Текст книги "Ольга, королева русов"

Воевода протянул открытую шкатулку, в которой. лежала стрела с тремя зелеными полосами. На сей раз хан схватил подарок обеими руками. Вынул стрелу, внимательно осмотрел ее, остро глянул на гостя.

– Это – ценный дар, воевода, очень ценный. Что ты хочешь получить взамен?

– Я скажу, чего я не хочу получить, великий хан. Я не хочу получить внезапного удара в спину, когда буду наводить порядок в земле уличей.

– Я даю слово, что ты его не получишь. – Хан помедлил, взял меч Свенельда и сунул его за широкий, украшенный каменьями византийский пояс. – Прими мой ответный дар, воевода.

Он достал из-за того же пояса саблю и обеими руками протянул ее Свенельду. Воевода почтительно принял подарок.

– Я могу делать с этой стрелой что хочу?

– Ты можешь делать с этой стрелой то, что считаешь нужным, великий хан.

Хан двумя руками изломал стрелу и бросил ее в костер. Затем скупо улыбнулся воеводе и хлопнул в ладоши.

В шатер мгновенно влетел юноша. Следом за ним тотчас же появились стражи, молча занявшие свои места у входа.

– Это мой сын, – сказал хан. – Его зовут Куря, и скоро он будет водить орду.

Куря молча поклонился.

– Запомни великого воеводу Свенельда, сын, – торжественно произнес хан. – Ты сделаешь всё, о чём великий воевода Свенельд скажет тебе.

– Всё? – переспросил Куря, и Свенельду послышалась нотка иронии.

– Он спас больше чем твою жизнь, – голос печенежского хана стал суровым. – Он спас твое лицо воина.

– Я сделаю всё, о чём попросит меня великий воевода Свенельд. – Куря низко поклонился Свенельду.

Хан распахнул ворот, вытащил засаленный кожаный гайтан и снял с него черный от старости деревянный оберег.

– Это – знак нашего рода, – сказал он. – Если не сможешь приехать сам, перешли этот знак через верного человека, и Куря исполнит его повеление, как твое, воевода Свенельд.

Глава шестая

1

То были времена бесконечной борьбы славянских племен за свою независимость против завоевателей – русов. Борьба велась весьма ожесточенно с обеих сторон, и Летопись называет киевские походы против восставших славян примучиванием. Русы были жестоки в своих усмирительных походах, славяне с неменьшей жестокостью отвечали захватчикам из засад, во внезапных ночных вылазках и коротких схватках на лесных тропах, бродах и топях. Русы теряли воинов, а славяне – собственных князей, почему их имен и не осталось в истории, кроме имени древлянского князя Мала. Славы в таких войнах не добывают, особой добычи – тоже, но приобретают некоторое спокойствие на границах и гребут двойную дань, пока княжеская дружина-победительница еще не ушла в собственно Киевскую землю.

Проходило некоторое время внешней тишины и напряженного покоя, и опять вятичи или дреговичи, тиверцы или уличи убивали киевских тиунов, грабили их дома и кричали на вечах, что от сего дня свободны они и никакой дани платить не будут И вновь княжеская дружина надевала кольчуги и подгоняла удила.

Игорь быстро примучил радимичей: дав великому князю один бой, они растворились в лесах и топях. Киевский князь позволил дружине пограбить сельчан, наложил еще более тяжкую дань, с облегчением посчитал дело сделанным и повелел возвращаться в Киев. Он, конечно, понимал, что радимичей надо преследовать и добивать, пока не побегут, теряя ножи-засапожники, но страх возможной не-удачи был сильнее доводов рассудка. Существовала видимость победы, и великий князь не стал рисковать, чтобы не утратить и этой видимости.

Была и еще одна причина, настолько личная и тайная, что Великий Киевский князь старался изгнать ее из головы, особенно если в шатер кто-либо заходил: он верил, что люди могут читать его мысли. А заключалась она в том, что Игорь, как всякий слабохарактерный мужчина, не выносил насмешек. Эти насмешки чудились ему повсеместно, но особенно тогда, когда случалось бывать наедине с Ольгой. Он ловил их в ее молчании и в ее разговоре, в ее оживлении и в ее огорчении, в ее вздохах и в ее улыбках. Он ловил то, чего боялся и что ненавидел, понимал, что тем лишь углубляет свой разрыв с супругой, и ничего, ничего решительно не мог с собою поделать. То, что произошло между ними в первую брачную ночь, невозможно было изгладить из памяти, хотя Ольга, мечтая о ребенке, уже давно не позволяла себе даже намеков, обидных для мужа. Она была – сама покорность и сама нежность. Но вечно подозрительный Игорь всё же порою тайно лелеял мечту, что однажды поймает свою супругу не просто на неискренности в улыбке ли, в разговоре ли, а на чём-то… На чём-то…

Он не хотел признаваться, на чём именно хочет поймать Ольгу, даже самому себе. Каждая их встреча была похожа на обман своей недосказанностью и, увы, безрезультатностью.

Правда, было одно свидание, когда он испытал блаженство, но он никак не мог припомнить, в чём же оно на самом-то деле заключалось. И с той поры по совету Кисана всячески избегал встреч наедине с княгиней Ольгой.

А как он мечтал, чтобы Ольга наконец-то понесла! И не только потому, что Киевский Стол рисковал остаться без наследника Рюрикова рода, нет, не только. А еще и потому, что предвкушал, с какой радостью он, Великий князь Киевский Игорь, избавится от навязанной ему жены, как только она родит ребенка. Может оступиться конь, может перевернуться лодья, может вдруг заболеть живот после трапезы вдвоем… Но Ольга упорно не становилась матерью, и Игорь ненавидел ее всё больше и больше, вынужденный хотя бы два-три раза в месяц навещать супругу в робкой надежде, что уж теперь… Однако и «теперь» оставалось похожим на «всегда». Как проклятие. Как проклятие богов на весь род Рюрика.

Зато как же спокойно, уютно и приятно было ему наедине с бронзовым подарком Византии! Его молчание, его сильные, перевитые мускулами руки, его железные объятья успокаивали и вселяли уверенность, что Игорь и впрямь силен, могуч и неповторим. Что подобного ему мужчины-князя доселе не было в Киевской Руси, и даже Вещий Олег был всего лишь промежутком, местоблюстителем законного владыки. И теперь князь всё время думал совсем не о том, чтобы до конца примучить упрямых радимичей, а о том, чтобы как можно скорее оказаться в Киеве наедине с бронзовым истуканом.

А потому и отдал повеление прекратить преследование восставших славян и тотчас же возвращаться.

Дружина погрузилась в лодьи и тронулась в обратный путь. Идти приходилось против довольно бурного течения, почему лодьи шли, прижимаясь к левому, высокому берегу Днепра, где течение было не столь сильным. Однако грести приходилось постоянно, одни гребцы справиться с этим не могли, и Игорь вынужден был выделить из младших дружинников смену на весла.

Против течения шли медленно, Игорь был недоволен, но не понукал гребцов, понимая, что скорости это не прибавит. Сказать, что он мечтал о встрече с бронзовым подарком заботливой Византии, было бы неверно, так как он вообще мечтать был неспособен. Но думал о нём, а думы привели к тому, что не худо было бы предупредить Киев о возвращении князя с дружиной. Да не просто возвращении, а о возвращении с победой, которой не было и о которой следовало трубить во все трубы именно потому, что ее не было.

Повеление было тотчас же отдано, и как только караван пересек границы Великой Киевской Руси, густо взревели все дружинные трубы. И жители прибрежных селений выбегали на берег, чтобы с великим ликованием приветствовать своего князя, громко празднующего очередную победу. Размахивали руками, кричали хвалу князю и дружине, однако тяжелые суда не приближались к берегу и не сбавляли ход.

Но через день, когда уже подплывали к Киеву, наперерез каравану лодей вышла лодка-однодеревка. На веслах сидела молодая женщина, призывно замахавшая платком. Внимания на нее не обратили, пока она не встала в качающейся лодке с криком:

– Великий князь!.. Дозволь, великий князь!..

– Что там еще? – с неудовольствием спросил Игорь.

– Молодка дозволения подплыть просит, – сказал старший кормчий. – Дозволишь, великий князь?

– Спроси, что надобно. Ход не снижай. Великий князь лежал под навесом после сытного обеда и выходить не хотел. Однако кормчий, переговорив с подплывшей молодкой, решился побеспокоить.

– Не гневайся, великий князь, что тревожу тебя. Баба говорит, что отец ее послал. Что важно это и что отца ее ты знаешь.

– Пусть на лодью придет.

– Не ходит он, сказала. Помереть может, а знает что-то очень для тебя важное.

Никто из приближенных, хорошо изучив характер великого князя, не ожидал, что он согласится. Но сын Рюрика был столь же непредсказуем, как и его отец.

– Скажи, пусть отца на берег вытащит. Стой. Пошли троих стражников, заодно и ей помогут.

– А лодьи? – робко спросил кормчий.

– А лодьи… Лодьи останови, – проворчал Игорь, поднимаясь с ложа.

Великий князь еще плыл на лодке к берегу, когда стражники подтащили умирающего и уложили его на рядно. Старший встретил князя на берегу, помог выйти.

– Это – Охрид, – сказал он. – Много лет служил с ним вместе в дружине, пока ты, великий князь, его в охрану княгини не повелел перевести.

Игорь странно посмотрел на стражника, но промолчал. Подошел к лежащему. Не обращая внимания на склонившуюся перед ним молодку, бросил:

– Помираешь, Охрид?

– Главное сказать хочу, великий князь. В полнолуние сам на страже стоял и видел…

Сил не хватило, и он замолчал. Князь подождал немного и нетерпеливо спросил:

– Что видел?

– Всадника… По плотине к хоромам княгини…

– Узнал его?

– Не успел. Кто-то сзади… ножом. А потом в Днепр спустил. Доплыл кое-как…

Даже в разговоре с великим князем, даже умирая, Охрид помнил о дружинном братстве. И не мог предать Ярыша. Не мог, выше сил его было это предательство.

– Кто? – строго переспросил князь.

– Не видел, – помолчав, твердо сказал Охрид. – Нет, не видел… А всадника – видел. Он в хоромы княгини скакал… Ты повелел доносить о таких. Вот… Доношу…

– Что еще сказать можешь?

– Иноходка, – еле слышно прошептал умирающий.

– Что? – Князь нагнулся, чтобы расслышать.

– Иноходью конь шел.

Великий князь отпрянул от него. В голове внезапно блеснуло имя: «Свенельд!..» Как озарение. Даже оглянулся, не понял ли кто посторонний. Опомнился, спросил негромко:

– Что еще видел?

– Больше ничего. Дочка видела.

– Что видела? – насторожился великий князь.

– Великая княгиня твоя за ворожбой к ворожее в пещерку приходила. За какой – она не ведает.

– А ты – ведаешь?

– А меня – ножом, а потом – в воду.

– В воду, – задумчиво повторил Игорь.

– Боярин с ней был. Дочка боярина узнала. Сын Зигбьерна, говорит.

– Хильберт?

– Да. Боярин Хильберт, сын Зигбьерна. А меня – в воду.

– В воду, – еще раз повторил Игорь.

Вдруг поднялся, пошел к берегу, куда пристала лодья. Старший стражи догнал его, ожидая повелений. Игорь остановился, помолчал. Потом сказал негромко:

– В воду.

– Как?.. – Стражник настолько поразился, что осмелился переспросить. – Охрид тридцать лет тебе служит, великий князь.

– И дочку его – тоже.

– Они молчать будут, – умоляюще зачастил стражник, пытаясь спасти старого друга. – Клятву возьми с них…

– Молчат только мертвые, – жестко оборвал князь, садясь в лодью. – И я посмотрю, чтобы они были мертвы.

2

«Свенельд… – стучало в голове великого князя. – Пруды в белых кувшинках. Ожерелья из лилий на груди. Свенельд… Свенельд… Свенельд…»

Он больше не мог лежать под навесом. Ходил по настилу, мешая всем. А лицо было таким, что никто не осмеливался к нему обращаться. Это могло пройти, а могло и обернуться грозой, если бы кто-либо попался под руку. Потому-то и сторонились, налезая друг на друга.

«Значит, Свенельд?.. Но он же отвел иноходку Ольге. Отвел, это проверили надежные люди. Почему же она оказалась не в конюшне великой княгини? Почему? И кто, кто скакал на ней в новолуние?..»

Князь плохо ел, с отвращением отбрасывая лучшие куски. Мысли по-прежнему сверлили мозг, но из них как-то сам собой, постепенно стал выпадать Свенельд. Чем больше князь думал, тем очевиднее становилось, что его первый полководец не мог в ту ночь скакать на иноходке. Во-первых, Охрид знал посадку Свенельда и спутать ее не мог, а во‐вторых… Во-вторых, у Свенельда – лучшая дружина. Чаще бывала в сражениях, лучше обучена, лучше вооружена. Свенельд не жалеет золота…

Почему-то это внезапное предположение резко изменило ход княжеских размышлений. Почему – необъяснимо, но в нём вдруг отчетливо прозвучало соображение, что коли человек не жалеет золота, то он должен жалеть что-то иное. Ничего не жалеть невозможно, это князь знал по собственным ощущениям, а значит, место золота должна была занять в душе Свенельда иная ценность Какая? А такая, которая выше и дороже золота. А таковой могла быть только власть. Власть, и ничего более. Ничего более!..

Странно, но этот вывод великого князя успокоил. Он был твердо убежден, что уж тут-то, на этом поприще непобедимый Свенельд потерпит жесточайшее поражение и, как следствие, исчезнет в глухом порубе. Однажды в чём-то подобном он заподозрил… Да нет, не заподозрил, а предположил только, всего лишь предположил, что сын соправителя Рюрика Трувора Белоголового и любимец князя Олега Сигурд может пожелать власти, и что же? Сигурд исчез в темнице навсегда, и даже сын его считает, что он пропал на охоте. Всё, всё решительно в руках Великого Киевского князя, и дышать станут через раз, если он повелит дышать через раз.

Игорь не искал истины, Игорь искал оправдания собственной слабости и – нашел. Если измена жены унижала его мужское достоинство, то борьба за власть, наоборот, усиливала его. У него был достойный соперник, и задача сводилась к тому лишь, как ослабить, а еще лучше, как раздавить его. Это была мужская задача, которую он, Великий Киевский князь, способен был решить. И – главное – уж в этом-то они были равны. Равны по всем мужским статьям.

Но – странное дело! – имя молодого боярина Хильберта, сына Зигбьерна, личного друга князя Олега, никуда при этом открытии не исчезло. Оно просто провалилось в некий глухой склад памяти. И осталось там до востребования.

– Мяса! – внезапно крикнул великий князь. – Полусырого, с кровью!..

3

Ольга никогда доселе не чувствовала такого сочного, такого спелого счастья, какое испытывала все последние дни. Нет, жизнь существа в ней еще никак не проявлялась, она одна – одна! – знала, что эта живая плоть растет в ней, растет с каждым днем и с каждым днем наливается силой. И оттого, что никто другой об этом не догадывался, она и ощущала себя всемогущей. Самой Природой, дарующей жизнь.

Стремительная походка ее стала теперь плавной, даже величавой, если позволительно так выразиться. Она величаво двигалась, величаво говорила, величаво улыбалась. И старый Годхард, внезапно навестивший ее, это приметил, ничего, однако, не сказав, поскольку молчание у Киевского Стола ценилось куда выше золота.

«Цветет, – не без удовольствия отметил он, склонившись в низком поклоне. – Либо любовника завела, либо дитя понесла, нам на радость…»

А сказал, что навестить осмелился по повелению великого князя и зову собственного сердца.

– С чего прикажешь начать, великая княгиня?

– С кислого, – улыбнулась Ольга. – Оставим сладкое на заедочку, боярин.

Хорошо зная вкусы великой княгини, боярин не задержался с размышлениями:

– Великий князь кланяется тебе, княгинюшка, и пожалует, как только киевляне отпразднуют победу над радимичами.

– Здоров ли великий князь?

– Здоров, княгинюшка. Чего и тебе желает. Теремные девушки внесли сладкие дары Византии. Фрукты, миндаль в меду, фряжское вино.

– Откушай, боярин, моего угощения.

Первой присела к столу, молча, жестом подав знак. А ела, не чувствуя вкуса и напряженно размышляя, с какой целью Игорь выбрал в качестве соглядатая любимого боярина ее отца. «Нет, памяти не служат, – сбивчиво думалось ей. – Служат живому, а не мертвому…»

– …живешь в заточении, – продолжал тем временем Годхард. – Дошли до меня слухи, великая княгиня, что ты христианством увлеклась. Скорбной верой рабов.

– Можно ли увлечься верой, боярин?

Спросила с улыбкой, а он предполагал сдержанный гнев либо, на крайний случай, раздражение или хотя бы неудовольствие. Потерю спокойствия духа, при которой человек – а уж тем паче женщина – теряет власть над чувствами. Тогда проще понять, о чём он не хочет говорить. Скрытое выползает в несогласии, а гонец от Игоря привез бересту, на которой великий князь собственной рукой процарапал одно косое слово: «ПРАВДУ». Береста хранилась на груди, и Годхард ощутил вдруг идущий от нее холодок.

– Дозволь поднять кубок во здравие твое, княгиня.

Ольга чуть приподняла кубок, тут же опустив его на место.

– Ты разлюбила вино, княгиня?

– Ты стоишь на двух ногах, боярин? Или – на одной? А если на одной, то на какой именно?

– Я не понимаю тебя, княгиня.

– Когда-то с тобою советовался мой отец, прозванный Вещим. Неужели с той поры ты разучился говорить правду?

– Ты – мудра, дочь Олега, – Годхард вздохнул. – Ты сразу поняла, что я не проживу и трех дней, какую бы правду я ни принес отсюда. И во имя моей вечной преданности конунгу Олегу я принесу Игорю ту правду, которую ты велишь мне принести.

– Тогда доложи своему повелителю, что христиане верят в непорочное зачатие, боярин Годхард.

От растерянности Годхард выронил грушу. Она сочно шлепнулась на ковер, а Ольга усмехнулась:

– Ты постарел, и тебя стали выдавать руки.

– Прости, княгиня. Я не понял твоих слов.

– Груша красноречивее тебя.

– И всё же я не понял тебя, дочь моего конунга, – упрямо повторил боярин.

– Я – женщина, Годхард, – великая гордость и великое торжество прозвучали в ее голосе. – Женщина, которая с Божьей помощью скоро станет матерью.

– Ты… Ты… – Руки боярина задрожали настолько, что он вынужден был прижать к груди стиснутые ладони. – Игорь повелит привязать тебя к телеге с глашатаем впереди и прилюдно засечь плетьми до смерти.

– И лишится единственного наследника? – улыбнулась Ольга. – Не настолько он глуп. Пока я ношу ребенка, он и пальцем меня не тронет, Годхард.

– Но потом, когда родишь…

– Я доверила тебе свою тайну только ради того, чтобы услышать от тебя, что должно быть потом.

Руки боярина по-прежнему дрожали. Чтобы унять эту дрожь, он торопливо налил себе полный кубок вина и залпом выпил его, не расплескав.

– Я жду мудрого совета, боярин.

– Игорь должен умереть, – твердо сказал Годхард. – Как видишь, я стою на одной ноге.

– Должен умереть, – тихо повторила княгиня.

– Так, как умер его отец, – еще тише сказал боярин.

– Так, как умер Рюрик, – задумчиво отозвалась Ольга. – Проклятый род должен мучиться в аду, а не греться у костров Вальхаллы. Да будет так, как ты сказал. Прими мою благодарность и ступай.

Годхард встал и торжественно, низко, ниже обычного поклонился княгине.

– Мы не увидимся более, великая княгиня. Дозволь одну просьбу.

– Говори.

– Два моих сына служат в дружине князя Игоря. Они – хорошие воины, но там им может вскоре стать неуютно. Вели Свенельду принять их в его дружину.

– Он исполнит твою просьбу, боярин.

– Их зовут Адвольф и Рудвольф. Дружинники-славяне переделали их имена на свой лад. Адволк и Рудволк. И мои сыновья уже привыкли к этим именам.

– Белый и Красный, – повторила Ольга, не сумев скрыть вздоха. – Я запомнила, боярин Годхард.

– Да благословят боги род твой и чрево твое, дочь моего конунга.

Годхард еще раз поклонился и вышел из покоев. Усадьба его находилась неподалеку от киевского дворца княгини, но он впервые повелел ехать кружным путем, через Подол. Где внезапно и приказал остановиться.

Стража тут же начала спешиваться. Заметив это, он строго сказал:

– Ждать здесь.

И исчез в кривых улочках и переулках.

У ничем не приметной избы оглянулся, подошел к двери, без стука распахнул ее и вошел внутрь.

В первой половине сидел старик в странном для киевлянина одеянии. Увидев Годхарда, легко вскочил, рука привычно метнулась к поясному ножу, но, внимательно вглядевшись, склонился вдруг в глубоком поклоне.

– Узнал?

– Великий боярин…

– В доме никого нет?

– Не услышат.

– Когда-то я оказал тебе большую услугу, хазарянин. Окажи и ты мне большую услугу.

– Что повелишь, боярин.

– Я хочу сегодня уснуть и завтра не проснуться.

– Великий боярин…

– Без всякой боли. Просто уснуть и не проснуться. Если обманешь, тебя найдут и ты умрешь в мучениях.

Хазарянин, согнувшись, попятился к занавеске, отделявшей вторую половину, и исчез за нею. Появился быстро, с поклоном протянул склянку темного венецианского стекла.

– Выпей на ночь – и умрешь во сне. Только хорошо подумай сперва, боярин.

– Уже подумал, – усмехнулся Годхард, пряча склянку. – У Игоря, знаю, уж очень лютые каты. А я стар и могу не выдержать их пыток. Прощай, хазарянин.

И вышел.

4

– Годхард не проснулся? – Игорь нахмурился: ему не нравились внезапные смерти, если они не происходили с его ведома. – Что говорит стража?

– Вечером навестил великую княгиню, – докладывал ближний боярин, изо всех сил скрывая страх. – Вернулся в добром настроении…

– Береста? – нетерпеливо, с досадой перебил великий князь. – Бересту нашли?

– Береста при нём, великий…

– Ступай, – резко сказал Игорь.

Великий князь узнал о новости, когда лодья едва причалила к пристани, и сразу же хорошее настроение покинуло его. Он мечтал о встрече с бронзовым истуканом, молчаливым, но таким догадливым и послушным. А тут – Годхард не проснулся. Ни с того ни с сего…

Но береста – при нём, а княгиню боярин навестил. Показал ей княжеский наказ? Возможно, только – зачем? То слово, которое процарапано на бересте, само по себе ничего не объясняет, а княгиня вольна толковать объяснения, как ей угодно. Да к тому же Годхард – глубокий старик, такие, случается, умирают во сне. Сами собой умирают и портят настроение своим повелителям…

Досада. Досада всё чаще и чаще посещает его, а все вокруг только и делают, что умирают. Не вовремя и бестолково.

Прибыв в усадьбу, он тотчас же велел позвать Кисана. В ожидании, когда тот явится, мерил палату широкими шагами и злился, что вынужден терять время на какие-то советы, беседы, разговоры. Он не любил и всячески избегал какой бы то ни было деятельности, кроме легкой войны и азартной охоты.

Бесшумно вошел Кисан. Впрочем, он всегда входил бесшумно, приказывая заранее хорошо смазывать все засовы и крепежи дверей княжеского дворца.

– С благополучным прибытием тебя, великий князь.

– Почему ни с того ни с сего умер Годхард? – резко спросил Игорь, останавливаясь перед своим главным советником.

– Старость, – очень тихо и очень кратко ответил Кисан.

– Догадываюсь! – рявкнул князь, вновь начав метаться по палате. – Я спрашиваю, почему так не вовремя? Почему – вдруг? Как только посетил великую княгиню, так сразу и помер. Тебя не удивляет совпадение?

– Нет, великий князь, меня это не удивляет. Умирают всегда не вовремя.

– Но не всегда сразу же после свидания с Ольгой!

– У нас нет никаких свидетельств, что именно это послужило причиной его безвременной смерти. И на его теле – а я сам осматривал труп – нет никаких следов.

– Что говорит… этот, твой грек?

– Асмус на встрече не присутствовал. Таково было условие Годхарда.

– Ты допросил челядь?

– С пристрастием, но никто ничего не знает.

– Может быть, просто боятся признаться?

– В пыточной подклети? – Кисан позволил себе слабо улыбнуться. – Такого не бывает, великий князь. И не может быть: у меня очень опытные каты.

– А эту… – Великий князь скривился, стараясь припомнить. – Ну…

– Кормилицу? – осторожно подсказал Кисан.

– Да, да. Она всё знает. Всё!..

– Она всё забыла, великий князь. Или делает вид, что забыла, потому что уже не боится боли.

– Она бесчувственна?

– Она – глубокая старуха, великий князь. Она успела пережить все свои боли.

Игорь сел в кресло, помолчал. Спросил неожиданно и почти жалобным голосом:

– Что же мне теперь делать?

– Прости, великий князь, но я не понял твоего вопроса.

Игорь опять помолчал.

– У меня есть сведения, что кто-то навещал великую княгиню в мое отсутствие, – как-то нехотя сказал он наконец. – Причем на иноходке. А иноходка должна была стоять в ее конюшнях.

– Я это проверю, великий князь.

– Ну, а мне что делать? – почему-то по-прежнему обиженным тоном вторично спросил Игорь.

– Ехать к княгине. И поговорить с нею. Женщины хвастливы, и, если верно построить беседу, ты сможешь догадаться о многом, великий князь. О многом.

– Она меня перелукавит. Все женщины двуличны, лживы и лукавы. И ты это знаешь.

– Ты мудрее, государь.

Игорю льстило, когда его называли государем, хотя такого высокого звания в Киевской Руси тогда еще не существовало. Оно было принято в Византии, на которую великий князь смотрел со странной смесью ненависти и восхищения. И был только один человек, которому – да и то нечасто, от случая к случаю – дозволялось так к нему обращаться. Кисан высоко ценил знак особого доверия князя, а потому и пользовался им очень редко. И только тогда, когда исчерпывал иные способы воздействия на слабую душу слабого князя.

– Ты прав, Кисан, прав, – забормотал Игорь, всё еще не решаясь последовать совету. – Женщины растут в суете, зарываются в мелочах, не способны управлять, повелевать, руководить сражением. Однако они имеют навык в беседах, они целыми днями только и делают, что судачат и сплетничают и…

И неожиданно замолчал.

Кисан, отлично изучив крайне нерешительный нрав великого князя, понял, что Игорь сегодня всеми силами воспротивится его предложению. И придумает массу отговорок. Сошлется на дела, на свое нежелание видеть супругу, на усталость после похода, наконец. В таком состоянии уговаривать его было занятием бессмысленным, но в конечном итоге важно было иное. Важно было вытянуть из него обещание посетить жену завтра, через три дня, да хоть через неделю, но – вытянуть. Тогда можно было бы, ссылаясь на его княжеское слово, возобновить разговор в оговоренный самим Игорем срок. И добиться своего.

И еще важно было мягко и ненавязчиво заставить великого князя выполнить задачу, поставленную перед ним его тихим, плавным, таким заботливым, всё знающим и всё понимающим тайным советником. Его, Кисана, личную задачу.

– Ты верно подметил недостатки женщин, великий князь, что еще раз убеждает меня в твоей редкой наблюдательности и прозорливости, – вкрадчиво и неторопливо начал Кисан. – Остается вплести в этот венок цветочки взбалмошности, непредсказуемости и склонности к преувеличениям, всегда свойственные женщинам. Только…

Он многозначительно замолчал.

– Что еще? – нетерпеливо спросил Игорь.

– Очень дерзкий вопрос, – тихо сказал Кисан. – Если позволишь, великий князь.

– Спрашивай.

– Сколько лет твоей супруге, великой княгине Ольге, да продлят боги жизнь ее на этой земле?

– Не знаю, – князь почему-то перебрал пальцы на обеих руках. – Лет тридцать или около того.

Кисан горестно вздохнул, придав своему вздоху оттенок крайней озабоченности.

– Прости, государь мой, но твоя супруга может оставить тебя без наследника.

– Это я, я могу оставить Великое княжество без наследника! – вдруг заорал Игорь, вскочив. – И ты это знаешь, знаешь, знаешь, хорошо знаешь!.. Ты потакал моим слабостям в детстве, ты растлил меня…

Он неожиданно замолчал, со страхом поглядывая на Кисана. Больше всего он боялся обидеть его, потому что не мог остаться в полном одиночестве, без друзей и советников. Не мог, это было выше его сил.

Однако Кисан и бровью не повел в ответ на этот выплеск застоявшихся чувств. Посмотрел на князя тусклыми глазами, сказал негромко:

– Может быть, тебе следует взять другую женщину, мой князь? Твоя супруга немолода и…

– Я с трудом привык к ней, с трудом! – выкрикнул Игорь, и неожиданная искренность прозвучала в его голосе. – Не смей никогда говорить об этом, не смей, слышишь? А то мне придется забыть, что мы вскормлены одной грудью.

– Да, мой князь.

Кисан низко поклонился, прижав руку к сердцу. Некоторое время оба молчали, но молчание было напряженным. Потом великий князь произнес, изображая скорбное раздумье:

– Обычаи русов не позволяют взять вторую жену. Мы – не славяне, Кисан.

– Твоя супруга может и умереть, – словно про себя заметил друг детства.

– Нет, не может, – с неожиданной твердостью сказал великий князь, и Кисан с огромным удивлением едва ли не впервые увидел в нём вдруг воистину великого князя. – Ты меня понял, первый боярин и советник? Тогда ступай прочь отсюда и не появляйся здесь, пока не позову.

Кисан низко, ниже обычного поклонился и бесшумно вышел из княжеских палат.

А князь Игорь долго и неподвижно сидел в кресле, обеими руками крепко вцепившись в подлокотники. Внезапная и неожиданная для него вспышка княжеского достоинства потребовала затраты всех сил, и нравственных, и физических. И он, не шевелясь, ждал, когда вернутся силы физические.

Он поднялся с кресла раньше, чем они восстановились в его теле. Ссутулившись и шаркая ногами, прошел в опочивальню и долго, очень долго смотрел на ложе, на котором никогда не возлежала ни одна женщина. И вдруг глухо взвыл, упал на колени перед этим ложем, уткнулся лицом в жесткий ворс ковра и зарыдал, изо всех сил пытаясь задавить в себе эти рыдания.