Текст книги "Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым"

Исповедь дурака
Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым
Борис Жук

Редактор Ольга Юрьевна Жук

© Борис Жук, 2017

ISBN 978-5-4485-5408-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловия

О чём эта книга

У этой книги странная судьба. Вначале я хотел написать её, чтобы на личном примере продемонстрировать вред индустрии компьютерных игр. Показать, что она, по сути своей, является конвейером по производству тяжёлых наркотиков. Но когда после опыта несчастной любви и ухода с работы я забил голову эзотерикой, пожил в лесу, влип в созависимые отношения с нелюбимой женщиной, а жизнь превратилась в невыносимо бессмысленный, неконтролируемый поток сюрреалистических приключений, стало очевидно, что дело совсем не в играх.

Книга стала способом разобраться в жизни вообще, инструментом самоанализа и медитации. С её помощью я попытался увидеть свой путь целиком и понять, как же я докатился до такой жизни. А главное – как всё исправить?

Сюжет развивался параллельно с реальными событиями: поиском себя и внутренней точки опоры на фоне калейдоскопа питерской тусовки. И этот поиск три года спустя увенчался успехом – столь удивительным, что весь пройденный путь стал похож на сказку со счастливым концом.

Мне удалось измениться и изменить свою жизнь к лучшему. Стать самим собой и обрести любовь. Это и есть тот опыт, которым я хочу поделиться с читателем.

Поднятые в книге темы разочарования в мечте, жизни на природе, восстановления здоровья, преодоления комплексов, выхода из болезненных отношений, общения с родителями, поиска настоящей любви и смысла жизни, обеспечения финансовой независимости и творческой самореализации актуальны для широкого круга читателей.

Все события и персонажи реальны, имена умышленно изменены. Описание событий отражает исключительно чувства и мысли автора в момент их переживания.

О жанре роман-самоисследование

Писательство, наряду с другими не относящимися к выживанию занятиями, является магическим действием. Во все времена хорошо написанное обретало качество исторических и научных документов, святых писаний, сбывающихся пророчеств.

Писателю в этом процессе обычно отводится роль инструмента – компилятора собственного жизненного опыта, либо проводника знания «свыше» (которое, впрочем, также пропускается через призму жизненного опыта в процессе трансформации в слова).

В любом случае – человек пишет из себя, и какие бы причудливые формы ни обретало повествование, оно всегда несёт на себе отпечаток индивидуальности автора.

Если же именно индивидуальность, сердцевина его собственного существа, является объектом интереса писателя (а в данном случае так и есть), адекватнее всего исследовать максимально сырой материал его жизненного опыта, очищенный от метафор. Чтобы разглядеть за хитросплетением событий и чередой состояний того, ради кого разыгрывается весь этот грандиозный спектакль жизни.

Что касается читателя – для него жизнеописание реального персонажа принципиально не отличается от повести о персонаже вымышленном. Искреннее и настоящее зацепит струны души в любом случае.

Об авторе

За тридцать лет мне довелось пройти сквозь перестроечное детство, тиранию матери, игровую зависимость, программирование, бизнес, психоделические трипы, экспериментальную музыку и прочие извращения, депрессию, несколько экзистенциальных кризисов, путешествия, йогу, любовные приключения и духовные поиски, череду крупных разочарований, каждое из которых ломало и перестраивало меня.

Кто я? Один из многих ныне живущих, осмелившихся разобраться в себе и своей жизни; задать вечные вопросы и найти ответы на них – не на словах, а на деле.

Это история о пути к ясности сквозь дебри самообмана; о том, как мальчик становится мужчиной, а онанист – творцом.

Эта книга – о смысле жизни.

Минская история: нормальная жизнь

Детство

Моя жизнь началась 22 сентября 1986 года с истошного крика, который, по описанию матери, не смолкал первые шесть месяцев.

Воспоминания о волшебной поре детства скудны и обрывочны, а некоторые из них наверняка дорисовало воображение по рассказам родителей. Помню запах табака от папы и его колючие усы, благодатный запах женщины от мамы, её очки и приятные на ощупь кудри волос. Помню, как папа носил меня на руках по всей квартире и показывал часы, все они тикали по-разному и зачаровывали своим звучанием. Помню игру солнца в листьях каштанов. Как младенческими ручками тянулся из коляски к женщинам – особенно привлекали их попы. Как неожиданно для себя впервые встал на ноги и пошёл, глядя на жёлтый колосс башенного крана. Как в комиксах из журнала «Весёлые Картинки» вписывал в каждый «пузырь» с репликами персонажей слово «БОБ». А ещё – яркое сияющее кольцо зеленоватого цвета, которое иногда возникало перед глазами по совершенно непонятной мне причине.

Чтобы понять, что заставило меня постепенно уйти от этой прекрасной реальности в мир иллюзий и грёз, стоит взглянуть на спальный район эпохи перестройки глазами ребёнка.

Бетонная девятиэтажка, двухкомнатная квартира на втором этаже с окнами на проспект – мы жили там вместе с родителями отца. Мама проявляла роль активистки и брала на себя львиную долю домашней работы, в то время как отец стремился к пассивности, – это часто приводило к бытовым неурядицам разного масштаба. Я каждый раз удивлялся, наблюдая за тем, как близкие мне добрые люди внезапно превращались в остервенело лающих друг на друга монстров.

Помню, как все дико разругались по поводу мокрого белья. Накал страстей в доме действовал на меня разрушительно. Абсурдность происходящего была очевидна для моего детского ума: отжать одежду гораздо проще и быстрее, чем бесконечно орать друг на друга. Не в силах терпеть идиотизм взрослых, весь в слезах, я пошёл в ванную комнату и, с трудом дотягиваясь до мокрых вещей (я был ниже ванны ростом), как мог, принялся их выкручивать. Мой подвиг заметила бабушка и окликнула остальных. Ссора немедленно прекратилась, меня успокоили, бельё отжали.

Психолог не советовал моим родителям вступать в брак. Отец утверждает, что они случайно познакомились с мамой в буфете, и он поспешил взять её в жёны, поскольку родители к двадцати пяти годам уже задолбали его призывами жениться.

Мать с детства привыкла быть самостоятельной, долгое время проработала специалистом по нормированию материала, а суровое время приучило её помогать людям. В общем, она умела выживать в условиях ограниченности ресурсов и имела крайне активную жизненную позицию. Это отразилось и в семейной жизни.

Я наблюдал, как мама помогает всем соседям с обувью (она работала на фабрике); как она носится по дому с бешеной скоростью, успевая делать кучу дел одновременно, как вместе с этим у неё накапливается раздражение, истощаются силы… А потом прорывался крик. Крик о помощи – стервозный, обвиняющий, приказывающий немедленно идти и помочь. Приходилось помогать: готовить, убирать квартиру, ходить в магазин. Давящее при этом фоновое раздражение мешало понять суть происходящего – я становился крайне «тупым» и мог лишь выполнять простейшие прямые инструкции. А маму это раздражало ещё больше. В итоге я научился мастерски крошить лук, но так и не запомнил, что с ним делают дальше. Не говоря уже о каком-либо рецепте. А лучше всего у меня получалось мыть посуду. Мама говорила, что мечтала родить девочку-помощницу.

Отец наоборот был спокойным и пассивным в быту. Его каждодневный маршрут пролегал между диваном, работой, туалетом и кухней. Последняя служила местом для чтения книг и курения неизменной «Астры» без фильтра, пепел которой наполнял темечко закопчённой гипсовой пепельницы в форме человеческого черепа.

Я успел застать время в начале отношений, когда отец был более активен: что-то мастерил, изобретал, подшивал журналы… Но он болезненно переносил критику. Каждый раз, когда папа делал что-то по дому, а мама находила в сделанном недостатки, он говорил: «Ладно, тогда я больше этого делать не буду», – и действительно больше не брался за это уже никогда, игнорируя все просьбы. Такой алгоритм поведения постепенно сузил домашнюю жизнь отца до вышеописанного «маршрута». Он стал замкнут, ворчлив и безучастен. В том числе это касалось воспитания потомства. Но я всё равно бессознательно учился у папы тому, каким должен быть мужчина.

Мама долгое время казалась мне самой красивой женщиной – в ней мне нравилось абсолютно всё от фигуры до запаха, который оставался после неё в туалете. Я мечтал вырасти, чтобы стать такого же размера и спать с ней «как взрослые». И глубоко огорчился, когда однажды, лежа рядом на диване, потянулся к её груди, а она почему-то вдруг одёрнула меня. Но всё равно только с ней я чувствовал себя хорошо. То, что у неё много дел и ей надо идти на работу, воспринималось как предательство.

В детский сад я ходить отказывался. Ложился поперёк порога у двери, истерично вопил и упирался до последнего. Что именно так пугало меня – сказать сложно – эти воспоминания у напрочь заблокированы предохранительным механизмом моей памяти. Известно лишь, что в садике я выучил слово «пиздюк» и родители спешно пересмотрели концепцию воспитания.

В общем, воспитывала меня в основном бабушка. Вместе с дедушкой – вечным «строителем коммунизма». Говорят, когда-то он покорил сердце своей будущей супруги шуткой – когда та спросила, какая у деда фамилия, он ответил: «А ты сама угадай: три буквы, вторая – «у», – понятно, что первым пришло на ум простодушной девушке из деревни. Узнав, что фамилия кавалера – Жук, она долго смеялась.

Но это было когда-то давно, а в настоящем от деда веяло какой-то подавленной тоской, жёсткостью, и у него неприятно пахло из никогда не улыбающегося рта. Я всячески сторонился его. Помню только, как он рассказывал много раз одну и ту же скучную историю про войну; как пил с соседями по даче за картами, и его хриплую одышку, особенно незадолго до смерти. Про то, что здоровье он загубил, работая в литейном цеху ради благополучия потомков – двух квартир и дачи, я узнал уже потом.

С бабушкой было веселее и проще. Она вкусно готовила жирную деревенскую еду, балагурила и смеялась. Хотя и у неё случались приступы жёсткости, особенно когда дело касалось мужской работы по хозяйству, которую приходилось выполнять самой.

Вскоре у меня родился брат. Я настаивал на том, чтобы его назвали Сашкой. Но отец пришёл домой и сказал: «Если назовём Ярославом – подарю тебе водяной пистолет». И я немедленно согласился.

Во дворе гулять было скучно и страшно. Кругом одинаковые серые дома, детские площадки с неинтересными железяками, на которых предлагалось потратить физическую силу и убить время; странные, зачастую агрессивные дети. Меня периодически избивала задиристая девчонка. Забавно, что даже в процессе драки меня не покидал исследовательский интерес. Я расспрашивал нападающую, как её зовут, не занималась ли она карате и прочее. А когда мы гуляли вместе с братом, нас регулярно выслеживали и били мальчик с девочкой, брат и сестра.

Поэтому я предпочитал сидеть дома, смотреть мультики, играться с конструктором, рано научился читать и очень много рисовал. А гуляли мы преимущественно в сопровождении взрослых. В основном с мамой, зачастую сопровождая её по хозяйственным делам. Реже, но и веселее всего, – с папой. Ему был свойственен гусарский задор и смекалка. Так однажды зимой он решил проблему дефицита санок просто: заломал для нас ёлку, и мы катались с горки на ней!

В условиях спального района и суровых девяностых я чувствовал острую необходимость научиться драться. И тренировался на брате. Каждый раз доводил его до слёз, а потом просыпалось сострадание, я пугался и принимался его утешать, либо оставлял в покое. Всё закончилось, когда он каким-то невидимым и бессловесным действием запретил мне на него нападать. Впоследствии я уже физически не мог этого делать, хотя мне долгое время казалось, будто мне перехотелось самому.

Говорят, мама с папой по молодости «соревновались» за право быть главой семьи – кто больше зарабатывает, тот и главнее. Отчасти именно это вынудило отца получить высшее образование.

Но в долгосрочной перспективе эту битву он всё равно проиграл. Мама доминировала в быту, самостоятельно принимала решения и всюду диктовала свои порядки. Поэтому в квартире у нас всегда было чисто, аккуратно, а в холодильнике еда на несколько дней вперёд. Нам с братом тоже не давали особо разгуляться, заставляя вовремя ложиться спать и каждый раз убирать за собой игрушки.

Я завидовал своим двоюродным братьям, которым моя энергичная тётя разрешала, как мне казалось, всё. Стены их комнаты были сплошь увешаны разноцветными наклейками, сигаретными пачками, рисунками и прочими плодами их творческой фантазии. Я был в восторге!

Принимая это во внимание, мать разрешила нам клеить наклейки на абажур настольной лампы. А когда в нашей комнате затеяли ремонт, мы даже удостоились чести порисовать на старых обоях. В остальное время моё творчество изливалось преимущественно на тыльную сторону ненужных чертежей, которые папа и мама приносили с работы.

Мне катастрофически не хватало самовыражения. Но и своё место в мире я понимал хорошо – дети слабы, за них всё решают родители. Свобода открывается только в Мире Взрослых. Там можно всё. Даже носить удобные и просторные «семейные» трусы, как у папы, вместо колготок. А путь в Мир Взрослых лежит через получение образования. Иначе никак.

Младшие классы

Благодаря преимущественно домашнему образу жизни в школу я пошёл подготовленным, уже отчасти умея читать, считать и даже различая английские буквы. Проверку на наличие музыкального слуха при поступлении я не прошёл. Это было очень обидно – я просто не понял, что от меня хотят: повторить ритмический рисунок хлопков или просто похлопать в ладоши. А напеть мелодию срывающимся от волнения голосом в присутствии мамы и странной тётки уж точно было нереально с первой попытки.

Во время первого звонка я заплакал. Сказалось волнение и предчувствие того, что впереди что-то незнакомое, коллективное, долгое, занудное и обязательное. И назад дороги нет. Помню, как стоявшая рядом девочка с какой-то сыпью на лице посмотрела на меня с удивлением. Я только пожал плечами в ответ: такой уж я человек, ничего не могу с собой поделать.

Сев за парту, я первым делом достал карандаши и, слюнявя их, раскрасил ногти разными цветами. Хоть какая-то радость. На меня немедленно «донесли» учительнице, и она отправила меня в туалет мыть руки. Снова стало обидно. Во-первых, я ведь только-только закончил своё «произведение», а во-вторых стало ясно, что самодеятельность здесь не любят.

Я не умел многого из того, что умели мои сверстники. Например, подтягиваться на турнике и играть в шашки. А ещё заправлять постель после тихого часа (первый класс был на базе детского сада, с группой продлённого дня), но с этим мне добровольно помогал самый сильный мальчишка в классе.

Однако самым страшным и позорным было то, что я писался во сне. Во время тихого часа я изо всех сил старался не спать, а считал про себя от одного до бесконечности. Иногда доходил до трёх тысяч. Дважды я всё-таки засыпал и делал своё мокрое дело. К счастью, воспитатели относились к этому с пониманием, спокойно меняли бельё и отправляли переодеваться.

Потом мать отвела меня к какому-то бородатому православному (судя по атрибутике) целителю, который совершил ритуал: усадил меня на табурет в окружении икон и ходил кругами, что-то нашёптывая. После этого писаться я перестал. Хотя факт посещения целителя родители до сих пор отрицают.

Моя первая учительница была, что называется, строгой, но справедливой. Её манера преподавания мне нравилась, а я сразу стал её любимчиком.

Мама очень хотела, чтобы я был отличником. Да, что там «очень» – она люто, БЕШЕНО этого хотела. Мать каждый вечер лично контролировала безукоризненность выполнения домашней работы. В ход шли и крики, и подзатыльники, и затирание описок лезвием, и переписывание целых листов по несколько раз начисто… Ребёнок ДОЛЖЕН был быть идеальным.

Мне было страшно. Отвратительно и ужасающе непонятно, как крючки в тетрадке превращают самого близкого мне человека в монстра, который почти готов меня уничтожить. Это было колоссальным стрессом. Всё внутри бурлило, руки тряслись. Стоило только матери ослабить железную хватку хотя бы на минуту, как я, будто нарочно, начинал делать совершенно сюрреалистические ошибки: описки, лишние «крючки» у букв и прочее.

А однажды и вовсе вписал в сетку кроссворда подходящие по количеству букв слова «из головы», не обратив внимания на картинки со зверушками, названия которых там, как полагали авторы учебника, должны быть. Вместо «белка» оказалась «кишка»… Мать была в ярости, заставила заклеивать каждую клеточку кроссворда белым квадратиком и вписывать правильные слова.

Оказалось, чтобы попасть в Мир Взрослых надо научиться быть Хорошим, и я старался им быть. В то время как росла ненависть к матери, а желание, чтобы поскорее закончился урок, день, четверть, год, становилось основным. Скорее бы закончить школу, стать взрослым и обрести Свободу.

Дальнейшие школьные годы окутаны серой пеленой. Один день похож на другой. Это пасмурный день. Утром я нехотя просыпаюсь – валяться и потягиваться некогда. Не делаю зарядку, из-за чего ощущение приятной тянущей ломоты сопровождает меня почти весь день. Ем завтрак – там что-нибудь жареное. Запиваю чаем, заваренным несколько раз. Всё это под гомон радио, скороговоркой вливающего в уши новости про визиты политиков и намолоты с гектара. И традиционное: «Бе-е-елая ру-у-усь ты май-й-я-а-а!» За окном наблюдаю прохожих и проезжающие машины сквозь ветви деревьев.

Школа рядом – идти в неё можно через двор или по дороге. На дороге больше шанс встретить знакомых, и я выбираю как идти в зависимости от настроения. Чаще – через двор, там безлюднее.

В школе ловлю ворон на уроках. Как будто гляжу в окно на серое небо даже тогда, когда смотрю на доску. Изо всех сил уклоняюсь от ответов и любой ответственности. На рисовании и английском мне нравится. Остальные предметы в разной степени вызывают стресс и внутреннее отторжение. На переменах бессмысленно сижу, брожу или с кем-то болтаю. Иногда – втягиваюсь в какие-то авантюры, типа успеть сбегать в магазин за чем-то. В подвижные игры не играю. Я здесь – инопланетянин.

Уроки окончены – иду домой. С чувством освобождения. И, если получена плохая отметка, то с комом в горле, придумывая объяснения и осознавая их бессмысленность перед лицом маминой строгости. Порой мечтаю, чтобы мама задержалась или куда-нибудь исчезла хотя бы на время. Или совсем.

Дорога домой кажется приятнее дороги в школу, портфель – легче. Дома разогреваю жирный суп. Ем, глядя в то же окно с ветками и машинами. Телевизор, магнитофон, магазин, игры, иногда хожу в гости к однокласснику…

К приходу родителей я уже прилежно делаю домашнее задание. Иногда растягиваю процесс, рисую что-нибудь на бумаге, которой застлан стол. Люблю рисовать.

После отправляюсь на кухню помогать маме. Чищу овощи, мелко крошу лук, мою посуду. По радио – поздравления юбиляров с просьбами «передать хорошую песню».

Посуда гремит на полках, когда соседи сверху лихо отплясывают, распевая пьяным хором народные песни под гармонь. Голова раскалывается. Ненавижу фольклор. Вечер – телевизор. Чистить зубы, писять, спать. Родители иногда смотрят телевизор допоздна – его звук за стенкой мешает уснуть.

По выходным радио транслирует прямой эфир католического богослужения, хор голосов многократно напоминает о какой-то «великой вине». Смотрим долгожданные диснеевские мультики, идём на рынок за продуктами на неделю, убираем квартиру: ходим с братом выбивать ковры, протираем пыль с мебели и моем пол в своей комнате. Каждый раз возникает протест – долго, нудно, а ещё не так уж и грязно! Но надо.

На улице гуляем мало – не интересно. Водить нас куда-то ни у кого нет времени и энтузиазма – все устали. Но мама несколько раз всё же решается свозить нас в ботанический сад. Там приятная атмосфера, хотя и скучновато.

Телевизор – прибежище всей семьи. Много телевизора. Юмористические передачи, боевики со смешным переводом, интеллектуальные шоу, музыкальные фестивали… Когда не смотрим «чтоб глаза не портились» – слушаем из соседней комнаты. Или даже подглядываем через отражение в стеклянной двери.

А ещё выходные – это вкусные гренки с яйцом и луком, исчезающие с тарелки сразу по мере приготовления. Круче, но гораздо реже – пицца. «Пролетарская», толстая – много сыра, теста, грибов и помидоров; запекается на тяжёлой чугунной сковороде с высоким бортиком, пуская ленивые пузыри.

Иногда – визиты к вечно-весёлым родственникам. В иную реальность, где жизнерадостная тётя и прикольные двоюродные братья, у которых все стены в комнате заклеены чем-то интересным и разноцветным. Правда их отец-инвалид выглядит зловеще.

В тот же район нас с братом отправляют к бабушке на время каникул. Хрущёвка, вкусная еда, громыхающие под окнами трамваи, вид на тракторный завод. Мы смотрим сериалы вместе с бабушкой, гуляем во дворе, где стоит огромная стальная ракета – нам нравится бегать вокруг неё. Внутри, к сожалению, насрано.

Стараемся не отходить далеко от бабушки – район не самый благополучный. Однажды к нам подходит парень с напрочь расцарапанной шеей, покрытой коркой запёкшейся крови, будто её обработали крупной наждачкой.

– Пацаны, вы откуда? – спрашивает он хриплым голосом.

– С Юго-Запада.

– Валите отсюда пока не поздно, пацаны.

Так проходили годы.