Текст книги "Фенька"

Бараки, куда помести женщин, совсем были не похожи на белоснежные хатки вдоль дороги. В сырых бетонных помещениях по стенам тянулись бесконечные деревянные нары.

– Шо це таке? Нам Вальдемар всю дорогу брехал, шо Германия пряником загостюет. Ольга, ну-ка пощукай под лавкой, где тот пряник сховался?

– Уймись Приска. Може на одну ночь? Видала плакат: «Сортировка»?

– Ой, дивчина моя! Шо-то у мэнэ глаз прыгае. И под грудиной скрипить. У мэнэ так було, як бумагу на Степана получила, шо безвести пропал. Не нравится мне эта, як ты казала, сортировка.

– Пошли, кличут всех в столовую исты. Побачим, шо утром скажуть.

В столовой покормили супом из брюквы и незнакомой кашей. Ольга еще подумала: «Вот мой Буян поел бы с удовольствием. Як вин без мэнэ? Як мама с ним воюе?!

Утром всех записали на работу. Худощавый немец в сером кителе, пряча улыбку, говорил долго и уныло на ломаном русском языке;

– Граждане и гражданки! Мы приветствуем Вас, изъявившим трудится во имя Великой Германии. Большевики разрушили ваши дома, поставили в трудное положение ваши семьи. Нужно время, чтобы германская армия очистила вашу землю от коммунистического гнета. Придет время, когда вы вернетесь на свою свободную землю, чтобы строить свое прекрасное будущее. Мы даем вам работу. Мы даем вам надежду. Мы даем вам будущее. Прошу только об одном: Учитесь трудиться упорно. Учитесь немецкому порядку и дисциплине. Учитесь терпеть.

Приску с Ольгой определили на завод резиновых изделий. Выдали темно-синюю одежду, кусок материи с вышивкой «Р», и показали машину, куда нужно садится. Желания никто так и не спросил. На заводе показали рабочее место у конвейера и попросили расписаться за соблюдение распорядка дня.

…За три месяца работы Ольга так и не смогла определить, что она выливает в этой вонючей форме: толи деталь от противогаза, толи пластинку от мухобойки. После нудной, унылой работы деревянные нары в лагере казались пуховой периной, что в детстве расстилала мама в хате на «грубе». Даже пойло, что подавали в столовой, не вызывало такого отвращения, как в первые дни. Ольга, из высокой, пышащей здоровьем девушки, превратилась в обрубленную кем-то березку, неуверенно тянушуюся к свету. Только вновь отросшая копна рыжих волос напоминала те беззаботные довоенные годы…

В жаркий июньский день Ольгу и еще нескольких девушек сняли с конвейера и повезли на центральный рынок. Построили в шеренгу, ожидая кого-то.

– «Швейнгунд»! «Швейнгунд»», – прыгающие вокруг мальчишки, старались плюнуть в лицо, ничего не понимающим девушкам.

Из подъехавшей машины вышел рыжеватый пожилой мужчина и худощавая фрау с желтым ридикюлем.

– Майн гот! – мужчина сразу направился к Ольге, – Мэтхен? Хорош! Где твой дом? – мужчина взял Ольгины руки и посмотрел на ладони, – ты много работал? Ком.

– Эта девушка из Украины, Ромны. Семнадцать лет. Работала с коровами. Здорова, – привезший девушек переводчик подтолкнул Ольгу к немцу, – двадцать марок.

– Ромен? Цванцик? Гут! – немец повернулся к фрау, которая немедленно вытащила из ридикюля деньги и передала их переводчику.

– Повезло тебе, дивчина, – переводчик спрятал деньги в карман, – теперь это твой бауэр! Хозяин. Садись в машину и во всем слушайся своего хозяина.

В машине Ольга попыталась объяснить хозяину, что у нее на заводе осталась подруга, что она тоже работала на ферме. Но хозяин только кивал головой и поглядывал на фрау.

– Найн! Айн остарбайтер. Найн. Алес нихт! Ты хорош!

Машина переехала мост через реку и перед Ольгой открылась ошеломляющая картина: Чистые, ухоженные поля, луга с пасущимися стадами черно-белых коров, пробегающие веселые перелески. Красота! Защемило под сердцем: «Когда они успевают за всем этим следить? Домики, как на картинке! Ни одного плетня, ни одного забора. И дорога не трясет. Как хочется домой. Мамочка, забери меня отсюда!».

– Олга Ковал? – хозяин заглянул в бумажку, полученную от переводчика, – герр Франц, фрау Фрид, – немец тыкал пальцами то себе в грудь, то своей спутнице, – майн фамилия.

Фрау Фрид резко оборвала своего мужа и показала на дорогу, что-то бормоча себе под нос. Подъехали к красивой усадьбе.

– Майн Хауз! – немец горделиво тряхнул головой и затормозил у широкого крыльца. Фрау Фрид вытащила из своего ридикюля колокольчик, на звон которого выбежала девушка в голубом переднике.

– Герр Франц! Фрау Фрид! – девушка помогла выйти из машины хозяевам, – купили? Да какая хорошенькая! С удачной покупкой вас, девушка перешла на немецкий язык и, что-то без умолку тараторила. Фрау ее резко оборвала, дала какие-то распоряжения, и девушка скрылась с багажом за открытой дверью. Ольга попыталась выскользнуть из машины, чтобы немного размять ноги, но фрау жестом показала, чтобы Ольга оставалась в машине.

Через минуту девушка вернулась и направилась к Ольге.

– Иди за мной, – девушка заглянула в глаза Ольге, – не бойся, я тебя не съем. Называй меня Таней. Приведешь себя в порядок, хозяин и хозяйка все тебе объяснят. Звать-то тебя как? Ольга? Оля значит. А откуда родом? Украина? Попивщина? Это что, деревня ваша? Чудно. Ладно, потом расскажешь. Сейчас придет фрау Фрид, будешь при ней мыться в бане. Одежду я тебе уже там приготовила. Свою сложи у печки, я ее сожгу. Так велела хозяйка. Да не бойся ты так! Дрожишь вся. Хозяйка у нас строгая, даже вредная, но иногда бывает и добрая, привыкнешь.

Таня завела Ольгу в аккуратную, чистенькую баньку, усадила на скамейку в предбаннике, и исчезла, как маленький вихрь.

Таня не пошутила, как показалось Ольге. Фрау Фрид пришла с веником и знаками показала, что нужно раздеться. Затем подошла и внимательно осмотрела Ольгу со всех сторон. Потрепала и рыжую копну волос, высматривая: не бегает ли там какая живность. «Осматривает также придирчиво, как немцы на фабрике» – подумала Ольга, – «Нет там ничего. На фабрике такая вонь от резины стояла, что даже блохи через порог не переступали». Осмотром хозяйка осталась, кажется, довольна.

Гут, гут, гут, – зацокала фрау Фрида язычком и сунула Ольге кусок черного мыла.

– Березой пахне! – Ольга вошла вслед за хозяйкой в жарко натопленную баню.

Когда они распаренные, с раскрасневшимися лицами, вернулись к дому, их уже встречали: девушка с короткими рыжими волосами, два чернявых парня, мужчина, хозяин и Татьяна.

– Герр Франц и фрау Фрид попросили перевести то, что они хотели тебе сказать, – Таня вышла немного вперед и повернулась к хозяину. Герр Франц говорил долго, размахивая руками и показывая: то на небо, то за дом на поляну, то вообще разводил руками в разные стороны. Ольга уже знала несколько немецких слов: «Шнеле, гут, ахтунг, арбайтен». Но связать по смыслу их не могла, и глядя, как хозяин выговаривает непонятные слова, чуть не рассмеялась. «Як мий Буян, когда ту пузяку травой набье. Хвост задере и кругами вышивае!» – Ольга еле сдерживала себя, даже живот заболел.

– Герр Франц и Фрау Фрид надеются, что ты оправдаешь их ожидания и не хотели – бы, отправлять тебя назад в лагерь за плохую работу. Если будешь работать хорошо, то и к тебе также будут относиться благосклонно. Работать будешь на ферме, вместе с Ганой, – Таня показала на девушку, – помогать будешь также Эмилю и Маркэлю, а старшим для вас будет дядя Вацлав. Меня ты уже знаешь – я работница по дому. Работать с шести утра до десяти вечера с часовым перерывом на обед. Воскресенье выходной. За ограду выходить без сопровождения хозяина категорически запрещено. Знакомиться с посторонними людьми запрещено. Оплата за работу в конце месяца. За каждую провинность оплата уменьшается. Письмо домой один раз в месяц через хозяина. Все распоряжения фрау Фрид исполнять неукоснительно.

Ольга слушала Татьяну и поймала себя на мысли, что все это ее нисколечки не пугает: «Я ж с пеленок за скотиной смотрела. Мене мати в яслях родила. А хлопцев мени не надо. Заработаю грошей и до дому! Опосля той вонючей фабрики тута як в раю».

– Герр Франц спрашивает, все ли тебе понятно? – Татьяна вернула Ольгу на землю, от нахлынувших воспоминаний, – сейчас покажу, где будете жить.

Ольга закивала головой и, посмотрев на хозяина, покорно склонила голову.

Жильем оказалась маленькая комната в дальней пристройке к дому. Деревянные полати, маленькая печка, стол и окошко под потолком.

– Еду буду приносить один раз в день, утром. Разносолов не будет. Недовольство хозяин не любит, ты уж терпи.

– Можно спросить, где ты так по ихнему говорить научилась?

– У меня мама немецкий язык в школе преподавала, там в Белоруссии. При эвакуации наш поезд разбомбило, мы по лесу разбежались, а тут немцы. Привезли сюда. Я месяц на фабрике работала, а потом меня Герр Франц купил за 25 марок, когда узнал, что я немецкий язык знаю. Я терпеливая, отработаю, сколько надо и поеду маму искать. Когда нас на поезд в Германию заталкивали, мамы там не было. Может ей удалось спрятаться, или партизаны ее нашли. А ты молодец, хорошо держишься! Хочешь знать, почему хозяин тебя выбрал? Он рыженьких любит! И еще я слышала, как он фрау Фриде рассказывал, как в плену у русских работал, где-то под Белгородом. В первую мировую войну его, как раз в Ромнах в плен взяли. Говорит, что хорошо к нему там относились. А, через год, толи обменяли, толи отпустили, я не поняла до конца. За себя не бойся, близко он к тебе не подойдет. Им запрещено с остарбайтерами связываться: за это здесь строго наказывают. За порчу немецкой крови могут к позорному столбу привязать, а то и в лагерь отправить. А глазами пусть ест, пока не лопнет!

Наутро Вацлав принес кусочек материи с вышитыми буквами «OST».

– Пришей Оленька на курточку спереди и не снимай, где бы ты не находилась. Износится, порвешь, я другую тебе выдам.

…И потекли подневольные дни, месяцы, годы. Коровы, свиньи, лошади. Летом работа в поле. Эмиль и Маркэль оказались французами, из пленных. Вацлав и Гелена из Польши, также из сортировочного лагеря. Разговаривали каждый на своем языке, но через несколько месяцев уже легко понимали друг друга. Без слов. Татьяна каждое утро приносила похлебку или кашу и 200 граммов ненастоящего хлеба. Татьяна рассказывала, что когда замешиваешь тесто, то по верху всплывают опилки. С хозяйского стола остарбайтерам кормиться строго запрещено. Соседи узнают, сообщат в ихнюю управу и их строго накажут. Лучше собакам скормить. Ольга один раз в месяц отдавала хозяину письмо домой. Как хотелось хоть одну минутку посидеть с мамой, поговорить, поплакать в плечо. Но ответа так, ни разу и не получила. А в 43 году хозяин запретил писать совсем. Говорит, что почта перестала там работать. В канун сорок четвертого фрау Фрид неожиданно пригласила Ольгу и Гелену в дом. Татьяна завела их в большую светлую комнату с огромными окнами. Посреди комнаты был накрыт праздничный стол, а рядом столик поменьше, уставленный диковинными блюдами и фруктами. Усадив девушек за маленький столик, Таня с улыбкой на лице пояснила:

– Герр Франц и фрау Фрид приглашают вас отметить с ними рождество, а завтра фрау поедет с вами на рынок покупать каждой платье к новому году. Девушки, глядя на розовые кусочки колбасы, на белые ломтики хлеба, не верили своим глазам: «Неужели это можно нам есть?».

Провожая подруг у дверей, Таня вполголоса сообщила, что подслушала разговор хозяев.

– Герр Франц говорил, что дела на восточном фронте очень плохие. Русские вот, вот подойдут к границе с Польшей, – Таня осмотрелась по сторонам, – девочки! Это получается, что в наших домах немцев уже нет? Неужели скоро войне конец? Девочки, не выдавайте меня! Я еще подслушаю.

Ольга с Геленой «Проговорили» всю ночь. Отдельные слова были ясны и понятны: «Дом, мама, давай, каша, вставай, плохо, спасибо». А остальное дополняли сверкающие глаза.

– Когда кончится война, я надену красивое платье, без этой позорной таблички на груди, и накуплю кучу подарков. Маме теплую кофту. Подруге Феньке привезу сережки с камешками, я на рынке бачила. Огарке куплю сапожки, настоящие. Хлопцам, Даньке и Степке, привезу галстуки: «хай як паны ходять по майдану!». Как же я по всем соскучилась. Прав был Данька, когда говорил, что Гитлер рога обломае! А Степка? Сколько ему сейчас, девятнадцать? Помню, как он пытался обнять меня у плетня, но так и не решился. Дурачок несмелый! Я бы сейчас все отдала за тот первый неумелый поцелуй, после которого мы разбежались по хатам. Теперь я понимаю, почему письма не доходили. Там немцев уже нет! Как же спросить у бауэра, когда нас отпустят домой?

– О мама! Я попрощалась с ней в лагере, когда меня продали сюда. А папа в другом лагере. Когда закончится война, заберу их, и мы все вместе вернемся домой в Гданьск. У меня там жених остался, Марко. Приеду, сыграем свадьбу на всю улицу! А потом пойдем в порт, на набережную. Хорошо!

Прошел месяц, год, а мир все не наступал. Правда, хозяева сильно изменились. Кормить стали лучше. Хлеба прибавили. Но одних никуда не отпускали. Таня рассказала, что их сын на фронте, где-то в Африке, и он перестал писать письма. Фрау Фрид ходит мрачная, на всех покрикивает. В январе самолеты бомбили Ессен, были слышны раскаты. Говорили, что это англичане с французами. Эмиль с Маркэлем решили бежать. Вацлав отговорил:

– Бежать то можно, но фронт еще далеко, и нас быстро догонят. Вы слышали, что на фабрике был большой взрыв? Много людей погибло. Немцы звереют от бессилия и поражения на восточном и западном фронте. Если поймают, расстреляют на месте. Будем ждать удобного момента.

Канонада с каждым днем все сильнее. Герр Франц и фрау Фрид все мрачнее. В середине апреля сорок пятого всех неожиданно собрали у крыльца усадьбы. Хозяин долго не мог начать говорить: то сморкался, то закашливался. Наконец замер перед работниками и заговорил приглушенным голосом. Татьяна, с сияющим лицом, переводила:

– Я не буду много говорить, но обязан сказать, что через день – два немецкие войска уйдут из этих мест и мы останемся одни. Да вы сами все слышите по канонаде. Я не знаю, будут это британцы или русские. Я хочу попросить вас остаться, пока все станет окончательно понятно. С этого дня вы просто работники. Свои повязки можете снять. Обедать будете в доме. За каждый месяц работы я прибавлю по 3 марки дополнительно. Если, кто-то из Вас решит вернуться на родину, задерживать не буду. Документы всем подготовлю.

Хозяин неожиданно встал на колени и дрожащим голосом произнес:

– Я хочу извинять! Я плохо не хотеть! Я хочу свой дом жить!

Почему-то жалко стало этого пожилого человека, с трясущимися плечами.

«Я тоже хотела в своем доме жить! – Ольга вспомнила тот день, когда отрывали ее от мамы, когда заталкивали на морозе в мотоцикл, когда согнали женщин и мужиков в одну баню и хохотали над смущением девушек, – с кого мне спросить за потерянные годы?».

Ольга все, накопившееся за эти годы, хотела выплеснуть в глаза этого, слабого сейчас, человека, но промолчала. Промолчали и все остальные.

Нужно было вернуться по своим нарам и все осмыслить, еще раз пережить и принять решение. Радости не было, было смятение. Что делать утром? Идти кормить, доить коров, или с чемоданом ждать своих?

Ждать своих не пришлось! Утром на усадьбе что-то затарахтело, послышались какие-то команды, и через пять минут прибежала Таня с раскрасневшимся лицом и взъерошенными волосами:

– Девки! Наши! Наши приехали! Немцы сбежали. Всех работников просят собраться в усадьбе, – Татьяна поперхнулась, махнула рукой, и побежала будить ребят.

Только подбегая к усадьбе, Ольга заметила, что не сорвала табличку с груди: «Да хай висить. Потом всю одежу спалю, як вони мою».

Возле крыльца стоял пожилой офицер и четверо солдат. Ольга насчитала четыре звездочки на погонах. «Красная армия всех сильней!» – вспомнила Ольга слова Степки. Хотелось петь, кричать, обнимать этого командира, но его усталый вид останавливал. Когда подбежали ребята с дядей Вацлавом, офицер подошел к каждому и молча, посмотрел в глаза. Из дома принесли бумаги, и офицер громко провел перекличку, называя имя и фамилию. Когда Ольга крикнула «Тута я, тута», офицер улыбнулся, передал бумаги солдату и, подмигнув ему начал говорить:

– Ну, здравствуйте! Небось, заждались? Красиво у вас здесь. Что же немцы драпанули от этой красоты? Знаю, нелегко вам здесь было. А кому легко было? Бежит нечисть фашистская по всему фронту. Сбегается в свое логово. Недолго им там огрызаться! Возьмем Берлин, там и разберемся, что и как. А пока приказ Советского командования: «Всем угнанным за годы войны на работу в Германию оставаться на своих местах, вплоть до принятия решения специальными службами». Объясняю по простому. Вы остаетесь под охраной этих солдат. Занимаетесь своими обыденными делами и ждете дальнейших распоряжений. Вас проверят в фильтрационном пункте, и если все хорошо, организованно отправят домой. Прошу внимательно относиться к животным. Весь угнанный скот будет также возвращен на родину. Жить будете в доме хозяина. А хозяин пусть под охраной поживет в вашей избушке. Заслужил!

– Фрау Фрид еще ночью собрала чемоданы и умчалась куда-то, – Ольга заметила, что Татьяна успела надеть нарядное платье, – она с хозяином долго ссорилась, но он категорически отказался с ней ехать.

…С этого дня герр Франц наравне со всеми утром приходил на ферму, кидал навоз, запрягал лошадей, готовил семена для посева. Солдаты всегда были рядом, и на ферме, и в поле, и на усадьбе. Отлучаться без сопровождения не позволяли, но были вежливы и доброжелательны.

Девятого мая утром на усадьбу ворвался «Газик» с новой сменой солдат. По их возбужденным лицам было понятно, что что-то произошло. Повыскакивали из машины, и давай палить из автоматов в небо! Сбежавшиеся из своих комнат работники с изумлением смотрели на прыгающих, пляшущих солдат и ничего не могли понять.

– Победа! Победа! – солдатики сначала обнимали друг друга, потом, заметив девушек, подскочили к ним, и давай тискать в своих сильных руках, то Ольгу, то Таню, то Гелену, – Победа! Гитлеру конец! Войне конец! Домой!

Сколько раз эти святые слова шептала Ольга на пропитанной слезами подушке! Домой! От этих красивых, как на картинке, ухоженных домов, от вылизанных до блеска дорожек домой! Туда, где прижались друг к другу перекошенные, небеленые хаты. Где у пересохшего плетня всматривается на дорогу мама! Где девичье, недоласканное сердце остановило свой стук.

– Татьяна! Ольга! – капитан Терехин, взял команду на себя, – остаетесь в усадьбе. Будем готовить праздничный обед. А с работой справятся французские хлопцы и «хер хозяин» – он это трижды заслужил!

– Товарищ капитан особого отдела? Разрешите обратиться, – Татьяна вскинула руку «под козырек», – когда нам собирать вещи?

– Что, наскучила барская жизнь? Когда на перинах еще понежитесь? У нас дома немцы могилы, да обгоревшие трубы оставили. Тяжело всем придется, капитан снял фуражку и вытер со лба пот, – ну да ладно, оставим это на потом. Приказ остается в силе. Поживите пока здесь. Документы я передал на комиссию. Обещали за две недели управиться и принять решение. А что-же вы хотели: пока ответ на запрос вернется, пока проверка архивов, опрос свидетелей. Короче, порядок нужен во всем. Потерпите.

Обед получился очень праздничным. Даже в подвале домашнее вино нашлось! Один из солдатиков наладил, сломанный, хозяйский музыкальный аппарат, и по усадьбе зазвучала веселая немецкая мелодия. Больше трех лет девичьи ноги не кружились в зажигательном танце! Как это приятно чувствовать на своих хрупких плечах сильные мужские руки! Руки, которые сломали хребет самому Гитлеру и его собакам!

Только поздно вечером капитан укатил в свой штаб. Садясь в машину, еще раз предупредил: В усадьбе ничего не трогать! Приедет комиссия, все перепишет: что увезено с родины, подлежит возврату. За старшего, остается сержант Климченко.

Вместо обещанных, капитаном Тереховым двух недель, прошел уже месяц, потом второй, а судьба работников так и оставалась неопределенной. Правда, третьего дня приезжал, в сопровождении капитана, какой-то иностранец, который часа два беседовал с Эмилем и Маркэлем. Как объяснил Эмиль, в штабе решается вопрос о британской зоне города Ессена и его окрестностях, а это связано с судьбой имущества нашего бауэра.

Какое решение было принято, стало ясно 10 июля 1945 года, день который Ольга не забудет никогда!

…Капитан Терехов привез молоденького лейтенанта и вызвал Ольгу:

– Вот тебе представитель из военной комендатуры, – капитан замешкался и медленно произнес, – младший лейтенант Глимхан Сафин. Будет организовывать вывоз скота на родину. Ты покажи, что там, и как, на ферме.

– Называй меня Гришей, – лейтенант, смутившись, смело посмотрел Ольге в глаза, – я так привык на фронте, зачем язык ломать.

«Який лупатый! Глянув, аж сердце заскочило, – Ольга почувствовала, как щемящее, незнакомое тепло разливается по спине, – який гордый»

– А я Ольга, – протянутая рука Оли утонула в теплых ладонях лейтенанта, – яки у Вас руки горячи, як пирожки у печи.

– Это я всю войну их грел, чтобы Вас встретить и согреть, – лейтенант так и не отводил взгляда от Ольгиных удивленных глаз.

– Да пидемо уже, тута недалеко, пьять хвилин, пять минут.

– Ну пидемо! – передразнив Ольгу лейтенант пропустил ее вперед, но тут же догнал и пошел рядом, чуть касаясь ее локтей.

Показав хозяйство бауэра, Ольга не сдержалась и спросила: – Коровки наши вернуться до дому, а нас когда отпустят?

– Дело это непростое. Когда коровок угоняли, расписок не писали. А люди по разному сюда попали. Кто насильно, а кто и по своей воле, решил немцам послужить. Вот и проверяют, чтобы враг не пролез. На родине и так проблем хватает. Да ты не переживай, – Гриша и сам не заметил, как перешел на «ты», – сейчас мы сядем вон на то бревнышко, и ты все мне расскажешь, а я подумаю как помочь.

Слушая рассказ Ольги лейтенант, то уводил вдруг погрустневшие глаза куда – то вдаль, то взмахивал своими густыми рыжеватыми бровями, удивляясь ее терпению. Выслушав, решительно произнес; – Ты поедешь со мной. Первой из вагона на родную землю ступишь ты, а не эти коровы! Я тебе обещаю. Сегодня же подам рапорт о включении тебя в бригаду по сопровождению скота на родину.

– Спасибо, Гриша, – Ольга поймала себя на мысли, что ей легко с этим человеком, – я верю тоби. Тильки у мене есть просьба: Сюды меня пригнали с подругой, Приской. Вона осталась на фабрике в городе. Ты не можешь ее отыскать, щоб вина с нами поехала?

– Хорошо. Напиши ее имя, фамилию, откуда забирали, в каком цехе работала. Все, что от меня зависит, я сделаю. А пока мне нужно ехать. Я скоро вернусь.

– Спасибо тоби! – Ольга вдруг прижалась к груди лейтенанта, не сдерживая потока нахлынувших слез. И не было в этот миг роднее человека, чем этот военный паренек в запыленном кителе. И не было в этот миг приятнее запаха, чем запах незнакомого пота обнимавших ее рук!

Гриша сдержал слово. Уже через три дня поезд натружено увозил в Харьков коровок в скотских вагонах. В прицепном вагоне, в отдельном купе, возвращалась на родину и бригада девушек, среди которых была одна рыжеволосая украинка с жизнерадостными, сияющими глазами.

Не было среди них только Приски Гриценко. Покоилась она среди сотен землячек, погибших от взрыва на фабрике резиновых изделий. Как рассказал Гриша, взрыв организовали сами работники, воодушевленные известиями о разгроме немецких армий под Сталинградом.

…Две недели пролетели, как один день. Гриша, как начальник поезда, после смены заходил за Ольгой и они часами не могли наговориться. Свежее, еще не успевшее высохнуть сено пьянило, дурманило, поднимало до неба их молодые, еще не знавшие любви тела…

– Гриш! Ты обо мне все уже знаешь, – Ольга блаженно раскинула руки, как будто собралась выпорхнуть из окна вагона, – шо ты бусурман, я сразумела. Шо ты берешь в полон неопытных девушек, я бачу. А хто твои родители? Откуда ты, чертяка, появився? Давай, не томи девушку, сказывай.

– Да, что рассказывать? Родом я из татарского села, что в Башкирии, под Уфой. В семье я первый ребенок. По нашему обычаю первенца родители отдают дедушке с бабушкой на воспитание. Они же дали мне свою фамилию. Нет, родителей я не забывал, они жили рядом, в этом же селе. В сороковом году родного отца убили, он был председателем колхоза, коммунистом. Возвращался с района на лошади и пропал. Лошадь с пустой телегой вернулась домой. Отца нашли на второй день. Бандиты подкараулили его на лесной дороге, убили и бросили под поезд. Бандитов не нашли, время было тревожное. Началась война. Я попросился на фронт, но меня направили в офицерскую школу в Уфе. В 43-м попал под Сталинград. Вступил в партию. Командовал взводом полковой разведки 2-й Украинской армии. Был ранен, лежал в госпитале. В 44-м вернулся в полк. После Победы оставили в Берлине. Два месяца назад назначили начальником поезда по возвращению имущества на родину. Это уже мой второй эшелон. Первый был в Москву. Теперь в Харьков, – Гриша устало вздохнул и прижался к Ольге, – и вот встретил тебя, мое солнышко. Никому не отдам! Вернусь, подам рапорт и увезу тебя, куда захочешь. Будешь меня ждать?

– Да кудыж я от такого героя сховаюсь, – Ольга сама себе взлохматила свою огненную шевелюру, – буду выглядать кажен день.

А поезд все стучал и стучал, убаюкивая коров, телят, барашек. Им, наверное, было все равно, куда ведут эти дороги. Было бы сено вдоволь, да вода свежая каждое утро. Да заботливые руки этих милых девушек, почесывающих им приятно за ухом…

– Вот и вся моя история, – Ольга закончила рассказ, – я так обрадовалась, шо ты оказалась живая. Мы – ж тоби тогда в 41-м похоронили. Казали, шо нимцы танками всех передавили, на тих окопах. Тильки мама твоя никому не верила. Казала Фенька шустрая, сховалась где – нибудь. Ей сирдце подсказывало. Мама говорила, шо всю войну тильки этим и жили, шо нас ждали.

– Да наши мамки усе перемогли, – Фенька слушала, не отводя восхищенных глаз от подруги, – ты як у Донбасс попала? Це аж за Харькивим!

– Счастливая я, Фенька, – Ольга обняла подружку, – Гриша приехав за мной, як раз за мисяц, як Радис родився. Увез мене в Донбасс, казав там работы много. Там же дали нам комнатку. Быстро расписали, и я поехала рожать Радиса в Чистяково, це рядом с шахтой. Гриша зараз робит на шахте. Он у мэнэ начальник! Гроши есть. Дадут ясли, пийду тоже на шахту. Жалко его не отпустили со мной, я бы познакомила. Вин хороший. А ты що не знайшла соби хлопца? Вон Данька петухом ходе! Чем не жених?

– Данька хороший хлопец и помог мэнэ крепко, – Фенька поправила воротничок на платье, – но не люб он мене. Сердце мое спит пока. Никого не хоче. Устала я после той Германии. Мисяц отдохну, а там як бог подскаже. Бачь, твой Радис проснувся, кроватка скрыпить. На тебя похож! Солнышко, как есть солнышко! Дай мэнэ я посюсюкаю це дитя.

Ольга подала из кроватки сопящего, толстощекого бутуза и, с восхищением наблюдала, как этот бутуз тянет ручонки к Фенькиным кудряшкам.

– Ты когда возвертаешься у Донбасс? Завтри? Следующий раз возвертайся со своим Гришей. Погляжу, якив бусурман захомутав мою лучшую подругу. Да Радисик? Золотой ты мий! Приедешь к тете Фене в гости? Я тоби цацку приготовлю. Ты подруга не забывай свой дом, почаще приезжайте, бо наши матери совсем хворобы. Да я присмотрю за ними, если шо.

…За околицей подруги обнялись, немного поревели, потом опять обнялись уже втроем: Ольга, Фенька и хныкающий Радис. Лошадь обернулась на них и фыркнула, приглашая гостей продолжить путь…