Текст книги "Тот век серебряный, те женщины стальные…"

Лариса становится возлюбленной Радека. Все перетерпеть, баррикады уже совсем близко. И вот уже восстал Гамбург. Эта весть долетает в Москву, как звук трубы…

К тому времени, когда поезд дотащил Радека и Ларису до Германии, «защитники баррикад» (их было всего две сотни из трех тысяч гамбургских коммунистов, остальные мирно шли мимо на работу) давно разбежались по домам. Гамбургский путч полностью провалился. И все же ученическое перо Ларисы настрочило книгу про баррикады Гамбурга.

Красиво же: баррикады и Лариса. Лариса на баррикадах. Ветер полощет красное знамя. Трубит рожок. Гниет империализм…

О чем-то она там еще похлопотала в Германии, наша красавица, наша буревестница, поэтическая Лариса. О чем-то пошушукалась с племянницей Чехова, известной актрисой Ольгой. О чем могут секретничать две красивые женщины, мечтающие о славе? Уж наверное, не о мерзком Радеке. Забудем о нем. Радек и его никчемные баррикады – позавчерашний день. Поговорим о девичьих тайнах, тайнах разведки. Знающие люди утверждают, что племянница Чехова, немецкая актриса Ольга Чехова, была любимой актрисой Гитлера, с одной стороны, и советской шпионкой, с другой. Что они там в Германии подготовили лет двадцать спустя, во время войны, какой-то заговор, хотели убрать Гитлера и ждали сигнала от Сталина. Но Сталин передумал. Не то чтоб кого-то пожалел, но, наверно, решил, что Гитлер ему еще пригодится…

А пока… Пока Гамбург Ларисе пришлось оставить в покое, Радека тоже. Бывают же на свете удачники. Недавний Ленин на броневике. Или величайший из вождей мировой революции, знаменитый «любовник революции» Лев Троцкий. Он тоже, к ее сожалению, быстро шел на спад, а ведь был так восхищен Ларисой. Московская молва с неизбежностью связывала имена Ларисы и Льва Давыдыча. Но великий Троцкий пока еще выше подозрений… Конечно, рождались слухи. На всякий роток платок не накинешь. Но тут же рождались и пылкие опровержения…

Помню, как полвека тому назад бродил я в осеннюю пору по окраинам Ярославской области, писал книгу «По Руси Ярославской». Вечер застал меня в городке Данилове, в гостях у старика-краеведа. Он вывалил на диван гору мемуарных рукописей своих друзей и соседей, по большей части уже ушедших в лучший мир. Я просидел над ними чуть не до полуночи. Меня волновало, что я первым читаю все эти страницы, написанные в без надежды на читателя.

– Я пойду спать, а вы читайте, – сказал мне старый краевед. – Это вот друг мой писал. Сосед. Умер уже. А до того полжизни провел в лагере… Выжил. И вот, написал.

– За что сидел? – спросил я.

– Он вроде троцкист был.

Полночи я листал эти странные легенды партийца. Какие-то еще были у них бурные дискуссии, заседания. Вот Троцкий пылко выступает, а восхищенная Лариса Рейснер шепчет Радеку: «Карл, подойди к Льву Давыдычу и скажи, что я хочу зачать дитя от вождя мировой революции». Радек весь скукожился, маленький, плохонький (всех потом заложил, когда бить начали). Но, дослушав речь, пошел за кулисы. А Лев Давыдыч ему говорит: «Успокойся, Карл! Вернись к ней и живи. Пусть Лариса спит с тобой спокойно…»

Лариса еще года два занималась журналистикой. Печаталась в партийной прессе, Уже и «любовника революции» выгнали из партии, а она все писала. Заметная была фигура. Может, слишком заметная, к тому же любимица Льва Троцкого. Любимцы его уже исчезали помаленьку. Незаметно или с шумом, под визги прессы и народное подвыванье. Лариса исчезла одной из первых. Уже в 1926-м. Сообщали, что умерла в тифозном бараке. Уже и тогда мало кто верил, чтоб такая молодая, красивая, румяная ушла так нелепо. Но раз наша самая правдивая в мире пресса сообщает, поди усомнись. Никто и не выражал вслух никаких сомнений. Просто писали, как жаль бедную красавицу. Так все это странно и страшно, что даже трудно поверить. Пастернак тоже написал про это стихи, вполне истеричные. И только через десяток лет, когда стали убивать по всему свету семью былого «любовника революции», сам ссыльный и еще недобитый «любовник» вдруг вспомнил (долгонько же не мог вспомнить!) и даже сообщил миру в газетной статье «Сверх-Борджиа в Кремле» кое-какие позабытые было подробности из мирной кремлевской жизни вождей. Оказалось, что Ягода в Кремле «имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал флаконы и передавал своим агентам». Именно так, по мнению авторитетного Троцкого, любимый вождь Сталин отравил любимого вождя Ленина, а потом уж, видно, подошел черед красавицы-троцкистки Ларисы. Черт с ним, с Лениным, Ларису бедную жалко. Может, одумалась бы, перестала строчить в газеты глупости, родила ребеночка, купила ему значок с кудрявым Лениным, потом пионерский галстук, рос бы в приюте или в концлагере вместе с другими «детьми врагов народа». Потому что ей тоже до лагеря оставалось недолго…

Больше всех жаль в этой истории Ларисину маму. Год спустя она покончила с собой на дочкиной могиле, чтоб быть к ней ближе, к своей ненаглядной красавице…

Еще через десяток лет пришел черед идти на плаху и заслуженному большевистскому дипломату Раскольникову, советскому послу в Болгарии. Вызвали его из Софии в Москву, и он, опытный уже разведчик, все понял. Взял свою новую жену по имени Муза и поехал с ней, вместо Москвы, в Ниццу. В бывшем Ларисином муже пробудился писатель. Он отдал в зарубежную печать открытое письмо Сталину, в котором то ли просил, то ли требовал не истреблять «ленинскую гвардию». Сталин не прислушался к просьбам гвардейца-разведчика. Его проворные агенты настигли беглеца Раскольникова в Ницце, стащили с больничной койки и выбросили из окна. Жена его, обезумев от страха, прибежала на грасскую виллу «Бельведер», где проводил лето Бунин. Муза уцелела, вышла замуж за страсбургского профессора, и я встретил ее в конце семидесятых в Переделкине, в гостях у вдовы одного советского писателя, где она смиренно сообщала любопытствующим, что ее первый муж сам выпрыгнул из окна в Ницце на нервной почве. Видимо, эта идиотская фраза была платой за советскую визу. Она произносила ее спокойно, не рассчитывая встретить кого-нибудь, кто хотя бы читал дневники Бунина, еще не изданные в России.

Инесса

Истинным коршуном-стервятником, разорительницей чужих семей называл известный потаскун музыкального мира комиссар Лурье свою подругу, почтенную королеву серебряного века, взрастившую самого что ни на есть Иосифа Бродского. Еще одной такой злосчастной разорительницей семей была таинственная русская женщина франко-английских кровей, малозаметно приютившаяся в пантеоне дам серебряного века и как бы даже полузабытая. А ведь известна она могла быть не только тем, что успела погубить семейное гнездо подмосковного фабриканта Арманда, но и тем, что даже волевой большевик и губитель России Ленин навзрыд плакал над ее гробом, а это, признайте, зрелище редкое. «Если бы выставили в музее плачущего большевика…»

Но что же это была за таинственная женщина, над которой так безутешно рыдал Ильич? О ней у нас и пойдет речь, тем более, что пишут о ней в последние сто лет редко и неохотно. И тем более, что книга наша как раз о таких женщинах.

Как вы уже поняли из упомянутых нами вполне публично проявленных вождем рыданий, жизнь этой женщины была тесно связана с жизнью самого вождя, досконально изученной специальным научным институтом (ИМЭЛ), красовавшимся в Москве близ сельхозпавильонов ВДНХ, но ныне, увы, почти забытом. То, что не все открытия престижного этого научного центра предавались широкой огласке, – это понять не трудно: еще и сам Владимир Ильич был ревнителем сугубой конспирации во всех сферах. И, уж конечно, никакой гласности он не допускал в сферах сугубо интимных. Скажем, в денежной или любовной. Хотя самые неуважительные из читателей смогут догадаться, что кое-какая деятельность в этой последней сфере у Ильича была. Поскольку заразиться той грустной болезнью, которой он страдал, возможно лишь в сладкую минуту греха. И притом, скорее всего, на стороне. Ибо, хотя Надежда Константиновна и позволяла себе иногда кое-какие высказывания, противоречащие общему тоскливому впечатлению («Все же мне жалко, – писала она юной золовке Маняше, – что я не мужчина, а то бы я в десять раз больше шлялась». А сколько это было – в десять раз меньше? – вот в чем вопрос), трудно допустить, что она-то и заразила Ильича. Так что подозрение падает на работниц панели. Тем более что Ильич был на них отчего-то в непреходящей обиде и называл их именем ненавистных врагов – то либералов, то Троцкого, то каких-то отзовистов. В этом предположении нет ничего фантастического. Раз человек всего себя отдает одной цели, то он может позволить себе недорогое, но, как видите, небезопасное удовольствие и снова вернуться к борьбе. И все же настигла Ильича в Париже женщина, француженка, которая была сама воплощенная любовь и романтика. О ней и пойдет речь.

Она родилась в Париже. Отец ее, Теодор Стефан, – французский певец, мать – наполовину англичанка наполовину француженка. Когда Инессе исполнилось пять лет, ее мать, в предчувствии близкого развода и имея на руках троих малых детей, отправила Инессу со своей матушкой и сестрой в далекую Москву, где семейство Уайлд (по-здешнему – Вильд) успело пустить корни. Вдовая, сильно уже немолодая бабушка и незамужняя, вполне еще привлекательная тетушка преподавали там детям богатого фабриканта Арманда языки и фортепьяно. У Армандов были дом и фабрика в подмосковном Пушкине. Вот в эту шумную, щедрую, многодетную (у Евгения Евгеньевича и Варвары Карловны было одиннадцать детей) семью и попала малышка Инесса. Ее там полюбили, как дочь, и обучали, и растили, и баловали, как дочь, радовались ее фортепьянным успехам (не чуя угрозы). А когда она выросла, стала изящной, большеглазой (и по-французски длинноносой) барышней, то вышла замуж за старшего сына Армандов, красивого, образованного, сердечного, работящего и богатого Александра. И родила ему Инесса двух мальчиков и двух девочек. Все было как в сказке, все, кроме самой принцессы. Она оказалась взбалмошной, романтической, избалованной, непредсказуемой дамой, детьми, как и многие богатые барыни, занималась мало, ездила в недалекую Москву, чтобы не пропустить новинок театральной и общественной жизни, занималась филантропией, а ближе к тридцати снова забеременела, но на сей раз не от мужа, а от младшего сыночка Варвары Карловны семнадцатилетнего Володи: «любовь свободна, мир чарует», как поет известная цыганка в опере Жоржа Бизе. Можно себе представить, сколько это принесло радости в семью. Французский биограф рассказывает, что обманутый муж, его младший братик-любовник и пылкая мать семейства Инесса собирались вместе по вечерам и плакали от горя и умиления, от полноты чувств. Впрочем, у французского биографа нет сомнений в том, что русские все должны разыгрывать по Достоевскому. В конце концов решено было отправить Инессу с детьми и штатом прислуги на курорты Швейцарии, чтобы она могла отдохнуть от волнений и родить на досуге. Она, впрочем, не очень спешила в Швейцарию и для начала отправилась в путешествие по Южной Италии, посетила Амальфи, Сорренто, Неаполь, и только потом поселилась на берегу Люцернского озера. Видимо, было ей там скучновато, потому что она часто и надолго сбегала на берег другого – Женевского озера, кишевший беглыми русскими революционерами, посещала лекции и концерты, ходила в книжный магазин Куклина, возможно, общалась с бунтарями, с эсдеками. Французский биограф утверждает, что самой замечательной из прочитанных ею книг была труд некоего Ильина «Развитие капитализма в России» – нашим поколением уже не читанная, но послушно «законспектированная» работа Ленина.

Потом она жила в Москве со студентом Володей Армандом, оба занимались какой-то подпольной работой. Инессу сослали в Мезень, куда он к ней приезжал. Затем она бежала за границу, ну а в 1909 году (по другим данным, в 1912-м, что еще элегантнее, учитывая новые романы Инессы) Володя умер от чахотки на Лазурном Берегу. Александр, с которым Инесса не была разведена, жил в то время в Рубе, на севере Франции, с их общими детьми. Инесса поехала туда, но заскучала и отправилась в Париж. Потом они пожили вместе на курорте, на берегу Атлантики. Александр надеялся, что она теперь вернется в семью. Инессе хотелось в Париж, но пристойности ради она согласилась на Брюссель, там она изучала экономику. В Париже ее представили Ленину, и он даже пригласил ее на какой-то съезд социал-демократов в Копенгаген. В общем, она была замечена. Не исключено, что Ильича заинтересовала вначале только ее фамилия: подмосковные богачи Арманды, пылко сочувствующие левым, могли пригодиться для финансовой поддержки. Собственно, Ильич и не ошибся в своих расчетах.

Позднее, в Париже, Инесса пристроилась на какую-то письмоводительскую работу у большевиков. Там было несколько молодых активисток, и с одной из них она сблизилась. Судя по ее собственному описанию, это была нежная любовь-дружба, которая случается у девочек-лицеисток, но, вероятно, бывает и у дам среднего возраста (вспомните Цветаеву и Парнок, Ахматову и Судейкину). Подруги проводили вечера в полумраке, и Тамара просила при этом приласкать ее. Позднее это зачем-то описала сама Инесса в письме к… Ильичу (уже ставшему ее любовником). Инесса представляет в своем письме их внезапную ссору и разрыв как следствие спора о том, каким должен быть социал-демократ. Инесса возражала против всяческих проявлений аскетизма, обвиняла «товарищей» в том, что в любовной сфере слова у них расходятся с делом… После этой ссоры Инесса стала придираться к Тамаре, изводить ее упреками… А потом юная Тамара покончила с собой, и Инесса винила себя в ее смерти.

Нетрудно догадаться, что ответил Ильич на длинное письмо влюбленной Инессы и ее рассказ о Тамаре. Он прислал телеграмму, критиковавшую… работу Комитета иностранцев: «Позор, скандал! Гнусная фраза Каутского… За это надо сечь без жалости…»

Впрочем, письмо было позже, а пока Инесса, забыв и живого, и мертвого Армандов, а заодно и пятерых детей, обмирая, глядела на великого Ильича. «Я завидовала другим, всем этим бесстрашным людям, которые без стука входили в твой кабинет, разговаривали с тобой», – вспоминала она позднее в письме Ленину. Однако мало-помалу Инесса приближалась к объекту своей любви. Она подружилась с Крупской, с тещей Ленина, проводила долгие часы в квартирке на Мари-Роз, латая какое-то белье. И ей удавалось видеть самого… Она стала желанным гостем в семье. Она пленяла семью фортепьянным своим мастерством. Пусть послабее, чем Добровейн, но она могла исполнить для Ильича его (и канцлера Бисмарка) любимое произведение – сонату фа-минор композитора Бетховена (она же «Апассионата»). Бисмарку (отсылаю за подробностями к немецкому историку Себастьяну Гафнеру) казалось, что вышеупомянутая соната воплощала «борение и рыдание всей человеческой жизни». «Если бы я почаще слушал эту вещь, – заявил храбрый канцлер, – я был бы еще храбрее». Для Ленина, который тоже считал эту музыку прекрасной, «нечеловеческой», храбрость была неактуальной. Актуальной же для него была жестокость, а потому он признавал вредность воздействия подобной музыки на его организм бойца. Он говорил, что слишком часто слушать «Аппассионату» не может, потому что в результате этого слушания ему хочется погладить по головке людей, которые живут в таком аду и при этом умеют создавать такую красоту. А людей надо не гладить, а бить по головкам, бить безжалостно.

В мае 1911-го Ильич во время велосипедной прогулки набрел на уютное местечко к югу от Парижа – Лонжюмо, где и поселился на время с женой, тещей, семьей Зиновьева и другими представителями «ценного партийного имущества». Потом решено было устроить здесь заодно большевистский «летний университет» на манер тех, что устроили «отзовисты» и «ликвидаторы наизнанку» на Капри у Горького и в Болонье. Инесса горячо взялась за оборудование помещения, за организацию. Профессура была соответствующая. Ленин преподавал политэкономию и сельскохозяйственную науку. Инесса вела практические занятия по экономике, Каменев и Зиновьев читали лекции по истории партии, Рязанов – по истории рабочего движения на Западе, а поскольку Горький не приехал, то лекции по истории литературы пришлось читать Луначарскому.

Среди десяти большевиков-слушателей было только два агента охранки. Из этих двоих Ленин особенно доверял Роману Малиновскому. Был здесь также Серго Орджоникидзе, был Зевин, ставший потом одним из 26 бакинских комиссаров, был юный Сафаров, прославившийся позднее убийством царской семьи (с ним у Инессы и возник промежуточный любовный роман в стиле «стакан воды»). Самые толковые отчеты и подробные описания мы находим, конечно, в тайных донесениях какого-то из ленинских учеников-отличников, служивших по совместительству в русской полиции. Судя по первому донесению, Инессу агент-большевик еще знал плохо, но она ему явно понравилась, так как он скинул ей годов десять, добавил образования да еще для высшего шику записал бедную англо-француженку в неотразимые роковые еврейки (мода на которых утвердилась в руководящих большевистских кругах позже), зато вот о лекциях ее он судил вполне здраво:

История социалистического движения в Бельгии – 3 лекции; читала их эмигрантка Инесса, оказавшаяся очень слабой лекторшей и ничего не давшая своим слушателям. Инесса (партийный псевдоним, специально присвоенный для преподавания в школе) – интеллигентка с высшим образованием, полученным за границей; хотя и говорит хорошо по-русски, но, должно думать, по национальности еврейка; свободно владеет европейскими языками; ее приметы: около 26 – 28 лет от роду, среднего роста, худощавая, продолговатое, чистое, белое лицо; темно-русая с рыжеватым оттенком; очень пышная растительность на голове, хотя коса и производит впечатление привязанной; замужняя, имеет сына 7 лет, жила в Лонжюмо в том же доме, где помещалась и школа; обладает весьма интересной наружностью.

Ленин сблизился за эти дни с Инессой, и бедная женщина была счастлива. Она играла в Лонжюмо роль хозяйки. А муж прислал ей из России денег на все эти игры. Она сняла дом для студентов, устроила для них столовую. Позднее Инесса писала Ленину, как прекрасно преображалось его лицо, когда он говорил речи в Лонжюмо перед сочувствующей, уважительной аудиторией. Ему это восхищенное внимание Инессы льстило. В ответ он вдохновенно учил влюбленно внимавшую ему женщину этике и тактике большевизма: «Тут дать “равенство” поросятам и глупцам – никогда!.. Не хотите – так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так и только так надо действовать».

Инесса слушала, и глаза ее туманились… Тайна любви!

Может, романтические, непредсказуемые женщины любят подобное хамство? Наибольшее количество хамовато-интеллигентской брани, похоже, содержится именно в последующих письмах Ленина к Инессе. Видимо, такого она в культурном доме Армандов не слышала, и сердечко ее обмирало от восторга: какой мужик! какая выразительность!

В 1918 году Ленин подписал декрет Совнаркома «О красном терроре», где есть уже все, что нынешние «ученые» поклонники Ленина, вроде Моше Левина из США, пытаются свалить на злодея Сталина. В ленинском декрете есть уже и «планомерность» террора, и «концлагеря», и «прямая необходимость террора». Оставалось «наладить работу». И то, что злодей Сталин сумел выполнить заветы злодея Ленина, – это реальная трагедия России, а не сюжет для оптимистическо-коммунистических гипотез малообразованных профессоров-марксистов всего. После открытия московских архивов любой умеющий читать смог убедиться, что Ленин был кровавым фанатиком, мечтающим о мировом кровопролитии… Но за что же любила его товарищ Инесса? Может, она самоуверенность принимала за гениальность, а негасимую злобу за мужской темперамент?..

На такое обожание он просто не мог не отозваться, однако сразу после Лонжюмо у Ленина не было времени на все эти глупости. Он тогда был очарован агентом полиции Малиновским и хотел срочно провернуть вместе с ним Пражскую конференцию, чтобы лишить меньшевиков и слишком самостоятельных умников из числа большевиков всякой власти в ЦК. Конференцию провернули, ограничившись наличием 15 делегатов, среди которых было только два меньшевика (зато два полицейских агента-большевика). Конференция приняла все, что Ленин велел: ликвидаторов объявить вне партии, а главное – отобрать общие деньги у Клары Цеткин («удалось вопреки ликвидаторской сволочи», – ликовал Ильич). Вернувшись из Праги в Париж, торжествующий победитель Ленин смог уделить время стосковавшейся женщине, «товарищу Инессе». Вероятно, именно в это время произошло их «окончательное сближение». Инесса поселяется на той же улице Мари-Роз, что и Ленин, в соседнем доме. Может, она тоже стала «ценным партийным имуществом». А может, все оплачивал многострадальный муж. Он, кстати, как раз приехал в Париж с их сыном и поселился рядом с Инессой, на улице Алезиа, однако присутствие семьи не могло помешать главному – верности партии и любви к вождю. Инесса становится ближайшим секретарем-помощником Ленина. «Что бы я без тебя делал?» – говорит он. На самом деле постоянство их контактов могло вызывать осложнения. Возможно, Крупская и не так уж легко приняла новое положение Инессы, к которой вначале очень хорошо относилась.

Впрочем, вскоре парижской жизни Ульяновых приходит конец. В 1912 году Ленин, Зиновьев и Каменев перебираются на живописные склоны Карпат, в Польшу. Инесса пробирается к ним, тайно, в паре с молодым Сафаровым (тем, что спрашивал потом у Ленина – резать Романовых или не резать), по мнению некоторых биографов, одним из ее возлюбленных. В Карпатах она переживает лучшие свои дни с Лениным. Почему Инесса не осталась с ним в Польше? Возможно, ему не хотелось осложнять отношения с Крупской и вообще – осложнять себе жизнь. На это есть намеки в их переписке.

Вернувшись в Париж, она пишет ему длинные, нежные письма: «Мой милый… Разлучены. Мы разлучены, мой милый! И мне так тяжело и больно. Я знаю, чувствую, что ты никогда не вернешься сюда…».

Это были настоящие женские любовные письма. А был ли способен написать любовное письмо он? Сомнительно. Инессе, судя по тому, что дошло до нас, он отвечал «по делу», с классовых позиций. Создается впечатление, что в их переписке она тщетно пытается вызвать его на разговор о любви. То длиннющим письмом про Тамару, где доказывает, что социал-демократы, в сущности, тоже люди: зачем же им кривить душой, заявляя, что все человеческое им чуждо? То сочинением марксистской брошюры, где она с прозрачным намеком на обстоятельства проводит оригинальную мысль о том, что «даже мимолетная связь и страсть поэтичнее, чем поцелуи без любви пошлых и пошленьких супругов». Ленин в ответ на эти рассуждения предлагает держаться «объективной логики классовых отношений в делах любви» и противопоставлять не супружеские поцелуи без любви поцелуям с любовью или некой «мимолетной страсти», а «мещански-интеллигентски-крестьянский брак без любви пролетарскому браку с любовью».

Ильич все поставил на место. С другой стороны, существовали ведь и другие письма Ленина, о которых он уже тогда позаботился – принял все меры, чтоб они не дошли до потомков. В июле 1914 года, в связи с предстоящим свиданием и в результате обсуждения с Инессой вопроса о том, скольким женщинам «посвятил» Ильич «безграничную дружбу, абсолютное уважение и доверие», Ленин попросил ее вернуть его письма:

Надеюсь, мы увидимся здесь после съезда и поговорим об этом. Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой), все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями, – и так далее…). Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама и мы поговорим об этом.

«Хороши у него друзья!» – скажут одни, прочитав это письмо. «Хорош джентльмен, требует назад любовные письма!» – скажут другие. «Конспиратор!» – восхищенно вздохнут третьи. «Гений!» – привычно выкрикнут четвертые. Мы по этому поводу лишь напомним, что тов. Ленин презирал всякое джентльменство и благородство, а джентльменов называл «душечками».

Я бы отнес к разряду любовных писем Ленина и его «заботливые» письма. Правда, Ленин писал их чуть не всем будущим врагам тоже. К тому же «заботы» эти и советы были поразительно банальны и неизобретательны (больше кушайте, больше отдыхайте на курортах, теплее одевайтесь). Но все же в них проявлена была тревога о «ценном партийном имуществе», в опись которого вошла и Инесса. В поздних письмах к Инессе (в том числе и пореволюционных) этих заботливых фраз особенно много:

…советую и прошу лечиться, чтобы к зиме быть вполне здоровой. Поезжайте на юг, на солнце!!

…чрезвычайно хотел бы помочь всячески, чем можно. Не попробовать ли Вам пожить там, где есть друзья и где можно хронически беседовать о партийных делах, хронически участвовать в них?

…ужасно мне хотелось бы, чтобы Вы получше встряхнулись, переменили воздух… ужасно бы хотелось сказать Вам побольше дружеских слов, чтоб Вам полегче было, пока не наладитесь на работу, захватывающую целиком.

Не сидите в Зоренберге: замерзнете и простудитесь… Может, у Вас нет денег на проезд? Пишите непременно: мы легко достанем, сколько надо…

Во время Первой мировой войны Инесса проявила некоторую независимость мысли: она выступала против поражения России и против разгрома Франции, которые были выгодны Ильичу. Инесса попала в один лагерь с франкофилами и «слюнявыми пацифистами», но Ленин ее простил.

Летом 1914-го он отправил Инессу на совещание левых российских партий в Брюссель, а перед этим учил ее, как «обрезать» Плеханова, «отбрить» его, а когда он будет говорить галантности, сказать в ответ: «Я восхищена, товарищ Плеханов, Вы поистине старый волокита…» – и все на том же уровне остроумия. Инесса справилась с задачей…

Процитированные выше ленинские «заботливые» письма 1916 – 1917 годов о необходимости перемены мест навеяны жалобами Инессы на тоску и одиночество. Видимо, им нельзя видеться, нельзя «дружить втроем», и Крупская больше не намерена «устраняться» и способствовать их счастью себе в ущерб. «Дорогой друг! – пишет Ленин Инессе 13 января 1917 года. – Последние Ваши письма были так полны грусти и такие печальные думы вызывали во мне и так будили бешеные угрызения совести, что я никак не могу прийти в себя».

Понятное дело, что о причинах этих угрызений совести мы можем только строить догадки.

В марте Ильич собирается в Россию и зовет с собой Инессу. Она колеблется. «Вероятно, у Вас есть причины особые, здоровье, может быть, нехорошо и т. д.», – пишет Ленин. Он, конечно, знает о причинах, но письмам медицинских тайн не доверяет.

С отъездом все идет благополучно. Немцы разрешили «товарищам»-разрушителям проезд через Германию и выдали им деньги на пропаганду мира с Германией внутри России. Конечно, сразу же после захвата власти большевики позаботились о том, чтобы уничтожить документы, их изобличающие, ибо Jleнин уже чуть не попал за это под суд по возвращении. Зато документ с грифом «совершенно секретно» об уничтожении изобличающих документов сохранился и был недавно обнародован. В нем про эти «немецкие деньги» все написано черным по белому:

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко, Володарского, мы произвели следующее:

1. В архиве министерства юстиции из дела об «измене» товарищей Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка номер 7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тт. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за номером 2754…

О получении этих немецких денег в Стокгольме Ильич и сообщает Инессе, уговаривая ее ехать в Россию несмотря на болезни и отправляя ей деньги по почте: «Денег на поездку у нас больше, чем я думал, человек на 10 – 12 хватит, ибо нам здорово помогли товарищи из Стокгольма».

Конспиратор Ленин не называет «товарищей» по именам, но, может, он и не знал руководство немецкого генштаба и имперского банка поименно. Любопытно, как часто в его переписке слово «помогать» касается именно подкупа и вообще денежных операций.

«Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона, – игриво писал Ленин Инессе в марте. – Нет ли в Женеве дураков для этой цели?»

Но дураки нашлись и в Германии (дураки, ибо в конечном счете все это обратилось и против немцев), так что в апреле, уже добравшись до места, Ленин мог сообщить с облегчением: «Германское правительство лояльно охраняло экстерриториальность нашего вагона».

Итак, Инесса вернулась в Россию в одном вагоне с Лениным, Крупской и всей компанией «товарищей». Ленин поселяется в Петрограде, а она в Москве. Она берет на себя (и ей доверяют) множество руководящих постов и нагрузок. Она становится членом Московского окружного комитета партии, членом Московского губернского исполнительного комитета, председателем Московского губернского совета народного хозяйства, а с 1918 года – заведующей ЦК РКП(б) по работе среди женщин. К управлению страной и хозяйством она была (даже по свидетельству партийных активистов) подготовлена не больше (и, наверное, не меньше), чем прочие подпольщики-агитаторы. Да и на ее связь с Ильичом, переехавшим в Москву, эти активисты, похоже, смотрели косо. Передают следующий рассказ большевички М.В. Фофановой:

Владимир Ильич назначил Инессу Федоровну председателем Совнархоза Московской губернии и поселил ее у кремлевских стен, напротив Александровского сада, рядом с квартирой своей сестры, Анны Ильиничны. Он часто пешком навещал Инессу Федоровну.

Надежда Константиновна заявила Владимиру Ильичу, что если он не прекратит связь с Арманд, то она уйдет от него. К сожалению, семейный конфликт стал достоянием членов ЦК партии и правительства, которые все знали и замечали.

Вскоре после назначения Арманд на должность председателя Совнархоза Московской губернии обнаружилось, что она не справляется с этой совершенно необычной для нее работой. Тогда по инициативе Ленина она была назначена на вновь созданную должность заведующей женским отделом при ЦК РКП(б).

Легко видеть, что Фофанова не испытывает к Инессе большой симпатии.

В 1985 году поэт Феликс Чуев записал и издал беседы со стареньким (95-летним) Молотовым, который вроде бы что-то вспомнил по этому поводу: