Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

СТУПНИЦКАЯ (урожд. КАТУАР) ОЛЬГА АНДРЕЕВНА, 29.03.1893 – 20.04.1977
СТУПНИЦКИЙ АРСЕНИЙ ФЕДОРОВИЧ, 26.12.1893 – 12.03.1951

Юрист и журналист Арсений Ступницкий был сотрудником газеты «Последние новости», первым помощником Милюкова. В знаменитом юбилейном стихотворении Дона Аминадо он представлен как новый любимчик главного:

 
И наш Ступницкий, наш Арсений,
Папашин новый фаворит.
 

В войну А. Ступницкий, судя по мемуарам Н. Кривошеиной, был близок к Сопротивлению, а после войны масон ложи «Свободная Россия» А. Ступницкий и вовсе встал на советско-патриотические позиции. Но может, этот крен у него наметился и раньше, еще до войны (может, на этой почве они и сошлись с Милюковым, а может, он был своевременно приставлен к стареющему Милюкову). После войны Ступницкий стал главным редактором газеты, которую называют «просоветской» (хотя на деле она была просто советской). Газете дали двусмысленное (с намеком на прежнюю, милюковскую газету) название – «Русские новости». Не понять пропагандистски-холуйского характера этой лживой газеты и характера людей, которые ею командовали (не Ступницкий же в ней заказывал музыку), было, вероятно, трудно взрослому дяде-журналисту, и все же Ступницкий просидел в этой газете долгие годы. Ступницкий устраивал визит группы Маклакова в посольство. Частенько захаживал к послу…

Почему? Я задал этот вопрос племяннику жены Ступницкого, внуку П. Б. Струве профессору Никите Алексеевичу Струве (Ольга Андреевна была родной сестрой его матери).

– Почему он так поступал, профессор? Что его вынудило? Нужда? Безработица? Заблуждения?

Никита Алексеевич сказал мне, что, вероятно, главную роль сыграло тут тщеславие. Человек никогда не был главным редактором, а тут пришло, наконец, его время, и он стал главным. Да еще в советской газете…

Бог ему судья, А. Ступницкому, Господь и худшие грехи прощает…

СУРГУЧЕВ ИЛЬЯ ДМИТРИЕВИЧ, 15.02.1881 – 19.11.1956

Илья Сургучев родился в Ставрополе, окончил факультет восточных языков, учил китайский, но китайскими делами по окончании заниматься не стал, а женился, вернулся в родной Ставрополь и стал писать помаленечку – и даже печататься. Перед войной Сургучев обратился к драматургии, и уже первую его пьесу поставили в Александринском театре в Петербурге, а вскоре он написал пьесу, которая сделала его знаменитым, – «Осенние скрипки». Перед Первой мировой войной вышло его собрание сочинений в трех томах. В 1920 году И. Сургучев добрался в Константинополь, а оттуда в Прагу и в Париж. В 1927 году вышла в Париже книга рассказов Сургучева – «Эмигрантские рассказы», а потом и пьеса об эмигрантском Константинополе – «Реки Вавилонские». Сургучеву очень хотелось писать сценарии, но новую известность в эмиграции принес ему не сценарий, а роман «Ротонда», где экзотический сюжет с участием лилипутов разворачивается на фоне Антверпена, Парижа и Мадрида. Высоко оценили в эмиграции и любовную повесть Сургучева «Черная тетрадь».

Он был замечательный рассказчик и поклонник творчества Ивана Шмелева.

В годы немецкой оккупации, если верить Б. Зайцеву (а может, и Н. Берберовой), И. Д. Сургучев несколько подмочил свою репутацию слишком активным участием (и даже ведущей ролью) в Объединении русских деятелей литературы и искусства под эгидой нацистского Управления делами русских эмигрантов, возглавляемого танцовщиком Ю. Журавлевым (Зайцев называл это Объединение «сургучевско-журавлевским союзом»). После войны русские эмигранты прощали своим соотечественникам грехи коллаборационизма с меньшей легкостью, чем столь дружно сотрудничавшие с оккупантами французы, так что беднягу Сургучева попрекают его грехопадением многие мемуаристы.

ТАРАНОВСКАЯ (урожд. фон ВЕБЕЛЬ баронесса КОРФ; von WEBEL bar. KORF) ОЛЬГА, la générale, 24.07.1890 – 28.04.1954
ТАРАНОВСКИЙ ВИКТОР ПЕТРОВИЧ, général de division, chef du corps expeditionnaire russe sur le front de Salonique 1916 – 1918, 24.10.1864 – 7.01.1937
ПОПОВА (ур. ТАРАНОВСКАЯ) НАТАЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА, 1903 – 1960
ОРЕ (урожд. ТАРАНОВСКАЯ) АННА АЛЕКСАНДРОВНА, 1900 – 1958

Отец Виктора Петровича Тарановского был тоже генералом, а матушка, как и его собственная жена, тоже баронесса Корф, только не Ольга, а Надежда. Как утверждает В. В. Набоков, чья бабушка тоже была из рода Корф, корни этой семьи уходят в скалистый берег прекрасного острова Корфу, жители которого кормились некогда, торгуя русским зерном по свету.

В 1916 году Россия, в соответствии с русско-французским соглашением, послала на помощь Франции экспедиционный корпус, включавший четыре бригады. Второй бригадой, отправленной на македонский фронт, в Салоники, командовал с октября 1917 года генерал Виктор Петрович Тарановский.

Сын генерала полковник Александр Викторович Тарановский служил на Востоке, близ Маньчжурии, где и оказалась почти вся его семья после прихода к власти большевиков. Семья полковника влилась тогда в довольно обширную русскую колонию Шанхая и Харбина. Но после Второй мировой войны русским изгнанникам пришлось снова двинуться в путь, спасаясь от красного насилия. Две дочери полковника – Наталья и Анна, прожившие во Франции не слишком долго, упокоились на Сент-Женевьев-де-Буа. Всякий, кто заглянет в офис «Аэрофлота» на Елисейских полях, сможет увидеть красавицу-блондинку Анну (в ее жилах течет кровь Воротынских, Тарановских и Корфов), внучку полковника и правнучку генерала Тарановского. Анна сообщила мне, что главный знаток семейной истории, сын полковника Тарановского Анатолий Тарановский, живет нынче в Москве и занимается делами Союза дворянства. Это сообщение меня не удивило: Москва давно «сменила вехи». Раньше в гостях рассказывали о бабушке, которая видела Ленина в гробу. Сегодня рассказывают о прабабушке, которая видела государя на придворном балу 1903 года. Вторая из родственниц считается ныне более знатной, но обе живут впроголодь…

ТАРКОВСКИЙ АНДРЕЙ АРСЕНЬЕВИЧ, Россия, 4.04.1932 – Париж, 29.12.1986

Похоже, весь XX век России сошелся на этом беженском французском кладбище – на кладбище изгнанников. И любимое искусство века (кто-то из разбойников-большевиков называл его «холодным оружием партии» – что-то вроде финки) представлено здесь крупнейшими творцами – от Мозжухина до Тарковского. Сын известного поэта, выпускник московского Института кинематографии (во ВГИКе он был учеником Михаила Ромма) Андрей Тарковский был замечен знатоками кино в России уже в начале 60-х годов, а в 1962 году к нему пришли мировая слава и главный приз Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство». Еще через 7 лет его «Андрей Рублев», с трудом пробившись сквозь строй надзирателей из Госкино, появился на фестивале в Каннах и произвел сенсацию. Потом были «Зеркало» и «Сталкер» – каждый фильм был событием, но каждый метр снятого фильма приходилось отбивать у своры бдительных чиновников. На Западе его ценили больше, чем в России, в Париже ретроспективы его фильмов стали регулярными, и тогда он снял в Италии фильм о том, как ему невыносимо будет вне России (фильм «Ностальгия», 1983), после чего… остался на Западе. Острота его «ностальгии» ничего доброго не предвещала, он нисколько не преувеличивал, и болезнь горя (рак) вскоре настигла его. Свое страшное «Жертвоприношение» он снимал уже больной, а премию в Каннах приехал получать его юный, прелестный сын (зрелище было душераздирающее): Тарковский умирал… Он умер в тот же год, 54-х лет от роду, верный сын русской эмиграции, один из тех, кого не убили Там, но кто и Тут выжить не мог…

 
Я тень из тех теней, которые однажды
Испив земной воды, не утолили жажды
И возвращаются на свой кремнистый путь,
Смущая сны живых, живой воды глотнуть.
 

Это из стихов Тарковского-отца. Судя по тому, как часто стихи Арсения Тарковского звучали за кадром в фильмах его сына или угадывались в подтексте, они, эти отцовские стихи, и были для замечательного режиссера глотком «живой воды». Недаром они так настойчиво оживают в памяти, когда стоишь над этой могилой…

 
Тот жил и умер, та жила
И умерла, и эти жили
И умерли: к одной могиле
Другая плотно прилегла
Земля прозрачнее стекла.
И видно в ней, кого убили
И кто убил: на мертвой пыли
Горит печать, добра и зла.
Поверх земли мятутся тени
Сошедших в землю поколений:
Им не уйти бы никуда
Из наших рук от самосуда,
Когда б такого же суда
Не ждали мы невесть откуда.
 

ТАТАРИНОВ ВЛАДИМИР ЕВГЕНЬЕВИЧ, 19.04.1892 – 31.12.1961
ТАТАРИНОВА РАИСА АБРАМОВНА (RAISSA ТАRR), 7.11.1889 – 22.10.1974

Владимир Татаринов был журналист и поэт, друг видного кадета, юриста и журналиста Владимира Дмитриевича Набокова, а по наследству и друг его сына, впоследствии знаменитого русско-американского писателя Владимира Набокова (в первые европейские годы писавшего под псевдонимом Владимир Сирин). Отец и сын Набоковы дружили и с женой Владимира Татаринова Раисой Татариновой (она писала под псевдонимом Раиса Тарр). Владимир Татаринов с начала 20-х годов работал вместе с В. Д. Набоковым в популярнейшей русской газете «Руль» в Берлине. После того как В. Д. Набоков был убит в зале берлинской филармонии двумя русскими фашистами, «Руль» продолжал охотно печатать Набокова-сына, а друзья отца оставались его лучшими друзьями и покровителями. Особенно часто Владимир Сирин-Набоков виделся с четой Татариновых. Раиса Татаринова и Юлий Айхенвальд создали литературный кружок, который Набоков усердно посещал и где он охотно выступал с сообщениями (о советской литературе, о Фрейде, о спорте и так далее) и читал свои стихи (всем запомнился, к примеру, вечер его эротических стихов). Заседания кружка чаще всего проходили дома у Татариновых. Иногда молодой Набоков и Татариновы вместе ходили в кино по вечерам. Вместе с В. Татариновым Набоков выступал в Шубертзале на одном из столь модных в ту пору судебных процессов над писателями и литературными героями. В ходе «суда» над «Крейцеровой сонатой» Татаринов выступал в роли судьи, а Набоков защищал Позднышева. Раиса Татаринова работала в Берлине во французском посольстве, куда она порекомендовала и молодую жену Владимира Набокова – Веру Слоним. Дружба эта продолжалась и после переезда Татариновых из Берлина в Париж. В 1937 году Набоков пригласил Раису Татаринову на одно из своих парижских выступлений (в Зале Шопена), где присутствовали также супруги Леон с Джойсом, Бунин и Алданов. Позднее Набоков пригласил Раису также на знаменитый прием в издательстве «Галлимар», посвященный выходу французской «Лолиты». Раиса Татаринова навестила однажды супругов Набоковых в их отеле на Женевском озере (ей, кстати, помнилось, что уже в 20-е годы Набоков признавался, что любому жилью предпочел бы роскошный старинный отель). В Париже Раиса Татаринова занималась журналистикой. Жила она в том же доме, что и ее берлинская подруга (тоже участница их берлинского кружка и поклонница молодого Володи Набокова) Евгения Каннак (это совсем рядом с древнеримской Лютецией, в 5-ом округе Парижа).

Нетрудно заметить, что имя Владимира Татаринова в поздних письмах Набокова больше не попадается, только имя Раисы Татариновой. Может, это связано и с тем, что журналист и критик В. Е. Татаринов, активный член масонских лож, быстро левел вместе со своими ложами, проникался сменовеховскими идеями и уже в начале 30-х годов участвовал в собраниях Пореволюционного клуба и в работе сменовеховского журнала «Утверждения». В 1938 году В. Е. Татаринов вошел в просоветскую группу «Лицом к России», а в феврале 1945 года украсил свою биографию участием в престижной масонской делегации Маклакова и Вердеревского, посетившей советского посла Богомолова, чтобы сдаться на милость победителей и Победителя (подняв бокал за здоровье злодея), затем сотрудничал в «Русских новостях» Ступницкого. Правда в 1956 году Татаринов выступил в ложе с докладом «Преодоление отчаяния», но может, в отчаяние привел честного масона доклад т. Хрущева на партийном съезде.

В. Е. Татаринов оставался в ложе до самого ухода на Восток Вечный, занимал высокие посты, состоял в высшем масонском органе, бывал и великим оратором и великим канцлером, прочел великое множество докладов, дружил с членами русских лож Великого Востока Франции, вместе с которыми обсуждал проблемы социального базиса СССР… Если помните, упрямый В. В. Набоков всех этих «советизанских» мечтаний на дух не переносил. Как относилась к этим извивам судьбы умная Раиса, нам неизвестно.

ТАТИЩЕВ НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВИЧ, 24.11.1896 – 5.08.1985
ТАТИЩЕВА (урожд. НАРЫШКИНА) ВЕРА АНАТОЛЬЕВНА, 1874 – 1951

Граф Николай Дмитриевич Татищев был сыном Ярославского губернатора, а мать его, графиня Вера Анатольевна Татищева, была урожденная Нарышкина, дочь обер-гофмейстерины Высочайшего двора.

(Настоящей знаменитостью во Франции стал в 60-е годы их родственник, замечательный кинорежиссер и актер Жак Татищев, который родился в 1908 году близ Парижа, в городке Ле Пек на берегу Сены, а детство провел в нерусском окружении, вдали от русского 15-го и даже русского 16-го округа Парижа. В результате этого Жак так и не научился говорить по-русски, а став знаменитым, урезал свою труднопроизносимую русскую фамилию до двух слогов – Тати. Чаще, впрочем, он отбрасывал ее вовсе, довольствуясь на все случаи жизни самым популярным из французских имен – Жак. Его во Франции считают едва ли не самым тонким французским мастером кинокомедии, ну а мое поколение в Москве было просто в восторге от его комедии «Мой дядя».)

Поразительную историю о смерти супруги Николая Дмитриевича Татищева графини Дины Татищевой рассказал в своем «Синодике» о. Борис Старк. Привожу ее с незначительными сокращениями:

«Мой первый самостоятельный приход был Монруж – сразу за городской чертой Парижа. Но мне приходилось обслуживать и близлежащие местечки, не имевшие своих русских церквей. В одном из таких местечек жил граф Николай Дмитриевич Татищев, человек очень церковный…

В августе 1940 года, почти сразу после занятия Парижа немцами, когда еще никакой транспорт не действовал, меня по телефону вызывает Николай Дмитриевич и спрашивает, могу ли я приехать к нему (это было километрах в 50 от нас), так как у него умерла жена. Ну, конечно, я сказал, что сейчас же выезжаю, сел на свой велосипед и поехал. Приехав к Татищевым, я застал там много народа, двух мальчиков-сирот лет 5 – 7. Усопшая лежала под иконами, занимавшими почти всю стену над ее кроватью, на руках у нее были четки. Мне рассказали, как сознательно она умирала с именем Иисуса на устах, как благословила своих деток. В общем, атмосфера была столь трогательной и умилительной, что я вознесся духом и служил панихиду с особым подъемом. Потом Николай Дмитриевич спросил, смогу ли я приехать завтра, чтобы совершить на дому чин отпевания…

Потом он вызвался проводить меня до околицы и при прощании еще раз горячо благодарил. Я спросил его, почему он так меня благодарит, когда я только выполняю свой долг. Он мне ответил: «Я боялся, что Вы откажетесь ее отпевать». – «Почему?» – Да ведь она – некрещеная еврейка!» Тут уж я удивился окончательно. Мне в голову не могло прийти, что графиня Татищева, жена столь церковного Н. Д., может быть некрещеной еврейкой. Что было делать? Посоветоваться не с кем… После недолгого колебания я все же решил совершить отпевание, хотя не был уверен в каноничности этого решения…

Я спросил у Н. Д., как же так получилось, и он мне рассказал следующее: из Кишинева, бывшего тогда частью Румынии, в Париж для учения приехали три сестры – дочери не то раввина, не то кантора, но, в общем, из старой патриархальной еврейской синагогальной семьи. Познакомившись с ними, Н. Д. сблизился с одной из них, и под его влиянием она уверовала в Христа и решила креститься. Шел 1938 год. Европа уже полыхала в пожаре войны. Чтобы повидаться с дочерями, собирались приехать родители из Кишинева, отчетливо понимая, что немцы скоро будут, и тогда родителям может быть конец… Вот Дина и сказала Н. Д. «Я не могу начинать свою христианскую жизнь со лжи – утаить от родителей такую вещь. А сказать им, что я христианка, – это значит их убить…» Неожиданное нападение немцев на Францию не дало ей возможности подготовиться к крещению, потом бегство с малыми детьми по дорогам Франции, ночевки под бомбами под телегами и грузовиками и – возвращение домой с острой формой скоротечной чахотки. Вот так она и не успела стать христианкой по каноническому положению, хотя умерла христианкой по своему углубленному духу. На другой день я опять приехал на велосипеде. Совершил с большим духовным подъемом чин отпевания, проводил гроб на местное кладбище… Когда наладилось сообщение с Парижем и я смог поехать к Владыке (митрополиту Евлогию – Б. Н.), я рассказал, как перенесли момент оккупации… потом я долго не знал, как начать, и наконец сказал, что сделал нечто такое, о чем даже боюсь сказать. Он меня долго спрашивал, и наконец я осмелился сказать, что отпел некрещеную еврейку. Владыко поначалу сделал строгий вид и спрашивал: «Как же ты мог? Как? И Евангелие читал? И «Со святыми упокой» пел? И «Вечную память» возглашал? Как же ты это сделал?» Я ему сказал все, как было, как она умирала. Потом сказал, что остались две сестры, которые тоже тянутся ко Христу, и я мог бы им показать пример отсутствия любви и, наконец, сказал, что не посмел отказать ей в недрах Авраама, Исаака и Иакова, на которые она имеет больше прав, чем я сам по своему происхождению и по духовной настроенности. Владыко рассмеялся, привлек меня себе на грудь и сказал: «Спасибо тебе, мой мальчик, что я в тебе не разочаровался!» «Ho, Владыко, – сказал я, – в метрические книги я ее не записал». «А вот это уж мудро», – ответил мне Владыко. Потом я неоднократно спрашивал и архиереев заграничных, так сказать синодальной школы, и наших современных советских, – и все мне сказали, что поступил я правильно.

Остается добавить, что сиротки помещены были к нам в детский дом и долгое время жили у нас, под нашим присмотром. Вернувшись на Родину, я иногда имел о них сведения. Потом неожиданно старший из них, Степан, появился и у меня в Ярославле. Оказывается, он работает в Москве во французском посольстве как атташе по делам культуры. Он приезжал так к нам раза три. Один раз с женой и тремя детьми. Старший из них так похож на Степу тех лет, что, увидев его, я с трудом сдержался, чтобы не заплакать. А потом один раз он приехал со своим отцом Николаем Дмитриевичем, которому захотелось повидать город его юности, губернаторский дом на набережной… Сестры покойной Дины – одна была схвачена немцами и погибла в лагерях смерти. Что стало с другой – не знаю. Последнюю встречу с погибшей Бетси я хорошо помню. Я был у них, она вышла проводить меня в коридор. Попросила благословить, так как знала, что положение очень опасное. Немцы вылавливали евреев. Я благословил ее и больше не видел. Через несколько дней ее забрали навсегда».

Конечно, если бы почтенный отец Борис Старк бывал на Монпарнасе и общался с богемой и молодыми русскими художниками и поэтами «незамеченного поколения», его ждало бы в те печальные дни меньше сюрпризов. Он знал бы, что Николай Татищев был не только «человек очень церковный», но и лучший друг талантливого поэта, забубенного «монпарно», «монпарнасского царевича» Бориса Поплавского, что соседка Поплавских по шоферской террасе над гаражом таксистов на улице Барро прелестная Дина Шрайбман была влюблена в поэта, утешала его и одарила его своей бескорыстной любовью. С милой, доброю Диной Поплавский делился своими невзгодами, поверял ей свои религиозные искания. Свое завещание бедный поэт начал фразой «Милые папа и Дина…»

Борис влюбился в Наташу, а Николай Татищев, утешая Дину, уговорил ее выйти за него замуж. Друзья поссорились, потом помирились, и Дина стала графиней Татищевой. Судя по всем мемуарным записям, друзья их были уверены, что Дина крестилась уже давно…

После загадочной и трагической смерти Поплавского в 1932 году Николай Татищев остался его душеприказчиком, хранил и издавал его произведения. Сын Николая и Дины Татищевых, многим в Москве и Париже знакомый Степан Татищев, умер недавно…

Вторая сестра бедной Дины Татищевой Ида Шрайбман-Карская жила долго и стала знаменитой художницей. Перед смертью она записала на пленку рассказ об их парижской молодости, о бедной сестре, о ее любви и о своем собственном романе с Борисом Поплавским. С оператором маленькой московской киностудии мы посетили экзотическое ателье покойной художницы близ площади Республики. Там ее сын (племянник Дины), серьезный ученый Мишель Карский, в минуты досуга сочиняет авангардную музыку…