Электронная библиотека » Борис Тропин » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Заносы"


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 17:32


Автор книги: Борис Тропин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Кутузов

Знаменитый русский полководец Михаил Илларионович Кутузов не выиграл ни одного сражения, но Измаил взял. Правда, ему там глаз чуть ни выбили, и тогда он воевал под командованием великого русского полководца Александра Васильевича Суворова, который, наоборот, выигрывал все сражения, в любое время года и на любой территории. Как пострадавший во время боевых действий при взятии Измаила Кутузов очень не любил войну, но очень любил армию. Он был мудрым человеком и прекрасно понимал: нападай на Россию, не нападай – все равно ее никто не завоюет, потому что Россия – великая страна и для нормальной жизни не очень оборудована. А если кто сдуру и завоюет – то на свою шею и до первой зимы.

И вот пришел Наполеон. Прет к Москве – рус, сдавайся! Наши пока то да се… Кто виноват? Что делать? Выясняют, как могло такое случиться – мы еще к войне не подготовились, а Наполеон уже рядом. Царь-батюшка вызывает Кутузова.

– Михаил Илларионович, как же так?! Мы вас назначили главнокомандующим, дали все полномочия, а вы не можете остановить продвижение неприятеля! В чем дело? Может, чего-то не хватает?

– Ваше Величество! – обрадовался Кутузов. – Только вы и понимаете смысл создавшегося положения и нужды армии! Солдатикам бы обмундирование обновить, ружьишек подкинуть, сабелек, пушечек, водочки для сугреву, продуктишек!

– Помилуйте, голубчик, у вас пушечек больше, чем у Бонапарта! И какой сугрев, когда лето на дворе?

– Так у него и народу больше. А вечерами прохладно. Зябнут солдатики.

– Хорошо, – царь говорит. – Подкинем.

– И сапожек бы надо.

– Дадим.

– С продовольствием бы поплотней.

– Постараемся, Михаил Илларионович. Но с Бонапартом-то как?

– А что Бонапарт? – развел руками Кутузов. – Басурман он и есть басурман!

И царь ничего сделать не может. Он попробовал повоевать – не получилось. С Наполеоном шутки плохи. Под Аустерлицем – Лев Николаевич все это хорошо описал – наши с немцами, как ежики в тумане, заблудились, и французы их расколошматили несмотря на численное превосходство. А сейчас французов и всех, кто с ними пришел, больше, чем наших. Но Кутузов-то – знаменитый полководец! А с Наполеоном сражаться не хочет и все! Ну что ты будешь делать!

На совете в Филях все на Кутузова ополчились – нельзя дальше отступать! Пора дать бой супостату!

– Бонапарт хоть и супостат, но полководец знатный! Потери у нас будут большие! А главное сейчас – армию сохранить, – попытался охладить воинственный пыл Кутузов. – Первопрестольную придется оставить!

Все за голову схватились. Кутузов, мол, старый, воевать не хочет, обленился! Стыдить его начали.

– Зачем нужна армия, если Россия гибнет?!

– Угомонитесь! – успокаивает Кутузов. – Не погибнет Россия!

– Очнитесь, Михаил Илларионович! Сто тридцать пять тысяч войска неприятеля уже вышли из Смоленска! Гибнет держава!

– Да, времена тяжелые. Тусуется народ. И раньше так бывало. Как пришли, так и уйдут. Вы молодые, вам жить и жить! А вы на тот свет спешите. Ну, дадим бой, ну, перебьют вас, что толку. Жены останутся, невесты… Какие девки на Руси! Эх, а я уже старый.

Те ни в какую – хотим сражаться за Родину!

Кутузов пригорюнился, а сделать ничего не может – рвется молодежь в бой и все тут! И ничего не поделаешь. Жалел он людей, а люди себя нет. Бывалые солдаты – те как-то меньше рвались. Ну, прикажут – пойдем, а нет – так и хрен с ним, с басурманом. А молодежь – надо, мол, драться, а то Лермонтов про нас поэму не напишет. Офицеры, дворяне молодые, – те все прямо рвутся навстречу Наполеону. Они нигде не работают, к наукам тоже не очень расположены, а подраться – только дай! Такое воспитание. Не пусти их на войну – на дуэлях друг друга перебьют! Кутузов и так их уговаривать, и этак – ребяты, в бою, мол, глаз могут выбить – стращает. А те никак – ничего не жалко! За Родину жизнь отдать готовы!

И девки хороши – юный корнет обнимет ненаглядную, начнет про звезды рассказывать, про луну – нет, мол, когда вернешься с орденом, тогда поговорим!

Покряхтел Кутузов, покряхтел – деваться некуда. Пришлось дать сражение под Бородино. Поле трупами усеяли. До сих пор думаем, что это мы там победили, а французы – что они. Но понять, какого черта их сюда занесло, ни они, ни мы уже двести лет не можем. И никто не понимает.

Но для Российской истории, культуры и патриотического воспитания Бородинское сражение имеет колоссальное значение.

– Я пока воздержусь от комментариев по поводу, гм, того, что вы сейчас нам прочли, но при чем здесь Пушкин?! – вопросил Сергей Львович.

А вот при чем.

Елизавета

У любимца армии, знаменитого полководца, фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова была дочь Елизавета. В общем положительная. Только с мужьями ей не везло – один умер, второй… Судьба! Елизавета Михайловна была хорошая, набожная, но ей нравились стихи Пушкина, с которым она дружила, хотя женщинам дружить с Пушкиным не рекомендовалось. Ее очень беспокоил моральный облик поэта: то он чертей рисует, то девушек как-то без разбора трахает – нехорошо это! А если ему что не по нраву, может запросто и по морде дать. На приколы очень обижался. Скажешь, например: ну что, брат Пушкин, сыграем в картишки, или опять в карманах ветер гуляет? – тут же пиздюлей навешает или на дуэль вызовет. Слова поперек не скажи! Никакого сладу! Недели не пройдет, чтобы чего-нибудь ни натворил!

И вот Елизавета Михайловна решила перевоспитать Пушкина, чтоб он был одновременно и великий русский поэт, и образец для подражания. (Чем это кончилось – известно, но ее предупреждали!)

Пушкин и сам был не прочь стать положительным, иной раз даже обещал исправиться, но… Только пообещает, только настроится на хорошие, правильные стихи, рисунки и поступки, идет домой – ну все, мол, с прошлым покончено, начинаю новую жизнь, – а навстречу какой-нибудь раздолбай, прости Господи!

«О, здравствуй, Пушкин!» – его же все знали – и давай какую-нибудь херню молоть. А Пушкин до того ненавидел тупых – хоть плачь, хоть удавись! Точь-в-точь, как мой дядя. «Да пошел ты!..» – скажет в сердцах.

Ну, тот шел и всем рассказывал: меня, мол, сам Пушкин, великий русский поэт, в среду на Невском на х… послал! Не каждому так повезет!

А Пушкин переживает – ни за что ни про что человека послал… Опять перестройка сорвалась, и опять во все тяжкие.

Но что странно, стихи его от этих срывов хуже не становились.

И вот Елизавета Михайловна взяла над Пушкиным шефство, и процесс пошел. Но в каком-то странном направлении.

(Ее предупреждали!)

Тогда она попросила своего духовника митрополита Филарета помочь ей и тоже пошефствовать над Пушкиным. Может, он меньше безобразничать будет. Митрополит Филарет был человек неординарный, он и сам стихи писал. Взял он над Пушкиным шефство и начал его наставлять, иной раз даже в стихах. Пушкин – стих, Филарет – стих, Пушкин – поэму, Филарет – проповедь. А проповедник он был, по словам современников, удивительный. Зато у Пушкина черти хорошо получались. Один страшней другого, свят-свят-свят!

Трудно было Филарету с Пушкиным, но он не отступался и продолжал учить Пушкина, как надо жить и писать стихи. А Пушкин не слушался, продолжал рисовать чертей, писать стихи с неправильными мыслями и куролесить с Елизаветой Михайловной.

 
– Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?..
 

накуролесив, вопрошал Пушкин.

 
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана, —
 

объяснял Филарет поэту. —

 
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
– Цели нету предо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум, —
 

жаловался Пушкин.

 
– Сам я своевольной властью
Зло из темных бездн воззвал;
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал, —
 

объяснял митрополит.

Читаешь эти стихи, и видно: Филарет мудрый человек, а у Пушкина плохое настроение. Филарет, когда писал, думал, а Пушкин, по-моему, вообще не думал – писал, как Бог на душу положит. Но, что интересно, волновали их одни и те же вопросы. И хотя стихи Филарета вторичны по отношению к пушкинским, сам он жил в безбрежном времени-пространстве, воспаряя в своих проповедях от грешного мира к горным вершинам, а Пушкин – одной минутой, но тоже успевал. И когда последние песчинки эпохи мягко перетекают из верхней колбы в нижнюю, невидимая рука Всемогущего переворачивает песочные часы… И Пушкин обретает Вечность, а Филарет минуту в биографии Пушкина. Потому что Пушкин – это наше все. А все остальное – лишь минуты и детали из биографии Пушкина. И сами мы лишь мгновения в чьей-то биографии: Петра Первого, Сталина, Аллы Пугачевой…

Но текут песчинки, невидимая рука не устает переворачивать часы.

И вдруг окажется, что Пушкин – это сплошные заносы: стремительное вращение не имеющего своей массы электрона вокруг устойчивого ядра жизни, всего лишь эпизод в проповеднической деятельности Филарета и недоразумение в жизни Церкви…

– Извините, ни читать, ни обсуждать мы это не будем! – прервал Сергей Львович. – Этот ваш тон неприемлем и неуместен для обращения к светочу российской поэзии! – Как-то странно, будто я ему палец дверью прищемил, посмотрел на меня, и с гримасой человека, съевшего сразу пол-лимона предложил: – Может, вам лучше переводами заняться? Или какой-нибудь детский рассказ написать?

В общем, дал понять, что серьезные взаимоотношения с литературой у меня не складываются. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», – хотел я ему возразить, но передумал: все чаще замечаю, что у «старой московской интеллигенции» слабо развита связь между правым и левым полушариями.

Тем не менее, жизнь продолжается, «хамства» мне не занимать.

– Нормально пишешь, – поддержал меня Юра. – Не расстраивайся! Просто он человек старой формации.

Я и не расстраиваюсь. Мне ж надо еще и план выполнять, и рядовых коммунистов воспитывать, и под Юриным руководством повышать собственный интеллектуальный уровень. К тому же, я начал новую повесть. О Льве Николаевиче Толстом. Да и с Пушкиным не собираюсь порывать отношения.

Партия и мы

– Боря, гегемон, – продолжает Юра знакомить меня со своими многочисленными друзьями. И нет-нет, да и бухнет: – Член КПСС с 1978 года!

Друзья, сразу умолкнув, смотрят настороженно, изучают, разные вопросы задают, а потом жалеть начинают:

– Господи! Чего тебя туда понесло?! Ты же нормальный человек! Сдалась тебе эта Партия! Как ты теперь жить будешь с этим клеймом?!

Отвечаю всем сразу:

– Во-первых, Партия не сдается! Во-вторых, я в Партию не лез, как некоторые прохиндеи! Она сама за мной бегала. Потому что я для нее, как сознательный рабочий, последней надеждой был. Да сплыл! Но свой партбилет до сих пор берегу, хотя давно уже мог продать иностранцам на Арбате. Не продам! И дальше беречь буду! Как значок и удостоверение ударника коммунистического труда, как медаль 850-летия Москвы, как благодарность мэра Юрия Михайловича Лужкова, как почетную грамоту Владимира Иосифовича Ресина! Потому что это моя и наша История! И начиналась она не вчера.

Начальник панельного цеха Митин в августе в отпуск ушел, а вместо него Селиванов из арматурного. Он кроме этого еще и председатель «пьяной комиссии», и секретарь заводской парторганизации. Но мне до этих его ипостасей вообще дела нет. У меня свои проблемы. Хороший стропальщик Гена тоже в отпуск ушел, а вместо него Пташкина дали. С ним в паре Володя-геракл. Он вообще недавно работает, если это можно назвать работой. Здоровенный красавец, фигура идеальная, мускулы, как у прославленных культуристов мира, силы неимоверной, льняные кудри до плеч. Станет посреди пролета, обопрется на лом, как Геракл на дубину, и стоит. Украшение цеха! А план кто выполнять будет?!

Пташкин, мурзик-пьяница, ходит по пролету, голову в плечи вберет и старается работу не замечать, а может и в самом деле не видит. Не крикнешь – так мимо и пройдет. Гаркнешь погромче – сделает. Я сам на кран только сел после курсов, даже не освоился как следует, а тут приходится еще и этими руководить за бесплатно. И вообще, у меня зарплата почти такая же, как у этих раздолбаев. Несправедливо! Хороший стропальщик сам знает, какую камеру открывать, что куда ставить, с каким пауком или траверсой работать, а с этой парочкой – нарциссо-геракло-пьяницей – одно мучение!

На второй день я охрип, на третий вообще потерял голос и вымотался до предела. Ночью жена настойчиво поинтересовалась, не завел ли я себе на заводе какой штукатурщицы.

– Нет у нас штукатурщиц, – просипел чуть слышно, – у нас отделочницы.

– И какая же тебя так уделала, что ты ни говорить, ни соображать, ни вообще?!

В конце недели я взошел на свой кран, как на Голгофу. Володя открывал формы, а Пташкину я жестами и мимикой показывал, что делать, а для скорости гонял вдоль пролета крюками по заднице. Немного помогало, но это уже тройная нагрузка! И вообще не мое дело – заставлять других работать. Для этого мастер есть. У него и кличка соответствующая – Погоняло. Но мастер, Лешка-прохиндей, своими делишками занимается. А план выполнять надо!

Посмотрел Селиванов, как я мучаюсь, и говорит:

– Вступай в Партию! Нам такие люди нужны.

– Не, – сиплю чуть слышно, – не достоин.

От Партии, как бы к ней ни относился, отказываться надо вежливо.

Селиванову это понравилось.

– Вступай! Партия – это сила. Ты комсомолец?

– Да. Только у меня большой стаж неплательщика взносов, – честно признался.

– Сколько?

– Года полтора уже.

– Да, это много, – согласился Селиванов. – Но комсомольский билет-то не потерял?

– Ну что вы, Василий Сергеевич, как можно! Дома лежит. Я его берегу.

– Это хорошо. Молодец! Заплати взносы и пиши заявление в Партию! Партийный человек – это совсем другое дело. К нему и уважение, с него и спрос, а это дисциплинирует. Пьяниц не слушай! – махнул рукой. – Да и вообще, тебе надо включаться в общественную жизнь комбината. Расти, по служебной лестнице двигаться. А для начала мы тебе общественную нагрузку дадим.

– Да я и так мучаюсь, – говорю. – Ни квартиры, ни прописки, ни уверенности в завтрашнем дне!

– Вступишь в Партию – легче будет квартиру получить, – доверительным голосом говорит Селиванов. – Партком будет за тебя ходатайствовать.

– Тогда другое дело. Надо только с женой посоветоваться.

– Посоветуйся!

– А без комсомола нельзя? Сразу.

– Из комсомола гораздо легче, – Селиванов объясняет. – Они там на это обращают внимание. А так – долго объяснять надо, почему сразу не вступал, выжидал чего или сомневался. Разные вопросы задавать начинают. А какая тебе разница?

– Я здесь на учете не стою – вот в чем дело.

– Так стань! Какие трудности?

Вечером жена сразу внимание обратила.

– Что это сегодня ты озабоченный какой-то? Случилось что?

– Да вот, – говорю, – опять в комсомол вступать надо.

– Ты не выпил? – спрашивает настороженно. – На кой черт он тебе сдался?!

– Мне сегодня предложили: сначала в комсомол, потом в Партию, а потом, может, и квартиру дадут. Партком будет ходатайствовать.

– Ну, не знаю, – говорит уже другим голосом. – Если будут ходатайствовать, тогда, может, и стоит.

На выходные поехал к матери за комсомольским билетом. Искал-искал – не нашел. Вышел на улицу, старых друзей встретил, отметили, про билет и забыл. На следующие выходные опять за билетом собрался. Жена одного не пустила. Поехали вместе. И надо же – нашли!

Но становиться на учет все равно не спешу. На заводе, вроде бы в шутку, устроил социологический опрос: кому квартиру скорее дадут – коммунисту или беспартийному. Беспартийные говорят: «Конечно, коммунисту!», а коммунисты: «Абсолютно без разницы – ни тому, ни другому! Сейчас на это не смотрят. Взятку не дашь – ничего не получишь!» Вот и пойми! Но, с другой стороны, взятка от коммуниста, наверное, как-то солидней выглядит, чем от беспартийного. Или все равно?

Тем временем Митин из отпуска вернулся, а Селиванов ушел. Ладно, думаю, теперь он про меня, может, забудет. Не буду в комсомол спешить, а то заставят на дурацкие собрания ходить да еще и какую-нибудь бесплатную работу делать. К тому же неизвестно, поможет Партия с квартирой или нет.

Но через месяц Селиванов вернулся из отпуска и сразу ко мне.

– Ну как, стал на учет?

Узнав, что нет, отчитал и поставил жесткий срок.

– Не тяни! – предупредил. – А я им скажу, чтобы с тебя по две копейки взяли за те месяцы, когда ты не у нас работал.

– За те-то копейки, а за эти уже рубли! – жена бурчит. – Дорого мне твой комсомол обойдется, а Партия, чувствую, еще дороже. Оно не жалко. Был бы толк.

Стал я на учет. Заплатил взносы.

– Все! – говорю Селиванову. – Комсомолу я ничего не должен.

– Пиши заявление! – торопит. – Чего тянешь?

Написал: «Прошу принять в ряды КПСС, потому что хочу своим трудом укреплять благосостояние Родины».

Селиванов даже поморщился.

– Ну что ты написал?!

– А что?

– Надо писать: «так как хочу быть в первых рядах строителей коммунизма»!

Тут уж я скосоурился(?) – узнает кто-нибудь, что я так написал, засмеют ведь!

– Василь Сергеич, – говорю, – а нельзя как-нибудь по-другому? Попроще. Ну, скажем, «в первых рядах строителей лучшего будущего».

– Нельзя по-другому! – сердится Селиванов. – Да и какая тебе разница?! Это форма такая. Иначе переписывать заставят.

– Ладно, – говорю. – Я тогда новый черновик набросаю – покажу. – И опять забыл.

А Селиванов помнит. Выследил, как я слез с крана.

– Пойдем! – говорит. – Под диктовку напишешь. А то тебя не дождешься.

Пришли в красный уголок. Первый раз я там очутился. Ряды металлических стульев, сцена с длинным столом под красным полотном. Тумба-трибуна и большая белая голова Ленина. Все как положено. А на подоконнике – опупеть! – на черной подставке две черных чернильницы-непроливашки и две деревянных ручки без перьев! Только дохлых мух не хватает! Я таких приборов уже лет двадцать нигде не видел.

Селиванов потряс одну чернильницу, другую, посмотрел на ручки – одна красная, другая желтая.

– Да-а, – говорит. – Чернила высохли, но это не страшно – развести можно. А вот без перьев не напишешь!

– У меня шариковая, – успокаиваю. – Все цвета. Даже красный – как раз для Партии!

– Шариковая не годится, – не обращает внимания на мои шутки Селиванов. – Заявления о приеме в КПСС можно писать только простой ручкой и только фиолетовыми чернилами. А перо должно быть со звездочкой. Иначе не примут.

– Да таких перьев давно уже нигде нет!

– Ну почему? Найти можно. Где-нибудь в сельских магазинах должны быть. Если не в Подмосковье, то в соседних областях обязательно найдутся. Будем искать. Ты тоже обрати внимание! Может, где увидишь. Возьми тогда побольше! А я у Боркова спрошу, может, у него в парткоме есть.

Нет, думаю, не найдет он таких перьев, не выпускают их уже. И успокоился. Но Партия крепко в меня вцепилась! Нашел Селиванов перья. Оказывается, у секретаря парткома комбината Боркова две коробки их в запасе! Как увидел я это перышко с октябрятской звездочкой, так и вздрогнул. Раньше в школе был такой предмет – чистописание. Как же я его ненавидел! Неизгладимое впечатление произвел он на меня на всю жизнь, как стрелецкий бунт на Петра Первого. Матушка моя суровая была: чуть где перепутаю нажим с волоском – такую затрещину влепит!.. Очень хотела из меня человека сделать.

И вот, будто все сначала! Пять раз я это заявление переписывал, пока, наконец, без помарок получилось. Как полсмены отработал. Отдал Селиванову и вздохнул с облегчением. Но ненадолго.

Приняли меня в кандидаты и повесили сразу две нагрузки. Тут уж я окончательно уяснил, почему рабочий класс в Партию не стремится, а про кандидатов даже анекдот сочинил. На комбинате полторы тысячи человек работает, и разнарядка есть на рабочих, а не хотят! Только двое нас таких отважных и отчаянных оказалось, решивших достроить коммунизм во что бы то ни стало. Второму, Пете, тоже квартира нужна.

Время тянется медленно, когда делать нечего, а я работаю почти за двоих, нагрузки несу, да еще и действительность отражаю. Кандидатский год пролетел незаметно.

– Готовься! Скоро вызовут, – предупредил Селиванов. – Устав проштудируй как следует!

И жена в Партию вдруг поверила: ну, скоро тебя примут? – чуть ни через день интересуется.

Но вместо этого вдруг сюрприз.

Прихожу домой, жена вместо того, чтобы накормить, обогреть:

– Сядь! – говорит. – Признавайся, что ты натворил?! – Смотрит, как Мюллер на Штирлица, и устраивает форменный допрос.

– А в чем дело? – не понимаю.

– Почему за тобой милиция охотится?

– Какая милиция?! Почему охотится?! Я что, бандит?!

– Не знаю.

– Мне комбинат доверие оказывает – в Партию принимать собираются!..

– Какая Партия! Тебя в милицию вызывают! Участковый два часа под окнами топтался, хотел тебя застать. Вот, повестку оставил! Что ты натворил?!

Смотрю – и правда: такого-то числа, во столько-то часов, кабинет номер такой-то. Подпись, печать. Не понимаю!

Что же я натворил?!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации