Текст книги "Южные Кресты"

Глава 33
Перевоспитание Бога

Недели сменялись неделями, хотя время текло с такой омерзительной медлительностью, что Вечнову хотелось подкараулить и убить само время, но он не знал как. Легко убивать время на свободе. Бесконечная череда событий и забот, а также каких-никаких развлечений позволяет почти не замечать течения времени, что, безусловно, его убивает, ибо, не замечая, мы перестаем осознавать, что вот еще миг прошел, а вот – другой. И наше бытие испепеляется легко и незаметно, как китайская палочка, освежающая воздух, один раз подожженная, а после уже курящаяся сама собой до полного своего затухания…

В тюрьме время убивает тебя. Главным наказанием ведь является именно данный тебе «срок». Есть пытки огнем, есть пытки водой. А тюрьма – это пытка временем. Система человеческого правосудия не нашла ничего лучшего, чем организовать эдакое подобие ада на земле, и этот земной ад пугает, пугает всех нас, повинных и неповинных, маленьких и не очень, даже больше, чем ад настоящий! От сумы да тюрьмы – не зарекайся! Вот пред чем мы все равны! Пред бессилием нищеты, бессилием несвободы и бессилием смерти! Эти три бессилия звучат рефреном сквозь наши тусклые жизни, в конце концов сливаясь в один заключительный аккорд. Да, да, именно тот самый аккорд. Помните? В тональности ля бемоль! Та-да! Та-да!!!! Та-да!!!! Вот и приехали. В смерти все три страха соединяются, ведь мертвый – нищ и несвободен. Действительно, какая же свобода в небытии или в ожидании Страшного суда? А от этого нам всем хочется поскорее избавиться, от всех трех несвобод, хотя мы понимаем, что избавиться от них невозможно, потому что, избавившись от них, мы станем действительно несвободны!

А чернявая галочка-кафка щебечет, что первый признак начала познания – желание умереть, что эта жизнь кажется невыносимой, а другая – недостижимой. Уже не стыдишься, что хочешь умереть; просишь, чтобы тебя перевели из старой камеры, которую ты ненавидишь, в новую, которую ты только еще начнешь ненавидеть. Сказывается тут и остаток веры, что во время пути случайно пройдет по коридору главный, посмотрит на узника и скажет: «Этого не запирайте больше. Я беру его к себе».

«Наивная вера в «Главного», в начальника тюрьмы, который по совместительству еще и Верховный Судия! Что дает нам эта вера?» – рассуждал Вечнов.

Он как-то притерся и все меньше попадал под удары жлобов. К нему привыкли, он даже начал выполнять какие-то работы, за что ему полагалось десять долларов в неделю! На эти деньги Вечнов покупал себе кофе. Можно было покупать сигареты, но он не хотел ради двух-трех торопливых затяжек снова быть битым в процессе лишения драгоценной пары пачек сигарет, заработанных в результате недельного труда. Ведь этой оплаты на большее и не хватало…

Но речь не шла о наживе! Вечнову просто надо было хоть как-то убить время, пока оно полностью не убило его. Он много читал, но книги из тюремной библиотеки пахли смрадом разочарования. Тогда он закрывал глаза и думал. А галка-кафка ему шептала, что путь его все равно бесконечен, тут ничего не убавишь, ничего не прибавишь, и все же каждый прикладывает к нему свой детский аршин. «Конечно, ты должен пройти еще этот аршин пути, это тебе зачтется».

Сеня скучал по наркоеврею, который остался дожидаться своего суда, так и не признавая себя виновным. Вечнов действительно по нему скучал. Уж очень родным казалось его лицо… Вечнов все думал про этот самый стержень в себе, о котором говорил грузинский еврей. Какого стержня Вечнову не хватает? С другой стороны, ведь если стержня нет, то его нельзя сломать?

– Пусть я беспозвоночное, – рассуждал Сеня, – пусть так. Пусть нет во мне ничего, что могло бы послужить этим самым стержнем. Пусть все, что я собой представляю, это пятидесятикилограммовое тело…

Сеня не мог есть свинину, он всегда пытался придерживаться какого-никакого кашрута, но кошерной еды в тюрьме не полагалось, и он съедал только противный гарнир, потому что кроме свинины, отвратительно жирной и вонючей, в тюрьме ничего к столу не подавали, словно мучая Сеню особым, индивидуально придуманным для него мучением – постоянным, лишь едва утоленным голодом.

«Кроме тела моего, у меня ничего и нет», – думал Сеня, а галка-кафка ему щебетала, что человек не может жить без постоянного доверия к чему-то нерушимому в себе, причем и это нерушимое, и это доверие могут долго оставаться для него сокрыты. Одно из проявлений этой скрытости – вера в личного Бога.

– А у меня нет личного Бога, – грустно вздыхал Вечнов, хотя он ошибался.

Для Сени Бога вообще не существовало до тех пор, пока он не попадал в какие-нибудь форс-мажорные обстоятельства. Мир в спокойном состоянии руководствовался исключительно законами физики и химии. Лишь когда наступали тяжелые времена, из этих самых законов проступал образ строгого, но не жестокого отца. Бог для него был чем-то эфемерным, и он вспоминал о нем только в минуты отчаяния. Теперь же тюрьма становилась для Вечнова беспрестанным, тягучим отчаяньем, растянутым на годы. И поэтому теперь Бог присутствовал рядом всегда. Вечнов постоянно заговаривал с ним, и тот ему иногда отвечал… То оплеухой жлоба, а то плевком какого-нибудь ублюдка в его тарелку. Бог Вечнова был жестокий еврейский Бог, беспрестанно карающий и судящий. Хотя Вечнов так не считал, как не считал деспотом своего отца забитый, тщедушный сынишка Кафка, хотя и осмелился на свое знаменитое письмо к отцу, пронизанное такой болью и страхом. В Иисуса, однако, Вечнов поверить не мог, хотя и хотел. С Иисусом, с его культом страданий Вечнову было бы легче. Однако он был противен Сене, как и всякому настоящему иудею. Нет, не своими идеями и учениями. Они, в общем, имеют глубокие еврейские корни. Вечнов не мог верить в Христа из-за того свиного привкуса, который имеет христианство для любого еврея. Этот свиной привкус добавился не сразу. Возможно, апостол Павел, никогда не видевший Христа живым, не вселял доверия в еврейские неверующие жестоковыие души. Вопрос о том, был ли Иисус Мессией – не самый главный вопрос, разделяющий иудаизм и христианство. Главное различие между этими двумя религиями заключается в том, какое значение они придают вере и поступкам людей. В иудаизме утверждается, что Бог придает большее значение поступкам людей, нежели их вере в Него. И еврейский Бог как строгий отец следовал за Вечновым по пятам и воспитывал его оплеухами и плевками. В любой синагоге, от самой реформистской до самой ортодоксальной, любой раввин всегда делает упор на дела людей. Соблюдение заповедей – это как поведение детей за столом. Отцу можно – а детям нельзя. Отец – убивает, а детям – «не убий!»

– Невозможно нигде услышать раввина, проповедующего спасение души посредством веры, что является краеугольным камнем христианской доктрины. В иудаизме самым первостепенным долгом еврея является дело, действия, поступки – одним словом, поведение в строгом соответствии с библейскими заповедями и законами иудаизма. В христианстве, напротив, большая часть законов поведения, унаследованных от иудаизма, была постепенно предана забвению, а в центре внимания оказалась вера в Бога. Но человек, будучи несовершенным и слабым существом, непременно будет грешить, нарушая законы, а Бог неустанно будет наносить ему оплеухи и подзатыльники. Вечнов впитал с молоком матери и прокуренным дыханием отца этот принцип – «сделал – получил!», как в смысле наказания, так и в смысле вознаграждения. Поэтому жизнь Вечнова в тюрьме превратилась в вечный путь к послушанию и следованию неведомым велениям Бога, который в неволе проводит больше времени, чем на свободе. Тюремный Бог еще более жесток, чем Бог обычный. Он требует уважать его закон, который он не разъясняет, и поэтому Вечнов постоянно получает тычки и подзатыльники. Ошибся – и все! Оступился – поздно раскаиваться! Вечное проклятие! Хотя идея «вечного проклятия» затрагивает еще два спорных положения, отличающих иудаизм от христианства: «ад» и «вечные муки». Слово «ад» не упоминается в еврейской Библии ни разу. «Вечные муки» – понятие, совершенно чуждое иудаизму. В Библии упоминается «шеол» – слово, обозначающее всего-навсего могилу, но никак не ад (или геенну огненную, как было неправильно переведено позднее христианами: «шеол» – «геенна»). В книге Бытия, например, Иаков говорит о «нисхождении в шеол, не повидав сына Иосифа» (Быт. 37:35), но патриарх Иаков вовсе не имел в виду ад или преисподнюю, как это переведено в Новом Завете. Иаков имел в виду могилу, только и всего!

Вечнову было бы проще с Христом, чем с суровыми еврейскими патриархами. Но он не мог верить в Христа. Однако к Христу можно прийти и без Христа, к нему можно прийти незаметно для себя и для него, никого при этом не тревожа!

Вечнов не был религиозным иудеем. Он не знал досконально закона Торы. Однако, подспудно чувствуя отвращение к христианству, все же так же подспудно глубоко и нежно любил Иисуса, несчастного наивного шалопая, давшего себя распять за грехи окружающих жлобов. Его коробила христианская мысль о том, что Бог предает проклятию людей, которых он создал несовершенными, за то, что они несовершенны! В отличие от христиан, Вечнов не представлял еврейского Бога весьма жестоким существом! Такой карикатурный Бог-садист, происходящий от созданной Павлом карикатуры на библейский Закон, лежит в основе весьма распространенного мифа о том, что «Бог евреев мстителен и жесток», в то время как Бог Нового Завета, Бог христиан – «любящий и благостный». Но нет ни Бога евреев, ни Бога христиан, ни Бога мусульман! Бог-то один! Разве не это кричат с минаретов? Разве не это вещают в синагогах? Разве не о триединстве Бога талдычат в церквах? Нет Бога еврейского и Бога нееврейского…

Теперь, скучая по наркоеврею, Сеня почему-то придал его черты своему Богу. Раньше Бог напоминал Сене отца, но теперь черты отца каким-то удивительным образом поистерлись и заменились ликом наркоиудея. Вот и жил Сеня в кругу двух своих неотступных товарищей – строгого наркобога и галки-кафки. Галка нашептывала ему, что все его беды оттого, что он слишком привязан к миру материальному. Ведь если бы бренное тело не тянуло Сеню вниз, к заплеванному тюремному полу, – он был бы свободен! В сущности, все, что удалось новозеландским извергам – это заключить под стражу его тщедушное, теряющее килограмм за килограммом тело. Чем меньше Вечнов будет жить в своем теле, тем менее он будет несвободен, по крайней мере, до смерти, до Страшного Суда, или просто до небытия – неважно, что ему присудится в конечном итоге. Ведь жизнь – это то, что здесь и сейчас. А здесь и сейчас – был только смрадный тюремный воздух и оставляющее волдыри нещадное тюремное солнце. Но здесь и сейчас существовало и нечто большее, чем тело. Это нечто и был настоящий Сеня.

«Я – это ведь не только и не столько груда тщедушных костей, в которую превратилось моя плоть. Я – это то, что базлающие проповедники именуют душой, духом или духовным миром. Зовите это как пожелаете».

Галка-кафка поддакивала Сене, щебеча: «Нет ничего другого, кроме духовного мира; то, что мы называем чувственным миром, есть зло в мире духовном, а то, что мы называем злом, есть лишь необходимость какого-то момента нашего вечного развития».

«Конечно, – прозревал Сеня Вечнов, – в том-то и дело, что все, что со мной произошло, не есть зло! Это просто один из моментов моего вечного развития! Зачем? Во имя чего? В чем смысл? О, эти вопросы ни к чему. Вот и галка-кафка подтверждает, что «есть вопросы, мимо которых мы не смогли бы пройти, если бы от природы не были освобождены от них». А от природы мы полностью освобождены от этих вопросов. Нам не положено, да и не требуется знать: зачем? во имя чего? в чем смысл?»

«И те, кто пытается дать нам ответ на эти вопросы, – продолжала щебетать галка, – лгут! Просто не могут не лгать! Ведь «лгут меньше всего, когда меньше всего лгут, а не тогда, когда для этого меньше всего поводов!»»

Поняв, что больше не надо искать ответов на эти вопросы, Вечнов получил больше свободы, чем если бы его немедленно отпустили на все четыре стороны, хотя во все четыре стороны от Новой Зеландии простирается лишь гибельный океан.

«Пусть я заключен здесь, но это только мое тело, да, только тело здесь заключено. Сам я свободен, причем свободнее, чем тогда, когда был юридически на свободе! Освободив себя от обязанности задаваться вопросами «зачем?», «во имя чего?», «в чем смысл?» и поняв, что я свободен от этих вопросов по праву рождения, – я обрел настоящую свободу… И пусть я по-прежнему эгоист. И пусть в целом свете я люблю только одного человека по-настоящему – и этот человек я сам! Но в то же время я и ненавижу себя с той же силой, что и люблю. Однако это вовсе не уравновешивает мои чувства к себе и не делает меня равнодушным!»

А галка-кафка вторила Сениным мыслям, щебеча: «Кто в мире любит своего ближнего, совершает не большую и не меньшую несправедливость, чем тот, кто любит в мире себя самого. Ты, Сеня, свободный и защищенный гражданин земли, ибо посажен на цепь достаточно длинную, чтобы дать тебе доступ ко всем земным пространствам, и все же длинную лишь настолько, чтобы ничто не могло вырвать тебя за пределы земли. Но в то же время ты еще и свободный и защищенный гражданин неба, ибо посажен еще и на небесную цепь, рассчитанную подобным же образом. Если ты рвешься на землю, тебя душит ошейник неба, если ты рвешься в небо – ошейник земли. И тем не менее у тебя есть все возможности, и ты это чувствуешь! Теоретически для тебя существует полнейшая возможность счастья: верить в нечто нерушимое в себе, но не стремиться к нему. Не задавать этих неверных вопросов. Ведь вопросы «зачем?», «во имя чего?», «в чем смысл?» неверны в самой своей сути и потому на них никогда не получить ответа! Нужно просто верить! А вера не терпит сомнений! Нельзя сказать, что нам не хватает веры. Сам факт нашей жизни имеет для веры неисчерпаемое значение».

«При чем тут вера? Ведь нельзя же не жить».

«Именно в этом «нельзя же» и заключена безумная сила веры; в этом отрицании она получает облик».

Как ни удивительно, но со временем Сеня страдал все меньше. Он более не замечал побоев, а может быть, они и прекратились. Он перестал ненавидеть окружающих, себя, новозеландские власти. Наконец, после стольких беспокойных мучительных лет жизни, на Сеню снизошло то, что можно именовать – созвучно щебету галки-кафки – «нерушимым единым». Ведь «нерушимое едино; оно – это каждый отдельный человек, и в то же время оно всеобщее, отсюда беспримерно нерасторжимая связь людей». «В том-то и дело, – добавляла галка, – что дух лишь тогда делается свободным, когда он перестает быть опорой!»

«Мне не нужно никакого стержня! Мне не нужно Бога-отца! Этого воспитателя! Мне нужно Бога-друга. Мой Бог – это галка-кафка. Считайте меня галка-кафкианцем, если пожелаете! Я больше не Йозеф К. и не Семен В. И никакая другая буква. Мой процесс закончился, не начавшись. Меня никто не судил. Меня вообще невозможно судить. Вы можете перемолоть мое ничтожное тело, вы можете вырвать и съесть мое сердце, но вы не можете принести мне вреда! «Вера – как топор гильотины, так же тяжела, так же легка». А для меня больше нет ни ударов, ни страха, ни смрада. Я действительно стал свободным, лишь оказавшись в вонючем остроге, потому что только здесь, как под увеличительным стеклом, собрались все лучи моего солнца. Мне больше ненадобно «ограничивать свой круг и постоянно проверять, не спрятался ли я сам где-нибудь вне своего круга». У меня нет и не может быть границ. И пусть я сошел с ума (хотя если я сам это признаю, то, видимо, не такой уж я сумасшедший), но я больше не верю в зло. Я кормлю мою галку-кафку хлебными крошками с тюремного стола, и она мне щебечет, что зло – не существует. Зло – это излучение человеческого сознания в определенных переходных положениях. Иллюзия – это, в сущности, не чувственный мир, а его зло, которое, однако, для наших глаз и составляет чувственный мир. Вот, собственно, и всё…»

Эпилог

Мы не случайно оставили Сенечку Вечнова в тюрьме. Теперь, вместе со своим новым другом-богом галкой-кафкой, он нашел свой путь копошения в мире теней. Не будем им мешать. Ведь годы, проведенные в тюрьме, – это тоже годы жизни, невосполнимые и сосредоточенные. Мало ли, что еще может произойти, когда живешь в толпе оголтелого быдла? Оставим его на доброй ноте, в покое и самосовершенствовании, в трепетном внимании к своему существу и в отсутствии желания задавать вечные, но от того не менее бессмысленные вопросы.

Что же произошло с Сенечкой после? Ему скостили срок за хорошее поведение и выслали из страны, в которую он так никогда официально и не въехал. Из четырех стен в здании аэропорта его препроводили прямо в самолет, летящий в Гонконг.

Сенечка с удивлением понял, что фактически свободен, только выйдя из самолета в Гонконге. Он был почти уверен, что его препровождают из рук в руки израильским властям, которые будут его судить за кражу паспортов, которых он, конечно же, не крал. Ведь Сенечка Вечнов уже привык к тому, что его осуждают вне зависимости от его вины. К этому трудно привыкнуть, но, привыкнув один раз, можешь быть спокоен на всю жизнь. Такого человека, как Йозеф К., ничем невозможно удивить, а значит, и осудить по-настоящему невозможно, потому что всякий приговор должен вызывать определенную толику удивления, иначе он совершенно недейственен и приговором-то считаться не может.

В Гонконге ему отдали его документы и отпустили на все четыре стороны, внезапно создав дилемму.

«Может быть, бежать? Может быть, воспользоваться ошибкой? Но куда бежать? Кругом Китай… Денег нет. Есть только билет до Тель-Авива.

«По яао тай шин, Сеня, по яао тай шин!» – сказал бы себе Сенечка по-китайски, если бы знал этот язык, что означает «не волнуйся Сеня, не волнуйся!» Мне пора возвращаться домой, чтобы это ни означало. Снова тюрьма – ну что ж, какая разница? Ведь все мы лишь меняем камеры в течение нашей жизни. Свобода – она не снаружи, единственная свобода – она внутри, и ни в какую тюрьму ее не запрешь».

С такими мыслями Сеня сел в самолет, который принес его на могучих, расправленных, словно в каком-то ритуальном священнодействии, крыльях в Землю Обетованную.

Сеня вышел из самолета и приблизился к паспортному контролю. Он был готов ко всему, но все же зажмурился, словно от физической боли, подавая свой паспорт. Сейчас, конечно же, прозвучит сирена, прибежит полиция, его схватят и снова уведут в тюрьму, и теперь уже на всю оставшуюся жизнь.

Но затянутая в форму рыжая девица на паспортном контроле с удивлением покрутила в руках Сенин паспорт, силясь разобраться, где он пропадал столько времени, потому что штемпеля Новой Зеландии в нем так и не было.

– Ты, что отсутствовал несколько лет? – спросила она.

– Да, – ответил Сеня.

Девица шлепнула печать и впустила Сеню в страну…

Потом была встреча с родными. Мама была несказанно рада возвращению Сени. Отец, хоть и очень исхудал, все же продолжал бороться со своей страшной болезнью. То, что Сенечка застал его живым, было своего рода чудо! Вести о том, что всё, что Сеня построил за свою жизнь, бесповоротно разрушено, он принял почти равнодушно. Семья пряталась от кредиторов в городе на юге страны, куда последовал и Сеня.

Попытки найти пропавшие деньги не увенчались успехом. Все говорило за то, что бухгалтера действительно убило шаровой молнией, а Осип, как оказалось, погиб в пьяной драке в киевском ресторане, и это вовсе не было никакое покушение.

Сеня посылал запросы в Европу, чтобы выяснить, что это была за компания, которая получила деньги, но все безрезультатно. Прошло слишком много времени, и от компании и след простыл. Сенин банк даже слышать ничего не хотел. Они показывали ему копию факса с его подписью и говорили, что если бы он пришел жаловаться на следующий день, то можно было бы чем-то помочь… Но он явился почти через два года! Вечнов не стал вдаваться в подробности, где он провел эти годы…

Сенечка тихонько устроился на работу медбратом, и у них со Светой, совершенно бросившей пить, родился третий ребенок. Карапуз оказался здоровеньким и очень похожим на Сеню.

Галка-Кафка осталась жить с Сеней. Ей нравился его тихий, неприметный образ мысли. Ей надоело вместе с другими птицами-кафками выводить клювами на своих надгробьях собственные имена.

Если в Израиле никто про Сенину историю не вспоминал, то в Новой Зеландии пресса еще долго не могла успокоиться. Газеты и два года спустя писали про «русского израильтянина», 33-летнего Семена Вечнова, который был заключен в новозеландскую тюрьму на три с половиной года, поскольку был признан виновным в продаже троим украинцам поддельных израильских паспортов. Газеты писали, что эти паспорта были приобретены ими через «украинского партнера Вечнова». После этого прецедента федеральная полиция Новой Зеландии, совместно с властями Австралии, ФБР и Интерполом, решила провести широкомасштабную операцию по выявлению и задержанию лидеров «русских» преступных группировок. Еженедельник «Sunday Telegraph» (выходящий в Сиднее) писал, что «русские гангстеры еврейской национальности занимаются вымогательством, контрабандой оружия и рэкетом проституток, а также вовлечены в мошенничество, торговлю наркотиками и шантаж». По данным газеты, эта информация содержалась в отчете полиции Австралии и парламентской комиссии по борьбе с уголовными преступлениями. Особо подчеркивалось, что некоторые преступники в прошлом были сотрудниками КГБ и обладали методами вербовки агентов. Их главарем, безусловно, считался Семен Вечнов.

Особо неистовствовала «New Zealand Herald», в 2004 году «раскрутившая» историю про задержание в Новой Зеландии «агентов Масада» Коби и Ицика – израильтян, арестованных при попытке незаконного получения местных паспортов.

Израильские шпионы, вернувшись домой, получили израильские паспорта на новые имена (они так часто меняли имена, что уже начинали забывать настоящие). Центр решил, что провалилась не система, а просто речь шла о случайном провале, и поэтому агенты Коби и Ицик были снова посланы на задание, поскольку должны были уничтожить знаменитого главаря одной террористической организации до того, как тот умрет своей смертью, чего израильские власти серьезно опасались. Главарь был очень стар и болен. Практически сразу по новым паспортам Коби и Ицик отбыли в Канаду, где принялись отлавливать нового инвалида, чтобы провернуть такую же аферу, как в Новой Зеландии.

В одном из кафе в Торонто Коби с Ициком приглядели подходящего инвалида, но вдруг с ужасом заметили, что за ним ухаживает один из Сениных хохлов, с которыми они вместе сидели в новозеландской тюрьме. Израильтяне решили смыться, пока тот их не заметил и не узнал, но хохол оказался проворнее и подошел к столику израильтян. За прошедший год он успел подучить английский и прибыл в Канаду по программе «caregiver», позволяющей иммигрировать тем, кто более двух лет согласен ухаживать за инвалидами или стариками. Хохол попал сюда, введя в заблуждение канадский визовый отдел, сообщив, что якобы в то время, когда он отбывал срок в новозеландской тюрьме, он проходил курс по уходу за больными в Киеве. Липовый диплом ему предоставила все та же старуха, в компенсацию за причиненные неудобства в Новой Зеландии. Правда, хохлу больше не пришлось пользоваться поддельным паспортом. Так что можно было поздравить мировую систему правосудия с маленькой, но приятной победой.

Израильтяне смешно стали прятать лица за книжицами меню, но хохол отодвинул их руки, и, внимательно разглядев лица своих сокамерников по новозеландской тюрьме, предложил всего за тысячу долларов выкрасть у своего подопечного инвалида свидетельство о рождении. Израильтяне, поотнекивавшись, согласились принять посильную помощь от представителя украинского народа.

Затем они получили канадские паспорта с помощью все той же истории о бедной Генриетте и свидетельство о рождении еще одного инвалида, с которым они познакомились через второго хохла, который, как, впрочем, и женщина из Сениной одиссеи, тоже ухаживал за инвалидом в Торонто. Женщина была очень разочарована, что израильские шпионы отказались купить свидетельство о рождении ее подопечной старухи, оправдавшись тем, что им, во-первых, нужны только два свидетельства, а во-вторых, только лиц мужского пола и младше восьмидесяти лет…

Вооружившись канадскими паспортами, Ицик и Коби проникли в Сирию и уже были готовы совершить покушение на лидера террористической организации, но тот умер своей смертью буквально за день до их прихода к нему на квартиру.

Не солоно нахлебавшись, израильтяне решили перебраться в Израиль, не возвращаясь в Канаду. Они поехали на машине в Ливан, где их взяли в плен и опознали боевики Хизбаллы.

Израиль немедленно потребовал вернуть своих похищенных агентов, которых назвал в своем официальном обращении «военнослужащими армии Обороны Израиля». Хизбалла ответила залпом ракет по северным городам Израиля. Израиль перешел границу Ливана и начал затяжную войну, в результате которой Хизбалла выпустила более трех тысяч ракет по городам Израиля, полностью парализовав жизнь в этом регионе.

И после вмешательства ООН агентов так и не выдали. Израиль отступил из Ливана. А Ицик с Коби провели еще много лет в страшных сирийских тюрьмах, ища своих галок-кафок и с мечтательным сожалением вспоминая светлые деньки, проведенные в новозеландской тюрьме…

Каматаян, вернувшись из Новой Зеландии, первым делом уничтожил всех своих попутчиков и их семьи. Уж очень ему было неприятно вспоминать путешествие на весельной шлюпке к берегам Новой Зеландии. Вскоре Каматаян женился на местной девушке и перестал сам выходить в море, став, ко всеобщему удивлению, нежно любящим отцом. Однако по его приказу новозеландская ячейка террористической организации готовила колоссальный теракт по уничтожению нескольких детских садов в Окленде…

В феврале очередного года те самые пятеро маори, которые убили Джона Смита, планировали похитить и съесть премьер-министра Новой Зеландии. На эту мысль их навела новость из Канады, что ячейка местных молодых исламистов планировала взять приступом здание парламента и отрезать голову премьер-министру Канады[31]31
  «8 июня 2006 года в Верховном суде канадской провинции Онтарио начались слушанья по делу исламистов, готовивших крупномасштабный теракт в Канаде. Семнадцать человек, в том числе пять подростков, планировали захватить в заложники депутатов парламента вместе с премьер-министром Стивеном Харпером, заминировать парламент, студию Канадской вещательной корпорации Си-би-си и телебашню в Торонто, а затем потребовать вывода канадского воинского контингента из Афганистана и освобождения заключенных мусульман. В случае отказа властей выполнить их требования боевики намеревались обезглавить всех заложников и взорвать объекты. Следствие связи канадских исламистов с «Аль-Каидой» не выявило, но отметило идеологическую близость. Террористов взяли в минувшую субботу при получении ими трех тонн взрывчатки. Это крупнейшая операция канадских спецслужб. Лидер заговорщиков – 43-летний Кайюм Абдул Джамаль, житель Торонто (Время. 2006. № 99. 8 июня).


[Закрыть]. Маори и исламисты испытывали все больше взаимной симпатии…

Страдания Сени были не напрасны. Он сыграл свою роль в истории Новой Зеландии. Лейбористская партия, затеявшая «охоту на ведьм» сначала против израильских шпионов, а потом против «мафиози Сени», чтобы отвлечь внимание общественности от разгула распущенных ею же маори, все-таки удержалась у власти! По окончательным результатам голосования, обнародованным избирательной комиссией Новой Зеландии, лейбористская партия во главе с премьер-министром Элен Кларк завоевала победу на состоявшихся 17 сентября 2006 года парламентских выборах с преимуществом всего в два места в парламенте, в связи с чем власть останется в руках этой партии еще на три года! Как это ни удивительно, Сеня не получил благодарственной телеграммы от миссис Кларк…

Однажды, возвращаясь с ночного дежурства в больнице, Сеня обнаружил в почтовом ящике странный конверт, адресованный Свете. Письмо было из-за границы, и он машинально вскрыл его. В конверте была распечатка состояния сберегательного счета, которые банки обычно рассылают в конце каждого года.

В распечатке значилось полмиллиона швейцарских франков! Сеня протер глаза и посмотрел еще раз, но сумма осталась на месте.

Войдя в квартиру он подал конверт Свете и вопросительно посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась и небрежно сказала:

– А, забыла тебе рассказать… Пока ты сидел в тюрьме, мне тут досталось наследство от тетки из Швейцарии. Только ты не беспокойся, тебе не нужно ломать голову, как им распорядиться. Эти деньги я приберегла на черный день, если тебе еще раз придет фантазия посидеть в какой-нибудь тюрьме на другом конце света!

– А наследство оказалось точно в размере пропавших денег? – съехидничал Сеня. – Разве что за вычетом процентов десяти, за услуги посредников, да накладных расходов…

– Математик ты мой милый, – улыбнулась Света.

Сеня нежно обнял и поцеловал жену. В соседней комнате проснулся новорожденный ребенок… За окном едва слышно шелестела листва. Под потолком деловито пролетела муха…

– Вот оно как все замечательно устроено, – задумчиво промолвил Сенечка. – В жизни все уравновешено: радость и печаль, удача и невезение, счастье и невзгоды, рождение и смерть…

Света крепко прижалась к Сене.

– Философ родненький ты мой! Я больше никогда тебя от себя не отпущу! – сказала она.

Но больше всех от истории, изложенной в этой книге, выиграл персидский кот Томас, принадлежавший супруге новозеландского адвоката Сенечки. В связи с вернувшейся популярностью финансовое положение Билла поправилось, и он вновь смог нанять уборщицу, что позволило убедить жену адвоката больше не брить налысо бедное животное.