Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

СИРОТИНИН ВАСИЛИЙ, ум. в 1934
СИРОТИНИНА ЕКАТЕРИНА, ум. в 1938

Василий Николаевич Сиротинин родился в 1856 году, закончил Императорскую Военно-медицинскую академию в Петербурге, был учеником С. Боткина, в 1884 году защитил докторскую диссертацию, был профессором ВМА, директором Госпитальной клиники внутренних болезней этой академии, лейб-медиком и одним из руководителей Красного Креста. В Гражданскую войну он был при Деникине, а в Югославии стал врачом короля Петра I. Позднее, уже во Франции, доктор Сиротинин был награжден орденом Почетного легиона. Он оставил потомкам важные научные исследования.

СИЯЛЬСКАЯ ЕЛИЗАВЕТА, 3.04.1894 – 3.03.1971

Даже в межвоенном русском Париже, где книжных лавок было так много, Елизавета Сияльская и ее старшая сестра Олимпиада де Брунс (умерла в 1977 году 88 лет от роду) были на виду. Как и другие книготорговцы, они часто издавали книги, не всегда, впрочем, обращая внимание на их уровень. Магазин их, что в двух шагах от Александро-Невского кафедрального собора, открыт и ныне. За прилавком стоят внук Олимпиады, не забывший еще русский язык, и его темнолицая жена (родом из Индии), языком этим, понятное дело, не овладевшая. В лавке прохладно, тихо, пустынно. Однако дело живет, не умирает…

СКЕРСТ RODRIGUE (ПАВЕЛ) ГЕРМАНОВИЧ, 15.05.1891 – 27.05.1949

Этому выпускнику Императорского Александровского лицея из космополитического старого Петербурга век выпал не слишком долгий. Узнав, что хоронят его соученика по лицею Павла Скерста, сент-женевьевский батюшка о. Борис Старк вышел в епитрахили и с кадилом встретить гроб. Но бывший лицеист архимандрит Киприан (Керн), вышедший из машины, не захотел ни поздороваться, ни похристосоваться (несмотря на пасхальное время) с бывшим лицейским однокашником. Обиженный о. Борис объясняет в мемуарах, что «1949 г. был годом интерюрисдикционной войны, и отец Киприан… был одним из самых ярых противников Московской патриархии». Дело в том, что после войны старенький митрополит Евлогий подписал документ о возврате эмигрантской Западной Православной церкви в лоно (в юрисдикцию) Московской патриархии, в ту пору вполне подневольной. Многие прихожане и целые приходы этого решения не одобрили, и Православная церковь в эмиграции снова раскололась. Многие эмигранты еще помнили, за что отлучен был когда-то сам митрополит от Московской Патриархии: за то, что оплакал вместе со всеми на молебне в Англии погибель тысяч священников, убитых коммунистами. Теперь митрополит призывал все преступления забыть и славить коммунистов в храмах (хотя антирелигиозный террор далеко не кончился, и новая его, хрущевская, волна была впереди).

Архимандрит Киприан (Керн) был монах, человек суровый, непреклонный. Но после погребения П. Скерста к бедному промосковскому «советизану» (вскоре он стал называть себя «советским человеком») о. Борису подошли бывшие лицеисты, чтоб утешить его, или даже «извиниться за бестактное поведение своего бывшего ученика». Это были те, кто сохранил пушкинскую идею лицейского патриотизма: «Нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село». Или те, кому просто жаль стало одураченного «советского патриота».

СКОБЦОВ ДАНИИЛ ЕРМОЛАЕВИЧ, Кубанский общественный деятель-писатель, 15.12.1885 – 19.01.1969

В 1918 году 33-летний учитель Даниил Ермолаевич Скобцов (Скобцов-Кондратьев) стал активным деятелем новоучрежденного правительства Кубанского края. А в начале 1918 года городское управление Анапы возглавила избранная товарищем городского головы молодая эсерка, поэтесса Елизавета Кузьмина-Караваева. В конце апреля она уехала в Москву, где в рядах своей партии боролась против большевиков, а когда вернулась в Анапу, была арестована стоявшей там Белой армией. «Все, что определяло мою антибольшевистскую работу в советской России, – вспоминала позднее Елизавета, – по эту сторону фронта казалось почти большевизмом, во всяком случае с точки зрения добровольцев, чем-то преступным и подозрительным». Елизавете грозили суд и расправа, и тут за нее вдруг вступился один человек, с которым она только недавно познакомилась, – бывший учитель Даниил Скобцов. Он к этому времени приобрел большое влияние в кубанском правительстве, а к концу 1919 года избран был председателем Кубанской рады. Правда, вскоре после этого и правительству, и раде пришел конец, однако лишь раде, а не радостям и бедам Даниила Скобцова. Елизавета Кузьмина-Караваева становится его невестой, а потом и женой. Для нее это уже второй брак. Кроме того, у нее уже была внебрачная дочь. Семью ждало мучительное бегство морем из России. В 1921 году у Елизаветы и Даниила родился сын Юрий, а еще через год – дочка Настя.

В эмиграции, во Франции, на смену смертельным угрозам и мукам пришли другие тяготы. Супруги оказались «не созданными друг для друга». И то сказать, такая неистово ищущая истины и Бога женщина-подвижница, как Елизавета, каково с ней в повседневной жизни, в тяжком эмигрантском быту? Умирает дочка Скобцовых Настя, и в 1927 году супруги расходятся. Даниил Ермолаевич забирает к себе Юру…

Тяжкий крест выпал ему на долю. Он потерял после Насти и Юру, и бывшую жену. Он стал писателем – выпустил мемуары, а в 1938 году роман «Гремучий родник», о котором писала вся эмигрантская пресса. На его средства в детском доме в Монжероне была оборудована палата, названная именем его покойной жены-мученицы…

СКОБЦОВА НАСТЮША, 4.12.1922 – 7.03.1926. Дочь будущей монахини Марии (21.12.1891 – 30.03.1945) и сестра иподиакона Георгия (27.02.1921 – 10.02.1944), мученически погибших в немецких лагерях

В 1926 году четырехлетняя Настенька стала внушать тревогу родителям. Она худела с каждым днем. Врач нашел у девочки менингит. Ее поместили в Пастеровский институт, и вдова И. И. Мечникова выхлопотала для матери разрешение находиться при ребенке. Два месяца Елизавета Юрьевна безутешно наблюдала, как угасает ее дочка. 7 марта 1926 года она развлекала девочку, рисуя ее портреты. В тот же день Настюша умерла. Потрясенная Елизавета Юрьевна пишет на клочке бумаги у смертного одра дочери: «…я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь, ничтожеству своему. Еще вчера говорила о покровности, все считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что только молиться-умолять я не смею, потому что просто ничтожна… Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила. И сейчас хочу настоящего и очищенного пути, не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать и понять, и принять смерть. Оправдывая и принимая, надо вечно помнить о своем ничтожестве. О чем и как не думай, – большего не создать, чем три слова: «любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть».

Потрясение, пережитое Елизаветой Юрьевной Скобцовой после смерти Настюши, приблизило ее к тому решению, которое она приняла девять лет спустя.

СЛАВИНА МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА, певица Императорского Мариинского театра, баронесса Медем, 1858 – 1951

С 9 лет будущая великая певица училась в театральном училище в родном Петербурге на балетном и драматическом отделениях, позднее училась там же на вокальном отделении. С 19 лет она училась петь в консерватории и уже в 21 год пела на сцене прославленной Мариинки. 27 лет от роду она стала первой исполнительницей роли Кармен на русской сцене, а среди других спетых ею многочисленных партий были Любаша в «Царской невесте», Ортруда и Валькирия в операх Вагнера, и еще, и еще… 30 лет от роду Мария Славина начала преподавать пение (она была профессором Петроградской консерватории), а чуть позже продолжила это занятие в эмиграции (в Русской консерватории им. С. Рахманинова). Не нами замечено, что пение, как и смех, полезно для здоровья: Мария Александровна Славина (в замужестве баронесса Медем) прожила на свете 93 года.

СЛОБОДЗИНСКИЙ ГЕОРГИЙ НИКОЛАЕВИЧ, художник, 1896 – 1967

Георгий Слободзинский был известен в Париже как график и автор полотен на исторические темы.

СМОЛЕНСКИЙ ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ, 1901 – 1961

Владимир Смоленский был одним из высоко ценимых в эмиграции поэтов «незамеченного поколения». Он попал в Париж девятнадцатилетним недоучившимся гимназистом после смерти отца-полковника, расстрелянного большевиками, после участия в войне (на стороне белых, конечно).

А детство его начиналось так славно, в отцовском имении у Дона, близ Луганска:

 
Закрой глаза, в виденье сонном
Восстанет твой погибший дом —
Четыре белые колонны
Над розами и над прудом.
 
 
Давно был этот дом построен,
Давно уже разрушен он,
Но, как всегда, высок и строен,
Отец выходит на балкон.
 

Первые годы эмиграции В. Смоленский провел в Тунисе, потом добрался в Париж, работал на заводах, позднее, получив стипендию, смог закончить русскую гимназию, еще позднее учился в Высшей коммерческой школе. Тогда он и вошел в круг сверстников-поэтов, познакомился с Ходасевичем, который (равно как и враг Ходасевича Г. Иванов) был его учителем (объединение Ходасевича «Перекресток» ориентировалось, по наблюдению Г. Струве, на «неоклассицизм»). Встретившая Смоленского в ту пору Зинаида Шаховская дает его портрет, со вздохом признавая, что наконец-то увидела поэта, который «совершенно отвечал» ее «представлению о поэтах»: Смоленскому было тогда 25 лет, и задумчивое, и бледное его лицо, тембр голоса, весь его романтический облик меня восхитил». Сходно описывает Смоленского и, в общем-то равнодушная к мужчинам (может, именно поэтому и умевшая с ними дружить) Нина Берберова: «Худенький, с тонкими руками, высокий, длинноногий, со смуглым лицом, чудесными глазами, он выглядел всю жизнь лет на десять моложе, чем на самом деле был. Он не жалел себя: пил много, беспрестанно курил, не спал ночей, ломал собственную жизнь и жизнь других… Он влюблялся, страдал, ревновал, грозил самоубийством, делая стихи из драм своей жизни и живя так, как когда-то – по его понятиям – жили Блок и Л. Андреев, а вернее всего – Ап. Григорьев, и думал, что иначе поэту жить и не след». Н. Берберова считала, что Смоленский и его собратья по Монпарнасу – Ладинский, Кнут, Поплавский – были в истории России «единственным в своем роде поколением обездоленных, приведенных к молчанию, всего лишенных, нищих, бесправных и потому – полуобразованных поэтов, схвативших кто что мог среди гражданской войны, голода, первых репрессий, бегства, поколением талантливых людей, не успевших прочитать нужных книг, продумать себя, организовать себя, людей, вышедших из катастрофы голыми, наверстывающими кто как мог все то, что было ими упущено, но не наверставших потерянных лет».

В 1931 году вышел сборничек стихотворений Смоленского («Закат»), тепло встреченный критикой. Там было четыре десятка стихов, уже тогда очень грустных, часто – о смерти:

 
Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла
Я выйду на пир и увижу отцовские очи,
И где-нибудь сяду, у самого края стола.
 

Ранний его опыт спас Смоленского от беспочвенных надежд на «перерождение большевиков», и оттого он умел ощутить боль безмолвных соловецких узников ГУЛАГа:

 
Они молчат. Снег заметает след —
Но в мире нет ни боли, ни печали,
Отчаянья такого в мире нет,
Которого б они не знали.
.................
Но для того избрал тебя Господь,
И научил тебя смотреть и слушать,
Чтоб ты жалел терзаемую плоть,
Любил изнемогающие души.
 
 
Он для того тебя заставил жить
И наградил свободою и лирой,
Чтоб мог ты за молчащих говорить
О жалости – безжалостному миру.
 

Смоленский часто писал о себе как о несовершенном, зыбком отраженье души, писал о бесконечности холодной ночи…

 
Ни смерти, ни жизни, ни правды, ни лжи, ни людей,
Лишь сны в поднебесьи, как стаи летят лебедей.
...........................
Лишь тенью от тени, эфирною пылью дыша, Рождается, бьется и гибнет во мраке душа.
Он умер шестидесяти лет от рака горла. Незадолго до этого он писал в статье о Ходасевиче, что гибель подстерегает русских писателей «и на чужбине, где мечтали они укрыться от гибели». Сам он, впрочем, с молодости жил в этом фаталистическом ожиданье конца:
Боже мой, от века каждый знает,
Чем кончается земная страсть, —
Человек лишь для того взлетает,
Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.
 

Счастлив смертный человек, успевший крикнуть свое слово. Иногда он обретает в нем бессмертие…

СОКОЛОВ-КРЕЧЕТОВ СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ, умер 18.05.1936

До революции Сергей Александрович Соколов (псевдоним Кречетов или Соколов-Кречетов) был поэт-декадент и богатый издатель, владелец и главный редактор издательства «Гриф», одно время редактор журналов «Золотое руно» и «Перевал». Можно было бы ему позавидовать, если не знать, что женат он был первым браком на мятущейся «декадентке» Нине Петровской, которая была влюблена сперва в А. Белого, а потом в В. Брюсова и которую Брюсов вывел под именем Ренаты в «Огненном ангеле» (о ней самой и ее трагической смерти в эмиграции написал Ходасевич в «Некрополе», однако ее собственные дневниковые записи еще более устрашающи, чем романтический рассказ в «Некрополе»). Издательство С. Соколова успело до начала войны издать 37 книг и среди них первую книгу A. Блока («Стихи о Прекрасной Даме»), первую книгу Ходасевича, «Кипарисовый ларец» И. Анненского, несколько книг Бальмонта, А. Белого, И. Северянина… С. Соколов-Кречетов был и сам поэтом, издал три сборника своих стихов – два в России и один, в 1922 году в Берлине. Впрочем, прочитав ранние стихи Соколова-Кречетова, К. Чуковский записал в свой дневник: «Быть «декадентом» можно только при первоклассном таланте: для людей маленьких – это позор и унижение…»

В годы Гражданской войны С. А. Соколов сражался в Добровольческой армии против большевиков. Его называли даже «идеологом» белого движения. Он уехал в Париж в 1920 году, а потом перебрался в Берлин, где возглавил издательство «Медный всадник», в котором он выпустил романы П. Краснова, воспоминания кн. С. Волконского, «Три столицы» В. Шульгина, книги И. Лукаша, С. Минцлова, Д. Мережковского, Е. Чирикова, А. Амфитеатрова. В Берлине С. Кречетов входил в кружок поэтов вместе с С. Горным, молодым B. Сириным-Набоковым, Г. Струве. Его второй женой была известная актриса, звезда немого кино Лидия Рындина. Она тоже писала прозу и поставила в Берлине (впрочем, неудачно) пантомиму по пьесе Набокова.

С приходом к власти фашистов С. Соколов-Кречетов перебрался из Берлина в Париж, где и умер три года спустя.

СОЛЛОГУБ ВЛАДИМИР ФРАНЦЕВИЧ, 1871 – 1945
СОЛЛОГУБ ЮЛИЯ ПЕТРОВНА, 1870 – 1941
СОЛЛОГУБ (урожд. ЛОПУХИНА) ЕКАТЕРИНА МИХАЙЛОВНА, 31.05.1947 – 21.03.1993

Здесь покоятся родители моего доброго парижского знакомого Андрея Владимировича Соллогуба, зятя писателя Бориса Зайцева и мужа его дочери Натальи Борисовны, а также супруга их внука Михаила Екатерина Михайловна Соллогуб, которая скончалась совсем молодой, оставив у мужа на руках четырех сирот.

СОЛОМКО СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ, художник, 1867 – 1928

Еще совсем не старым Сергей Сергеевич Соломко умер в Русском доме в Сент-Женевьев-де-Буа и стал одним из первых насельников здешнего русского кладбища. А казалось бы, кому и жить в Париже, где он поселился еще в 1910 году, получив богатое наследство, как не ему…

С. С. Соломко был до революции знаменитый художник, был знаком читателям журнала «Нива» аж с 90-х годов XIX века. Он иллюстрировал книги Пушкина для издательства А. С. Суворина, выпускал серии открыток, оформлял оперные спектакли, создавал эскизы русских костюмов и кокошников, да и в Париже ему довелось иллюстрировать произведения Б. Констана, Т. Готье, А. де Мюссе, Э. Ренана, А. Франса… Конечно, не всем рисунки Сергея Соломко нравились. Русская критика обвиняла его в «приторной слащавости», а знаменитый И. Э. Грабарь называл его «генералом от символистики, декадентства и мистицизма».

Помню, как в конце 40-х годов ругательски ругал творчество покойного Сергея Сергеевича у нас в Полиграфическом институте на лекциях по книжной иллюстрации старенький и совершенно глухой (что сильно облегчало нам сдачу экзаменов) член-корреспондент АН А. А. Сидоров, называвший пушкинские иллюстрации С. С. Соломко примерами «прямой пошлости и ремесленничества в иллюстрации». Однако на всех ведь не угодишь, а вот в царском дворце русскому императору Николаю II и императрице работы Сергея Сергеевича очень нравились. В 1914 году императрица лично приобрела его патриотическую акварель «Кирасир». И вообще, С. С. Соломко стоял у колыбели той русской ветви «ар нуво», которую окрестили «псевдорусским стилем», а иногда попросту называли «стилизацией». С. С. Соломко довелось создавать эскизы старинных русских костюмов для знаменитого придворного бала 1903 года в Зимнем дворце. Ношение таких костюмов на балах вошло после этого в моду у русских аристократов, а самый этот бал 1903 года современный искусствовед и историк моды Александр Васильев считает одним «из ярчайших примеров признания двором неорусского стиля». К самому же этому «неорусскому стилю» А. Васильев также подходит с иной, чем Грабарь или Сидоров, с некой, можно сказать, костюмерной позиции, с точки зрения прогресса моды, о чем он так говорит в своей замечательной книге «Красота в изгнании»: «Долгое время недооцененный псевдорусский стиль эпохи Александра II и Александра III и неорусский стиль опосредованно, через искусство русской эмиграции повлияли на моду Запада 20-х годов».

Даже если Вас лично, мой меланхолический спутник, пышная оперно-боярственная стилизация оставляет равнодушным, все же приятно услышать доброе слово о соотечественнике, лежащем здесь под французскими березами…

СОЛОНИНА (урожд. РАЗДЕРИШИНА) ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА, 1895 – 1990

В 30-е годы, заботясь об удобстве своих особенно верных (и притом состоятельных) клиенток, директриса парижского дома моды «Лор Белен», некогда известная балерина Тамара Гамзакурдия держала для них при доме искусную маникюршу Елизавету Солонину. Постоянное наличие клиентуры и спокойный характер помогли этой труженице косметического фронта прожить 95 лет…

Приезжая ныне в гости к сестрам на атлантическое побережье США, я каждый раз с удивлением встречаю в живописной их деревушке все новых русских эмигрантов. «Не узнаешь? – говорит мне сестра – Это же Эдик, парикмахер с Нового Арбата. А недавно еще две косметички из «Чародейки» сюда перебрались…»

Сообщения эти повергают меня в беспокойство: «А кто же остался в Москве? У кого там стричься?» Сам я, впрочем, стригусь в парижской школе-парикмахерской. Там стригут такие же приезжие, как я сам, и, понятное дело, берут за стрижку недорого.

СОМОВ КОНСТАНТИН АНДРЕЕВИЧ, 30.11.1869 – 6.05.1939

Константин Андреевич Сомов был, похоже, обречен на то, чтоб стать академиком живописи. Отец его Андрей Иванович Сомов был известный искусствовед, коллекционер, составитель каталога Эрмитажа, а десятилетний Костя подружился еще в гимназии с А. Бенуа, В. Нувелем и Д. Философовым. С 12 лет будущий художник уже путешествовал по Европе с родителями. Девятнадцати лет он поступил в Академию художеств, окончил академический курс, потом еще посещал академическую мастерскую Репина, снова много путешествовал по Европе, а с 1897 по 1899 год и вовсе жил в Париже, посещал так называемую Академию Коларосси, встречался с Бенуа, Бакстом, Лансере и с того же 1899 года участвовал во всех выставках общества «Мир искусства», по существу, был одним из его основателей. К этому времени он уже успел создать множество интересных портретов, однако самую большую известность ему принесли жанровые сценки из «галантного века»: кавалеры, дамы, балы, фейерверки – все стилизовано в духе модерна и чем дальше, тем больше напоминает театральное представление, жизнь марионеток, управляемых нездешней, мистической силой, жизнь на грани сна или даже смерти… А еще было им создано множество новых портретов и иллюстраций для роскошных журналов той блестящей эпохи, прошло у него много выставок в Германии, выставки в Венеции, Риме, Париже… В 1914 году К. Сомов стал академиком Академии художеств. В 1919-м к 50-летию Сомова была устроена его ретроспектива в Третьяковской галерее, а в 1923-м он поехал с делегацией в Америку и больше на родину не вернулся. Жил он сперва в Нормандии, потом в Париже, на бульваре Экзельманс, где много тогда жило русских и где во дворе дома N 66 до сих пор стоит Бог знает как туда попавший бюст Волошина. Сомов продолжал создавать сценки из «века мадригала», писал портреты, и считают, что мастерство его возрастало год от года, так что его последний, не законченный «Портрет графини З.» считают едва ли не лучшей его работой.

Он был блестящим книжным иллюстратором, и я помню, как неоднократно битый за «безыдейность», пуганый членкор А. А. Сидоров, читавший нам курс истории книги в Московском полиграфическом, рискнул сообщить, что на самом-то деле шедевром русской полиграфии была изданная в Петербурге в 1918 году «Книга маркизы», в которой блистательный Сомов превзошел самого себя…

Думал ли я в ту пору, что доведется хоть когда-нибудь добраться в Париж и так вот постоять у могилы знаменитого Сомова…