Текст книги "Заносы"

Родине нужны герои!

Настоение на подъеме, но с продуктами все хуже. И хотя некоторые так не согласны, верим в Перестройку и всей страной ждем от свежего генсека чего-то хорошего, светлого, с продуктами, квартирами и человеческим лицом. Тем временем кое-что потихоньку дорожает, а кое-что так же потихоньку пропадает, но кое-что, как ни странно, появляется не надолго. Кот как потерянный бродит по квартире – «Мя-а-со где? Мур-р-р… Мур-р-рлыба?!» И подруга тоже говорит: «Что-то рыбки хочется хорошей!»

Где же тот путь, который ведет к мясу или к рыбе – вот в чем вопрос! Умные люди подсказали и понесло меня в Мурманск. Там, объяснили, даже палтус есть. Заказов понадавали килограмм на шесть! В Москве перед вылетом промок до нитки – дождь как из ведра лил. В Мурманске сошел с трапа самолета и обледенел. Гремя пальто (м) – это чтоб некоторым понятнее было – поехал по делам и потом в гостиницу. В центре у них высотка трилистник. Там высох и с утра на стройку. Потому как за палтусом я приехал под прикрытием командировки по строительным делам. Познакомился с хорошими людьми строителями, даже с настоящим вепсом – это не профессия, народ такой – по фамилии Мишкин. Он тоже строитель. Знаменитый бригадир Семен Шитов рассказал, как через беду они пришли к успеху и с каким трудом давался этот путь. Работал он монтажником, а, когда поставили на бригадирство, мужики обрадовались – свой человек – и давай на работу как на праздник! А он вдруг против товарищей пошел – с пьянством начал бороться и за дисциплину. Не вообще, как Горбачев, а только на рабочем месте. А где строителю выпить, как не на рабочем месте?! На улице – милиция, дома – жена. Только на работе!

И вот как-то, разогревая битум для кровли, по пьяному делу допустили оплошность. Произошла вспышка и два человека сгорели заживо. Собрал Семен бригаду – так дальше нельзя! Но строитель не может не пить. Он так устроен! Прораб Аня Богатырева, понимая эту особенность, принесла в прорабскую красивый самовар, повесила на окна занавесочки, на стол красивую скатерть, на нее вазу с цветами – не прорабская в Мурманске, а кафе на Монмартре. Захочет строитель выпить – пожалуйста! Свежий ароматный чай, кофе, печенье, конфеты и газеты, где уже начали появляться статьи о производственных успехах бригады Шитова. А через несколько лет бригада стала лучшей в Мурманске.

И город мне понравился, и народ, и командировка хорошо прошла, а вот палтуса в Мурманске я даже и не попробовал, хотя он там был. Но очень мало. Грамм 300–400 всего лежало на прилавке. И только в одном магазине. Есть такой у них специально для рыбаков. «Строителям не положено! – сурово сказала продавец. – Только по удостоверению Рыбфлота!». Про остальных вообще разговора нет!

И рыбакам этим еще хватает наглости жаловаться, что у них с квартирами плохо!

По Москве ходят слухи про какую-то аварию в Чернобыле, но конкретно что там произошло даже БиБиСи не знает! Впереди праздники, а это святое. Ничто нам не может их испортить. Добросовестно отгуляли Первомай – международную солидарность трудящихся, День Победы и все дни между ними. А потом, когда все уже опохмелились и начали трезветь, в Москве один за другим, заживо мумифицируясь, стали умирать люди, как оказалось, из того самого Чернобыля. Здесь их лечили, а потом хоронили на Митинском кладбище. Журналисты, связав их гибель с той аварией, начали задавать вопросы:

– Что же все-таки произошло?!

– Ничего серьезного, – отвечали официальные лица. – Была небольшая авария, но все уже в порядке. И вообще писать надо не об этом! Есть вещи гораздо более серьезные. Пишите лучше о негодяях, которые шарят по домам и тащат, тащат…

– Что?

– Все! Ценные вещи, мебель, продукты…

– Заключенные что ли сбежали?!

– Никто не сбежал.

– А кто ворует?

– Да не воруют, а просто берут и выносят!

– Из домов?

– Из домов, из квартир.

– А куда хозяева смотрят?!

– Хозяев нет. Мародеры! Тащат из пустых домов.

– А почему дома пустые?! Где жители?!

– Их эвакуировали на время.

– Куда?

– По разным местам.

– А почему?!

– Небольшая авария.

– Так что все-таки случилось?!

– Ничего особенного. Все уже хорошо.

Редкие очевидцы еще больше запутывали картину, рассказывая с каким-то испуганно-восхищенным трепетом о фантастическом зрелище:

– Зарево в пол-неба! Прямо над блоком. Смотришь – завораживает! И воздух сразу какой-то другой. С металлическим что ли привкусом. Как после грозы иногда.

– Но там же, наверное, радиация!?

– А черт её знает! Красота неземная!

И только через много лет выяснилось, что произошло в ту злополучную ночь с пятницы на субботу 26 апреля 1986 года.

Предположения о диверсии, которыми нам обычно пудрят мозги в таких случаях, несмотря на старания заинтересованных ведомств, быстро отпали. Медленно и постепенно стал проглядывать краешек простой и до боли знакомой реальности.

Они как лучше хотели! Родину порадовать! 10 лет ЧАЭС – лучшая в системе – сверхплановые киловатты, переходящие знамена, ордена, слава… Показалось мало. И вот, чтобы увеличить съем электроэнергии с турбин, решили кое в чем разобраться и усовершенствовать.

Для чистоты эксперимента, никого не предупредив – к Первомаю сюрприз будет! – отключили систему защиты и начали. Все шло нормально. Атом в реакторе, действительно, был мирный и работящий, но когда с него начали бездарно и нагло сдирать 7-ю шкуру, не вынес. Это с народом у нас экспериментируют все, кому не лень – атом издеваться над собой не позволил. Но в заложниках у экспериментаторов оказались города и села, тысячи и миллионы людей, которые знать не знали, и слышать не слышали ни о какой ЧАЭС и о том, что начальство там очень хочет порадовать Родину!

Теперь знают все.

Поскольку реактор, естественно, взорваться не мог – этого не может быть, потому что не может быть никогда – в Киев и Москву докладывали:

– Взорвался бак аварийного охлаждения, всего два несчастных случая со смертельным исходом, радиационная обстановка в пределах нормы, ситуация под контролем.

– Подавайте воду, охлаждайте реактор! – распорядились из центра.

Качали воду, которая уже не могла попасть в разрушенный реактор, заливала электрощиты, распредустройства. Работали в радиационных полях с активностью от 800 до 15000 рентген в час, определяя степень опасности приборами, со шкалой до 4 рентген! В медсанчасть уже доставили более 100 человек.

Начальник штаба ГО пришел со своим прибором и попытался вразумить «специалистов» насчет реальной опасности. Ему посоветовали выбросить радиометр на помойку. Потому что… Ну, не может быть таких полей!

Не в силах связать то, чему учили, с тем, что происходит, люди, как шаманы, пытались уговорить реальность стать такой, какой они согласны ее понять и принять.

Но что-то все-таки не сходилось.

Выбитые взрывом стекла трещали и взвизгивали под ногами. Насыщенный долгоживущими радионуклидами воздух был густым и жалящим. Жгло веки, горло, перехватывало дыхание сушило и стягивало кожу. Человеческий организм сигнализировал о смертельной опасности. Но чтобы понимать язык собственного тела, нам уже требуется переводчик. Мы перестали доверять себе.

Десятки лет реальность выворачивалась наизнанку, обосновывая любой изгиб генеральной линии и представления безграмотных вождей всех уровней, превращая ложь в правду, преступников в героев, разделяя науки и явления культуры по классовому признаку. И ничего, народ слушался и повиновался, воспринимая все, как велено. Значит, так и надо. Начальству видней!

Безумие продолжалось. Люди, спотыкаясь о внутренности разрушенного реактора: ошметки топлива, осколки графита, смотрели под ноги и в недоумении друг на друга, и никто не хотел верить. «Реактор взорваться не может! Школьнику понятно! – заклинали реактор, друг друга и уже ставшее смертельным пространство, – Значит, и радиационная обстановка должна быть в пределах нормы». Так и докладывали.

Дети играли в песочнице. Женщины ходили по магазинам. Кто-то загорал на крыше своего дома. В Припяти жизнь шла своим чередом. А невидимая опасность, не зная преград, беззвучно пронизывала все живое.

Главное – не поднимать панику! Надо работать, устранять…

Работали, устраняли, совершая немыслимые для нормального человека поступки и один за другим, сами того не зная, становились героями. Некомпетентность и подвиг всегда рядом! Главные экспериментаторы так и не поняли, что произошло. «Мы все делали правильно!» – твердили, уходя на тот свет. Ложь и некомпетентность руководства зашкаливала, и уже не существовало во всем государстве прибора, чтобы определить её реальную опасность для общества.

Со страшным трудом и человеческими жертвоприношениями началось медленное осознание произошедшего. Случилось то, «что не может быть никогда» – реактор взорвался.

От этого взрыва по всей стране пошли трещины, а потом начали отваливаться большие и маленькие куски.

Все это очень повлияло на Партию. Она как-то сразу обмякла и вместо бескомпромиссной решительности в ней появилась вялость и неуверенность. Непосильная ноша вины и ответственности легла на нее. Тут уж не до поворота сибирских рек, диссидентов, пьянства и борьбы с ним. Даже не до мяса. Это не просто авария, уже начали догадываться – это предсмертная агония некомпетентных структур всей государственной системы!

Есть в суровой действительности жесткие и обязательные для всех законы. Нельзя подпускать дураков ни к серьезным технологиям, ни к управлению государством! Прорвутся – беда! Тысячи и миллионы людей, не понимающих, что же на самом деле происходит, становятся их заложниками! А кому-то волей-неволей приходится стать героем. Если появились герои, значит дураки уже поработали.

Медленно просыпалось замутненное сознание огромной страны! Мирный атом, заэкспериментированный до озверения, вырвался на волю и начал свое всепроникающее шествие. Необъятных размеров Беда распахнула свои объятия на тысячи километров. Одна шестая часть суши, собранная и слепленная в государство усилиями многих поколений, вдруг затрещала по швам. Начался самопроизвольный разгон до времени спокойного, реактора – СССР, и все мы вмиг превратились в экспериментаторов и заложников великого распада!

Вечные заложники заветной мечты о Прекрасном Будущем для всего человечества, последователи тех, кто больше пообещает, обитатели заэкспериментированного пространства, мы медленно превращаемся в аборигенов мертвых зон, пытаясь выжить там, где это уже почти невозможно.

Через много лет после Взрыва, когда крупицы правды проступили сквозь ведомственную и государственную ложь, читал я «Чернобыльскую тетрадь» Григория Медведева, заболевая от осознания ужасающего несоответствия современных технологий и общего уровня развития общества. Заболевая от осознания того, сколько еще катастроф мы заготовили и продолжаем готовить на свою голову.

Сколько же еще героев понадобится Родине!? Ведь уже наверняка родился придурок и не один, который нажмет не ту кнопочку, повернет не тот рубильник, отключит систему защиты и устроит тотальный экономический кризис. Ведь наши замечательные ученые придумали много такого, к чему и близко нельзя подпускать дураков. Это у нас-то!? Они же никого не спрашивают! Они сами лезут, расталкивая других локтями, поскорее что-нибудь нажать, включить, распорядиться, возглавить! А от нас всех потребуется массовый героизм и великое терпение.

Только теперь я понял, что такое «массовый героизм советских людей во время Великой Отечественной войны». Это, когда деваться некуда. Когда выбора уже нет. Но и та война, и эта недавняя трагедия уходят непонятыми, неосмысленными и неосознанными, отдаляясь и растворяясь во времени и памяти.

Нет, мы не общество, мы странное население, где одно поколение передает другому не опыт и знания, а грехи и страх наказания. А молодежь ищет свет и смысл за пределами собственной страны. Значит, все повторится. И Родине снова потребуются герои. Их наградят, может быть, даже еще при жизни, а тысячи и миллионы заложников безмолвно и безымянно лягут в могилы. И все их искренне пожалеют, потому что люди у нас хорошие, жалостливые.

 
«Только мертвым им по фигу:
Что звезда им, что крест.
В жизни есть место подвигу…
Много-много есть мест».
 

Ветер перемен

Страна меняется на глазах. Пытаемся понять, что к чему – бесполезно. «Перемен! Мы ждем перемен!» – во главе с начальником кочегарки требуют массы. Уже не рыбы, не мяса и не «Светлого будущего»! Как засидевшиеся на бесконечном уроке «научного» коммунизма ученики мы ждем перемен. В обществе бурлят и клокочут надежды на новую лучшую жизнь. Надо только побыстрее очиститься от позорного прошлого. Ату его! Не бойтесь! Никому ничего за это уже не будет.

Сначала набросились на Сталина – олицетворение всех зол! Дети и родственники репрессированных, сами бывшие узники сводили счеты с тираном и его подручными. Под эту сурдинку досталось Брежневу и Павлику Морозову. Потом вообще про всех коммунистов стали говорить с пренебрежением. На КГБ руку подняли! Забыли, мол, заветы бескорыстного чекиста и друга беспризорников человека с горячим сердцем и холодной головой Феликса Эдмундовича Дзержинского! Даже о Ленине с прохладцей стали упоминать! А кто-то и критикнуть осмелился! Самого Владимира Ильича! Как какого-нибудь простого продавца за недовес обещанного! Рикошетом задело Хрущева. Но этого защитили те, кто против Сталина. Ивану Грозному очень сильно досталось. Даже Петру Первому попало! Цепная реакция критического переосмысления истории! Но в то же время о Курбском замолвили слово, как о борце против тирании, о Лжедмитрии – русская культура, мол, при нем испытала благотворное влияние Запада. О генерале Власове хорошие статьи появились – не виноват, мол, – обстоятельства. Представление о далеком и недавнем прошлом страны вновь выворачивалось наизнанку, но вопросов и белых пятен от этого становилось еще больше.

И только Эдику некогда – все пишет о справедливости. Я стараюсь ему не мешать. Наоборот, идеи подкидываю время от времени из современной жизни. Он её эту современную жизнь как-то не очень замечает. И уже не только мы, охрана, но и сотрудники министерства, зная, что Эдик писатель, стараются ему не мешать. Видят, человек задумался – шмыг мимо побыстрей. А если Эдик в хорошем настроении и не прочь пообщаться, интересуются творческими планами. В отделе этого не понимают. Вечно с какими-нибудь глупостями! Звонит ему секретарь нашей парторганизации и строго, как в прежние времена, спрашивает: «Товарищ Тунцов, вы почему членские взносы не платите?! У вас задолженность уже за пол-года! Будем ставить вопрос на партбюро». Эдик внимательно выслушал. Сколько там долга накопилось, поинтересовался. Ему сказали. Задумался Эдик, засопел недовольно и вдруг, как камень с души, даже лицом просветлел: «А пошли вы со своей Партией куда подальше!»

Х

Массы людей со свежим энтузиазмом устремились на митинги и демонстрации. Сначала с испугом, а потом с флагами и транспарантами. С трибун, грузовиков, телеэкранов вновь зазвучали вдохновенные зажигательные речи. Только Ленина на броневике не хватало и Троцкого на бронепоезде! Зато появилось много новых ярких имен. То там, то сям вспыхнули искорки общественного сознания, поднимаясь и исчезая в непредсказуемом небе страны. Жизнь побежала так, что мы перестали успевать отражать даже самые важные события.

Зато старые опытные писатели, годами отражавшие в стол, достали, наконец, оттуда все, что натворили, и журналы с радостью взялись это публиковать. Но возникли новые издательства и появились новые имена. Оказалось, писателей много не только у нас. За границей тоже полно русских писателей. И вообще, чтобы стать известным русским писателем, нужно было своевременно стать евреем и уехать в Америку или хотя бы в Европу. Поскольку я невыездной, а стать евреем не додумался, пришлось пойти в читатели. Не жалею – узнал много интересного и понял, что начинается новый цикл, а русская литература, причем, даже современная, имеет мировое значение, благодаря своим традициям, широте и неисчерпаемости.

Так параллельно с набирающим силу процессом распада наметилась животворная тенденция воссоединения русской литературы.

После долгих десятилетий небытия началось возрождение российской журналистики. В газетах и журналах появилась масса интересных вещей. Словно наверстывая упущенное я понавыписывал на две зарплаты самых прогрессивных изданий, и сначала читал, а потом и сам совершил эволюционный скачок – ушел в журналистику. Как же стало меня носить! Но тут уж ничего не поделаешь – такая работа. Основной темой – две строительные специальности – естественно, стало строительство.

После страшного землетрясения в Армении главной стройплощадкой страны стал Ленинакан. Партия, поскольку Матиас Руст все равно уже проложил воздушный мост через железный занавес, разрешила помочь пострадавшим, и из разных концов света в Армению рекой хлынула помощь.

Рассказы первых строителей, приехавших на разборку завалов и восстановление Ленинакана, потрясли. Никогда бы в голову не пришло, что в Советском Союзе, где вечно не хватает мяса, люди могли топить печку колбасой! И даже не вареной за два двадцать, а хорошей полукопченой! «Природный феномен, – объяснили ребята, – До землетрясения было тепло, будто и не зима, а потом сразу холодно стало. Мы приехали – ни дров, ни электричества, а колбасы полно! Горит нормально. Продуктов вообще было завались поначалу!»

На стройке сухой закон, но народ у нас понимающий: что армяне, что русские – если закон запрещает, значит платить надо больше. Этот закон главнее всех других! В магазине сразу прошли в подсобку, где разделывали свиную тушу. Саша наш человек из Главмосстроя, уже освоивший в нужном объеме армянский язык, поговорил с одним из рабочих. Тот кивнул и ушел. Вернулся с двумя бутылками коньяка. Вечером сели – за знакомство и вообще, чтоб восстановить город лучше прежнего. Попробовал я этот коньяк и стало мучительно больно за деньги, что потратил в Москве, покупая точно в таких бутылках, точно с такими этикетками, точно такого же цвета напиток! Обидно до слез! Ну почему в столице нашей Родины армянский коньяк – такое большое «Г»?! А потому, объяснили, что там розлив московский, а здесь местный. Армяне к коньяку относятся с большим уважением. Это они в бетон могут вместо цемента песку навалить, а коньяк для них – святое. А у нас наоборот. Были бы градусы и четырехкратная прочность конструкций! Национальные особенности!

И точно. Конец света наступит, а московские дома в Ленинакане будут стоять! В таких домах можно обороняться ото всех армий мира. Недаром их дзотами прозвали. Но армянский коньяк испортил московских строителей – не на всех, разумеется. Собралась теплая компашка почитателей солнечного напитка и в одной из бытовок устроили что-то вроде борделя. Посреди разрухи люстры у них там дорогие, ковры, магнитофоны, коньяк и женщины. Но пускают не всех. Ах, так! Я как та свинья, которая везде грязь найдет, разнюхал, описал и опубликовал. Из Ленинакана в газету письмо – «Благодарим за статью. Вся стройка гудит – ждем, что будет с этими жуликами. А вашего корреспондента едут убивать». Спасибо, предупредили, кто поедет и когда. Я на это время в другую командировку смотался, в Луганскую область. Там на хуторе Боги исцеляли людей от разных болезней и дури ледяной водой, благодатной землей, чистым воздухом и жестким словом. Но это уже другая тема.

* * *

Новые веяния коснулись науки. По телевизору выступали двое ученых, причем, наших, а не зарубежных, и тоже, как Валера сварщик в свое время, высказали идею, что человек не мог произойти от обезьяны. При значительном сходстве скелета, как они обнаружили, есть различия, которые не позволяют провести эту эволюционную стрелку.

Значит?..

Вопрос остается открытым. Но, если не от обезьян, то от кого?

– У нас в роду обезьян не было! – строго напомнила матушка. – И ты за собой следи! А то пошел на конференцию в грязной рубашке! Вот так в обезьян и превращаются!

Действительно, в обозримом прошлом, никаких обезьян в нашем роду не было. Бабок своих я знал обеих. С ними, вроде бы, ясно – домохозяйки. А с дедами непонятно. Мужчины в России долго не живут. Раньше, когда я спрашивал у матери, кто были мои деды – говорила, что ее отец работал на заводе, а по отцовской линии – «Сама не знаю. Он рано умер. Говорили, будто, военный». Поэтому, если в школе спрашивали, я честно отвечал: один дед рабочий, другой рано умер. И вот через много лет выясняется, что дед по матери, действительно, работал на заводе, но сначала он этот завод построил. Три русских человека сложились на завод. Это потом народ измельчал, и у мужиков денег только что на бутылку осталось. Общий капитал лег в основу нового дела, а дед мой Евграф Егорович – один из вкладчиков – возглавил строительство и по его окончанию стал директором. Другой, по отцу, действительно, военный – офицер, воевал с большевиками до последнего.

– Ну, мать, ты и партизан! – удивился я. – Столько лет молчала!

– Врямя такое. Да и ты ляпнуть мог где не надо.

Неожиданное открытие породило массу вопросов. Почему отец вступил в Партию и как это ему удалось!? Как стал секретарем парторганизации цеха!? И зачем?!

«Идейным был, – рассказала мать, – Справедливым. Уступил свою очередь на квартиру многодетной семье рабочего. Это я хорошо помню. Правда, характер – ой-ой-ой! Как у тебя. Но Партию никогда не ругал. До 12 часов ночи спорил со своим другом об этом – прости господи – коммунизме!»

Не менее удивительно было и то, что другом и оппонентом отца по ночным спорам был еврей убежденный антикоммунист! Всю жизнь они спорили, но так и не пришли к единому мнению!

Дед капиталист директорствовал до середины 30-х годов. А потом началась борьба с безграмотностью и местные коммуняки, освоив алфавит, стали строчить на него жалобы в райком – за что боролись?! Капиталист заводом командует! Мало того, он еще и в бога верит! Для чего революцию делали?! Мы, как сознательные члены Партии протестуем! Коммунисты должны руководить, а не какие-то недобитые буржуи!

Их тоже трое было этих членов. Деда вызвали в райком, показали это письмо. Посоветовали сменить работу – грозят, мол, в обком написать и выше. Времена суровые. Как бы не было беды! Грамотность – она не всем на пользу. Дед капиталист работы не боялся и хорошо разбирался в машинах. Он ушел на другой завод. Какие чувства им обуревали, мне уже не понять. Лидер протестной тройки стал-таки директором, его дружки тоже получили должности. И все бы им хорошо, да производство стало загибаться. Продержались они на новых должностях 10 месяцев, и, какая несправедливость – родная коммунистическая партия поперла их за развал предприятия! Деду предложили вернуться. «Годы не те, – он сказал, – пусть Николай!..»

Мой дядя Коля очень любил и понимал машины, а дураков ненавидел лютой ненавистью. Трудно ему было работать на своем заводе в стране, упразднившей частную собственность на результаты собственного труда. Малейшая резкость с его стороны и даже обычная требовательность, без которой производство немыслимо, воспринимались, как эксплуатация рабочего класса сыном капиталиста.

Уже ни отец, ни мать, ни дядя Коля не ответят на мои многочисленные вопросы. Раньше опасались, а сейчас поздно.

«Нужно вовремя открыть свое прошлое, ведь у него тоже есть свой срок годности и он может истечь…»

Это о нас – не укладывающихся ни в какие сроки и теряющих свой шанс на собственное будущее.