Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

МЕСАКСУДИ-БЮРНС (Burns; yp. БАРАШ) ЛЮДМИЛА ПАВЛОВНА, ум. 2.03.1953

В тот холодный день парижской весны, когда хоронили балерину Людмилу Бараш-Месаксуди, иным из присутствующих вдруг вспомнился знаменитый вечер русской моды в петроградском «Палас-театре» в патриотическом 1916 году. Моды демонстрировали тогда самые красивые женщины Северной Пальмиры – Тамара Карсавина, Олечка Глебова-Судейкина и, конечно, она, Людмила Бараш, представшая в платье из старинных русских набивных платков по рисунку князя Александра Шервашидзе…

Парижская гризаль над кладбищенскими березами напоминала в тот грустный мартовский день 1953 года, что Олечка Судейкина уже давно здесь, на кладбище, а Петроград мерзко прозван Ленинградом…

МЕТАЛЬНИКОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, профессор, 1870 – 1946

Русский биолог Сергей Иванович Метальников родился на Волге, а учился на естественном факультете Петербургского университета. В годы учебы, в роскошном петербургском доме отчима юного Сергея генерала Виннера собирались друзья-студенты на заседания своего философского кружка. Сергей увлекался философией, но философом он не стал. Философом, притом знаменитым, стал участник его кружка Николай Лосский. А Сергей стажировался в Гейдельберге, потом на Неаполитанской зоологической станции у старого друга Миклухи-Маклая Антона Дорна, потом у Мечникова в парижском институте Пастера, где Метальников увлекся проблемой иммунитета. Мечников поддержал исследования молодого Сергея Метальникова в области фагоцитоза. В 1907 году Метальников был избран профессором зоологии Петербургского университета, стал редактором журнала «Природа», преемником Лесгафта в его лаборатории. После Октября Метальников подвергся нападкам Тимирязева и новых противников «менделизма и мракобесия». Так что из Крыма, где он организовывал новый университет, он решил уплыть во Францию, куда его еще в 1919 году приглашали возглавить лабораторию в Институте Пастера. Метальников изучал в институте роль нервной системы в иммунитете животных. Его часто называют основоположником психонейроиммунологии.

Большой интерес вызвала книга Метальникова «Проблема бессмертия и омоложения в современной биологии». Еще в 1908 году у себя в Царском Селе Метальников изолировал несколько инфузорий, которые и 22 года спустя продолжали делиться. Ученый пришел к выводу, что, если нет разрушительных внешних сил, инфузория никогда не станет трупом. А стало быть, смерти нет и клетка бессмертна. Метальников был убежден, что природа не может программировать столь короткую человеческую жизнь и что старение вызвано случайными внешними условиями… А что если их изменить, эти условия?

Последние труды Метальникова посвящены были бактериальной борьбе с вредными насекомыми. Не вредной для нас химией надо с ними бороться, а бактериальными методами…

Больше 250 работ на всех языках Европы напечатал Сергей Метальников. Отдавал он свое драгоценное время и просвещению «эмигрантского народа»: был помощником председателя правления Русского народного университета, участвовал в съездах эмигрантских ученых, был даже председателем комиссии по вопросам о положении ученых и науки в России. Ибо, хотя тогдашняя Советская Россия мало берегла русские таланты (оттого-то они и захоронены здесь, вдали от дома), лучшие умы эмиграции без устали думали над тем, как помочь родине встать на ноги и возродиться, как помочь ее науке…

МЕФОДИЙ, епископ, настоятель храма Христа-Спасителя в Аньере, 25.07.1902 – 13.04.74

О молодых годах владыки Мефодия Кульмана, выпускника парижского Богословского института, подробно рассказал в своих мемуарах высокопреосвященнейший митрополит Евлогий, назначивший в начале 30-х годов о. Мефодия священником в пригородный Аньер, что у западной границы Парижа:

«О. Мефодий, молитвенный, аскетически настроенный монах, чуткий к человеческой совести, вложил в приход всю свою душу… Широкую благотворительную деятельность развил приход во время забастовки шоферов. Русским шоферам выдержать ее было трудно, примкнуть к ней пришлось поневоле, – а как было ее пережить без сбережений, да еще людям семейным? Для некоторых лиц положение создалось безвыходное. О. Мефодий спешно наладил специальную помощь… В результате наши бедные шоферы сравнительно благополучно пережили тягостную для них забастовку».

Была организована священником и постоянная помощь для неимущих и нетрудоспособных. «О. Мефодий входил во все интересы прихожан, особенно много внимания уделяя детям… он не только обучал их Закону Божию, но и играл с детьми и сделался таким их другом, что одна из девочек попросила свою мать: «Мама, купи мне пожалуйста, икону о. Мефодия…». При церкви сгруппировалось в единую семью и молодое поколение: скауты, витязи…»

Приход положил основание дому призрения престарелых женщин, общежитию и дому отдыха. Настоятельство о. Мефодия «поставило его в центре громадного фабрично-заводского района… Влияние церкви стало проникать в среду русских рабочих. Многие из них годами пребывания вне церковной жизни опустились, растеряли моральные принципы, забыли заветы христианской веры. Сколько некрещеных русских детей разыскал о. Мефодий! Сколько внебрачных сожительств! Благодаря неутомимой деятельности аньерского настоятеля многие дети были крещены, а родители их повенчаны. И очень многие русские люди вернулись в лоно родной Церкви».

Среди близких помощников о. Мефодия в приходе было немало представителей высокой аристократии, выходцев из славных родов (гр. Толстая, гр. Граббе, гр. Беннигсен и другие), бывшие генералы и сановники, видные лидеры враждовавших партий… Помня об этом, о. Мефодий напоминал в своих коротких проповедях и об этих «разделениях»:

«Сколько у нас всяких разделений. Разделения в общественной, в личной и даже в церковной жизни. Все спорим, все враждуем и ссоримся.... Будем все помнить прежде всего, что мы – христиане, рабы Божии, братья и сестры во Христе; а все эти разделения на партии, группы, юрисдикции дальше земли не пойдут и не в них смысл жизни. Смысл жизни – в любви к Богу и людям. Господи, научи нас любить».

МЕЩЕРСКИЙ АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ, 1866 – 1938

Алексей Павлович Мещерский происходил из дворянского рода, потерявшего некогда княжеский титул. Он окончил военный корпус, затем Горный институт, работал на Урале, потом стал директором Сормовского паровозного завода, а в 1905 году принял от семьи Струве предложение стать директором Коломенского завода. Он сумел объединить Коломенский завод с Сормовским, потом с Ижевским и Выксинским и стал во главе концерна, а к 1910 году стал членом правления Волжского пароходства, чуть позднее – одним из директоров Международного Банка в Петербурге, участвовал в строительстве Царицынского военного завода и Дворцового моста в Петербурге. В 1918 году А. П. Мещерский был арестован, а заводы его национализированы. Ему грозил расстрел, но ему удалось выйти на свободу и бежать в Финляндию. Во Франции он работал консультантом, но однажды, по рассказу его дочери Н. А. Кривошеиной-Мещерской, советский агент предложил ему вернуться в Советскую Россию и стать «во главе всей промышленности». По всей вероятности, именно такие люди и могли бы руководить русской промышленностью, но именно таких людей и убивали зачем-то в первую очередь. А. П. Мещерский не вернулся и остался жив, «работал по электронике», продавал телефоны в Китай. Он скончался в ноябре 1938 года и дочь его пишет, что он просто не пережил «мюнхенских событий». Он понимал, что война неизбежна, и все повторял: «Неужели еще раз пережить полный крах всего, нет, на это уж нет больше сил!». Именно так говорили многие русские эмигранты в конце 30-х – начале 40-х годов, и умирали один за другим, скорее от отчаянья, чем от возраста и болезней… «Неужели еще раз… на это уже нет больше сил!»

Кн. МЕЩЕРСКИЙ ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ, флигель-адъютант, полковник, 5.6.1869 – 17.11.1944
Кн. МЕЩЕРСКАЯ (урожд. СТРУВЕ) ВЕРА КИРИЛЛОВНА, 4.2.1876 – 17.12.1949

Дочь дипломата, Вера Кирилловна (урожденная Струве) провела молодость в Японии, где служил отец, потом вышла замуж за лейб-гусара Петра Николаевича Мещерского. В Париж она приехала с мужем и четырьмя детьми – всех надо было кормить. Вера Кирилловна открыла пансион для девушек из хороших семей, которых она учила хорошим манерам. Вот одна из этих девушек (добрая Дороти Паджит) по просьбе Веры Кирилловны и купила в Сент-Женевьев-де-Буа роскошную старинную усадьбу, чтобы разместить в ней Русский дом для престарелых, обедневших эмигрантов. Вместе с Русским домом на плечи его основательницы Веры Кирилловны Мещерской легли и новые заботы. Как и другие эмигрантки из старых семей (вопреки нашим школьным представлениям, мало приученные к безделию), Вера Кирилловна выполняла то, что она считала своим долгом перед Господом и соотечественниками, и с мужеством несла бремя этих трудов до конца своих дней.

Рассказывают, что, когда городок Сент-Женевьев-де-Буа был оккупирован немцами, в парк Русского дома въехали танки. Вера Кирилловна вызвала к себе старшего из офицеров и на безукоризненном немецком потребовала, указав на флаг с красным крестом над домом, чтобы все танки были убраны. Помощь из Англии в ту пору прекратилась, и Вера Кирилловна обратилась к французским властям. Она сказала, что столько лет она ввозила во Францию дорогостоящую британскую валюту, а теперь ей не на что кормить стариков. Французы стали оплачивать Русскому дому содержание стариков…

Кн. МЕЩЕРСКАЯ (урожд. ХАИРИ – KHAIRI) ИРИНА (НИМЕТ), 21.08.1902 – 4.08.1942

В годы войны оба сына директрисы Русского дома княгини Веры Кирилловны Мещерской служили переводчиками в немецкой армии. Старший, Никита, был убит под Смоленском, а от младшего, Николая, в 1942 году не было известий. Позднее выяснилось, что он сотрудничал с французским Сопротивлением, за что и был награжден орденом. А в 1942 году княгиня Вера Кирилловна попросила о. Бориса Старка съездить в Париж и навестить в частном санатории жену ее младшего сына, которая была тяжело больна и нуждалась прежде всего в духовной помощи. Так о. Борис узнал, что Николай Мещерский был женат на египетской принцессе Нимет, которая приняла православие и звалась Ириной. Она была неизлечимо больна и нуждалась в поддержке.

«Ирина вся горела огнем неофитки, – пишет в своих похоронных мемуарах о. Борис Старк, – была очень одинока, так как со своей семьей из Египта разошлась окончательно, и здесь лежала в шикарной лечебнице, зная, что умирает и что, вероятно, никогда уж не увидит мужа – единственного близкого ей человека… Мне… было очень интересно общаться с ней. Это был экзотический цветок очень тонкой структуры, очень любознательный, возлюбивший Христа со всем пылом восточной натуры и желающий все знать о нем… Умерла княгиня Ирина сознательно и мужественно, и ее прах лег на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа рядом с могилами прочих князей Мещерских. После войны, когда вернулся муж Ирины, Николай Петрович, уже в форме французского офицера, мы долго с ним ходили по парку Русского дома, и он все меня расспрашивал о так и не дождавшейся его жене…»

МИЛЛЕР НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА, вдова генерал-лейтенанта Е. К. Миллера, 15.09.1870 – 10.10.1945
МИЛЛЕР НИКОЛАЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ, 13.07.1900 – 22.04.1946
МИЛЛЕР СОФЬЯ ЕВГЕНЬЕВНА, 15.12.1898 – 12.04.1946

Здесь похоронена семья отважного генерала Евгения Карловича Миллера, похищенного в Париже ГПУ в 1937 году.

После похищения в январе 1930 года в Париже начальника Русского Общевоинского Союза (РОВС) генерала Кутепова, делавшего отчаянные попытки «продолжать борьбу с большевиками» из Парижа (что приводило лишь к гибели отчаянных героев и к дальнейшему проникновению агентов ГПУ в аппарат РОВС), начальником Союза стал один из самых блестящих русских военачальников генерал Миллер, который вел более осторожную политику, чем Кутепов, но в рамках Союза сразу зародилась оппозиция «горячих голов», умело манипулируемая советской разведкой. Кроме противника осторожного Миллера генерала Шатилова в центре интриг (вполне типичных для тесного поприща эмигрантских организаций) стоял молодой генерал, герой Корниловского полка Николай Скоблин, более известный широкой эмигрантской публике как «генерал Плевицкий», ибо он был женат на популярнейшей эстрадной певице Надежде Плевицкой. Эта певица еще до революции была известна в Петербурге – во дворце и в кафешантанах – своим прочувствованным исполнением народных песен. Ко времени встречи с молоденьким генералом она прошла лихой путь от родной курской деревни (ее часто звали «курским соловьем») и монастырской кельи через кафешантаны Киева, концертные залы и богатые салоны Петербурга и Царского Села, через многочисленные браки и разводы, через кабинеты и спальни большевистских комиссаров и белогвардейских командиров – к новому браку на полуострове Галлиполи… В эмиграции она прославилась нестерпимо трогательным исполнением душераздирающей ностальгической песни «Замело тебя снегом, Россия», однако, несмотря на всю деловую активность супругов и успех этой любимицы патриотической публики, заработать даже такой песней на привычно роскошную жизнь в эмиграции было супругам трудно. К тому же тщеславный Скоблин метил в начальники всего Общевоинского Союза и нуждался в могучей поддержке. Так что оба супруга были без труда завербованы советской разведкой (не исключено, впрочем, что Плевицкая была завербована еще раньше, скажем, в Одессе), получили кодовые клички (Фермер и Фермерша) и оклад в долларах (выдержки из их досье давно уже преданы гласности в России). Считается, что уже генерал Кутепов был похищен с помощью Скоблина, а в 1937 году с помощью Скоблина был похищен генерал Миллер. Сам Скоблин бежал (возможно, не без помощи завербованного ГПУ Сергея Третьякова), так что ворон его косточки и ныне не сыщет, а Плевицкую судили в Париже, и она умерла (может, даже и естественной смертью) перед самым приходом нацистов (на всякий случай эксгумировавших труп бедной артистки) в женской тюрьме города Ренна, успев исповедаться и русскому священнику, и комиссару французской полиции… Бог ей судья…

Безутешные вдова и дочь Евгения Карловича Миллера прожили не долго после этой малоромантичной, но кровавой драмы, каких, впрочем, немало случалось в среде русской эмиграции, униженной, обнищавшей, затравленной и запуганной сталинскими органами разведки… Об этом могли бы свидетельствовать многие насельники мирного кладбища, спящие под шелест французских берез. Сент-Женевьев-де-Буа – это не только «венчанье тех талантов, разгадка тех легенд». Это еще и полное собрание сюжетов для «черной» серии детективных романов…

МИРОСХЕДЖИ АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ, 1896 – 1984
МИРОСХЕДЖИ ЛЮДМИЛА АЛЕКСАНДРОВНА, 1877 – 1973

В годы Гражданской войны балерина Тамара Гамзакурдия открыла в Ялте балетную студию, в которой одним из самых упорных ее учеников был ее сверстник, молодой офицер-кавказец Саша Миросхеджи. Вскоре он стал ее партнером, а потом и мужем. Он взял фамилию Демидов. Дуэт Демидов-Гамзакурдия долго колесил по Европе, выступал в Лондоне. В репертуаре было много характерных танцев, но коронным номером дуэта оставалась поставленная еще московским учителем Тамары «Вакханалия» на музыку Глюка, которая оказалась роковой для балерины… Позднее Тамара возглавила дом моды «Лор Белен», а ее бывший муж-танцор (они развелись уже в Париже) и бывший офицер оказался толковым заместителем директора. В ателье работала портнихой и матушка Александра, прожившая без малого 100 лет.

МИХАЙЛОВА (ур. ЛЕНДРАТИС) АЛЕКСАНДРА СЕМЕНОВНА, сестра милосердия, подпоручик Сербской службы, 25.12.1889 – 8.05.1948

Как и многие аристократки, Александра Семеновна прошла курсы сестер милосердия и врачевала страждущих воинов, как и многие – умела шить. В начале 30-х годов, живя под Парижем, в Аньере, она участвовала вместе с графиней Беннигсен и другими прихожанками в устройстве церкви. Вот как вспоминает об этом князь Л. Чавчавадзе: «Ревностно работала А. С. Михайлова: она шила облачение и рясы для духовенства…»

МОЗЖУХИН ИВАН ИЛЬИЧ, artiste d’opera et de cinema, 26.09.1887 – 17.01.1939
МОЗЖУХИН АЛЕКСАНДР ИЛЬИЧ, artiste d’opera et de cinema, 24.08.1877 – 1.07.1952

Иван Мозжухин (вопреки надписи на надгробии он родился в 1889 году) был одним из первых премьеров-кумиров (потом их стали называть звездами-этуалями, ведеттами) русского и мирового кино – задолго до Алена Делона и Жерара Депардье, до Генри Фонды, Кларка Гейбла, Грегори Пека, до Тихонова, Самойлова, Смоктуновского, Высоцкого, Баталова, Миронова… Даже трудно себе представить сегодня, как велика была русская слава Мозжухина. Разборчивый Набоков придумал для своего автобиографического романа встречу с конным Мозжухиным (в гриме Хаджи-Мурата) в лесу под Ялтой и юные поцелуи в темной зале петербургской киношки под освещенным Мозжухиным на экране. Не меньший выдумщик, чем Набоков, но тоже русского происхождения, французский романист Ромэн Гари, придумал себе (вместо скучного Лейбы Кацева) самого роскошного из отцов – Ивана Мозжухина, чью фотографию он держал на тумбочке, убеждая посетителей в их несомненном сходстве (недавно в Ницце некоторые из старых эмигрантов интимно сообщали мне, что отцом этого Гари-Кацева был ведь сам Мозжухин: то-то бедный самоубийца Гари улыбался своей шутке на небесах).

Когда студия Ермольева, уехав во Францию, воцарилась в восточном предместье Парижа (Монтрей) и русские таланты стали спасать гордую французскую фирму-прародительницу «Пате» от энергичного натиска Голливуда, великий актер Мозжухин потрясал телезрителей в эпштейновском «Льве Моголов», в «Буре» и жюль-верновском «Мишеле Строгове» (Туржанского), открывшем французам «русский характер». Но у Мозжухина были и режиссерские идеи. Вместе с Александром Волковым он поставил в начале 20-х годов фильмы «Пылающий костер», «Буря» и «Дитя карнавала». И это было посерьезнее, чем все постановочные сказки Шахерезады и все княжны Таракановы. Серьезнее для русского и еще серьезнее – для французского кинематографа. Вот как сын Огюста Ренуара, знаменитый французский режиссер Жан Ренуар, вспоминал о своем приходе в кинематограф:

«Однажды в кинотеатре «Колизей» я увидел «Пылающий костер»… Зал вопил, шикал, свистел, шокированный этим зрелищем, столь непохожим на обычную киношную жвачку. Я был в восторге. Наконец-то я увидел хороший фильм, поставленный во Франции. Конечно, он был поставлен русскими, но все же он был поставлен в Монтрее, во французской атмосфере, в нашем климате: и этот фильм шел в хорошем кинотеатре, он не имел успеха, но все же он шел.

Я решил забросить свой промысел керамиста и делать кино».

«Конечно, он был поставлен русскими…» Эту фразу можно произнести по-разному, с разной интонацией. Кто нас упрекнет, если мы (да еще у этой могилы) произнесем ее с гордостью?..

С приходом звука (при отставании дубляжа) для Мозжухина (как и для его партнерши Наташи Лисенко и многих других русских актеров) наступили черные дни. Он ведь не успел ни выучить языки, ни отложить денег, ни благоразумно купить одну-две-три виллы, как успевают нынешние звезды. И здоровье он не берег, как нынче делают в Палм-Спрингсе и Беверли-Хиллз. Впрочем, он и не дожил ни до 90, ни до 80 лет, как доживают звезды сегодня. Он едва дожил до 50, и притом в большой бедности, этот несравненный русский кумир Иван Мозжухин… Симпатичные воспоминания о нем оставил (наряду с множеством других вспоминателей) Александр Вертинский:

«Я до сих пор не знаю, любил ли Мозжухин свое искусство. Во всяком случае, он тяготился съемками, и даже на премьеру собственного фильма его нельзя было уговорить пойти. Зато во всем остальном он был живой и любознательный человек. От философских теорий до крестословиц – его интересовало все. Необычайно общительный, большой «шармер», веселый и остроумный, он покорял всех. Мозжухин был широк, щедр, очень гостеприимен, радушен и даже расточителен. Он как бы не замечал денег. Целые банды приятелей и посторонних людей жили и кутили за его счет… Жил он большей частью в отелях, и когда у него собирались приятели и из магазина присылали закуски и вина, ножа или вилки, например, у него никогда не было… Он был настоящей и неисправимой богемой… Иван буквально сжигал свою жизнь, точно предчувствуя ее кратковременность… Умирал Иван в Нейи, в Париже. Ни одного из его бесчисленных друзей и поклонников не было возле него. Пришли на похороны только цыгане, бродячие русские цыгане, певшие на Монпарнасе… Иван Мозжухин любил цыган…»

Вертинский не упомянул о сногсшибательных иноязычных женах кинопремьера, ни слова не знавших по-русски (сам он не говорил по-иностранному)…

Мозжухина похоронили в пригороде Нейи, где была больница. Энергичный священник-похоронщик о. Борис Старк позднее перевез тело в Сент-Женевьев, перезахоронил и даже оставил описание этой мрачной процедуры:

«И вот, я стою перед раскрытым гробом того, кто считался одним из самых красивых мужчин своего времени. В гробу – сухие кости и почему-то совершенно сохранившиеся синие шерстяные плавки. С благоговением я взял в руки череп того, кто был нашим кумиром в дни моего детства… В этот момент мне почудилось нечто шекспировское… нечто от Гамлета. Я поцеловал этот череп и аккуратно положил в новый гробик вместе со всеми другими косточками, которые бережно вынул из старого гроба, покрыв их синими плавками. Бог помог и могилу достать, и выкопать ее поглубже, чтобы в эту могилу смог лечь и брат и невестка покойного. Удалось поставить и простенький каменный крест».

Брат Ивана Мозжухина, оперный певец, бас Александр Ильич Мозжухин, лег в ту же могилу, но вдова его вернулась в Россию и доживала свой век в Доме для престарелых артистов…