми мутными стеклами со следами множества пальцев на них.

– Какой пропуск? – не понимала Дарья Андреевна.

– Да что я вам, нянька, что ли? – снова раздражаясь, повысила голос кассирша. – Читайте, грамотная небось, там все написано.

Она ткнула куда-то за плечо себе, на черную табличку, на которой написано было, что гражданам, направляющимся в пограничные зоны и не имеющим местной прописки, нужно иметь специальное разрешение на въезд. Кассирша решила, что с этим покончено, и крикнула:

– Следующий!

Но в очереди, слышавшей ее разговор с Дарьей Андреевной, возмущенно кто-то начал стыдить кассиршу, та зло отговаривалась, а двое стали расспрашивать Дарью Андреевну, зачем она летит в Южно-Сахалинск. Один из них, высокий мужчина лет сорока, повел ее куда-то, осторожно поддерживая под локоть. И Дарья Андреевна, не понимавшая, почему ей не дают билета и что требуют от нее, покорно пошла, думая в отчаянии: «Да как же это? Почему не пускают?»

Мужчина привел ее в просторный кабинет, заполненный возбужденными людьми, обступившими стол, за которым сидел толстый человек в синем кителе с серебряными нашивками. Люди что-то требовали от него, размахивали билетами, говорили сразу в несколько голосов, человек в кителе негромко и спокойно отвечал им, но люди почему-то продолжали кричать, кто-то уходил, сердито хлопая дверью, приходили другие, пытались протиснуться к столу, вытянув над головой руки с билетами, и тоже начинали требовать что-то громкими голосами. Мужчина, с которым пришла Дарья Андреевна, постоял немного, оглядываясь, и принялся расталкивать толпу у стола, держа Дарью Андреевну за руку, вежливо, но твердо говорил:

– Разрешите, пожалуйста, разрешите…

Его тоже отталкивали, сердито оглядывались, но, увидев Дарью Андреевну, расступались с ворчанием, и она оказалась у самого стола.

– Слушаю вас, – сказал мужчина в синем кителе, переводя взгляд с Дарьи Андреевны на того, кто привел ее. Тот стал объяснять, но в кабинете было шумно, и мужчина в кителе сказал громким властным голосом:

– Тихо!

И сразу стало тихо, говорить продолжали только шепотом.

– Слушаю вас, – повторил мужчина в кителе и, выслушав объяснение, внимательно посмотрел на Дарью Андреевну усталыми глазами, мягко спросил: – Зачем вы на Сахалин летите?

– Так… сыновья у меня там, гражданин начальник, – почему-то оробела вдруг Дарья Андреевна, стесняясь людей, столпившихся у нее за спиной.

– Почему же они вызов вам не дали?

– Вызов? – переспросила Дарья Андреевна. – Так ведь нет их там больше…

– Как так нет? – удивился начальник. – Вы же только что сами сказали, что у вас там сыновья.

– Были, гражданин начальник… Утонули.

Совсем тихо стало в кабинете, и слышно было, как тонко жужжит вентилятор на столе.

– Утонули? – переспросил начальник, словно припоминая что-то. – Когда?

– Нонешней зимой… Вот письмо у меня, – заторопилась Дарья Андреевна, вытаскивая письмо, где сообщалось о гибели ее сыновей.

Начальник быстро пробежал глазами письмо, тихо сказал:

– Ясно… Да вы садитесь… Дайте там кто-нибудь стул.

Чьи-то руки торопливо подставили ей стул, мягко тронули за плечо, и Дарья Андреевна села.

– Сейчас все сделаем, мамаша, не волнуйтесь.

Начальник написал что-то на бумаге, сложил и подал ей:

– Вот, мамаша, пойдите в ту же кассу, в очередь не становитесь, отдайте эту бумажку, и вам билет дадут. Через два часа улетите.

– Как через два часа? – до крайности удивилась Дарья Андреевна. – А там сказали, что только завтра вечером.

– Ну, сказали, а теперь я вам говорю – через два часа улетите. Вы проводите ее? – спросил он у мужчины, который привел ее сюда.

– Разумеется, – торопливо ответил тот.

– Проследите, пожалуйста, чтобы ей все верно сделали. Если что – пусть оттуда соединят со мной.

Когда выходили они, люди, бывшие в кабинете, широко и молча расступились, пропуская их.

И через пять минут, зажав в кулаке билет и посадочный талон, отблагодарив своего благодетеля, – он же вызволил из камеры хранения ее чемодан, отдал куда-то, сказав, что она получит его в Южно-Сахалинске, – Дарья Андреевна пошла по залу, разглядывая людей. «Господи, и куда столько народу едет?» – думала она, жалея их, спящих прямо на каменных лестничных площадках, а особенно бледных, разморенных усталостью детей, клубками свернувшихся в кожаных креслах. Потом поднялась на второй этаж, удивилась виду сплошных стеклянных стен, вышла на длинную железную веранду, тянувшуюся вдоль всего здания, и стала глядеть на близко стоявшие самолеты.

Страшно и любопытно было ей смотреть, как самолеты садятся. Первая увиденная посадка напугала ее до смерти. Самолет так быстро приближался к земле, что Дарья Андреевна в страхе сцепила руки и подумала: «Господи, убьется…» И когда увидела, как колеса – коснулись земли и из-под них вырвались два синих облачка дыма, закрыла глаза, ожидая грохота взрыва. Но ничего не было, и когда она открыла глаза, то увидела, что самолет уже далеко и поворачивается на месте, и потом он медленно поехал обратно, с негромким свистом подкатился к зданию аэропорта, покачиваясь на высоких прочных колесах, уже не казавшихся Дарье Андреевне такими маленькими. Затем сама подъехала к самолету лестница, скоро по ней стали спускаться живые веселые люди, Дарья Андреевна сверху смотрела на них и взглянула на небо, не веря, что они только что оттуда и сама она через два часа тоже поднимется в эту высоту.

Наконец объявили посадку и на ее рейс.

У низкой самолетной двери встретила Дарью Андреевну ладно одетая девушка с синими ласковыми глазами и провела в голову самолета, усадила у окна. Потом другая девушка зачем-то сказала, что надо привязаться ремнями, и все зашевелились, заворочались в креслах, доставая откуда-то из-под себя широкие ремни с белыми бляхами и застегивая их на животе.

– А зачем привязываться-то, сынок? – всполошилась Дарья Андреевна, трогая за руку соседа, молодого парня.

– Так положено, бабуся, – белозубо улыбнулся парень. – Давайте-ка я застегну вам.

И он вытащил откуда-то ремни и ловко защелкнул на Дарье Андреевне, и она успокоилась, потому что все кругом были спокойны. Но когда самолет стал разгоняться, и Дарью Андреевну потащило куда-то вверх, и она увидела в кривом, выгнутом наружу оконце, как быстро проваливается вниз знакомая надежная земля, а потом вдруг потемнело, – от страха ей стало даже жарко, она закрыла глаза и уныло подумала: «Вот дура старая, чего поперлась? Умирала бы себе дома, а то ить пока долетишь до земли, ни одной косточки целой не останется…» И хотя умом понимала она, что нечего бояться, ведь давным-давно летают эти самолеты и ничего не случается, но страх, вызванный необычным ощущением пустоты внизу, не проходил. Но шли минуты, ничего не случалось, самолет все так же ровно лез куда-то в гору, и Дарья Андреевна, оглядевшись кругом, увидела, что все по-прежнему спокойны, кто-то уже спал, вытянувшись в низко откинутом кресле, и она успокоилась. А потом сосед расстегнул ей ремень, Дарья Андреевна сказала «спасибо» и, осмелев, глянула вниз, за окно. Там незнакомо лежали белые снежные облака, ярко освещенные солнцем.

Но еще раз пришлось ей сильно испугаться, когда самолет пошел на посадку и задрожал, затрясся на ему одному видимых ухабах. А когда увидела она, как неотвратимо несется навстречу земля с острыми зубцами елок на ней, – откинула голову на спинку кресла и обреченно подумала: «Пришла моя смертынька…» Неожиданно стукнуло что-то под полом, жутко загремело, толкнуло Дарью Андреевну вперед, она закрыла глаза: «Все…» Но гремело все меньше, ремень на ее животе ослаб, и наконец поехали совсем тихо, плавно, и Дарья Андреевна открыла глаза, не веря тому, что жива и снова уже на земле. Но так было – виднелись за окном не облака, а лес и маленькие серые дома. Окончательно пришла она в себя, когда ступила на твердую бетонную землю аэродрома и увидела вдали город и невысокие горы за ним. И, пошатываясь на ненадежных ногах, засеменила прочь от этого белого чудища с чумазыми жерлами двигателей и прямыми железными крестами спокойных винтов, уставших от долгого бешеного вращения.

Когда ехала в город, вспоминала она слова Геннадия об этом острове: «Красивая земля, мать…» И подумала, глядя на сопки: «И правда, красивая…»

И за всеми этими хлопотами, впечатлениями, переживаниями уже не вспоминала она о том, что приехала на Сахалин умирать.